Перипетии мистера Извращенника

Сатирическая автобиография вымышленного лица.

«Перипетии мистера Извращенника»

Перевод английского рассказа «Ventures of Mr. Perverter».

Посвящается Д. Г. Лоуренсу.

Так, всё. Пора заканчивать. А то лишнее слово в начале, – и родится не достижимый из данного мир. Пора забить последний гвоздь! – фраза, от которой в просторечии осталось лишь второе слово. «Давай-ка уже не валяй неваляшку, товарищ писатель, а то мы тебя выгоним из союза писателей и Шнобеля отберём». Ах, нет, дорогие мои, марсиане, уже поздно. Спать мне уже пора. Положу эту книгу под подушку и допишу, когда буду чудить во сне, – сегодня же полная луна. Право на сон и быть гомосексуалистом – вот, что осталось мне от идей конголесских просветителей и нанайских прогревателей. Дениска меня особенно поразил. Он говорил из своих текстов голосом нашего президента, а я тогда был юноша и подолгу зачитывался под вязом около библиотеки. Он рассказал мне, откуда берётся капуста и аисты, но я спросил о яйце и суглинистой почве. Отосланный в анналы квантов и кварков, я принял причастие мадам Кюри, но осудил её за прелюбодеяние, когда мистер Кюри почил. Докторскую я писал на стыке химии и филологии, а дословно работа звалась: «Названия элементов как мифологические фонемы в поэзии Дмитрия Менделеева». Став доктором и через год бакалавром в секте саентологов, я оставил карьеру, ведь достиг высот социального, как тогда казалось, благополучия. Мои аспиранты боготворили меня, а ректор лично ловил со мной рыбу. Тогда я начали писать любовные письма мужчинам моих лет, надеясь создать крепкую семью. «Объединить счёт в кастрюльке, носить одни трусы и бриться одним лезвием, готовить по очереди и петь серенады друг другу пока не разрешать клонировать ещё одного мужчину – нашего сына, мой глазастый и снежный Мишка». Тогда я ещё сомневался, что проще: учредить третий пол или отменить женщин, потому как чётное количество полов рождает злобу в человечестве, как электрон и протон – напряжение, что было доказано великим синергетиком, с которым мы вместе получали Шнобеля в ту осень, моим другом, Альфредом Фрюзге. Найти супруга так и не удалось. Я пару раз неудачно повесился, и моя хозяйка выгнала меня как буяна. Да этого я всего лишь один раз устроил «пати» для друзей-фашистов. Милиция забрала всех, потому что в нашем недостаточно секуляризованном государстве любой патрульщик – это ангел смерти или вестник греха. Я полежал в чистилище, которое было недостаточно чисто, чтобы так называться, и меня осенило. Когда меня привезли к хозяйке, и она снова меня выгнала, мысль та распухла горем личной половой судьбы и подкрепилась объявлением на втором столбе около ближайшей к месту, откуда изгнан присно, булочной. Теперь я работаю музейным работником и вожу экскурсии в доме, где некогда (09.10.11. – 08.03.12.) бывал сам Андрей Романович Чик, – «заслуженный» маньяк России и «народный» – Малороссии.

Люблю, когда дети приходят в музей. Ведь Чик любил детей, хоть и маньяк, но он был женат и имел сына. Детей он убивал тоже, но это лишь должно усугублять то любопытство, вызванное отчасти страхом, отчасти завистью правовой вседозволенности, – мы все мечтаем убивать и насиловать, и во многом потому, что это запрещено УК, – дети приходят, чтобы бояться и писаться и тонуть в луже кошмара, либо чтобы мнить себя таким же хулиганом, каковым был Чик. И потом всякая великая личность в своём тёмном фацете – зеркало под маской лица, – всякий гений – маньяк. Нужно быть увлёчённым в крайней степени, мечтать и безумно воплощать. До убийства доходят не многие; ещё меньше – до сексуального хулиганства.

Убить и попытаться (фарсовое, но великое наслаждение) зачать – суть одно. Ты падаль, ты гниёшь, но ты – бог, а не твоя жертва, которая – ничто, вещь, материал. Ты отнимаешь и изображаешь, что даёшь. Плевок в абсолют. Лезвием бритвы отсеваешь ему половые органы и убиваешь целый народ, целые поколения. Вершитель судеб. Дряхлый король, обнажитель скорлуп и тел. Где у Вас душа, позволите ли разыскать скальпелем? Сначала кожа, такая вафельная, потом красная мякоть и идеально гладкая кость. Железы иссякают вонь, жидкости разной густоты. Убить – это достать жемчужину, присвоить душу, найти эликсир бессмертия для себя.

Можно изнасиловать и убить, а можно убить, а потом изнасиловать. Главное – твои наслаждения и дань богу смерти. Твоя жертва – вещь, которой ты платишь вниманием.

Но я не маньяк. Маньяк – наш Чик. А я нет. Не достоин я. Да и не умею. Моё поприще – чиковеденье и литература. И я вовсе не мечтаю крушить и разверзать тела. Это просто забавно. К тому же не хочется иметь проблем с ангелами греха. Веселись виртуально. Греши. Но только не в ущерб другому грешнику. Право есть квинтэссенция левой мысли и неправого дела, когда твой эгоизм не может урезать сладострастие другого субъекта отношений с дьяволом, старым псом душевных утех. Нельзя вводить эмбарго или монополию на продажу души и тела. Свободная торговля и рынок! Я уже давно не боюсь судей, но я боюсь иногда себя. Ах, какой я сегодня откровенный. Слезинку продам за кровинку.

Теперь о том, то есть об этом. Если уж мы презрели романтику, то долой и всякую лживую чувствительность. Даешь… нет, - ПОДАТЬ! Подать сюда жесткий секс. «Она отдалась, приняв его за молодого своего мужа, было темно; поняв по размерам и темпу мужского орудия, решив сопротивляться ошибке, она отдалась как бы снова, и каждую секунду за этим тоже отдавалась, быть сучкой, но получить радость любви…» Кому это надо? Да, за такое дают Шнобеля. Он целовал её грудь, но потом вынужден был уехать; он раздвинул спящей девушке ноги, и она почти не заметила: только в конце что-то почувствовала, у них завязался роман, но он снова уехал. Букин. Слесарь переспал с пианисткой под трели и визжание Шнитке. Елена Полинек. Пишете про секс и сдабриваете описанием природы или социальными рассуждалками. Но только не надо морали, то есть если кто-то получил нимфетку, он потом не должен раскаяться, даже если ему далеко за сорок, а ей – за пятнадцать. Все великие писатели были порнографами своего времени. Так получают Шнобеля. Я получил, научившись играть на этом у Лоуренса Лимбьюгера. «Он переспал с ней, отдав всю нежную жидкость, которая иссякала фонтанами, и она любила это тепло: проникающее, вездесущее». «Секс – это игра в прятки, когда Христу завязываем глаза, а сами творим культ языческого соития, древний бог оживляет плоть, мужское и женское нутро пестуют космос, семя восуществует из буйных, диких ласк». «Став школьным учителем, он и не задумался, какую мечту может таить в своём лоне простая семиклассница». «Как вид общения секс плох, потому что не может удовлетворять, коль излишне мобилен; надобно быть мореходом и живописцем, чтобы капля спермы просияла лучом вдохновения, игрой сердца на струнах фантазии, когда старушка-логика дряхлеет в своём монастыре, а ты веселишься со вчерашней девственницей». «Верно совдепское выражение «трахнуть», потому как homo sovieticus, занимаясь сексом, хочет выбить из партнера всё, из искры воспалить огонь Мировой Революции. Трахнуть – значит получить всё и сразу. Кончить – устроить Армагеддон». «В пачке было целых три. (Шаловливый смех). Я почувствовала, что любима». «Если англичанин сказал: «Fuck Queen», – то он стал американцем». От Диккенса остаётся Dick, – это формула моей поэзии… Но всё-таки к чёрту ваши свинячие и телячие чувства! Не превращайте секс в общение! Он должен быть жесток, нагл, подл, надобно три раза сгнить, прежде чем заговорить с женщиной. Я не де Сад. Мне ближе Шарль Больной. Первый просто ехидничал, второй был поэтом. Я же изобрёл новое мирочувствие. Трахаться и претворять маниакальность – вот моё кредо. Тип, достойный подражания, – это А. Р. Чик.

Но о нём позже. Сначала обо мне, раз уж я начал откровенничать. Моя развратность началась с того, как старшая сестра взяла меня с подружками в баню. Мне было где-то около пяти. Ничего и не хотелось плохого; ещё бы, был так мал. А что-то нарушили. Женские сокровища были аукционом, а я был толстосумом, и даже не торговался: смотри, мол, да не засматривайся. Засмотрелся. В памяти всё осталось. Большей частью пока доброе: шутки, прибаутки, плескания. Сексуальность, однако, пробудилась слишком рано, затвердев в консервах внутренностей тела и психики. Это было начало. Все их шарики, ножки, мокрые волосы. Началось. Потом как-то старшие ребята заставили меня смотреть с ними один французский фильм. Ничего не понятно. Голые, как в бане, только ещё что-то такое непонятное вытворяют. Трахаются, а не знал, как назвать. Мне нравилось разглядывать себя обнажённого перед зеркалом, особенно попу. Шалил или уже стал извращенцем. В семь лет! На девочек смотрел мало. Они были какие-то сказочно-игрушечные, кукольные, пряничные. Совсем не сексуальные. Они не стали таковыми ни в десять, ни в двенадцать, ни в четырнадцать. А я всё отдалялся от женщин, всё больше их презирал. Во многом, потому что блудил без их помощи. В шестнадцать начал покупать журналы. Более не из-за цыпок, а из-за страха и стыда перед продавщицей. В этом был свой, как теперь говорят, экстрим. Покупал, читал, рассматривал с внимательностью дерматолога, а потом становился моралистом, отказывался, исповедывался, клялся в верности настенному божку, и через неделю покупал свежий номер. Дьявол создал копеечные журналы. (Если бы деток не развращало всё это, то, может быть, мы с Чиком и позволяли им жить; хотя вряд ли). В восемнадцать обратился к гетерам. Очень волновался и ничего не смог. Раз не смог, два не смог. Возненавидел женщин окончательно. Самому всё удавалось, но не с их вонью. Помню, как в двадцать два купил помпу. Был конец вторника. Мрак уже топил остатки вечернего света. Зашёл в ближний секс-шоп. Там мужик что-то покупал. Смазку и ещё что-то. Беседовал с продавщицей. «Чёрт, я думал, мне парень всё продаст, а не эта, сама себя продающая, которая не лучше гетер», – думал я, разглядывая игрушечные фаллосы, произведения неофаллического культа. Какие краски, сколько экспрессии они отдают фрагментам, какие пышные красные и бланжевые тона, какой горельеф, ах, ритм-ритм. Мужчина лет тридцати пяти объяснял, почему каждый нормальный мужик (не пьянь и не урод) имеет любовниц, что-то рассказывал про своих секретарш (это ты меня назвал уродом? Если я трезвенник и не сплю с женщинами, то я, по-твоему, урод?! Ах, ты мразь!). Долго он с ней болтал. Она изредка на второго посетителя, т. е. на меня. Вот он и ушел. «Вас что-то интересует? » – «Зачем это нужно? » – «Повышает потенцию и усиливает приток крови к половому члену» – «А что-то медицинское, беру». Всю стипендию тогда истратил, потому что она вынудила меня купить более дорогой вариант. Смазку тогда не взял. По дороге встретил директора бывшей школы. «Что везёшь? » – он показал на чёрный пакетик с продолговатой коробочкой внутри». Хм… Подарок другу на день рождения… Штуку раскрыл, дрожа и задыхаясь. Однако использовал не по назначению, а для смешения алкогольных коктейлей, которыми на время увлёкся. «Секс – это коктейль».

Как видишь, дорогой дружок, я рос одиноким развратником. И весь свой пыл, всю свою страсть под грифом Онана, я изливал на страницы своих книг. Фантазия тогда работала лучше теперешней. Одно время преподавал литературу в школе. Ушёл сам, а не из-за скандала. Мало давали… извиняюсь, платили. Потом гонорары выросли, и я стал знаменит. Элита и буржуазия возлюбила мой слог. Я о них и писал. Выучил пару марок модной одежды и посетил несколько столичных ресторанов, остальное – додумал сам. Герои жили между долларом и сексом. И эти герои всем нравились. Их читали. Сведенья из их жизни в моей обработке цитировались. В своих интервью я изображал закадычного «просветителя», «скандалиста» и поборника традиции и морали. Сам философ Дениска Дидеротов меня приглашал на свои ночные тусовки и дневные университетские конференции. Пару раз написался в компании товарища по перу известного Дерббредера. «Ваша «Фанни Хилл» удалась», – льстил кто-то из нас другому. А вы просто метр.

И вот однажды меня представили на Шнобеля. Я высадился на скандинавском берегу холодным утром моего тридцати пятилетия. Половину, как водится, отдал детям, которых так не любил, потому что не мог их зачать в силу моей роковой неприязни, но уже к женщинам. Остальное пропивал на родине. Теперь родная страна сделала меня кумиром, раздев как статую-курос, навсегда запихав в анналы культуры и истории. Я ликовал и плакал от радости. Я всех обманул, весь мир надурил и остался при деньгах. Почёт, уважение, банкеты в кремле. Мистер Извращенник всё-таки добился успеха, всё-таки урвал глоток счастья, в мире, где умирают не рождаясь. Свои лавры я припаял к ангельским крыльям, которые у меня отросли. Меценат, пророк в своей отчизне, пишущий исключительно эротику. Мои лекции манили зелёных мечтателей-студентов, которые ещё думают, что станут мне ровней. Наивность их и моя легла в основу новых книг, которые обязаны тёплому месту на кафедре. Мораль иногда проглядывала сквозь строки, когда я описывал, например, половой акт на алтаре храма Христа Спасителя. «Сдал, дружище», – посмеивались улыбчивые и бездарные коллеги по порноцеху. Привыкнув к эпатажу, не мог не хулить церковь. Привыкнув выпивать, иногда ночевал в депо для такси. Всё кружилось, вертелось и перегорало как перегар, как хворост осенью. Бесспорно превзойдя Андрея Чика в социальном плане, уступал ему онтологически. Он был женат, счастлив, вырастил сына. А Ваш покорный слуга хоть и стал не меньшим подонком и гнидой, однако, не сравним с гением видимой добродетели и внутреннего порока.

Ах, я пытался любить этот пол. Всякий раз, когда уже готов был влюбиться, я будил что-то в даме, за которой вмиг ухлестывал и уводил от меня возникший демон. Отто, ты погиб не зря, ведь воистину и присно все бабы – шлюхи. Но и бабники – шлюхи, и бобы, которые мы едим, и мы, и вы. Этот пол более похож на паркет, который топтать можно сколь угодно долго, а он не ответит отказом, и более того: в конце концов, он, этот пол, скажет «спасибо, мил человек». Хоть чуточку верности и целомудрия, капельку нравственности и филигранного сердца, и Извращенник бы стал другим. Но всюду кафешантанный разврат, который принёс мне бочку сладкой славы. Но к чему теургия морали? Пора, спать, засиделся с Вами, мои дорогие. Мне все отказывали, лишь Вы слушаете. По сути, я несчастная планета в этой галактике, где не наливают даром молока.

А время жизни добегало до поворота, на котором обычно политика и история вершат своё красно-коричневое дело. Партия «Лохматый передел», где в ЦК закидали только бывшие пациенты психиатрических клиник, и которых я знал по этим дням безделья и дармовой пищи. Пока они слушали группы «Коловрат» и «Вандал», я уже вводил в отделении свою религию откровения своего члена, коим я посвящал и коего «свидетелями» называлась новая секта. (Этот метафизический опыт пригодился мне у саентологов, когда жил в Лось-Вегасе). Потом они пошли в политику, на улицы, а я в институт лингвистики и филологии. Успешен по жизни пациент пятнашки! Их партия выиграла парламентские выборы, я получил Шнобеля, они отменили конституцию, я отменил сдержанность и скромность. Однако, выбрав разные пути, вы по тридесятой теореме геометрии Лобачевского вынуждены столкнуться, подходя с разных сторон, открываете фронт. Они наложили цензуру на мои книги и вытолкнули пинком под зад на задворки заграничного мира. Тиражи упали, потому что их порядок и беспредел торжествовал с общей скоростью в год по континенту. Я люблю фашизм и фашистов, но не очень мне нравиться, когда выпирают вон и запрещают свободное творчество. Скудные, узколобые люди, зачем Вам мораль, если в лагерях вы засолили столько душ, что мертвые тела на весах превысили возможные их пороки. Из-за Шнобеля меня скоро реабилитировали, когда после путча из пунша явился более просвещенный диктатор, но писать больше не разрешили. Жил на старые капиталы, а когда они оскудели, напился на последнее и из последних сил влюбился. В личной жизни безличному гею не везёт: не может никого поймать: не в почёте мы у фашистов; как жаль, ведь усы Гитлера такие обаятельные, а эта шапочка Муссолини… Так я оказался в музее Андрея Романовича Чика. Вожу группы, читаю лекции. Приходи и стар и млад. Приходи и Стас и Влад.

«Учёный и почетный чиковед», – висит тусклая надпись на моей двери. Ах, Чик, почему бы нам не поменяться временем и генами?! Твой отец вопреки некоторым антинаучным версиям не кушал твоего брата, он просто служил в РОА, повидав и Краснова, и Власова. Это по моей теории прощает тебе все твои зверства, которые ты учинял не людям, а «режиму масонов». Ты наш герой, маньяк Чик! Одной твоей фамилии боялись эти трусы старого мира. Их милиция записывала тебя в дружинники по отлову тебя же, когда под Ростовом проходила операция «Лесополоса». Ты убивал выродков не тех рас, а их родители показывали тебе фото убиенных и спрашивали тебя, не видел ли ты этих лиц. Ты насиловал их женщин, которые в общем-то были не против и им нравилось, но ты не был потенциально силён, женщины кривили и укоряли за мужскую слабость, и ты из арийской чести их убивал. Ты герой нации, а я какой-то Шнобелевский лауреат. Скучный обыватель, потребитель, пролетарий без потомства. Андрюша Чик, отдай мне свои ножи и разбитые очки! Но нет, мне не хватило бы смелости попытаться изнасиловать младшую школьницу, когда учился в десятом. Поэтому я не ты, я – не смел, я – интроверт. А ты – маньяк и герой народа. Наш новый кумир.

Лекции читаю в стиле предыдущего параграфа. Жалованьем не балуют, но призвание я нашел. Туристы любят наш музей. Тут нет пыльных женщин-экскурсоводов. Тут колдую и варю информационную кашу, очень вкусную и познавательную.

Вот только здоровье начало сдавать. Какие-то боли внизу живота появились. Неужели от воздержания задряхлели половые органы? Кошмар для мужчины! Я ведь, знаете, практически девственник, если не считать Великого Мастурбатора и пары кокоток. Практически живу как монах. Вот и проблемы в биологическом организме. Пошел к терапевту. Терапевт отправил к урологу. Уролог послал к хирургу. Хирург залез пальцем в попу, прописал диету и отослал на узи. Пока ждал по записи узи, боли и прошли. Пришел к урологу снова. Няхин – другой фамилии не может быть у уролога.

– Половую жизнь ведёте?

– Нет, не веду.

– Из-за этого наблюдаются изменения в простате.

– …

– Надо жить.

Итак, свершилось чудо. Медицина оправдала для меня женщин. Я расцвёл для любви. Я сжёг старые телефоны «бой-френдов» и забыл адреса гей-клубов. Медицина советует. Наука задаёт императив, который стоит больше кантовского. Вести половую жизнь! «Старайтесь вести», – сказал Няхин на прощание. Эх, Женщины, я ж без Вас умру. Совсем здоровья не будет. К чертям маньяков и Чикатил. Время любить! Пора начать нормальную половую жизнь. Пора начать.

9-19 октября 2006 г.

Дмитрий Гендин.