Сновидения

С геометрической прогрессией, все чаще и чаще, ко мне стали приходить нездоровые сексуальные сны, вызванные моей искаженной психикой. И я не имею права терять их в черной дыре своего извращенного мозга, в конце концов, они становятся моей основной жизнью, и я просто не могу скрывать и прятать их...

*** Май, 98 г.

- Василиса, ты уже, знаешь, что в Новосибирске появилась инструкция по термопрофилированию. Мы кафедрой посовещались и решили послать за ней тебя. Вот тебе адрес исследовательского института...

... Поезд трогается. Я улыбаюсь в открытое окно. С перрона кафедральный люд машет платочками и руками, каждый пытается выкрикнуть свой совет или пожелание напоследок...

... Вокзал незнакомого города. Уже светло, а везде еще горят фонари. Приглядываюсь: воздушные шары, цветные ленты и флажки. Популярная музыка. Вспоминаю календарь - ничего не вспоминается. По всей видимости, местный праздник...

... Сажусь в такси, показываю водителю адрес НИИ. Всё, едем. С напускным любопытством рассматриваю улицы чужого города. Занимательная картина: голый по пояс снизу мужчина при галстуке и с деловой папкой в руках идет по тротуару. "Больной, наверно", - естественный ход моих мыслей. Перевожу взгляд на другую сторону улицы и вижу двоих таких же! Легкое недоумение. И через несколько десятков метров - целая группа полуголых мужиков, заигрывающих с тремя ржущими девками. Таксист и бровью не ведет.

- Что это у вас за праздник?

- День открытого Фаллоса, - уныло отвечает водитель...

... Поезд трогается. Звуки и огни салюта. По громкоговорителю транслируется выступление мэра: теперь День открытого Фаллоса будет Неделей. Последние слова тонут во всеобщем ликовании. "Поганый городишко... сплошной разврат...", - думаю я, смотря на совокупляющиеся вдоль железнодорожных путей пары и тройки...

*** Сентябрь, 98 г.

В ожидании встречи прогуливаюсь взад-вперед у назначенного места по тротуару частного сектора, расположенного на ул. Красный Пахарь. Отрываю взгляд от асфальта, поднимаю глаза и сквозь листву деревьев вижу: стоит на краю проезжей части перекрестка детская коляска. Опускаю глаза и лихорадочно осознаю, что кроме меня и коляски - вокруг ни души. А в коляске сидит ребенок лет трех с большими и весьма умными глазами и следит за мной. Подхожу и начинаю разговор:

- Ты почему один здесь?

- Простите, вас это смущает?

- Несколько. Все-таки, учитывая ваш возраст...

- Видите ли, возраст не имеет большого значения. Просто иногда я прошу, чтобы меня привозили сюда. Земные истины ограничены субъективным пониманием и противоречат друг другу. А именно здесь, в уединении...

И ребенок с по-взрослому холодным интересом продолжает рассуждать на затронутую тему течения мыслей в тишине, осыпая меня замысловатыми оборотами речи, присущими, разве что, профессорам риторики. Я поражаюсь, но не сдаюсь. Проводя свою скрытую тактику, выясняю, что мать его ушла на рынок за картофелем, и никаких знакомых поблизости нет. Вдруг откуда-то, абсолютно неожиданно, появляется женщина-казашка и говорит, что знает этого малыша...

И вот уже мы втроем заходим в один из частных домов.

На пороге нас встречает хозяин дома: огромное медведешкафообразное чудовище с короткими кривыми нижними лапами, растущими из боков. Его огромное туловище покрыто редкой, но толстой и длинной темно-коричневой шерстью. Чудовище-медведь гостеприимно приглашает нас войти. Комнаты его просторны и светлы. Все отдает приятным уютом, на полированных поверхностях и в стеклах играет отраженный солнечный свет.

Волосатый великан берет "на руки" малыша, и весело разговаривая, они усаживаются на диван. Я подхожу к ним и вижу нечто, поражающее меня: между крючковатых лап страшилища торчит огромный человеческий член. Ребеночек наклоняется, открывает рот и заглатывает эту колбасину, явно, доходящую до его желудка. Медведь же, держа передними лапищами осчастливленного малыша навесу, двигает им туда-сюда. Женщина-казашка объясняет, что это занятие - любимое времяпрепровождение маленького затейника. И если бы была возможность это делать непрерывно, то он бы не упустил этого шанса.

И вот полулитром белой жижи малыш оказывается отброшенным в угол комнаты и, удовлетворенный, закрыв глаза, лежит, размазывая полупрозрачные комки по щекам и груди.

Стою, открыв рот. Но тут же мне предлагают возбудить великана для новых потех ненасытного карапуза. Я не отказываюсь. Без особых усилий своим нескромным языком и губами мне удается это сделать. И я снова удивляюсь человеческим пропорциям оттопыренного органа этого даже не человекоподобного существа...

*** Март, 98 г.

Обычный солнечный воскресный полдень. Светлая, просторная, довольно изящно убранная комната одного из деревенских домов. Мы - сельская прогрессивная молодежь: парни и девушки. Свежие загоревшие тела, сверкающие живые глаза. У каждого свое здоровое увлечение: кто-то что-то паяет, кто-то что-то вышивает, кто-то слушает проигрыватель, кто-то читает книгу, а кто-то просто подвергает все сомнению.

Вдруг в полуоткрытые окна врывается порывистый ветер. Вбегают пожилые родственники и кричат: "Идите, посмотрите, Облако Желаний!" Я судорожно вспоминаю вчерашнее объявление по радио о каких-то странных метеорологических явлениях, о том, что над нашим регионом будет пролетать Облако Желаний - некий нектар неба. А то, что это убойный наркотик - никем не говорится, хотя все об этом знают.

Выбегаем на улицу и смотрим вверх: в метрах двух с половиной над землей висит белое, пенистое, пузырящееся облако. Оно медленно движется на нашу удивленную толпу. Вот оно приближается... вот оно нависло над нами...

Я подпрыгиваю и достаю пористую массу руками. Белая пенка, оставшаяся на моих ладонях, быстро впитывается в кожу. И вдруг облако из своего урчащего нутра изрыгивает огромный кусок своей плоти, и он медленно падает на меня. Я ловлю его и истерически, давясь, начинаю есть его лопающуюся мякоть. Я жду отвратительного, зловонного вкуса и запаха, но нахожу прохладу и свежесть застывшей воды с резковатым пряным привкусом. Я оглядываюсь и вижу, что небо одарило своим вниманием не только меня... и вот уже стоящий рядом юноша теряет сознание... я падаю около него и погружаюсь в галлюцинаторное благоухание...

... кладбище. Пасмурный, тяжелый, наполненный жаром и неподвижностью воздух.

Я иду по одной из многочисленных путаных, узких тропинок, между беспорядочно разбросанными могилами. Очень оживленно: тут и там, около покосившихся и только что установленных крестов и оградок стоят пары: улыбаются и разговаривают, прикасаются друг к другу, усаживаются на лавочки. Как в парке.

Навстречу мне идет девушка в светлой полупрозрачной хламиде. Ее кожа бела до прозрачности. Она приближается, и я замечаю, что она не идет, а парит по воздуху: ее босые ступни даже не касаются низенькой зеленой травки. Вот она уже рядом... Я чувствую, как одежда на мне растворяется и исчезает... Хламида девушки невесомо падает к ее ногам, превращается в белесый туман и улетает... Она как новая кукла. Все ее формы совершенны, кожа гладка, без единого изъяна. Но при этом она дышит и на ощупь теплая... бархатистая...

... возбуждение с силой входит в мою грудь и быстрыми ручейками стекает вниз... и вот мы уже на земле: я стою на коленях, и как сквозь пелену, ощущаю ухоженное и упругое проникновение ее в себя... наверно, это и есть гермафрод... и почему люди их не любят?... мужские шаги... эйфорическое давление сзади удваивается... "девушка" стонет...

... склад. По-моему, склад гитарных струн. Струны везде: красиво упакованные в пакетах и ящичках, наваленные грудой в бумажные мешки, просто валяющиеся на полу, целые и порванные, специально отрезанные, разных толщин и длин. Молодые парни в спецовках погружают и разгружают транспортеры, раскручивают и накручивают болванки, отрезают, заправляют. Производственный шум и грохот.

Я стою посреди этого цеха-склада, хлопаю глазами и не могу понять, откуда и зачем я здесь...

Но вот меня замечает один из парней, показывает в мою сторону рукой, что-то говорит остальным. Мной интересуются, бросают работу и подходят вплотную. Еще мгновение и десятки пальцев прикасаются ко мне. Я вырываюсь, кричу... бесполезно... одежда моя рвется на клочки... множество рук... я не могу и пошевелиться... не могу кричать... шум и грохот... мне закрывают глаза... темно... поглаживания и поцелуи... пальцы и губы... Вожделение, по кусочкам собираясь по всему телу, оседает внизу живота, набухает, усиливается и расползается... и вот, наконец, я слышу звук расстегивающейся молнии... горячий и уверенный, целеустремленный, он дотрагивается, упирается в мой жар, он щекочет мое томление, заставляя меня млеть и увлажняться... я начинаю стонать, мое тело напряжено... я жду, я сгораю от нетерпения... и вот он проскальзывает в меня... я какое-то время сопротивляюсь... сопротивляюсь... но вскоре поддаюсь, принимая его объемы... рассудок от блаженства мутнеет... все более неистовые толчки вынуждают нарастать приятному телесному оцепенению... еще несколько раз... и все тело сводит всепожирающей судорогой...

*** 1996 г.

Мы договорились встретиться у газгольдеров. Я раздражена, но иду: ну, что ему еще от меня надо? Мы же расстались, казалось, навсегда. Какого черта?

Коренастые фаллические бочонки газгольдеров торчат из земли, их светлый металл сверкает на солнце. Необузданные, дикие звери, не зря их посадили за решетчатый забор. О! Он уже здесь. Стоит и пожирает своими глазками-щелками окружающее пространство. А разулыбался-то, разулыбался, увидев меня.

"Ну, что тебе?" - спрашиваю его взглядом. Он краснеет и стягивает с себя брюки. Его неимоверно длинный и тонкий приап росто изнемогает. Я беру эту стонущую плоть в руки, слегка сдавливаю эту ревущую твердость, покрытую бугристой кожицей, и уверенно, с холодным равнодушием ласкаю и массирую его созревшую для этого похоть. И вот внутри него что-то лопается, и он с глухим стоном обильно изливается в мои ладони.

... я начинаю сначала... нерешительно прикасаюсь, нагло беру... трогаю и хватаю... ласкаю и терзаю... этот торчащий тонкий и длинный кол... чрезмерно длинный и тонкий... на фоне коротких и широких газгольдеров... уж очень широких и коротких...

И вот опять равнодушно и неистово я заставляю его кончать. Он истекает и бьется фонтаном. Он кричит и задыхается. Уже все вокруг в белой липкой мокроте. А он кричит и задыхается. Газгольдеры, сверкая металлом, погружаются, тонут в ней, в этой слизистой влаге... Необузданные, дикие звери, не зря их посадили за решетчатый забор...

*** Август, 98 г.

- Да, да, я подойду, - и я закивал головой, как будто собеседник мой находился не на другом конце города, а в трех метрах от меня, - До свидания. Придавив легонько рычаг трубкой, я облегченно вздохнул, и отодвинул телефон в сторону. Работодатель оказался мужчиной лет сорока с очень загорелой кожей, сухой и покрытой тонкими морщинами. Его мускулистые ноги в коротких джинсовых шортах говорили об ежедневных десятках километров велосипедных прогулок.

- Производство наше расширяется с каждым годом: теперь и дети и женщины курят, - говорил мужчина, ведя меня к зданию отдела кадров вдоль безграничных посадок табака, - Молодая бурлящая кровь нам нужна. Если есть желание, милости просим. Есть свободные вакансии на прополку, сбор листьев, скрутку. Ты, куда бы хотел?

- На скрутку, - протянул я, совершенно не понимая смысла этого слова.

- А как у тебя с потенцией?

- Нормально, - удивленно и неуверенно пожал я плечами, вспомнив последние свои неудачи.

- Ну, тогда пошли, посмотрим.

И мы повернули круто вправо, прошли мимо длинной ржавой поливальной установки, зашли в одноэтажное кирпичное здание. В узком темном коридоре неподвижно висел душистый табачный дух, из-за многочисленных дверей доносился спокойный говор, кое-где смеялись. Мужчина толкнул одну из дверей. Ослепительный свет и резкий запах свежесорванных листьев ударили мне в глаза и нос.

Вскоре я пришел в себя. Но увиденное заставило меня снова зажмуриться и потрясти головой. Сейчас это вспоминается с улыбкой, как первый прыжок с двадцатиметровой вышки для парашютиста-профессионала. Но тогда...

Светлая просторная комната была заставлена рядами низеньких небольших столиков, за которыми сидели обнаженные молодые парни. Было довольно душно. Я прошел вперед и оглянулся: раскаленные до красна эрегированные пенисы молодых людей лежали на этих самых столиках, форма коих была хитро подогнана под раздвинутые ноги каждого из них. Ловкими и быстрыми движениями пальцев рук парни накручивали на тонкие деревянные палочки табачные листья, раскатывая и прессуя их на своих фаллосах. В итоге из-под искусных рук мастеров выходили аккуратные сигары темно-зеленого цвета, которые после специальной сушки и упаковки продавались гурманам курения. Ребята тихо беседовали между собой, шутили и совсем не замечали нас. Я изумленно повернулся к своему провожатому. Мужчина, нисколько не изменившись в лице, заговорил:

- Они, верно, никогда уже не будут иметь жен и детей. Сам понимаешь, после восьми часов такой работы на женщин не потянет. А если работать несколько лет подряд? То уже и никогда...

И мужчина похлопал по плечу одного из скрутчиков. Тот в ответ повернулся, доброжелательно улыбнулся и сказал:

- Не робей, парень, несколько раз здесь кончишь, а потом и забудешь, что это такое...

*** Май, 95 г.

Даже творческая работа при больших объемах становится рутиной и делается по инерции. Составляю технологические схемы производства работ, строю графики и диаграммы уже просто машинально. Пока рука чертит, я успеваю обдумать на несколько раз глобальные и локальные проблемы человечества и отдельных лиц. За окном теплый зеленеющий вечер. Бордовые полосы заката растеклись по небу. Серый сумрак, не спеша, заполняет собой воздух, постепенно повышая его тяжеловесность и непроницаемость. Шуршание в дверном замке. Скрипуче открывается дверь. С работы пришел. Значит, настало время жрать, слушать какую-нибудь ерунду и спать. А завтра проснуться и начать все сначала. Снимает куртку, заходит в комнату. Господин.

Я как всегда даже не повернусь. Сейчас будет шутить. Точно:

- Василиса, секса хочешь?

- Да, - не задумываясь, отвечаю я на так свойственное ему издевательство. Но тут же кипяток вливается в мой мозг: он назвал меня по имени - это уловка.

Я в страхе поворачиваюсь: он открывает дверь и приглашающим жестом заводит в комнату какого-то урода. Это маленькое безобразное существо мужского пола мне чуть выше пояса. У него огромная голова с выпирающим вперед лбом и выпученными глазами, расположенными на разном уровне. Низкие тонкие ноги. Худющие короткие руки. Рахитический колышущийся жирный живот, лежащий на ремне брюк. Урод явно доволен: улыбается и смотрит на меня в упор.

Я в ужасе отступаю назад. Из моего горла вырывается тихое "Нет!" Урод услышав меня, поднимает вопросительный взгляд на пригласившего его сюда хозяина. А тот в ответ успокаивающе говорит:

- Поверь мне...

Они кидаются на меня, скручивают, бросают на кровать, привязывают мои руки и ноги к прутьям спинки. - Ублюдки! - кричу я, - можно и договорится!

- Ага, знаем мы тебя, - слышу в ответ.

Немного поизвивавшись и в конце концов успокоившись, я обращаю внимание на своих издевателей. Затеявший все это держит в руках мою метровую металлическую линейку, и что-то шепчет раздевающемуся уродцу. Прислушиваюсь:

- Не спеши, не спеши...

А урод путается в движениях, нервничает - торопится. Я смотрю на него, и меня тошнит. Его огромная елда на фоне тонких коротких мосластых конечностей смотрится пребольшущим поленом. Вся его кожа покрыта струпьеватыми темно-коричневыми пятнами, и лишь жирное пористое брюхо выделяется по-детски яркой розовостью. Я отворачиваю голову и слышу:

- Иди, сними с нее майку.

И вот эта мерзость прыгает на меня, стягивает через голову мою майку, оставляя ее на моих привязанных руках. Меня выворачивает. - А теперь подойди ко мне.

Урод ворчит и нехотя сползает с меня.

- Возьми ножницы.

И вот опять эта тяжело дышащая мразь лезет на кровать и кромсает мою единственную защиту. Я вырываюсь, ору и плююсь. Но на мои потуги внимания не обращают. Тогда я начинаю умоляюще смотреть на господина и просить пощады. Черта с два! Никакой реакции. Я закрываю глаза. Хорошо, что есть возможность хотя бы не видеть этого безобразия.

- Поласкай ее.

И холодным металлом линейки он прикасается к моим соскам. Я закусываю губы. Чудовище снова вскарабкивается на меня, садится сверху и начинает, шамкая, лизать и покусывать мою грудь. Он издает утробные звуки, трогает мое тело липкими пальцами, наваливается холодным мерзким животом.

- Ну-ка, пощекочи ее здесь.

И линейка опускается от груди по животу вниз. Уродец разводит мои колени в стороны и засовывает свой поганый язык в мою промежность. Его губы причмокивают, язык мажет слюной мои выступающие генитальные волны и утесы. Я вздрагиваю, делаю усилие и открываю глаза. Смотрю на хозяина: обнаженный красавец поглаживает свое прекрасное тело. Но вот он ловит мой взгляд, улыбается, и одним резким движением сбрасывает урода на пол. Еще мгновение и пригожая крепкая плоть грубо ввинчивается в мое мягкое, сдающееся под его напором, отверстие. Урод лежит на полу, довольно смотрит на наше соитие и мнет свою громадную палку...

*** Октябрь, 99 г.

Когда-то, несколько лет назад, мне в наследство достался старый (хотя, патетичнее было бы сказать, старинный) четырехэтажный дом. Деревянный. Скрипучий. И с одной особенностью: строение его было таково, что ни солнечный луч, ни теплый воздух с улицы не проникали в его коридоры и комнаты. Поэтому затхлый запах, мокрицы и влажный, пробирающийся под кожу холод были постоянными и неизбежными моими спутниками все эти годы. К тому же, некогда, все это сооружение изнутри, включая потолок, было окрашено зеленой масляной краской. Нагусто. Да, так, что в некоторых особенно глухих уголках она до сих пор не успела высохнуть, и запросто можно было испачкаться этой липкой пакостью. Которая, к тому же, примешиваясь к запаху сырости своим настойчивым урбанизмом, создавала неповторимый амбре несданного в эксплуатацию склепа...

Коротать время между уходом на работу и бегством оттуда я решила в небольшой комнатке на последнем этаже. Громадный разделочный стол, захвативший почти все пространство моей обители, заменял мне все: и гладильную доску, и рабочее место, и подставку под кастрюли, и наковальню, и мусорное ведро, и блокнот, и еще много разного полезного добра. Это было Вавилонское столпотворение всевозможных вещей и предметов, которые кучами и ворохами различной величины громоздились на столе, под ним и даже около. Возможно, стол являл собой зеркало моего путаного внутреннего мира. Однако, его выщербленные топорами и ножами бока, с торчащими оттуда слегка погнутыми подставками и крюками, мощные уверенные ноги, надменный вид внушали мне безмятежность и тешили мой взор своими безобразными формами...

Каждую осень отяжелевшее от влаги серо-сизое полотно свинцовых туч затягивало все небо, и ветер стихал под этим давлением свыше. При этом улицы приобретали какой-то таинственный и угрюмый уют. В такие дни я домой не тороплюсь. Вот и сегодня, не спеша, пинаю листву и созерцаю молодого человека, сидящего на скамейке напротив моего дома. Невысокий. Плотный. Одним словом, Стивен Кинг в студенческие годы. Только очки еще толще. Не выдерживаю:

- Извините. У вас, наверно, чертовски интеллектуальная работа... А Вы сидите на скамейке... На улице...

- У меня просто нет ключей от подъезда. Невозможно уследить за старушками: вот дверь стальную поставили...

- Да, старушки в доме - жди устойчивых сюрпризов. Пойдемте ко мне. Вот мой дом. И без старушек...

На лестнице оборачиваюсь к нему и предлагаю:

- Давайте поедим консервы.

- Давайте, - соглашается он.

В комнате разуваемся, снимаем с себя верхнюю одежду и в неловкости замираем друг перед другом. Через несколько секунд молчания и потупленных взглядов робко спрашиваю:

>- А Вам какие нравятся?

- Любые.

Из-под стола наугад достаю банку с консервами, и, не глядя, протягиваю ему ее:

- Открывашка сзади, на столе.

- Вы живете одна и едите консервы?

- А Вы - программист?

Консервы оказались шпротами, а хлеб - ржаным...

- Интересно... Вы такой коряжистый, а Ваши пальцы длинные и тонкие...

- Бывает. А почему Вы выбрали в качестве жилища именно эту комнату?

- Вы, наверно, в детстве часами смотрели в окно?

- Можно взять те ножницы?

В ответ киваю головой. Он берет старые отцовские ножницы, отрезает крышку от консервной банки и с большим трудом кромсает мягкий металл крышки на тонкие полоски. Ножницы тупые. Ржавые. Края полосок получаются рваными и пронзительными. Он складывает их втрое, загибает, придавая форму некого зажима...

- Можно я угадаю?

- Не угадаете. Садитесь на стол.

Я приподнимаюсь на носочки и усаживаюсь на угол. Он приближается ко мне и легким толчком в плечо опрокидывает меня на груду каких-то журналов и листов. Я опираюсь на локти...

- У Вас есть младшая сестра?

- Старые фильмы любите?

Он подходит вплотную, проникая своими руками мне под свитер. Выдергивает футболку из-под ремня. И я ощущаю его холодные ладони на своем животе. Мышцы чувственно напрягаются. Прохлада ласково ползет вверх. Докатывается до груди. Всё. Он извлекает руки.

Задирает свитер и футболку до самых ключиц и сухими губами прикасается к моим соскам. Всё тело покрывается волнующими мурашками. Возбуждение нежным током бьет в затылок. Кожа пружинит, и соски между его холодящими и будоражащими подушечками пальцев твердеют. Он треплет их влажным упругим языком, мягко и пластично сдавливая зубами. И вот туманное полотно блаженного вожделения затягивает мне глаза, и я всецело отдаюсь ему.

Он берет один из своих лукавых жестяных зажимов с изодранными краями и с силой насаживает его на мою раскрасневшуюся выступающую плоть груди. Я вздрагиваю, пытаясь вскрикнуть, но он резко и грубо зажимает мне рот рукой и продолжает неистово и яростно ввинчивать эту адскую железяку. Резкая боль прожигает мое тело, я разгневанно закусываю его руку. Он высвобождает меня: густо алая кровь просачивается через драные ранки. Я поднимаю на него глаза, он улыбается, наклоняясь надо мной...

Я закрываю глаза: «Может надо спросить его имя? »

*** Февраль, 98 г.

- Зачет получит тот, кто за сорок секунд успеет переписать на чистовую ремонтные мероприятия по отрядам. Время пошло. Зашелестела бумага, царапаемая стержнями ручек. Простирук сел на стул и начал объяснять преподавательнице с параллельного потока, что студенты еще не готовы.

- Все время вышло. Поднимите руки, кто успел. Ага, понятно. Значит так. Поступим следующим образом: я дам вам возможность переписать. Сегодня здесь в два часа. Подготовьтесь на этот раз, пожалуйста. Желаю удачи.

Жара... Пот прошибает на каждом четвертом шагу. И вот, наконец, красное шестиэтажное здание женского общежития.

Спасительная прохлада... Поднимаюсь к себе.

Девчонки уже здесь... Глядят в телевизор.

Фантастика... Разгромленная чужая планета. Инопланетяне с овальными огромными головами роют окопы. Очередная белиберда. Но вдруг тонкая звенящая спица тоски вонзается в мою грудь. Внутри что-то сжимается и леденеет. Это - музыка... Это - восхитительная музыка... Музыка с экрана... Хочу слушать ее.... Слушать долго... Захлебнуться в ее бесконечном горизонте чарующего звучания.

Мне объясняют, что это сериал и музычку гоняют после каждого сюжета фильма. С надеждой успокаиваюсь и кричу: «Что расселись? В ванную, и на зачет! Не успеем же! ».

Принимаюсь поспешно раздеваться... Погружаюсь в холодную воду пятиместной ванны. Дурочки с воплями лезут ко мне. Плещутся и хохочут. Я трогаю их тела. Надоели. Нормальные девчонки, а я начинаю видеть их недостатки. Хочу ту музыку. Бежать в комнату - послушать: «Вылазьте, хватит! Опаздываем же! ».

Заходим в комнату обсохнуть. Я столбенею. Музыка... Какая музыка!... Еле-еле прихожу в себя. А эти сучки разлеглись по диванам. Голые бабы. Подхожу к одной из них: глажу по животу, раздвигаю ноги и в ужасе и неожиданности отпрыгиваю в сторону. Остальные подходят в недоумении. Смотрим: между пушистых створок ее женской сущности виднеется продолговатый с вогнутой верхней частью цилиндрической формы небольшой кожистый орган. Он имеет светло-бардовый цвет и шевелится. Поднимаем глаза друг на друга и понимаем: на зачет нам уже не успеть.

«А дети у тебя будут? » - спрашиваю ее. «Нет», - отвечает она, улыбаясь, - «Я создана для получения удовольствия, а не для размножения».

Мне становится любопытно. Я прикасаюсь к ее странной части гениталий пальцем. Плоть твердеет, в воронкообразной чаше ее диковинного органа набухают и могут упругие розовые выпуклости. Я мну и растираю их. Глаза девушки покрываются маслянистой пеленой. И, правда, ей хорошо. И так быстро. У меня на это ушла бы уйма времени.

Врубаю телевизор погромче. Теперь-то я наслушаюсь той сводящей с ума музыкой... До тошноты...

Василиса СМОГ