Анечка

Он отражался в ее восхищенных глазах – широко распахнутых, окаймленных длинными пушистыми ресницами и так похожих на глаза японских детишек-анимашек. Во рту у нее пересохло, а дыхание невесомыми, неслышными порывами соскальзывало с Анечкиных приоткрытых губок, которые, миг спустя, она в волнении нечаянно слишком сильно прикусила идеально ровными, фарфоровой белизны, но, тем не менее, натуральными своими зубками (два передних резца были слегка увеличены и немного выдавались вперед).

Он вздрогнул и качнулся чуть в сторону. Затем, помедлив полсекунды, в другую. Он был всего в нескольких сантиметрах от ее покрывшегося легкой краской, чистого лица с любопытным, немного вздернутым кверху носиком, по обе стороны которого трепетали тонкие крылышки ноздрей. Слегка округлые щечки Анечки украшали ямочки, и еще одна ямочка, не столь глубокая, была на подбородке. Краска была не смущения, но внезапных, непредвиденных радостных эмоций и предвкушения еще чего-то большего. Например, удовольствия.

Член.

Анечка часами могла представлять себе его – тот, который бы ей хотелось больше всего, тот самый, который… Она обдумывала каждую мелочь, вырисовывая и уточняя его детали в своем воображении, проговаривая эти четыре буквы разными интонациями, с разной скоростью и громкостью. Как жаль, что она не могла выкрикивать это во весь голос! Она пробовала на вкус каждую букву этого слова, язык ее играл с ними, огибая каждую вогнутость, каждую выпуклость каждой из четырех этих вожделенных букв. Для нее это было сравнимо с тем, как набоковский Гумберт произносил имя своей возлюбленной

Ло ли та

Ч л е- н

Ч-лен

Ч-л-е-н

Временами Анечка даже рисовала на бумаге это слово – да, именно слово, ведь к ее великому огорчению, художник, как оказалось, из нее неважный. Порой она в своих мыслях убегала настолько далеко, забывалась до такой степени, что приходила в себя лишь на грани разоблачения, торопливо стряхивая квадратик листка для записей в нагрудный карман своей новенькой униформы – в момент, когда чья-нибудь тень падала через плечо на ее стол, и вот-вот был готов появиться сам хозяин этой тени, а вместе с ним и глупые, совершенно не нужные наглые вопросы. И наверняка – хамские ухмылки на их противных рожах!

Анечка этого не хотела.

Его головка была розовато-лиловой, глянцево блестевшая в искусственном свете ламп – спаренных по две ламп дневного света, длинных цилиндров, один из которых время от времени начинал мелко моргать и при этом негромко пощелкивать, как будто о стекло бился ночной мотылек.

Головка напоминала собой большую недоспелую, но вместе с тем сочную сливу. В самой ее передней части виднелась похожая больше на прорезь дырочка, внутри которой влажно мерцало что-то прозрачное и тягучее.

Сердце Анечки стучало все бойчее. От этого сильнее колыхалась небольшая, с двумя острыми и отзывчивыми сосочками, Анечкина грудь, плотно стянутая лифчиком, так ею нелюбимым. Но таково было требование администрации, и Анечка смирилась с этим. По-крайней мере, пока она была на работе. Ах, как же он терся, невесомый, сетчатый, как же спирал дыхание! И еще эта бездушная униформа на белых пуговицах с четырьмя абсолютно круглыми дырочками!

Член был хорош…

На самом деле, она пока не могла дать ему верное, истинно подходящее ему определение.

Он был не очень велик, по крайней мере, из тех, что ей доводилось видеть в своей еще не долгой, но уже достаточно богатой событиями разного рода жизни, Анечка таких не встречала. Ей отчего-то попадались в основном матерые, твердые и узловатые, тяжеловесные, словно это были корни каких-то деревьев, размера довольно внушительного, не то, что бы слишком, конечно, но абсолютно не подходящие под определение ее членов. Это не были члены ее фантазий. Пару раз встречались и какие-то убогонькие, маленькие, смешно вздернутые, по-мальчишески нахрапистые, и нелепые. В них так же не было никакой эстетики. Этот же едва дотягивал до среднего размера, но в этом и крылось его неоспоримое достоинство.

Анечка легонько скользнула прохладным ухоженным пальчиком с остреньким, окрашенным в бесцветный лак ноготком по очень бледной, почти без коричневых пятнышек, коже. Под ней она ощутила ровный, с едва заметно выступающей сеточкой синих переплетающихся венок, крепкий и довольно уверенный в себе ствол. Ствол, берущий начало у подножия едва заметного холмика, поросшего реденькими, бледно-рыжего цвета, как будто выцветшими, вьющимися волосиками. И еще был запах. Немного сильнее, чем того хотелось Анечке, но, однако же, не отталкивающий, а скорее – дурманящий и возбуждающий. Она очень любила, чтобы мужчина немного пах именно в этом месте, чтобы его естественный запах не отбивался чуждыми ароматами, будь то благоухание дорогого гель-душа, или обычного банного мыла. Нет, мужчина должен иметь свой запах. Один день без душа – и вот он, пьянящий запах мужчины! Как жаль, что настырная реклама так усердно досаждает очередными сплетнями о том, как должен пахнуть современный человек. И ведь верят же ей!

Головка, венчающая член, казалось, готова была взорваться от прикосновений, поэтому Анечка сочла за лучшее пока не трогать предмет своего вожделения. Она хотела налюбоваться им вдосталь, съесть поначалу глазами, а уж потом… потом все остальное.

Ниже ствола находился мешочек, почти не покрытый растительностью, плотно охвативший небольшие яички, казавшиеся Анечке стальными. Они крепко прижимались к низу ствола, став с ним одним целым, монолитом.

обоймой

про себя подумала Анечка.

Этот член… он был красавцем!

Его непогрешимые пропорции – вот что восхищало ее. Он был безукоризненным эталоном всего мужского. В меру длинным – такой приятно взять, не опасаясь при этом, что очередным движением он пробьет тебе глотку или вызовет приступ рвоты. Нет – его можно было контролировать, что являлось еще одним несомненным плюсом в Анечкиной классификации. Толщина тоже была близка к идеальной, ну, может быть, чуть тоньше, чем хотелось бы Анечке для полноты ощущений. С таким не нужно волноваться, что в самый разгар твоя нижняя челюсть сдастся и застынет в унизительном для подобной пикантной ситуации вывихе. Конечно, это было преувеличение, но, все же, Анечка знала, о чем идет речь не понаслышке. Был в ее жизни случай, когда до этого чуть было не дошло.

Сжавшийся мешочек снизу тоже внушал блаженный трепет своими размерами.

Анечка едва не поперхнулась внезапным смешком, вспомнив вдруг, как ей однажды пришлось терпеть удары по своему скользкому от слюны подбородку, и даже иногда по щекам, воистину бычьих яиц. Хорошенькое личико Анечки собралось в недовольную гримаску отвращения к этому давнему воспоминанию.

Она глубоко вдохнула, и вытащила из кармана форменного халата нырнувшую было туда руку. Нет, такую красоту она должна вкусить безо всяких посторонних вещей – именно таковой являлся в данном случае презерватив, заготовленный специально для подобных случаев ее охоты. Она просто обязана попробовать его живьем, пробежаться по всем ложбинкам, по гладкой его, горячей коже своим вертким, смелым язычком, ощутить на нем мгновенно становящиеся холодными ароматные до одури капли!

Анечке казалось, что ее голубенькие трусики превосходного шелка, тонкие, ажурные, скрывающие лишь самое-самое – а все остальное без ложной скромности оставляющие на обозрение тех, кому это предназначалось – вот-вот расплавятся. Она поняла, что должна торопиться, что дальнейшее промедление может все испортить.

Облизнув снова пересохшие губки, она неспеша приступила.

… Он задрожал, забился в конвульсиях, и рот Анечки наполнила вяжущая горечь, ударив в самое горло, скользнув по нёбу, растекаясь, обжигая, по языку.

Это был не совсем тот вкус, который в своих розовых мечтах успела детально срежиссировать Анечка. Но она не пожелала прекратить. Несмотря ни на что, она высосет все, и не остановится до тех пор, пока этот прекрасный, этот восхитительно-твердый боец не утратит свой металлический стержень, не сдастся и не поникнет с дрожащей капелькой лунного света, вылившейся уже после ее победы – подобно тому, как из бойницы поверженной цитадели выкидывается белый флаг!

Вместе с тем, словно бы агонизировал и придаток этого безупречного, прекраснейшего среди подобных – тело. Казалось, кто-то, по горло заряженный черным юмором, зло посмеялся. Или просто что-то напутал в эскизах, наградив такой член таким продолжением. Это было даже не тело – грубо сколоченный, топорный каркас. Анечке он больше всего напоминал скелет древней первоптицы – археоптерикса, виденный ею в дни своей школьной юности в учебнике то ли биологии, то ли истории древних веков. Каркас, оседлавший инвалидное кресло-каталку, став его дополнением, неприглядным наростом. Деталью абсолютно излишней, если бы не это – Анечка нежно погладила увядающее с каждым мгновением, сжимающееся на глазах, как будто вползающее само в себя сокровище, случайно обнаруженное ею совсем недавно. Ну, почти случайно – во время водных процедур, назначенных ему. Проследить за исполнением и должна была Анечка – медицинская сестра областного коррекционного центра инвалидов, страдающих церебральным параличом.

Именно здесь она могла воплощать в жизнь свои фантазии, за которые в другом месте одна из лучших выпускниц медицинского училища могла бы запросто прослыть… но это было слишком грубо.

Это ничего, что мозги вот этого, например, были сродни той же каше, которой его кормили дуры-нянечки – не его высокий интеллект был нужен ей. О, нет, вовсе не он!

Анечка снова улыбнулась своим мыслям, аккуратно расправляя на нем казенную одежду и подбивая плоскую подушку под тем, что считалось его спиной. Она нежно потрепала, а затем снова пригладила волосы на бесполезной его голове.

– Я думаю, тебя стоит почаще баловать сладким, – Анечка негромко рассмеялась, легким и ласковым смехом, - а то уж больно горько твое счастье!

1. 05. 07.