Silentium

«Я прожил целую Вечность в одиночестве, и, наконец, тоска овладела мной, и создал я человека по своему образу и подобию…»

Бог. «Из неопубликованного»

12 августа 2034 года (вторник)

Сегодня встал в 5 часов, остров был затянут густым туманом, еле-еле были видны очертания скалы Мортена. Мне показалось, что на ее вершине кто-то был. Я долго вглядывался в туман, но так и не смог разглядеть был ли это человек или я принял за него чайку, или другую какую птицу.

Я ждал, когда туман рассеется, но и через час лес был по-прежнему погружен в мрачно-серое молоко. Мне сделалось как-то тревожно, я пытался побороть это настроение, но не получалось. В памяти вновь оживали ужасные события десятидневной давности. После получаса бессмысленной борьбы с собой и своими чувствами, я понял, что мне поможет только хорошая физическая разминка, и отправился в лес, чтобы нарубить дров.

Уже скоро месяц как я нахожусь на этой планете, но никак не могу привыкнуть к ней. Поразительно, но внешне на ней все такое же, как и на земле: те же сосновые леса, вода, прозрачная как кристалл, такие же кроваво-красные закаты. Но меня не покидает чувство, что все это не настоящее, тревожное такое чувство, от которого перехватывает дыхание и начинает учащенно биться сердце.

Я долго пытался разобраться в себе и пришел к выводу, что этот страх указывает на то, что теперь я остался один на этой планете. Именно одиночество – причина этого животного ужаса.

Правда, я не могу утверждать, что группа Исаева погибла, пока не обнаружил тому доказательств. Возможно они расположились на каком-нибудь из островов и наслаждаются последними теплыми днями этого неземного лета. В его группе было 5 человек, а, значит, им-то нечего бояться, скорее всего, они уже организовали колонию и находятся в полной безопасности. И вероятно сейчас они прочесывают близлежащие острова в поисках нашей с Мортеном капсулы.

К сожалению, такими доводами я мог успокаивать себя месяц назад, но сейчас они уже малодейственны, и поэтому я решил начать вести дневник, разговор с самим собой создает иллюзию, что ты не один. Буду записывать свои чувства и размышления, теперь мне все равно больше ничего не осталось…

13 августа 2034 года (среда)

Ночью шел дождь. Я несколько раз просыпался от барабанной дроби о крышу и опять засыпал – ведь в доме было так тепло и уютно.

Но под утро я проснулся опять и долго не мог уснуть. Мне приснилась Земля – та Земля, которая была когда-то, и которой теперь нет, Земля, существующая теперь только в моей памяти – моя радость, моя боль.

А, может быть, и не было никогда никакой другой Земли, как не было группы Исаева, нашего космического корабля «Вернадский»?

А как же тогда быть с…

…Да, это все было, но куда ушло?

Я стал вспоминать день 25 июля – памятный день, правда, видимо, единственный человек, который способен теперь хранить эту дату – это я.

В тот день также шел с утра дождь, я проснулся в приподнятом настроении, ночью мне приснился мой родной дом под Вологдой, вся наша семья собралась за обеденным столом, как бывало, только в дни моего детства. У всех было приподнятое настроение, словно собрал нас всех какой-то необычный праздник. За столом сидел даже мой младший брат, который утонул, когда я перешел в третий класс. Лица у всех были радостные и какие-то просветленные, но какой-то странной тоской наполнялись их глаза, когда они смотрели на меня, и было такое ощущение, что все они собираются в какое-то радостное путешествие, куда меня взять не могут. Но этой жалости к себе я не замечал тогда, осознал ее только, когда проснулся. Когда я сидел за столом, мое сердце было полно той же радости, которой были охвачены все сидящие со мной.

Потом мать обратилась ко мне и попросила, чтобы я поднялся к себе в комнату и принес свои рисунки, так как присутствующие хотели на них посмотреть. Я выскочил из-за стола и побежал по ярко освещенному коридору к деревянной лестнице. Ступени скрипели под моими ногами, сандалии скользили по их истоптанной тысячами ног поверхности – я поднимался вверх.

Распахнув дверь, я подбежал к своему столу – на нем в беспорядке лежали книги, карандаши, ручки. Мне на ногу упал «Карлссон, который живет на крыши», я не стал поднимать его, а вынул из нижнего ящика альбом и, сев на краю дивана, стал выбирать рисунки.

Вдруг за окном потемнело, тюль на окне натянулся как парус и прогнулся внутрь комнаты, с улицы ворвался порыв ветра, который принес с собой запах моря и травы после дождя. И этот аромат весенней свежести неожиданно поразил меня, я выронил из рук альбом, и рисунки рассыпались по полу. Я сидел, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, жадно вдыхая запах весенней земли, сосновых лесов, я слышал в нем крики чаек и шум пробуждающегося после зимы муравейника – это был аромат Иного мира, такой неуловимый, но такого понятный и такой близкий. Хотелось задержать как можно дольше это ощущение абсолютной ясности, абсолютной радости, абсолютного покоя и веры.

Потом комната ярко осветилась на мгновение, все замерло, в комнате стало еще темнее, а потом раздался раскат грома. Но грома ли? Мне сделалось вдруг ужасно страшно и одиноко и, забыв про рисунки, я выбежал в темный коридор. В конце его за окнами веранды исступленно качались ветви сирени, словно мокрыми от крови руками хлестали, просясь в дом.

В темноте почти на ощупь я побежал по лестнице вниз. Мне хотелось скорее очутиться там, где смех и радость, светло и где люди… Хотелось прижаться к кому-нибудь из них и ощутить, что я не один, почувствовать как страх тает как роса на утреннем июльском солнце.

Но когда я спустился вниз, то увидел странную картину: дом был абсолютно пуст, мало того он выглядел словно в нем уже несколько десятилетий никто не жил: коридор, по которому несколько минут назад я проходил, зарос травой, и кое-где даже были видны высокие кусты. По его бокам зияли пустые дверные проемы, ведущие в заброшенные комнаты. Я прошел к одной из них – внутри рос Иван чай, стекол на окнах не было, оконные ручки покрылись ржавчиной, в оконные проемы с улицы врывались разросшиеся кусты сирени, пол во многих местах провалился и через проломы был виден подвал.

Я пошел дальше по коридору – всюду те же следы покинутости и запустения. Но когда я вышел на веранду, туда, где только что было такое множество радостных людей, то увидел, что стол, за которым все они сидели, остался на том же месте. И даже посуда осталась стоять, как она стояла тогда. Конечно, некоторые чашки упали на пол и разбились, а те, что оставались на столе – почернели и потрескались от зимних морозов, в салатнице плавала тина. Скатерть выцвела и местами истлела. Стулья вокруг стола стояли все также кругом, а через те, что упали, проросли кусты и трава.

Оцепенев от ужаса, еще не способный поверить в реальность того, что видел перед собой, я вышел на улицу – всюду то же запустение. Я кинулся со двора на улицу города, но, пробежав ее до самого вокзала, нигде не встретил ни одного человека.

В здании вокзала, с полуобвалившимися стенами, также всюду росли кусты и трава. Вдруг мне показалось, что слышу какой-то шорох со стороны дальней комнаты, я подошел к дверному проему и заглянул внутрь. И как только я это сделал мое тело свело судорогой – внутри я увидел человека, который стоял в комнате и смотрел на меня. Одними губами он улыбался, смотря на меня, а глаза как два дьявольских уголька горели нечеловеческой ненавистью.

В холодном поту я проснулся.