Леsби

Английский вариант -

- Ну, и ладно, не реви, бывает…

- Мне сон приснился, как–будто я иду ночью одна, а потом так писять захотела, села в кустики и пописяла. Вот, а оказалось, в кровать.

- А что ревёшь?

- Как что, мне уже четырнадцать, как кто узнает, всем лагерем засмеют?

- Скажем, что я описялась, мне двенадцать, да и начнут смеяться, по морде заработают.

- От тебя? Да, ты самая маленькая в корпусе.

- Вот и поразбиваю носы, как маленькая, не ожидают, что от меня получат. Я когда злая, знаешь, какая сильная? У меня тоже зимой было, и в кровать. Приснилось, что, будто плаваю в Иртыше, а потом писять захотела, думаю: всё равно вода, да и давай… Бывает… Пока никого нет, давай матрац твой перевернём, да простынь у кастелянши заменим.

- А вдруг кто увидит? Встретится по пути?

- А мы кустиками, обходными путями, простынь трубочкой свернём, и полотенце сверху. Давай, матрац перевернём.

- Я уже перевернула, и вот простынь. Пошли…

Катя, была на голову меня выше, у неё карие глаза, шатенка и волосы прямые, длинной чуть ниже плеч. Телосложения она была нормального, а я была очень худенькой, у меня зелёные глаза, и коротенькая стрижка, тоже тёмно – коричневые волосы. Мы побежали перебежками от корпуса к корпусу, от дерева к дереву, от кустика к кустику к коморке кастелянши. Она же топила баньку русскую в конце лагеря, она же бельё меняла, а грязное отравляла на грузовике куда – то в город. Кастелянша молча заменила нам простынь, даже не спросила, а кто же из нас напрудил? Мы вернулись в корпус, теперь надо незаметно, постелить простынь чистую на кровать Кати, но там уже были девчонки. Так, как сезон только начался в пионерском лагере, и это была первая смена, поэтому ни у Кати, ни у меня подружек ещё не было. Мы с ней были везде и всегда, только на линейке, она стояла почти первая в строю, а я последняя. Хоть Кате было лет уже четырнадцать, а мне шёл тринадцатый, нам было не скучно. Катя уговорила девочку, с которой у меня были койки рядом, перелечь на Катину, и та сразу согласилась, так как у Кати была койка у окна, я моя и той девочки посредине спальни.

Как–то мне Катя подарила букетик цветов, розовый шиповник.

- Мне?

- Тебе…

- Почему?

- Так…

- Зачем?

- Поставь на тумбочку, разве тебе не приятно?

- Приятно, но, почему ты на свою не поставишь?

- Я хочу сделать тебе приятно.

- Ладно, я тебе тоже ромашек нарву, ладно? Пусть тебе тоже приятно будет.

Катя мне гладила спину пёрышком и так долго, на тихом часу, что я засыпала, да и вечером, после отбоя, она так нежно, глядя мне в глаза, гладила и гладила мне спину пёрышком, пока я не засыпала. Иногда, она мне рассказывала что-либо о себе, что у неё папа умер, а они с мамой жили на квартире во времянке, про родственников, про то, что она знала, а я ещё нет. Рассказывала истории из книг, что она уже прочитала и то, что мы будем проходить в школе, шёпотом, и опять я не замечала, как засыпала. Раз, на тихом часу заглянул вожатый в палату нашу и застал нас за тем, что я лежу на животе, а Катя гладит мне спину пёрышком. Он нас тут же наказал: заставил подметать террасу корпуса. Подмели, пришёл, сказал, что плохо и опять мели, потом опять появился и опять плохо, мели, мели… Затем, Катя сказала, что он издевается и нам надо просто сесть и сидеть на террасе, он нам ничего не сделает, мы – дети. Он нас увидел, улыбнулся и прошёл мимо. Приехал фотограф, я должна была стоять в первом ряду, так как самая маленькая, а Катя в последнем, она ни в какую не согласилась и присела на корточки у моих ног. Кто бы мог подумать тогда, что уже тогда Катя полюбила, и полюбила меня, девочку? Кто бы мог тогда представить, что через год эта любовь обернётся для Кати бедой?

Как–то в лагерь привезли кино. Когда стемнело, натянули на деревянной сцене, что стояла, прям на улице, а впереди длинные лавочки, рядов в сорок, большой белый экран, сшитый из белых простыней. Мы приходили отрядами и усаживались, малыши на первые ряды, постарше дальше. Привезли фильм, цветной, американский: «Генералы песчаных карьеров» Он шёл в прошлом году на экранах клубов, а сейчас уже можно было показывать и в лагерях пионерских. Катя, по-видимому, уже этот фильм видела, всё время, так странно смотрела на меня, потом придвинулась ко мне совсем близко, и положила свою руку на мою.

- Ты что?

- Ничего, так, просто так. Тебе приятно?

- Чего? Вот, если бы Афанасьев Сашка положил, умерла бы с радости.

Катя убрала руку и внимательно, мне, глядя в глаза, спросила:

- Что за Сашка?

- Сосед мой, всё равно ты учишься в другой школе, живёшь далеко, могу довериться: люблю его уже лет с пяти, как увидела, так сразу и с ума сошла по нему.

- А он?

- А кто его знает? Будем постарше, узнается. Пока, играем вместе, на велике катаемся, я рулю, а он педали крутит. Ой, смотри, она умерла что ли? Прям на пляже умерла, он её убил?

Мы уставились на экран.

- Она болела сильно, вот и умерла.

- Ничего себе, больная, вчера по пляжу носилась, как угорелая, а сегодня, здрасте? Если бы болела, то двигаться бы не могла, так?

- Правда, Тань, ты оказывается, очень жизнь примечаешь?

- Что её примечать, мать в детской больнице работает медсестрой, так там насмотришься на больных. Знаешь, как часто умирают, терапевтическое отделение, органы, это тебе не коленку содрал. Ой, а чего это они её в море кинули, а не на кладбище снесли?

Катя опять сжала мою ладошку:

- Они бедные, у них нет денег на гроб и место на кладбище, а возможно, что возле моря так людей хоронят? Когда я в клубе увидела этот фильм, я так плакала…

- Фи, вот если бы Афанасьев так по мне плакал, когда в лагерь этот уезжала? Знаешь, он даже радовался, сам собирался к бабке в Зыряновск на всё лето. Даже не подумал, что ведь на всё лето расстаёмся? Каменные они какие–то, пацаны.

Катя убрала руку:

- А сколько ему лет?

- На пол года меня младше, ему ещё одиннадцать.

Первого сентября я увидела Катю среди восьмиклассниц. У меня замерло всё внутри: как, она же так далеко живёт, она же теперь, если с ней дружить не захочу, она же, расскажет всё Афанасьеву? А может и нет? Но, всё равно, может рассказать? Дура, какая я дура, вдруг ей про него доверилась? Я ведь думала, что после лагеря больше не увидимся? Она же с шестьдесят четвёртой школы, а я даже не представляю где это? Какая я дура?! Катя кого–то искала глазами, и она искала, конечно же, меня, ведь больше Катя никого здесь и не знала. Когда она на мне остановила взгляд, я посмотрела на свою подружку стоящую рядом и завела какой–то разговор, не помню о чём. Катин взгляд меня просто сверлил, она с меня не сводила глаз. Я в её строну, не смотрела, хотя Катя мне подавала знаки. Краем глаза я видела, как она мне машет рукой, как старается докричаться, как улыбается, а мой взгляд скользил где угодно, но не останавливался на ней. Дура, ну зачем, зачем я ей рассказала про Афанасьева?!

Как прозвучала команда разойтись, Катя подскочила счастливая ко мне:

- Таня, Таня, теперь мы учиться будем в одной школе!

Как она на меня смотрела, как светилось лицо Кати!

- Здорово, теперь мы будем часто видеться! А ты что, переехала?

- Нет, я буду ездить на автобусе домой, я маму уговорила, чтоб меня в эту школу перевела!

- Зачем?

- С тобой видеться?!

- Не поняла?

- Ну, теперь мы можем и на переменах вместе дружить, и после уроков домой возвращаться?

- Остановка в другой стороне?

- А я тебя провожу и на дальнюю дальше пойду?

- Зачем?

- Тань, ты что, не рада?

- Катя, да я очень рада, но, ты ведь домой, так поздно будешь возвращаться, и утром рано, ещё будет так темно, а тебе автобус ждать? Подумай?

- Я всё решила, я учусь здесь, ты рада?

- Рада, очень рада…

Катя подходила ко мне очень редко, наблюдала со стороны, как я бегаю на перемене с Райкой на перегонки, вдоль коридора, с одного конца в другой, а дежурные по коридору старались нас остановить. Как играла в классики с девчонками, толкала меня вперёд в столовой за пончиками. Часто угощала своими пончиками, попросится с урока раньше выйти на две минуты до звонка, да и купит на двоих. Подходила ко мне редко, так–как видела, что мне интересней с Райкой, с Лидкой, и моими ровесницами. Шла она обычно сзади после школы, иногда рядом, если я шла одна. Шли и болтали ни о чём. Зимой, просто, навязала мне свой новогодний подарок, кулёк с конфетами и мандарином, который получила для Кати её мама на своей работе. А ещё, она мне подарила куколку, что ей прислала подруга по переписке из Чехословакии, было такое направление, пионеры с пионерами из других стран переписывались, вот и Катя к какой – то Кэтти переписывалась. Кэтти ей писала, что у неё уже есть друг, а Кэтти всего тринадцать лет. Прислала фото, где Кэтти с другом стоит в обнимку. На фото стоит взрослая тётя лет двадцати и дружок лет за двадцать. Там же Кэтти написала, что они с другом уже живут, и спрашивала, есть ли друг у Кати и живёт ли она с другом, с каких лет уже у Кати был в первый раз секс?

- Вот дают, такие тёти в тринадцать, с такими уже дядями живут? Может, она врёт, что ей тринадцать?

- Нет, не врёт, мне её адрес пионервожатая дала.

Была весна, я и Катя сидели возле моего дома на лавочке и рассматривали открытки из Чехословакии.

- Чисто как!

- Это Европа, там чисто. Это не Казахстан, там красиво Таня. Когда я выросту и стану работать, я куплю две путёвки в Венгрию, или в Румынию, или в ГДР и поедем с тобой туда туристками. Хорошо?

- Давай!

- Тань, у мамы брат умер, в деревне, мне страшно одной ночевать, ты не могла бы сейчас у мамы отпроситься? А завтра воскресенье, Иртыш рядом, на камешках полежим, вода ещё холодная, но солнце уже камешки нагревает. По городу погуляем? Переночуй две ночи у нас, а утром в понедельник вместе в школу от меня поедем?

- Не знаю, надо маму попросить, никогда ещё ни у кого не ночевала. Давай, зайдём? Может мама дома? Да, Кать, а почему ты боишься, ведь твоя мама

проводница? Ты ведь часто одна ночуешь?

- Это другое, понимаешь, покойник в семье, это уже другое чувство…

Мама оказалась дома, она мне разрешила ночевать у Кати две ночи, и Катю она помнит, когда она приезжала в лагерь, меня навестить, я её с Катей познакомила. Мама наказала, чтоб я сейчас же сбегала и забрала из детского садика Игоря и она его возьмёт с собой в больницу, на дежурство в ночь. Мы с Катей привели Игорька из садика и поехали к ней.

Мы долго ехали на автобусе, потом вышли в центре, и долго шли по не асфальтированной улице, под ногами песок и зола. Что люди высыпали, прям в лунки от колёс машин, как бы рытвины эти выравнивая. Казалось, что никогда не придём.

- Господи, Кать, как ты далеко живёшь? Зачем ты поменяла школу, это же испытание и каждый день? Я уже с ног валюсь!

- Да, это конец города, долговато, но я привыкла. Сейчас, ещё два квартала и дома. В центре квартиры дорогие, а тут, почти даром, маме в центре не потянуть. Вон, забор разной величины, видишь, там живём, в ограде времянка. Это ты не привыкла, да лет всего двенадцать.

- Мне уже тринадцать…

- Как, когда было день рождение, и я тебе ничего не подарила?

- Кать, мне никогда день рождение не справляют, оно у меня на Новый год, а вспоминает мать лишь через месяц: ой, тебе уже двенадцать! Ты мне подарила, кулёк с конфетами, куклу Чехословацкую, это же тогда было? Не хотела говорить, чтоб ты ещё больше не надаривала…

- Пришли, давай, проходи…

Катя распахнула дверь в заборе, почти от забора не отличавшуюся.

- Ой, собака огромная!

- Не бойся, это Дик, он добрый, только вид злой, когда – то дворняжкой был, его хозяева ещё щенком на улице подобрали.

Дик был огромный, чёрный, лохматый и бегал на большой цепи, привязанной к длинной проволоке, что тянулась по земле вдоль всей ограды. Прошли рядом возле большого дома хозяев, и вышли в глубину огорода, там шла асфальтированная дорожка к домику – времянке. Когда–то хозяева строили этот дом и жили во времянке. Где теперь живут тётя Нина – Катина мама и Катя. Катя наклонилась, взяла под ковриком ключ и открыла дверь. Потолок низко, в углу стол и два стула, в другом углу печка, а за занавеской большая кровать, где спят Катя и мама. Кровать занимала почти пол комнаты, был один шкаф старенький, прям возле двери и на шкафу коробки, по-видимому, тоже с вещами. Летом в этих коробках лежали зимние вещи, а зимой летние.

- Если сильно устала, ляж на кровать, а я борщ подогрею.

Катя разожгла на столе маленькую газовую плиту, на две горелки, и начала с большой кастрюли, что стояла на полу, переливать черпаком в кастрюльку поменьше борщ.

- Ты гущу любишь, или жидко?

- Средний.

- Ага.., а хлеб, или сухарики?

Я сидела на стуле за столом и наблюдала за огнём горелки.

- Лучше сухарики и чесночок, чтоб откусывать, и соль.

- Ага…

Катя включила радио, там была музыка, кто–то играл на домбре и усердно пел, то мужской голос, то женский.

- Кать, это у казахов частушки называется?

- Похоже… Ешь, сметанки хочешь?

Катя поставила передо мной тарелку, я так устала от поездки и похода через весь город, что даже не хотелось, есть, но борщ оказался такой вкусный, это тебе не больничный и бессолевой для почечников, что мать таскает с дежурств. Потом пили чай, смотрели фотографии, её скромные украшения: бусы и брошки, что остались ей от обоих её бабушек. Начало темнеть, а мы всё сидели и болтали, болтали… Потом, опять пили чай с булочками и маслом и стали укладываться спасть. Катя мне дала свою ночную рубашку, когда я переодевалась, она так внимательно за мной наблюдала.

- Ты чего?

- Ничего, просто, интересно за тобой наблюдать.

- Не смотри, я стесняюсь.

- Зачем, мы же девочки обе?

- Катя, ты так смотришь, как мальчик, понимаешь, я стесняюсь, когда так смотрят, понимаешь?

- Извини…

Катя закрыла дверь на крючок, надела свою ночную рубашку и легла у стенки, укрывшись одеялом.

- Тань, ты хочешь спать?

- Пока нет.

- Давай, я тебе пёрышком, как в лагере спинку поглажу, давай?

- Давай.

Я легла на живот и задрала рубашку. Катя начала гладить спину, что – то рассказывала.

- Давай, грудь теперь поглажу?

- Ладно, а у тебя рука не устала?

- Нет.

- У меня давно бы уже отвалилась.

Я повернулась на спину и тут, Катя навалилась на меня и просто впилась в мои губы своими губами, она держала мои руки и языком своим водила туда сюда во рту. Из моего рта вырывались слабые: гу-гу – гу… Она отпустила одну руку и быстро ладонь положила мне между промежностью. Рот мой, в какой - то момент освободился, и из меня вырвалось:

- А–а–а, а–а–а…

Я свободной рукой откинула её и соскочила с кровати, в мгновенье оказалась у двери и пыталась скинуть с двери крючок, он не поддавался, так - как надо было ручку потянуть на себя, а я давила на дверь.

- Таня–я–я, Таня–я–я, прости, прости, я люблю тебя!!!

Катя сидела на кровати и вся красная кричала мне вслед. Я бежала через ограду к двери забора. Пёс мирно спал в будке, только чуть – чуть звякнула за моей спиной цепь.

- Таня–я–я, Таня–я–я…

Уже слышалось на улице за моей спиной. Я бежала. Просто бежала вдаль, до первого же угла, фонарей нет, небо в тучах, ночь кромешная, а сердце вот–вот выскочит от страха пережившего. В уме билось одно: Катя - мальчик и меня сейчас чуть не изнасиловал мальчик. Катя одевалась и вела себя девочкой, да и в лагере, когда мы мылись, у неё ведь девочкина писка была? Ничего не понимаю. Кати голос был слышен удаляющийся, да, она бежала в другую сторону, в сторону центра. Она ведь не знала, что я вообще плохо ориентируюсь на местности. Выйди мы из этой же ограды с ней утром, я бы начала гадать: куда идти?

Я уже шла, начались чувствоваться камешки под босыми ногами, стёклышки и шаг мой стал медленней, вместе с дыханием. Всё, она меня, то есть он, а как же писка? А может быть бывает так: месяц мальчик, а потом всё меняется и девочка? Надо мать спросить, бывает ли так? Ну, теперь в центр выйти, и по маршруту автобуса домой приду. Я остановилась, огляделась, я стояла на кладбище. Сразу, за поворотом этой улицы было кладбище, вот так…

Спокойно, спокойно, ничего не случилось, и так поворот на сто восемьдесят и меленькими шажочками задом отсюда, по сторонам не смотреть, тогда не испугаюсь… Но, было вовсе не так, мои глаза просто шарили по сторонам, по фото, по могилам, по оградкам, как – будто чего искали, и нашли… Буквально рядом сидел парень, мне он тогда показался мужиком, ведь была ребёнок, мне в то время солдаты казались взрослыми дяденьками. Он смотрел на меня, я на него. Тут же вспомнились слова моего отца, он мне это сказал ещё тогда, когда не ушёл от нас, когда я собиралась идти в первый класс: Таня, никогда никому не показывай, что тебе страшно…

Я подняла руки кверху, растопырила пальцы и пошла на этого мужика меленькими шажочками:

- У–у–у, я призрак, задушу–у–у…

Он сидел неподвижно и глядел мне в глаза, я подошла совсем близко:

- Дяденька, вы что, умерли, я вас так напугала? Дяденька–а–а, вы умерли да?

- Ты откуда взялась, да в таком виде, больная что–ли?

- Была больная, пять лет назад, как умерла… А, почему вы меня не боитесь?

- Живых бояться надо. Давай, домой отведу, лунатик.

Он встал рядом со мной взял мою руку в свою.

- Пошли, домой отведу, куда родители смотрят? Хоть бы колокольчики привязывали, или тряпку мокрую ложили у постели… В Иртыш с моста упадёшь, или здесь кто убьет.

- Я сильная, и вообще, мне на хороших людей везёт.

- Где твой дом?

- Не знаю, я у подружки ночевала. И она оказалась мальчиком, она меня целовать начала. Я выскочила и убежала, надо в центр, а я в другую сторону. Я на проспекте Комсомола живу, у вокзала железнодорожного.

- Садись мне на плечи и рассказывай.

- Почему на плечи?

- Потому, что босиком, мы до проспекта с тобой на цыпочках только к утру дойдём, как утром в рубашке через весь город щеголять будешь? Да и мне светиться нельзя. Ищут меня, с тюрьмы сбежал.

- Ой, а у нас на магазине ваше фото, на Пестеля, висит.

- Завтра сходишь, снимешь.

- А и у Восхода магазина, прям на дверях висит.

- И к Восходу сходить, снимешь.

- А там написано, что убийца вы?

- Убийца, убил, он хотел меня убить, а получилось, что я убил. Вот. Если бы на тебя налетели убить, как бы ты, не защищалась? Меня Вовкой зовут.

- А меня Таней. Ещё бы как защищалась.

Вовка наклонился и сказал:

- Слезай, шею отдавила, а вообще – то ты лёгкая. Так, что же произошло у подружки?

- Она меня кинулась в рот целовать.

Вовка засмеялся:

- Леsби…

- Нет, её Катя зовут.

Он повернулся ко мне, взял меня за плечи:

- Таня, пообещай мне, что всё, что произошло сейчас у Кати, ты никому, слышишь, никому, даже во сне, под гипнозом не расскажешь?

- Нет, не расскажу, обещаю.

- Если ты расскажешь, это будет, возможно, самая страшная твоя ошибка в твоей жизни, и ты будешь об этом всю жизнь жалеть. Над твоей подружкой начнёт смеяться вся школа, а она может покончить с собой. Её жизнь, её смерть будет на твоей совести, поняла? Ты мне обещаешь?

- Да, Вов, а почему она так себя повела, она девочка – мальчик?

- Она леsбиянка, она любит тебя, девочку и тут ничего зазорного нет, она не виновата. Вот ты, кого–нибудь, сильно любишь?

- Да…

- Ты ведь не виновата, что ты его любишь, так?

- Нет.

- И ты ведь ничего с собой поделать не можешь, так?

- Так…

- Сдержи слово, Таня, это очень важно и для твоей совести, и для жизни подружки, веди себя с ней так, как будто ничего не произошло, хорошо?

- Обещаю. Вов, зачем ты живёшь на кладбище, давай у нас на чердаке, я тебе буду приносить воду и еду, мать банками с работы кашу приносит и супы, борщи, их подсолить и есть очень даже можно.

- Ладно, я недельку две всего там побуду, днём сидеть, а ночью промышлять, потом на Север страны подамся, там можно и без паспорта затеряться. Где – ни будь нефть качать, лес валить.

- А домой, к маме?

- К маме.., там меня с распростёртыми руками менты ждут. Это тебе, мне кажется, что не виноват, а им так не кажется. Проспект, теперь куда?

- Прямо, и прямо…

- Мы пойдём параллельными улицами, там фонарей нет, садись на шею, королева ночи…

Через пару кварталов Вовка мне предложил надеть его носки, а сам шёл в своих ботинках. Я ему притащила из сарая старый матрац, принесла ведро воды, и еды, что нашла в доме, положила всё возле лестницы, он всё поднял на чердак.

- Мать дома, почему тебе всё разрешила вынести?

- Она спит.

Я соврала, мама и Игорёк были в больнице, на дежурстве в ночь.

- Вов, вот твои носки, ну, я пошла спать?

- Давай, спокойной ночи…, да, Тань, помнишь обещание?

- Сорву с обоих магазинов, завтра же….

- Нет, про лесби?

- А – а, нет, никому не скажу, могила…

Мама пришла с Игорьком после девяти, я ещё спала. Она открыла дверь и, увидев меня, спросила:

- Ты, почему не у Кати? Ты когда пришла?

- Вечером ещё, я домой захотела.

- Почему?

- Ма, я ведь никогда у чужих не ночевала, так?

- Ну?

- Я домой захотела, так захотела…

- Ты обещала, Катя ведь боится ночевать?

- Она согласилась, она меня поняла, сказала, что со светом ляжет.

- Ладно, раз дома, значит, пол помоешь и в ограде подметёшь.

Я не знала, как идти в понедельник в школу, что сказать маме? Форма, обувь и портфель ведь осталась у Кати дома? Мы ведь в понедельник от неё должны были в школу пойти? В понедельник утром я притворилась больной, и когда мама меня начала будить:

- Ма, я болею, у меня голова страшно болит, поднять не могу.

Она приложила ладонь ко лбу, молча ушла на кухню, вернулась со скрученным полотенцем и сорвала с меня одеяло, начала лупить полотенцем куда попадёт, я попыталась натянуть одеяло обратно, протянула уже к нему руку. Мама меня схватила за эту руку и скинула с кровати на пол, когда я упала на колени на пол, она вдруг вскрикнула:

- Тань, ты что? Ты не должна стесняться, это нормально, у других девочек уже с одиннадцати лет это есть. У тебя живот болит, да?

- Что это есть?

- Менструация.

Я соскочила на ноги и скрутила подол рубашки вперёд, там была кровь.

- Живот болит, еще, как болит, сил нет, болит, не могу шага сделать, болит!

Мать засуетилась:

- Сейчас. Я, сейчас, тазик с водичкой принесу, всё нужное, да и ляг, не пойдёшь сегодня в школу. Но, только сегодня не пойдёшь, в следующие месяцы ходить будешь, это не болезнь, это нормально, поняла?

Потом пришла тётя Нина, Катина мама, она принесла мне форму и мой портфель. Тётя Нина никогда у нас не была, она взяла мой адрес в школе. Тётя Нина вошла в комнату и, увидев меня в постели, опустилась на стул:

- Таня, что случилось, что произошло, кто вас так напугал?! Ты убежала, в постели лежишь, Катя с бешеной температурой, ничего не говорит, а только плачет и молчит, что–то бредит во сне. Что произошло, Таня, скажи? Почему ты убежала, и когда ты убежала, почему раздетая?

Я молчала, я обещала Вовке, и боялась, что Катю теперь, расскажи я, тётя Нина изобьет, а может и убьет. Ведь бьет меня мамка? И будет на моей совести смерть Кати, от руки родной матери. Ведь, Катя, она леsби и не виновата в этом, а вдруг тётя Нина так не думает? Вдруг, у неё не такие умные и добрые представления, как у Вовки? Да, надо сбегать к магазинам, посрывать листовки с Вовкиными фото, как магазины закроются, сбегаю. Да, и про Вовку не забывать, умрёт без еды и воды. На кладбище, хоть водочку люди ставят, яички, хлебушек ложат…

Катя больше в школу не пришла, да и май месяц это был. Начались экзамены, потом каникулы. Я как–то от неё отвлеклась и даже не представляла, что она ни экзамены не сдавала, и документы её тётя Нина забрала из школы.

Летом, когда Сашка Афанасьев уехал к бабушке в Зыряновск, мне совсем было некуда себя деть. Как–то шла, шла, да и дошла до центрального магазина в центре, там я ходила и разглядывала всё, дошла до люстр и думала: стану взрослой, будет у меня квартира и куплю я себе много новых, хороших вещей. Приду я сюда и начну выбирать люстры, какую же из них я куплю тогда? Возле моего уха кто–то наклонился и прошептал:

- Когда ты вырастишь, у тебя будет, Танечка, квартира, ты придёшь сюда и купишь много новых, красивых вещей. Ты подойдёшь к этому отделу и начнёшь выбирать люстру, какую же ты купишь тогда?

Я вздрогнула:

- Ой, здрасте, тётя Нина! Я, вот прям так и подумала сейчас, представляете?

- Представляю, я тоже всегда так думаю, когда стою здесь. Таня, я знаю, что тогда произошло, у нас, почему ты убежала?

- Вам Катя рассказала всё?

- Нет, Катя очень сильно заболела, психически, её мозг и душа не выдержали сильной любви к тебе. Знаешь, так бывает, и ничего здесь не поделать, такие девушки называются леsби, это не болезнь, это жизнь. Я Кати дневник нашла, а в нём прочитала все её чувства к тебе, она написала в дневнике, что обязательно тебя поцелует в эту ночь, и в тебе непременно зажжется к ней любовь. Катя, по наивности своей в это верила. Прости её?

- Мне не за что Катю прощать, всё нормально, она не виновата, это любовь. А с ней уже не справиться, в тем более ребёнку. Я, вот, тоже одного мальчика люблю, а он этого не понимает. Как дурачок, вместо того, чтоб за руку взять, или поцеловать, на велике зовёт кататься, и катаемся: я рулю, а он педали крутит.

- Таня, пойдём к нам, по проведай Катю, а вдруг чудо, а вдруг она тебя вспомнит и всё станет нормально, всё как прежде с ней станет, пойдём, Танечка?

Мы опять шли по той улице, за поворотом которой стоит огромное городское

кладбище, тот же забор, тот же пёс чёрный и лохматый, уже рассажен огород, та же времянка, где живут Катя и тётя Нина.

- Я больше не работаю, я сижу с Катей, как опекун, получаю на неё и себе пособие. Хочешь конфетку? Только одну, сначала поедим, а потом чаёк пить будем. Господи, только бы Катя тебя вспомнила? Только бы чудо?

Мы зашли в дом, Катя сидела за столом спиной и карандашом рисовала на бумаге какие – то каракули.

- Катенька, а я тебе подружку привела. Это Танечка, подружка твоя.

Катя повернулась, у неё уже были не те глаза, радостные, искренние, но не такие, в них не было любви и любви ко мне. Катя меня не узнала, она уже так, как всегда смотрела на меня, не смотрела. Мы поели котлеты, потом пили чай, потом мы сели с Катей на кровати и закрылись там от её мамы шторкой. Катя мне была рада, так как с ней никто не дружил, а у меня была одна задача: вернуть её сознание назад.

- Кать, я знаю, где твоя коробочка, вон там, можно, мы посмотрим?

- Ой, давай, у меня тут всего так много?!

- Ой, это бусы и броши, тебе твои бабушки подарили, фамильное, ты помнишь бабушек?

- Каких бабушек?

- А открытки и фото, это же твоя подружка по переписке, Кэтти? А это её друг? И, помнишь, ты мне куклу из Чехословакии подарила, эта Кэтти тебе прислала?

- Какая Кэтти?

- Катя, а вот, альбом фото альбом твой. Вот, видишь, это я стою, в первом ряду, а это ты, присела на корточки? Мы же с тобой так подружились, ты ещё описалась? А? Вспомни? В лагере? Катя?!

- В каком лагере, кто описался?

Я приблизилась к Кате близко.

- Вот, видишь, пёрышко, ты мне спину им гладила, вед гладила же, и рука у тебя не отваливалась, часами, пока не усну, гладила, Катя?

- Какое пёрышко?

Там же лежал её дневник, где Катя всё писала про меня: и свои чувства ко мне, какими хорошими словами она меня называла, как она ревновала меня ко всем, какой она меня считала красивой и восхищалась всем, к чему я прикасалась, что я делала, говорила….

Я её повалила на кровать и со всей силы, как она тогда меня прижала руками её руки, и мои губы впились в её губы, мой язык начал то же вытворять, что тогда её в моём рту. Пусть, пусть, представлю, что она – Афанасьев, что я Сашку целую, главное, что Катя меня вспомнит. Катя лежала и не сопротивлялась, она просто лежала и потом спокойно села на кровати опять рядом.

- Ну, Катюха, теперь меня вспомнила?!

- Мам, пусть она ещё к нам приходит? Мне она нравится…

2006