Сказки про Иллирет - 1 Восемь тысяч лет спустя. Из сборника Порно сказки онлайн

Автор: Джерри Старк

Фэндом: Р. И. Говард и последователи

Рейтинг: NC-13

Disclaimer: Хайбория – Говардовская. Отныне и навсегда. Герои, обстановка, события – Старковские. Но раз я и есть Старк, то чьи же тогда права нарушены? Будем считать, что ничьи. И вообще, не корысти ради, а токмо из любви к искусству…

Комментарии: еще одно дополнение к сериалу Дж. Старка «Сирвента о Наследниках», который есть часть бесконечной «Саги о Вечном Герое».

Дополнения: вот что случается, когда разлука между влюбленными силой обстоятельств длится не месяц или год, а тысячелетия.

Время действия: июль 1313 года.

Место действия: Рабиры, школа «Сломанный меч» на берегах озера Синрет.

«Озеро: Восполнение утраченного»

…Одиночество…

…Одиночество, поглотившее все чувства и мысли. Одиночество, похожее на удушливый саван и тяжелым грузом придавившее к земле. Одиночество, которого она никогда не испытывала прежде – даже в Цитадели, когда, как ей казалось, она утратила все: надежду, любовь и веру в себя. Она была чужой всем и всему – даже соснам, так похожим на высокие деревья ее родной земли Эстеллиа, даже траве под ногами и сверкающей озерной воде. Она потерялась в потоке времен, не умерла там, где ей полагалось, и не воскресла толком здесь, где ей вроде бы могли даровать второй шанс. Она зависла между «вчера» и «сегодня», растерянная, не знающая, что делать. Ее всегдашняя отвага таяла, словно кусочки льда под солнцем, огонь, полыхавший в ее душе, угас, превратившись в горстку еле тлеющих под пеплом угольков. Она ничего не хотела, шарахалась от всех – хотя люди пытались ей помочь, боялась даже самой себя.

Никогда раньше Иллирет ль'Хеллуана не испытывала к себе такого отвращения и такой жалости. Впрочем, ей никогда и не доводилось переноситься на восемь тысяч лет вперед, в мир, принадлежащий людям. Она всегда верила, что способна одолеть любую трудность – что ж, жизнь убедительно доказала, насколько она ошибалась, давая себе столь высокую оценку. На деле Королева Огня из Полуночной Цитадели оказалась самой обыкновенной девицей, склонной впадать в панику и чернейшую меланхолию. Сколько бы она не твердила: «Я должна взять себя в руки, я могу с этим справиться» – овладевшая ее сердцем мертвенная тоска не проходила.

В таком настроении она и набрела на укрытую соснами заводь у самых пределов колдовской школы. Здесь было тихо и пустынно – песчаный берег, торчащие из воды макушки валунов, заросли осоки и лесистые холмы на другом, таком далеком, берегу. Иллирет постояла на полоске теплого песка – высокая сухопарая девушка в позаимствованной с чужого плеча рубахе и юбке, наскоро скроенной из отреза зеленого сукна. Коротко остриженные вьющиеся локоны темно-рыжего с огневым отливом цвета обрамляли узкое лицо с тонкими, резковатыми чертами, высокими скулами и серо-зелеными глазами, сейчас бессмысленно озиравшими мир вокруг. Она словно бы не понимала, кто она, зачем сюда пришла и что намерена делать.

Последнее, впрочем, вскоре выяснилось – альбийская девица развязала пояс, удерживавший юбку, не глядя, перешагнула через упавшую ткань, и вошла в теплую воду. Доходившая до середины бедра рубаха открывала ноги – стройные, но пожалуй, излишне мускулистые для женщины. Впрочем, все сложение Иллирет было таково, что издалека она больше напоминала юношу, нежели девицу. Полушария груди – крепкой, красиво очерченной, однако небольшой – обычно скрывались под мужской одеждой или кожаными доспехами, а в тех случаях, когда ль'Хеллуана все же была вынуждена предстать в образе женщины, она предпочитала закутываться в облако разлетающихся алых тканей, надежно укрывавшее все достоинства и недостатки ее фигуры.

Иллирет брела дальше, не обращая внимания на водоросли, пытавшиеся опутать ее ноги, и то, что она уже довольно далеко отошла от берега. Вскоре играющая мелкими волнами вода дошла ей до пояса, рубаха вздулась вокруг талии пузырем и поплыла следом. Идти по мягкому, илистому дну становилось все труднее, и, помедлив, девушка шлепнулась в воду, подняв фонтан брызг.

Теперь она плыла, медленно и упорно расталкивая руками и ногами густую, медового цвета озерную воду. Ее волосы потемнели от воды, но остекленевшие глаза все также пристально смотрели на противоположный берег, находившийся не меньше, чем в полулиге. Иллирет в жизни бы до него не добралась, хотя и неплохо плавала. Впрочем, она не стремилась преодолеть озеро – хотела всего лишь подальше удалиться от берега. Широкие рукава мокрой рубахи мешали размашистым движениям, подол забивался между ног, и, оглянувшись через плечо, альбийка решила, что преодолела достаточное расстояние.

Оставалось сделать последнее – вдохнуть поглубже, перевернуться и изо всех сил толкнуть себя вниз, в пронизанную светом зеленоватую глубину. Вода укроет ее от всех… от всего, от любых неприятностей и испытаний… Она растворится в этой воде, станет духом озера – бестелесным и беззвучным, не испытывающим страданий… Какое-то время ее тело будет мучиться, стремясь наверх, к воздуху, но потом успокоится и поймет – ей лучше остаться здесь.

Иллирет опускалась медленно и плавно, оставляя за собой цепочку порой вырывающихся из сжатых губ серебряных пузырьков. Окружавшая ее вода стала темнее и чуть холоднее, она падала в пространстве, лишенном какой-либо опоры, как падает, кружась, с дерева осенний лист. Наверное, вскоре о ней начнут беспокоится, будут искать, куда она могла подеваться – но ей не все ли равно? Судьба попыталась распорядиться ее жизнью, она не приняла этого решения и сейчас сама выберет свою участь. Мимо лица скользнул еще один пузырек, устремился к зыбкой поверхности, расколовшейся, словно зеркало.

Может, Иллирет ль'Хеллуана и осуществила бы свой замысел расстаться с бренным существованием, если бы не чья-то рука, сгребшая ее за воротник рубашки и с яростью рванувшая вверх. Ткань, впившаяся в горло, заставила ее выдохнуть остатки еще находившегося в легких воздуха, хлебнуть озерной воды с горьким привкусом торфа и отчасти потерять сознание. Иллирет не билась, как большинство утопающих, пытаясь вцепиться в спасителя и подмять его под себя, но, оказавшись на поверхности, шумно раскашлялась, выплевывая воду и втягивая воздух. Тот, кто помешал ей, умудрился вытащить девицу на мелкое место, и теперь она стояла на илистом дне по шею в воде, еле-еле удерживая равновесие и жмурясь от бьющих в глаза солнечных лучей. Постепенно к ее сознанию пробился разъяренный голос:

– Ты что, спятила? Если тебе жизнь надоела, то мне еще нет! Какого ляда тебя топиться понесло, скажи на милость?! А ну, пошла на берег! Быстро, быстро, шевели ножками!

В подкрепление к словам неизвестный отыскал под водой ее руку, крепко ухватил повыше локтя и потащил к берегу, продолжая вслух высказывать все, что он думает об истеричных девчонках, готовых при малейшей трудности кинуться головой в омут. Иллирет удрученно молчала, больше занятая преодолением водяной толщи и тем, чтобы не упасть. Она была согласна со всеми определениями и бранными словами, сыпавшимися на ее повинную голову, признавала, что совершила непростительную глупость, и для полного несчастья все-таки запуталась в водорослях, шлепнувшись и оставшись сидеть на мелководье.

– Вот наказание, – уже не сердито, но удрученно вздохнули высоко сверху, поднимая девицу на ноги. Она и вытащивший ее человек оказались лицом к лицу, стоя по щиколотку в такой ласковой, ощутимо теплой воде. Иллирет наконец-то подняла голову, встретившись взглядом с парой блестящих зрачков цвета недозрелых лесных орехов, смотревших на нее со странным выражением – укоряющим, восхищенным и смешливым одновременно. Альбийка знала имя и облик этого человека – собственно, не совсем чистокровного человека, а в какой-то степени родственного ей айенн сиидха – его звали Лиессином из клана Майлдафов, но чаще всего назвали просто Льоу. Ей хотелось спросить, каким образом он ее заметил, почему кинулся следом, но тут с ней начало твориться что-то странное. Должно быть, настигло запоздалое потрясение от промелькнувшей совсем рядом черной птицы смерти. Иллирет в жизни не плакала – просто не знала, как это делается. Не удалось ей это сделать и сейчас, но вместо слез ее затрясло мелкой и неостановимой дрожью – от макушки до кончиков пальцев на ногах, так что по ровной воде начали расходиться широкие круги. В попытке остановить дрожь она съежилась, обхватив себя руками за плечи – не помогло, мерзкое ощущение леденящего холода внутри не исчезало, наоборот, становилось все сильнее.

– Что с тобой? – Льоу тоже заметил, что со стоящей рядом девицей творится что-то неладное. – Ты что, так напугалась? Успокойся, сейчас все пройдет. Ты жива, все остальное неважно.

«Мне холодно», – попыталась выговорить Иллирет, однако губы и язык точно смерзлись и не собирались шевелиться, несмотря на все ее усилия. Девушка дрожала все сильнее, отстраненно думая, что ноги вот-вот откажутся ее держать. Она упадет и будет лежать бесчувственным трясущимся комком плоти, не способным говорить или постоять за себя. Беспомощность – вот что всегда ее страшило куда больше смерти или любой опасности.

– Ну-ка, прекрати, – сиидха-полукровка сделал шаг и с некоторой опаской обнял былую Королеву Огня, крепко прижав к себе. Иллирет как-то запоздало осознала, что ее спаситель не одет – должно быть, второпях содрал одежду и швырнул на берегу, бросившись вытаскивать незадачливую утопленницу. – Так лучше?

Она кивнула, по-прежнему не в силах заговорить. Противная трясучка в руках и ногах не проходила, но сохранять положенное разумным существам прямостоячее положение, прислонившись к кому-то живому, было легче. Сквозь облепившую ее мокрую рубаху к Иллирет начало проникать спасительное тепло – ее спину согревали солнечные лучи, а спереди ощущалось живое человеческое тело, сильное, ловкое, с переплетениями упругих жил под кожей. Ль'Хеллуана закрыла глаза и опустила голову, чувствуя, как постепенно затихает сотрясавшая ее дрожь, и еще – как руки Льоу осторожно гладят ее по спине, успокаивая. Они были примерно одного роста, его лицо ткнулось в ее мокрые волосы, и внезапно он сообщил:

– От тебя водорослями пахнет... Все, снова топиться не полезешь? А то из меня пловец, как из топора. Говоря по правде, я перепугался до смерти, что сейчас тут будут два покойника. И когда нас найдут, начнут выдумывать всякие гадости – мол, с чего бы парню с девицей топиться в одном и том же месте? Должно быть, на самом деле чем непотребным занимались, увлеклись и утонули… Сделай одолжение, молви слово – зачем ты это сделала?

– От одиночества, – слова с трудом протолкнулись меж онемевших губ.

– От какого одиночества? – непонимающе переспросил Лиессин. – Ты о чем? Кто одинок – ты, что ли? Вот уж действительно, нарочно не придумаешь… У вас, женщин, у всех с головами нелады? А про Хасти ты что, напрочь забыла? – молодой человек довольно резко встряхнул Иллирет за плечи, словно придавая весомости своим словам. – Ты хоть представляешь, каково бы ему было от такой новости?

– Я ему безразлична, – уронив столь резкую фразу, альбийка сама не поверила сказанному, попытавшись убедить то ли собеседника, то ли саму себя: – Я здесь почти пять дней, и что же? Он ни сказал мне ни единого слова, даже не подошел ко мне…

– Ерунда, – презрительно фыркнул Льоу. – Ему, между прочим, еще тяжелее, чем тебе. Для тебя все случилось вчера. Для него – сколько-то там сотен тысяч лет назад. Дай ему время: придти в себя, поверить до конца в случившееся. Если он избегает тебя, почему бы тебе первой не подойти к нему? Заговори с ним, и увидишь – все разрешится само собой. До чрезвычайности трудно оставаться безразличным, когда к тебе обращается такая красавица. А Хасти – вполне живой человек, просто запутавшийся в том, что было и будет. Чем прыгать в озеро, лучше бы помогла ему. И вообще, на сколько ты меня старше, а? Неужели прожитые столетия тебя ничему не научили?

– Научили, – буркнула ль'Хеллуана. – Одному непреложному обстоятельству: сначала я совершаю ошибки, потом другие их исправляют. Прости, что тебе пришлось меня вытаскивать. Больше я так не сделаю.

– Конечно, в следующий раз ты сладишь петлю и привяжешь ее к воротам Школы, – с добродушной язвительностью поддакнул Лиессин, не торопясь отпускать пребывавшую в его объятиях девицу. – Придется мне в ближайшие дни таскаться повсюду за тобой и уговаривать не покидать этот мир и нас всех. Знаешь, будет надежнее, если мы, скажем, начнем ходить за тобой втроем или вчетвером. Тогда ты точно не сможешь сказать, что пропадаешь в одиночестве… Можно задать тебе глупый вопрос? Тебя всегда называют только Иллирет ль'Хеллуаной, или у тебя найдется другое имя, малость покороче?

– Рета, – несколько опешив и не успев ничего сообразить, ответила Иллирет. – Близкие друзья зовут… звали меня Ретой… когда-то давно.

– Рета, – повторил Льоу, словно пробуя имя на вкус. – Рета. Ты не против, если я буду тебя так называть? Хотя бы иногда? Мы, конечно, не друзья и тем более не близкие, но все-таки я теперь имею некое отношение к твоей жизни. Между прочим, иная девица на твоем месте непременно поинтересовалась, не может ли она чем вознаградить бедного героя за все трудности и лишения, испытанные по ее вине…

Легкомысленная болтовня сделала свое дело: Иллирет сама не заметила, как перестала вздрагивать и начала прислушиваться к звучащему рядом голосу с легким интересом – он отвлекал ее от мрачных рассуждений о собственной глупости. Совет же пойти потолковать с Элларом казался не только разумным, но и вполне действенным. Почему эта простая и очевидная мысль сразу не пришла ей в голову? Видимо, она вновь слишком увлеклась собственными переживаниями.

– Я бы тоже поинтересовалась, – разговаривать становилось все легче и проще, – но все, чем я могу тебя вознаградить – это словами благодарности. Больше у меня в этом мире пока ничего нет.

– Благодарность – это хорошо, – задумчиво протянул молодой человек. – Только хотелось бы чего-нибудь более весомого.

– Чего же? – обычно ль'Хеллуана соображала куда быстрее, но после нелепой попытки утопиться и внезапного спасения ее мыслительные способности явно оставляли желать лучшего. Часть ее рассудка понимала, к чему клонит Льоу, и оттого его поступок не стал для нее полнейшей неожиданностью.

Совершенное им действо было весьма простым: согнутым пальцем он приподнял за подбородок опущенную голову рыжей альбийки, поцеловав ее с такой силой и настойчивостью, что Иллирет задохнулась. Попытка отстраниться закончилась ничем – ладонь полукровки опустилась на ее затылок, мягко, но непреклонно удерживая голову девушки. Впрочем, спустя несколько длинных, тягучих ударов сердца Иллирет расхотелось вырываться: полученный слегка обманным путем поцелуй доставлял удовольствие; ушедший стылый холод медленно, но верно сменялся знакомым ощущением теплой щекотки, возникавшей где-то под сердцем и неторопливыми горячими ручьями растекавшейся по всему телу. Сие предвещало только одно: Иллирет ль'Хеллуана в скором времени испытает непреодолимую потребность стать не Королевой Огня, но просто женщиной. Совершенно некстати она лихорадочно пыталась вспомнить, когда же последний раз ложилась с кем-нибудь? С начала осады Цитадели, само собой, времени и места для любви просто не было, до того… Да, и до того – тоже. Неудивительно, что ей позарез необходим мужчина – два или три последних месяца она и Эллар никак не могли остаться наедине. Пусть ее душа стремится к другому, но истосковавшееся тело согласно на кого угодно, даже на этого забавного юного мальчика, верно подметившего: разница в их возрасте исчисляется сотнями столетий.

– Потом опять скажут, что я вечно зарюсь на чужое, – внезапно охрипшим голосом произнес Льоу, с величайшей неохотой отрываясь от мягких губ альбийки. – Рета, одно из двух: или ты сейчас же удираешь куда-нибудь на вершину самой высокой сосны, или я за себя не очень ручаюсь… Мне еще жить охота, а твой одноглазый приятель вполне способен сделать из меня что-нибудь тихое и безобидное…

– Способен, но не будет, – кивнула Иллирет, переводя дух. – Ему известно, кому принадлежит мое сердце, а все остальное не слишком важно. Полагаю, пятьдесят лет жизни в этом мире он провел не в одиночестве. Хотя мы еще и там, в прошлых временах, вряд ли могли считаться образцом верности. Мы, в смысле айенн сиидха, всегда были такими – творящими любовь просто ради удовольствия.

– И ваши далекие потомки гули всецело сохранили это полезное свойство характера, – торопливо пробормотал Лиессин, вновь привлекая рыжую девицу к себе. Теперь его губы скользили по ее лицу, точеному носику, закрытым векам и выступающим скулам. Кончик влажного языка игриво прошелся вдоль кромки ее ушка – вытянутого и, в отличие от людей, заканчивающегося не плавной округлостью, но острым кончиком – сначала вверх, потом вниз. Иллирет тихонько, еле слышно вздохнула, испытав какое-то странное облегчение и сама обнимая наклонившегося над нею человека. Пальцы Льоу дернули шнуровку на ее рубахе, раздвинули в стороны намокший, но уже начавший подсыхать широкий воротник. Девушка слегка откинулась назад, чтобы ему было удобнее целовать впадинку у основания ее шеи, острые выступы ключиц и плечи. Горячие ручейки, струившиеся в крови, собирались внизу, образуя внизу живота плотный возбужденный комок, который не исчезнет до той поры, пока ее нынешний избранник целиком и полностью не овладеет ею.

– Рета, ах, Рета… – похоже, Льоу не замечал, что снова и снова повторяет имя своей неожиданной подруги, а его ладони тем временем гладили ее бедра и сухопарые ягодицы, комкая влажный холст рубахи и приподнимая ее все выше. – Рета, какая ты… Иллирет, Рета, моя Рета…

– Еще не твоя, – невозмутимо уточнила ль'Хеллуана. Она слегка присела и вскинула руки, помогая молодому человеку стащить с нее явно мешавшую рубаху. Влажный белый ком улетел на берег и остался лежать там, а Лиессин отступил на шаг, восхищенно и пристально разглядывая обнаженную девушку, стоявшую по щиколотку в воде. Сама Иллирет не считала свое тело особо красивым, но Эллару (да и не только ему) она нравилась, да и сиидха-полукровка, похоже, разделял мнение тех, кто находил ее весьма и весьма привлекательной. И когда он, невольно облизнув губы, спросил ее: «Пойдем? », Иллирет не стала колебаться с ответом.

– Пойдем.

Они одновременно шагнули друг к другу, слившись в тесном, волнующем объятии. Между бедер Иллирет протиснулось что-то твердое, бархатисто-упругое, и она слегка фыркнула, в очередной раз невольно поразившись тому нетерпению и желанию, которое она, порой сама того не желая, вызывала у мужчин и порой даже у женщин. Эллар говорил – многие ощущают и тянутся к ее потаенному огню, тому самому, с помощью которого она могла творить чудеса и благодаря которому стала Хранительницей Рубина, огненного кристалла. Этот сияющий огонь пронизывал и озарял всю ее жизнь, но порой делался неуправляемым, толкая ее на внезапные поступки или в самый неподходящий миг вырываясь наружу. Самое досадное, что, как она выяснила, это частенько случается с ней во время любви, когда она отдается во власть чувств и перестает следить за обитающей внутри нее магией.

Льоу чуть наклонился, подхватив девушку под ягодицы и вскидывая вверх. Стройные и сильные ноги ль'Хеллуаны обвились вокруг его бедер, руки крепко стиснули плечи, и, вынеся ее на берег, он торопливо огляделся в поисках подходящего места.

– Не надо никуда ходить, – сонным, каким-то слегка отсутствующим голосом выдохнула альбийка. – Люби меня прямо здесь.

Повинуясь ее желанию, Лиессин осторожно опустил подругу на узкую полосу мелкого желто-серого песка, прогревшегося за день так, что порой он обжигал босые ступни. Иллирет поерзала, ощутив спиной и лопатками колючие сосновые иглы и мелкие веточки, осыпавшиеся с росших над заводью сосен. Впрочем, это не мешало, а даже добавляло остроты ощущений. Ей нравилось заниматься любовью не в помещении, на полагающейся кровати, а под открытым небом и желательно в каком-нибудь незнакомом месте, можно даже по соседству с чьим-нибудь лагерем или поселком – хотя такая привычка появилась у нее не сразу и под влиянием Эллара. А вот годы, когда он привез ее из Эстеллиа в строящуюся Цитадель… Да уж, тогда ее самолюбию досталось изрядно тумаков и шишек – она-то считала себя такой умудренной во всех сторонах жизни и даже отчасти распущенной. Дома она вечно шокировала своими выходками родителей и старейшин, так что ее отъезд был воспринят как сущее благословение Небес.

Обитатели будущей Крепости быстро доказали ей, что Иллирет ль'Хеллуана пока является глупенькой провинциалкой из глубокого захолустья, воспитанной в строжайших правилах. Каждый новый день приносил очередное открытие, заставлявшее ее растерянно хлопать глазами и бежать к Эллару с возмущенным вопросом: «Это что, правда? »

Удивить своего наставника ей так и не удалось. Привычки и странности собственных творений и их потомков его только забавляли, и ему доставляло безмерное удовольствие делиться с Иллирет своими замечаниями по поводу очередных выходок сиидха Цитадели – не всегда пристойными, но, как правило, меткими и остроумными. В конце концов она привыкла, открыв для себя нехитрую на первый взгляд истину: у каждого создания в этом мире есть свой взгляд на свою личную жизнь, и не стоит пытаться убеждать его жить по-другому. Девушка Илль из далекого края стала Иллирет ль'Хеллуаной – любившей одного, но способной получать и дарить удовольствие многим.

Вот и теперь она какой-то частью сознания вспоминала о безвозвратно ушедшем прошлом, а другой – наслаждалась настоящим. Она бы покривила душой, назвав Лиессина Майлдафа таким уж искусным любовником, но у него имелось несколько полезных качеств, которые изрядно помогали ему в жизни. Льоу каким-то шестым чувством угадывал, чего именно хочется лежащей рядом с ним женщине, и вдобавок предавался этому нехитрому занятию с той искренностью, что любая из его наверняка многочисленных подружек с ошибочной уверенностью полагала – именно она и есть его первая, единственная и неповторимая. Иллирет точно знала, что это не так: их встреча – всего лишь попытка заставить ее вернуться к жизни, но иллюзия была такой приятной… Такой же, как его касания и ласки, скольжение ладоней по изгибам и округлостям ее тела, как вкрадчивые движения его пальцев между ее бедер, как охватившее ее чувство истомной расслабленности и готовности уступить любым желаниям своего избранника. Она так давно ни с кем не делила своего ложа и своей любви, так соскучилась по возможности принадлежать кому-то… Сегодня она не стремилась главенствовать, но соглашалась покориться.

Должно быть, Льоу уловил ее желание – мягко, но уверенно заставил девушку закинуть руки за голову, выгнувшись дугой. Еще одно настойчивое, нежное прикосновение – и Королева Огня с тихим вздохом развела в стороны ноги, открывая невозбранный доступ к сокровенным уголкам своего тела. Полукровка легко опустился на нее сверху, опираясь на напряженные вытянутые руки, ткнулся возбужденным достоинством в приоткрытое влажное отверстие, сгоряча и от поспешности немного промахнувшись. Иллирет высвободила одну руку и пальцами направила его в себя: она всегда обостренно воспринимала миг, когда два совершенно различных существа превращаются в одно невиданное прежде создание. Пару раз она не удержалась от короткого вскрика – несмотря на возбуждение и желание, телесные соки еще недостаточно смягчили внутренность маленькой пещерки с сокровищами, таящейся между ее бедер.

– Что-то не так?.. – выдохнул Льоу, прижимаясь к ней теснее и ловким движением просовывая девушке руку под голову. Длинные, успевшие немного высохнуть бело-серебристые волосы Лиессина щекотали ей лицо, за его плечом Иллирет видела бездонную голубизну летнего неба и раскачивающиеся макушки сосен. Первоначальные неприятные ощущения исчезли, она плеснула бедрами, отвечая на его первые, пока еще несильные толчки, и чувствуя, как приноравливаются друг к другу их тела. – Все хорошо, Рета?..

– Все хорошо, Льоу, – альбийка впервые назвала своего неожиданного друга по имени. Оно как-то удивительно ему подходило – такое же звонкое и протяжное, как его речь. – Все очень хорошо… Ты даже не представляешь, как хорошо…

Наклонив голову, молодой человек отыскал губы Иллирет – долгие поцелуи стали жадными и требовательными, с частыми соприкосновениями ласкающихся языков. Узкие длинные ступни девушки ритмично надавливали на напряженные ягодицы Льоу, помогая все глубже и глубже проникать в недра ее открывающегося лона. Трепещущий горячий комок бился в согласии с движениями слившихся воедино мужчины и женщины, рассылая по извивавшемуся телу ль'Хеллуаны медленные теплые волны, отдававшиеся в пальцах звоном золотых колокольцев. Она застонала от удовольствия – сперва глухо, затем громче, голосом и всем естеством откликаясь на ставшие более частыми и сильными толчки лежавшего сверху Лиессина. Ее голова перекатывалась по песку, в разметавшихся влажных волосах запутались сосновые иглы. Льоу приподнялся на локтях, прильнув губами к ее груди, быстро поднимавшейся и опадавшей в такт коротким быстрым вдохам и стонущим выдохам. На какое-то прекрасное – и как всегда, слишком краткое – мгновение Иллирет перестала воспринимать окружающий мир, растворившись в россыпях шершавых песчинок под ее спиной, в шелесте осоки и убаюкивающем плеске волн, в плавном скольжении мужчины внутри нее, в его внутреннем тепле и силе. Ее заставил очнуться только обжигающий прерывистый шепот в ухо:

– Рета, не могу больше… Можно?..

– Да, – пересохшими губами выдохнула она. – Да-а…

Лиессин застонал – негромко, но казалось, звук исходит откуда-то из самой глубины трудящихся в лихорадочно быстром темпе легких. Последними резкими движениями он буквально вдавил бедра распластавшейся под ним Иллирет в мелкий песок, навалившись на подругу всем телом – разгоряченным, покрытым капельками тут же высыхающей на солнце влаги, ловким и юношески упругим. Переполненное своими и выплеснутыми мужскими соками лоно девушки издало отчетливый хлюпающий звук, когда Льоу выскользнул из нее и обессиленно распростерся рядом, ткнувшись головой в ее плечо. Иллирет лежала, смотря в подернутое светлыми облачками небо, чувствуя частое биение собственной крови в висках и томительную, сладкую усталость, пришедшую на смену жгучему комку неудовлетворенной страсти. Распавшиеся было обломки соединились в единое целое, она снова обрела себя…

– Эй, оказывается, ты и улыбаться умеешь, – удивленно заметил вскинувший голову Льоу. – И это тебе очень идет. Улыбайся почаще.

Он протянул руку и осторожно провел указательным пальцем по губам Иллирет, словно убеждаясь, что возникшая на них рассеянная улыбка ему не примерещилась.

– Зато тебя глаза как у кота, обожравшегося хозяйской сметаны, – отпарировала альбийка.

– Не сметаны, а меда, – поправил Лиессин, мотая головой и убирая упавшую ему на глаза челку. – Знаешь, что такое по-темрийски «рета»? Сладость. Ты моя сладкая Рета… Ладно, не совсем моя, но мне тоже достался маленький кусочек. А Хасти точно не обидится, что мы?..

– Я у него спрошу, – невинным голосом пообещала Иллирет, садясь и оглядываясь. Да, предчувствия оказались верными. Она опять не удержалась, и теперь шагах в двух от места, где они только что сошлись в упоительной схватке, образовался круг расплавившегося песка, спекшегося в темные стекловидные комки. Приметив сию природную необычность, Льоу вытаращился с преувеличенным ужасом:

– И что, с тобой всякий раз такое происходит? Теперь понятно, что такое «любить с огоньком»… Тебе, наверное, лучше делать это в каменном погребе? А я-то хотел тебя куда-нибудь на сеновал затащить, там удобнее…

– Очень смешно, – оскорбленно поджала губы ль'Хеллуана. – Стоило оказаться на восемь тысяч лет вперед, чтобы выслушивать те же самые подначки! Знаешь, каким был любимый вопрос моих приятелей – «Как быстро и без хлопот накормить сотню голодных гостей? Очень просто: уговорить Рубин заняться любовью в реке»!

– Потому что всплывет много-много вареной рыбы, – Льоу не удержался и захохотал. – Заодно гости смогут посмотреть на удивительное зрелище… Ай, кусаться-то зачем?

– Не смей меня дразнить! – альбийка честно попыталась разозлиться, это ей не удалось, и она тоже тихонько захихикала.

– Ну вот, теперь ты даже смеешься, – с явным удовольствием заключил ее приятель. – Значит, топиться и вешаться точно не побежишь. А раз ты твердо решила оставаться в живых, то обещай мне сегодня же поговорить с Хасти.

– Я попробую… – Иллирет пожала плечами.

– Обещай! – настаивал на своем Льоу. – Обещай, что прямо отсюда пойдешь, разыщешь его и скажешь… Ладно, сама придумаешь, что сказать. Только обязательно поговори с ним, слышишь?

– Поговорю, но почему тебя это так волнует? – не поняла девушка.

– Скажем так: я не люблю, когда у длинной и запутанной истории плохой конец, или еще хуже – нет никакого определенного конца, – поразмыслив, Лиессин нашел ответ, казавшийся ему подходящим и все объясняющим.

– Ах да, мне говорили – ты же бард, – вспомнила Иллирет. – И ты вроде пел в Цитадели… А почему здесь молчишь? Ты споешь для меня что-нибудь?

– Через пару дней – непременно. А вот сыграть не смогу – не на чем и нечем, – Лиессин с мрачным видом воззрился на собственные кисти со сбитыми и едва начавшими заживать костяшками пальцев. – Так ты обещаешь?

– Обещаю, обещаю, – сдалась ль'Хеллуана. – Клянусь землей под небесами и чем там еще положено. Я пойду и поговорю с Элларом. И сделаю это сегодня… только немного погодя.

Она наклонилась над лежавшим на спине Льоу, и падавшие сзади солнечные лучи вспыхнули в растрепанных локонах альбийки сияющей темной медью.

«Дом: Восемь тысяч лет спустя»

(и несколькими часами позже)

Иллирет выполнила свое общение – судьба, словно извиняясь за утреннее происшествие, пошла ей навстречу. Объяснение, начало которому, как ни странно, положил человек, вышло хотя и тягостным, но отчасти расставившим все по своим местам. Льоу оказался прав от первого до последнего слова: опять, уже не в первый раз, она не дала себе труда подумать над причинами чужих поступков. Именно поэтому после единственного короткого, полного еле сдерживаемой страсти объятия она не осталась с Элларом, но улизнула из красно-зеленого шатра, клятвенно пообещав встретиться с ним позже. Ей требовалось собраться с духом и найти способ, как одолеть новую преграду, вставшую перед ней.

Проще говоря, Иллирет внезапно до смерти перепугалась того, кому некогда так безоглядно и решительно вручила свое сердце. Испугалась Астэллара – Хасти, как его здесь называли – его старости, его искалеченного до неузнаваемости лица, его безмолвной, тщательно скрываемой тоски по ней, Иллирет. При малейшей попытке вообразить, как этот кошмар из сизых и багровых шрамов приблизится к ее лицу и более того – наверняка захочет поцеловать, ль'Хеллуану против воли охватывало отвращение. Возраст и облик Хасти приобрели для нее черты какой-то ужасной, разъедающей плоть болезни, способной перейти к ней и незаметно превратить ее в такое же омерзительное существо. Она окажется рядом с демоном, поманившим ее призраком дано угасшей любви, дабы похитить частицу ее бессмертия. Она постареет и поседеет, и уже никто не поверит, что когда-то эта дряхлая развалина звалась Королевой Огня, живым ослепительным пламенем в облике альбийской девицы…

– Да прекрати же наконец! – Иллирет без всякого удивления обнаружила, что обращается к себе вслух. – Ну подумай сама, что ты несешь! Путешествия во времени явно заставили тебя поглупеть – впрочем, ты и раньше-то не отличалась особым умом, дорогая моя Рета. Так что перестань выдумывать глупости. Если ты хочешь сегодня быть с ним – иди и не заставляй его мучиться лишним ожиданием.

За размышлениями и самокопаниями ль'Хеллуана не заметила, как небо над ее головой обрело теплые предвечерние цвета, а солнце наполовину исчезло за лесной кромкой. Она убежала довольно далеко – к обнаруженному ею на землях Школы амфитеатру для общих собраний – и теперь медленно поднялась с потрескавшейся деревянной скамьи, врезанной в травянистый склон холма. Приняв решение, она редко сомневалась в его истинности, но сейчас ее босые ноги словно сбивались с шага, поочередно наступая на нагревшиеся за день красные и оранжевые плитки дорожки. Высокая женщина с короткой остриженной гривкой темно-рыжих волос брела между сосен, вслушиваясь в крики лесных птиц и затихающие голоса людского лагеря. Ей не требовалось расспрашивать, где искать Хасти – она знала, что он уже давно скрылся за дверями своего дома и ждет ее. И ему точно так же боязно и тревожно: а вдруг она не решится придти к нему – такому, каким он стал, – вдруг стремление сохранить память о временах, когда они оба были молоды, окажется в Иллирет сильнее нынешних желаний, вдруг она войдет в его жилище только из снисходительной жалости?..

Несмотря на вылетевшие из оконных рам стекла, в доме царил мягкий полусумрак. Перешагнув через порог, девушка немного постояла в большой нижней горнице, прислушиваясь к своим ощущениям. Те были странными и противоречивыми, меняясь от стремления убежать и спрятаться в палатке до подступавшего к горлу болезненно жгучего желания провести эту ночь со своим давним другом. Мимолетно коснувшись ладонью гладкого днища маленького корабля, висевшего на длинной бечеве над столом, Иллирет миновала комнату и поднялась по поскрипывающей узкой лестнице. Она точно знала, куда ей нужно идти – сначала наверх, затем свернуть в неприметный коридор. Отодвинуть занавесь, приветливо звякнувшую нанизанными на тонкие жилки деревянными шариками, ступить в бархатистую темноту…

Помещение за дверью было небольшим, с низким потолком, пересеченным тяжелыми балками, и прячущимися под самой крышей узкими окнами, сквозь которые сочились лесные ароматы. Пахло слегка увядшей травой и свежестью озерной воды, а с легкостью проницающее любой сумрак зрение альбийки почему-то отказывалось служить – она чувствовала себя, как человек, внезапно оказавшийся в незнакомом неосвещенном помещении. Но маленькая комнатка под самой крышей ей чем-то неуловимо нравилась – своим уютом, вкрадчивым теплым сумраком, мягкостью застеленного толстым ковром пола под ногами. Впереди и чуть справа она разглядела очертания низкой просторной лежанки, в беспорядке заваленной пледами и шкурами. Стараясь ступать как можно тише, она подошла ближе, с так и не избывшейся боязливостью присев на край постели.

Похоже, Хасти задремал, ожидая ее – или притворялся дремлющим. Он лежал ничком, пристроив голову на скрещенных руках, так что она не видела его лица – только рассыпавшуюся гриву волос, некогда иссиня-черных, а теперь изрядно припорошенных пеплом седины, обнаженные плечи и широкую спину с выступами лопаток и впадиной хребта. Ниже пояса его укрывал плед с чередующимися полосами темно-желтых и коричневых полос, и внезапно Иллирет до судорог захотелось отшвырнуть шерстяную ткань, упасть рядом, разбудить Хасти и вернуть прошлое – длинные шальные ночи, когда они доводили друг друга до изнеможения, пытаясь догнать луну и дотянуться до звезд, веселое и сладкое безумие первой влюбленности, когда сила владевшей ими страсти заставляла откликаться башни и стены Цитадели, и по Серебряным Пикам пробегали, озаряя полночь, волны мерцающего сияния.

Протянув руку, Иллирет подрагивающими от волнения кончиками пальцев коснулась плеча магика и почти сразу услышала глуховатый голос – похожий и не похожий на тот, что сохранился в ее памяти, – спросивший:

– Это ты? Ты все-таки пришла?

– А кого ты ждал? – ироничные слова вырвались помимо ее воли. – Случаем, не девицу Айлэ? У нее уже есть вполне подходящий ей друг. Вряд ли она пожелает изменить своему приятелю с каким-то стареющим колдуном.

– Вот и я думаю, что вряд ли, – согласился Хасти, по-прежнему не поднимая головы. Ль'Хеллуана придвинулась ближе, легкими движениями правой ладони гладя жесткие пряди по-прежнему густой шевелюры магика. – И я до последнего мгновения не верил, что ты придешь. Может, на самом деле ты – всего лишь мои грезы, ночной морок, тающий с рассветом…

– Тогда дотронься до меня, – чуть охрипшим голосом предложила альбийка. – Убедись, что я – не наваждение. Никому, даже тебе, еще не удавалось облечь призрака плотью и кровью. Если я не исчезну, значит, я – живая женщина. Дотронься до меня, это же так легко!

– Тебе не очень-то этого хочется, – опять, неведомо в который раз по счету, он догадался об испытываемых ею чувствах, которые сама Иллирет считала надежно скрытыми или о которых вообще не подозревала. – Ты боишься меня… такого. А я боюсь тебя – ты по-прежнему прекрасна, вдруг мое прикосновение разрушит хранящие тебя чары?.. Знаешь, будет лучше, если ты просто посидишь со мной. Мне нужно снова привыкнуть к тебе, к мысли о том, что ты поблизости…

– Вот и привыкай, пока я буду делать то, что мне хочется, – внезапно заговорила та Иллирет ль'Хеллуана, что сегодня утром очнулась на берегу озера, прежняя Иллирет, не ведавшая страха ни в чем – ни в воинском сражении, ни в любви. Эта особа твердо знала, ради чего пришла в полутемную комнату, наполненную сладкими летними ароматами, и была полна решимости добиться своего, невзирая на упрямство Эллара и собственные нелепые страхи. Всего-то для начала и нужно – оставить прошлое дотлевать в прошлом, начать летопись своей жизни с чистой страницы, решиться на первый шаг.

Девушка мягко подалась вперед, зарываясь лицом в сухой ворох мужских волос, пахнувших горечью полынных трав. Ее руки обвились вокруг плеч замершего от неожиданности Хасти, пальцы ощутили на некогда гладкой коже шершавые рубцы затянувшихся шрамов. Когда это произошло, магик на мгновение напрягся, словно хотел попросить давнюю подругу не дотрагиваться до него, но настойчивые и ласковые прикосновения женщины все же заставили его расслабиться. Он остался лежать в прежней позе, только вытянул руки перед собой, переплетя пальцы. Иллирет набралась смелости забраться на постель и устроилась рядом с ним, подогнув ноги. Она совершала то, что всегда делала своего избранника после особо трудного и долгого дня – разминала затекшие мышцы, гладила и успокаивала, быстро и мимолетно касаясь губами его тела.

Когда-то давно Иллирет любила поддразнивать Эллара, утверждая – творя себе телесную оболочку, он приложил все усилия, дабы выглядеть подлинным совершенством, причем сделал это исключительно из черной зависти к собственным созданиям. Например, к тому же Исенне Аллериксу. Но в таком случае она, Иллирет, никак не возьмет в толк, почему он предпочел выглядеть мужчиной человеческого рода – да таким, каких среди этого племени не отыщешь днем с огнем? Возможно, такими люди станут через несколько тысячелетий, говорила она (и, как выяснилось, не ошиблась), но быть одним из айенн сиидха ему бы пошло гораздо больше. Или, если ему уж так хочется отличаться от всех – он вполне бы мог принять облик йюрч. А так она всякий раз вынуждена делить ложе непонятно с кем: смертным по внешности (ну хорошо, хорошо, весьма незаурядным смертным!), ведущим себя как прирожденное дитя Старшей Крови, да еще помнить при этом, что она удостоилась внимания воплощенного божества… На этом месте ее рассуждения, как правило, насильственно прерывались и болтливой девице затыкали рот.

Теперь от былой мрачноватой красоты и сияющей молодости осталось немного. Иллирет не очень разбиралась в особенностях людского возраста, но сочла, что Хасти выглядит ровесником человеческого правителя – мужчиной, прожившим немало лет, хотя и неплохо сохранившимся. Ее ладони по-прежнему осязали упругость переплетенных мускулов и жил, но куда чаще соприкасались со следами былых ран. Чаще всего попадались длинные узкие шрамы, крест-накрест исполосовавшие почти всю спину Хасти, и, не удержавшись, Иллирет негромко спросила:

– Это оттуда?.. Из Цитадели?.. Память тех дней на башне?..

– Исенна сделал все возможное, чтобы я его не забыл, – с явной неохотой подтвердил Одноглазый. – А кое-чем меня наградили уже тут – первые годы моей здешней жизни протекали весьма бурно.

– Расскажешь? – потребовала девушка.

– Расскажу, – магик испустил негромкий блаженный вздох, с наслаждением потянувшись под непрестанно двигавшимися руками женщины. Иллирет хотелось, чтобы он перевернулся на спину, но потом она усомнилась в своей готовности увидеть так близко его нынешнее лицо – пусть даже и в спасительном полумраке, наверняка сотканном Хасти для того, чтобы она не испытывала чувства смущения. Рано или поздно ему придется обернуться… но справится ли она с собой, если Эллар пожелает поцеловать ее? Достанет ли у нее душевных сил не оттолкнуть его, понять, что за сожженной, изуродованной и постаревшей плотью по-прежнему скрывается тот, с кем она намеревалась разделить свою жизнь?

Должно быть, Хасти уловил отголоски ее сомнений и решил слегка подтолкнуть Иллирет к более решительным действиям. Он перекатился на бок, притянув девицу ближе к себе и бесцеремонно огладив тонкую талию в поисках концов завязок, удерживающих юбку. Отыскав искомое, Хасти распустил ленты и неторопливо повел ладонью вниз по бедру подруги, комкая тонкое зеленое сукно. Альбийка привстала, не препятствуя намерению магика раздеть ее. Ворох ткани беззвучно упал на покрытый ковром пол, Иллирет осталась только в льняной блузке с обрезанными по локоть рукавами, наскоро переделанной ею из одолженной кем-то из мужчин рубахи. Даже в перешитом виде блуза была ей несколько велика, но ничего лучше в лагере все равно не нашлось.

Медлительное, неспешное скольжение мужских рук по ее невольно напрягшемуся телу продолжалось – от бедер и ягодиц к талии, по плоскому, чуть втянувшемуся животу к груди, поднимая все выше подол шуршащей рубашки. Иллирет прикрыла веки, робко наслаждаясь этим вернувшимся ощущением знакомых ладоней, умевших становиться и нежными, и грубовато-резкими. Хасти не целовал ее, только прикасался – так бережно, словно опасался разрушить нечто хрупкое – сминая и задирая блузку, пока та не сбилась комком складок вокруг шеи девушки. Ль'Хеллуана вскинула руки над головой, полагая, что рубаха сейчас разделит участь юбки, но чародей поступил по-другому: неожиданно быстрым движением окутал лицо и согнутые в локтях руки альбийки расправленной тканью. Удивленная Иллирет распахнула глаза, узрев перед собой только светлую льняную материю и представив, как она выглядит со стороны – безликая стройная женская фигура, стоящая на коленях посреди широкой постели. Она опасалась взглянуть в лицо Хасти – и он избавил ее от этой необходимости, заодно лишив возможности заранее предугадывать его действия.

Девушка еле слышно хмыкнула: а ведь и верно, раньше это была одна из их излюбленных игр. Завязать глаза другу или подруге, сопроводить в незнакомое место, раздеть, превращая действо в ритуал возбуждения страсти – самому или с помощью ожидающих друзей, с которыми ты заранее сговорился, – и любить податливое, готовое ко всему тело… а ведь место того, на соитие с кем ты рассчитываешь, может оказаться занято совсем другой личностью, причем не одной… Обязательным и самым будоражащим воображение моментом становился финал, когда с тебя снимали повязку и называли тех, кто побывал с тобой. Одно из подобных игрищ закончилось для совершенно вымотанной и опустошенной ль'Хеллуаны на огромном мозаичном столе в Зале Решений, причем Эллар к ней даже не притронулся, созерцая действо со своего кресла Правителя и пригласив на развлечение тех поклонников Огненного Рубина, которым доселе не удавалось обратить на себя ее внимание. Она тогда изрядно разозлилась, но вскоре придумала достойную месть – толкнула не в меру развеселившегося наставника в объятия его неудовлетворенных почитателей, среди которых присутствовали и мужчины – в отличие от людей и йюрч, айенн сиидха не понимали и не делали разницы между тем, кого любить, существо своего или противоположного пола.

И сейчас к ней снова пришло трепетное чувство предвкушения неизвестного, заставлявшее вздрагивать от нетерпения и быстрее втягивать воздух. По шороху отброшенного пледа и легкому качанию набитого шерстью тюфяка она догадалась, что Хасти встал, но где он находится? Стоит напротив, рассматривая ее? Иллирет чуть выгнулась назад, с внезапной остротой ощутив свою наготу и незащищенность, поерзала, разводя колени и запрокидывая голову. Почему он медлит? Отвык от такого общения с женщинами? Интересно, за пятьдесят прожитых здесь лет у него были подруги? Наверняка должны быть. Расспросить бы, кто и какие. Эллар вряд ли уделял внимание заурядным женщинам, значит, они должны быть по меньшей мере яркими личностями, и уж точно – красивыми…

Додумать она не успела, внезапно обострившимся чувством уловив движение воздуха за миг до того, как Хасти обнял ее, крепко притиснув к себе. Натянутая между заломленных рук льняная ткань обрисовала лицо альбийки, и она затрепетала, ощутив сквозь материю жаркие, нетерпеливые поцелуи. Пусть она не видела лица склонившегося над ней мужчины, это не имело значения – они снова были вместе, прикасались друг к другу, чувствуя стремительное биение сердец, сухой, неистовый жар, исходящий от слившихся вместе тел, безумное, не признающее никаких отсрочек желание превратиться в целое существо и оставаться им как можно дольше.

Эллар опрокинул девушку на спину, осыпая мечущееся в нетерпении тело подруги быстрыми и жадными поцелуями, лаская, проникая пальцами меж плещущих бедер в увлажнившееся лоно… Иллирет билась в его руках, ослепленная и забывшая обо всех своих страхах, мысленно перенесшаяся в башню Цитадели, в круглую комнату с вечно стоявшими распашку окнами, открытыми всем ветрам и солнцу – в место их любви, которой, как они верили тогда, не будет конца. Она не очень понимала, что с ней происходит, осознав только, что Хасти перевернул ее на бок и устроился позади, прижавшись к ее спине грудью и бедрами. Его рука лежала у нее на груди – пальцы теребили и гладили вставшие торчком соски, другая пребывала между раздвинутых ног альбийки, в распахнувшемся и готовом впустить мужское достоинство лоне. Упруго-твердая вещь с увлажнившимся округлым кончиком настойчиво тыкалась между ее ягодиц, опускаясь все ниже и ниже, стремясь к неудержимо притягивающему ее потаенному входу. Иллирет изогнулась гибкой дугой, помогая и направляя, и глухо вскрикнула, когда Эллар проник в нее – все же он был тогда и оставался поныне довольно крупным мужчиной с соответствующим размером дрота, и первые мгновения их слияний порой проходили не всегда гладко.

Особенно сейчас, когда обоих испепеляло нетерпение пополам с боязнью встречи после столь давней разлуки. Хасти теперь обеими ладонями ласкал ее вздымавшиеся от частого и тяжелого дыхания груди, ткнувшись лицом в затылок девушки. Иллирет задергалась, избавляясь от обвившейся вокруг рук льняной ткани, и вздохнула с облегчением, когда магик помог ей избавиться от этой обузы. Она больше не хотела, чтобы их разделяло хоть что-то, и не боялась прямо взглянуть в лицо своего избранника, каким бы оно не было. Мужское и женское тела согласно двигались в едином ритме, руки сплетались, краем уха ль'Хеллуана различала негромкие, полные еле сдерживаемого чувства стоны Хасти и собственный задыхающийся голос, то бессвязно твердящий на Наречии клятвы верности, то требовавший любить ее сильнее… еще сильнее, до боли, до судорог, пробегающих по всему телу, до головокружения и мягкой темноты, окутывающей сознание.

В какое-то мгновение влюбленные перекатились. Горящее лицо Иллирет уткнулось в щекочущий ворс звериной шкуры, она едва не задохнулась под тяжестью навалившегося сверху Одноглазого, овладевавшего давней подругой с какой-то ненасытной яростью, больше уместной в животном, нежели в человеке. Он так плотно придавил ее к пледам и тюфяку, что она не могла даже ответить на яростные толчки, став податливой глиной в руках гончара, готовой превратиться в любую угодную ему вещь. Она была уверена, что кричала, но ее вскрики заглушались прижавшейся к лицу шерстью. Попытки вырваться или хотя бы приподняться на локтях ничего не давали: лежавший на ней мужчина только сильнее вдавливал извивавшуюся девушку в ворох мягкой рухляди. Хасти уже погрузился в лоно распластанной под ним женщины до отведенного природой предела, но, казалось, хотел проникнуть еще глубже, раствориться в своей любовнице, сделать ее частью себя. Иллирет больше не кричала, лишь хрипло постанывала, не зная, чего ей хочется – чтобы Эллар удовлетворился и отпустил ее, или чтобы эта сладкая мука любви-насилия длилась бесконечно. Ль'Хеллуана едва не взвыла от досады, когда ритм обрушивающихся на ее ягодицы толчков убыстрился, предвещая грядущее завершение схватки, и оказалась права – Хасти несколько раз резко и сильно дернулся, застонал и обмяк, тесно прижавшись к ней.

«Дом: Расскажи мне»

С трудом повернув голову набок, альбийка жадно втянула ртом воздух и с удивлением почувствовала на собственном лице солоноватую влагу. Редкие капли сами собой вытекали из уголков глаз, щекотно сползали по щекам и падали на одеяла – кажется, акт любви впервые в жизни вызвал у нее плач. Не сказать, чтобы ощущение было таким уж неприятным – скорее, непривычным и самую малость забавным. Иллирет зашмыгала носом, пытаясь сглотнуть упрямо скапливающиеся в горле слезы, и тут ладонь Хасти мягко дотронулась до ее мокрого лица. Похоже, он несколько опешил, обнаружив влагу на своих пальцах, и растерянно пробормотал:

– Прости. Я должен был быть осторожнее. Но я так тосковал по тебе, Рета… Извини меня. Не плачь, ну пожалуйста…

– Я не плачу, я смеюсь, – теперь Иллирет и в самом деле разбирал истерический смех. – Но через мгновение, наверное, опять зареву, а тебе вовсе незачем извиняться. Мне хорошо… и будет еще лучше, если ты слезешь с меня. Имей в виду, ты меня раздавил. Я сейчас растекусь огромной лужей, промочу всю кровать и тебе придется собирать меня воедино. Эллар, сердце мое, любовь моя… слезь немедленно, не то я с тобой что-нибудь сделаю!

– Уже, – магик неохотно приподнялся, разлучая свое достоинство с лоном девушки. Извиваясь, Иллирет выползла из-под него и села, одновременно пытаясь вытереть ладонями высыхающие слезы, сказать Хасти что-нибудь ободряющее и просто с наслаждением вдыхая пахнущий лесными травами воздух темной спаленки. Как всегда после удавшегося завершения соития, ей сделалось легко и чуточку весело, хотелось болтать о чем-нибудь легкомысленном и наслаждаться ощущением своего существования в мире – непреложного знанием того, что на свете есть такая Иллирет ль'Хеллуана, немного взбалмошная, иногда упрямая и по уши влюбленная чародейка.

Хасти ощупью пошарил вокруг себя, отыскал ее руку и накрыл свою ладонью. Девушка хихикнула, совершив героическую, но неудачную попытку перекатить Хасти с живота на спину. Магик заупрямился, и тогда Иллирет с размаху шлепнула его по поджарым ягодицам:

– Может, теперь это – твое новое лицо? Эллар, мы ведь собираемся жить вместе или я ошибаюсь? Что, всякую ночь и всякий день ты будешь старательно от меня отворачиваться? Тебе самому это не кажется нелепым? Такие прятки вскоре прискучат нам обоим и не приведут ни к чему хорошему. Ты ведь не боишься показываться таким, какой ты есть, своим человеческим друзьям? Значит, ты считаешь меня трусливее их? Знаешь, мне доводилось встречать вещи пострашнее твоей перекошенной физиономии. К тому же, если хочешь знать, мы никогда не считали тебя таким уж красавчиком…

– Кто это – «мы»? – насторожился Хасти.

– Те, кого ты затаскивал к себе в постель, – безмятежно объяснила ль'Хеллуана. – Насколько мне известно, их было немало… Ты будешь переворачиваться или мне подпалить под тобой одеяло? И не вздумай наворожить темноту, чтобы я ничего не видела. Эллар, почему ты такой упрямец и ничего не хочешь понимать? Я же люблю тебя – значит, буду любить, каким бы ты не был. Послушай, если бы во время боев в Цитадели меня изуродовало, или я бы угодила под дыхание «саламандры», или переломала руки с ногами – ты отказался бы от меня?

– Нет, конечно! – чародея, похоже, до глубины души возмутила сама возможность подобного исхода, и он возмущенно вскинулся. – Ты нужна мне, Рета, какой бы ты не была и не стала. Если бы с тобой что-то случилось, я постарался бы это исправить, но добровольно отказаться от тебя… Как ты могла такое подумать!

– Тогда почему ты все время от меня отворачиваешься? – настойчиво повторила Иллирет, услышав в ответ страдальческий стон:

– Я не могу, Рета!.. Прошу тебя, дай мне время!..

– Ага, как соблазнять бедную девицу, так ему времени не надо, – буркнула раздосадованная альбийка, пристраивая голову на плече по-прежнему распростершегося ничком Хасти. – Ну и ладно, ну и не очень-то и хотелось на тебя любоваться… Не вздумай засыпать, между прочим! – она слегка потыкала магика острым кулачком под ребра. – Эту твою милейшую привычку я еще не забыла!

– Не было у меня никогда такой привычки, – Одноглазый чуть повернулся, обнимая полулежавшую рядом девушку. – Не клевещи на старика.

– Тогда расскажи мне что-нибудь, – предложила ль'Хеллуана. – Знаешь, меня до чрезвычайности поразило стремление твоих знакомцев во что бы то ни стало устроить твою жизнь. Почему этот людской правитель так переживает за тебя? Если бы он не заговорил со мной о тебе, мы бы, наверное, еще долго ходили вокруг да около. И сегодняшней ночью я бы отсиживалась в своей палатке, уверяя себя, что я – лишняя в этом мире, а ты сидел бы здесь и тосковал...

– Отчасти потому, что днем раньше я спас его сына, а еще потому, что я задолжал ему за кое-что, совершенное в прошлом, – задумчиво откликнулся Хасти и вдруг тихонько фыркнул, добавив: – И потому, что этот тип, Конан, известен своими многочисленными интрижками с женщинами всех здешних краев. Если бы ты продолжала избегать меня, мой давний приятель очень быстренько убедил бы тебя, что такая красавица не должна оставаться по ночам в одиночестве. Ты ему очень нравишься, и это уже не шутка. Кроме того, ты – настоящая альбийка. Никто из мужчин этого мира не может похвастаться, что провел ночь с представительницей твоего народа. Таких больше нет, ты – единственная и неповторимая. Конечно, есть еще ваши отдаленные потомки, гули, но они почти не отличаются от людей. А вот ты…

– Да, но у твоего приятеля есть почти взрослый сын… и, наверное, где-то существует законная жена, – от подобных известий Иллирет несколько оторопела.

– А как же, – судя по голосу Хасти, он довольно ухмылялся. – У Конана прекрасная – во всех смыслах – подруга, и еще двое детишек помимо уже знакомого тебе Конни. Это семейство обожает друг друга, что ничуть не мешает главе семьи время от времени уделять внимание иным дамам, помимо своей спутницы жизни. Я живу здесь уже пятьдесят лет, и люди не перестают меня удивлять. Они вытворяют с подобными себе мерзости, которые невозможно оправдать, и тут же совершают дела, достойные остаться в веках. Я уже отказался от мысли понять причины их поступков, но с ними никогда не бывает скучно. Никогда не знаешь, что они выкинут в следующий миг. Мне донельзя интересно, к чему приведет эта человеческая круговерть вокруг Рабиров. Я, конечно, вмешаюсь, если дела пойдут совсем скверно, а пока пытаюсь держаться в стороне и жду – найдут ли люди выход из сложившегося положения? Вся их жизнь, пусть она и коротка, – партия в азартную и захватывающую игру. Причем никто не знает и порой даже не догадывается, каков будет выигрыш.

– А ты выигрывал в людской игре? – изогнувшись, девушка закинула руку за голову, запустив пальцы в шевелюру магика. – Некоторые из твоих побед я вижу – у тебя есть своя Школа и верные друзья. Ты всегда нуждался в тех, кого можно учить, и тех, кто научит тебя чему-то. Добился ли ты еще чего-нибудь? Ты ведь провел эти пятьдесят лет не в одиночестве, верно? Кем они были, твои женщины?

– Мне с ними не очень везло, – спокойно отозвался магик. – Они приходили и довольно быстро уходили. Нескольких я утратил по собственной глупости, о чем до сих пор сожалею. Ты уверена, что тебе хочется об знать о моих подругах?

– Уверена, уверена, – закивала Иллирет. – Если тебе будет проще, могу признаться первой. Сегодня утром я уже занималась любовью со здешним уроженцем. Именно он даже не попросил, но потребовал от меня, чтобы я пошла и объяснилась с тобой. А до того он вытащил меня из озера, когда я пыталась утопиться.

– Что?! – Хасти мгновенно, по-звериному, взвился с постели, забыв о давешнем нежелании сталкиваться лицом к лицу с Иллирет, сгреб отшатнувшуюся альбийку за плечи и с силой встряхнул, прошипев: – Что ты сказала? Ты пыталась утопиться? Зачем, Рета?!

– Не кричи, а выслушай, – ль'Хеллуана невозмутимо высвободилась, отведя руки мужчины в сторону. Лицо чародея оказалось так близко от нее – правая половина скрыта за упавшими прядями, на левой, живой – страдальчески недоуменное выражение, яркий зрачок чуть поблескивает в сумраке. Набравшись храбрости, девушка протянула руку, проведя ладонью по левой стороне лица Хасти, ощутив под пальцами шероховатую обветренную кожу и резкий выступ скулы. – Я тоже порой совершаю глупости, точно также, как и ты. В тот миг мне казалось, что моя жизнь пуста и более не имеет смысла. Я не забыла о тебе, но думала, ты не нуждаешься во мне. Тот, кто спас меня, понял мои тревоги лучше, чем я сама, объяснил, насколько я заблуждаюсь, и помог вновь обрести себя. Мне хотелось отблагодарить его и заодно – почувствовать, что я жива, что я дышу, говорю и могу любить, а не лежу где-то на дне озера. Единственное, чем я могла одарить его – самой собой.

– А кто хоть это был? – прикосновения Иллирет заставили магика успокоиться, он несколько раз глубоко вздохнул, возвращая утраченное на миг самообладание, и заговорил уже спокойнее. – Кому так посчастливилось?

– Никакого сведения счётов и разговоров о мести, иначе я ничего не скажу, – предупредила девушка.

– Какие могут быть счеты, Рета? – искренне удивился Хасти. – Скорее, мне придется пойти и сказать этому человеку, что я перед ним в долгу. Он ведь помог тебе, когда ты запуталась и могла совершить непоправимое. То, что ты легла с ним – целиком и полностью твое решение и твой выбор. Я помню тот уговор, что мы когда-то заключили: любовь – не оковы, – он помедлил и мрачно добавил: – Только не говори, что тебя спас Альмарик или мой приятель Конан. Тогда я ему точно устрою…

– Льоу Майлдаф, – мягко выговорила альбийка. – Полукровка Старшей Крови. Между прочим, мне с ним было неплохо… и он тоже называл меня Ретой. Ревновать будешь?

– К Льоу – нет, – поразмыслив, помотал головой Одноглазый. – Слишком уж он похож на Сотворенных, чтобы всерьез на него разозлиться. Наверное, даже обманутые мужья прощают ему те развесистые рога, что он оставляет им на память. К тому же ты говоришь, его общество доставило тебе удовольствие… Хорошо, история за историю.

Он улегся на спину, забросив одну руку за голову, а другой притянув к себе Иллирет. Девушка вытянулась рядом, уложив скрещенные руки на груди Хасти и опершись на них острым подбородком.

– Тебе кто-нибудь уже говорил, что этот мир зовется Хайборией? – поинтересовался магик. Альбийка кивнула: – А первую мою женщину в этом мире звали Сайлит. Она была мне в большей степени другом и наставницей, нежели любовницей. Это были мои первые дни и луны в этом мире, и я еще не очень понимал: кто я, собственно, такой. У меня имелось имя – Хасти, несколько знакомых, почему-то решивших принять участие в моей нескладной судьбе, обрывки знаний о прошлом и ужасающих воспоминаний о времени, проведенном за Гранью… – Иллирет невольно вздрогнула, и Хасти поторопился сменить тему разговора: – Впрочем, не об этом речь. Тогда я еще не знал о существовании народа Рабиров – а Сайлит принадлежала именно к нему. Она была Вольной охотницей и вот такой я увидел ее в первый раз…

«Память: Охотница»

Он перешел на Речь-в-Безмолвии – древнее альбийское умение, превращающее длинное повествование из множества слов в череду ярких, запоминающихся картин, сопровождаемых чувствами и ощущениями рассказывающего. Девушка зажмурилась, перед ее внутренним взором появилось то, что когда-то видел собеседник: каменная терраса, освещенная вечерним солнцем, и торопливо идущая по ней фигура, с ног до головы закутанная в темно-синее покрывало с серебряным узором. На миг фигура поворачивается, бросает короткий взгляд – над плотной вуалью, скрывающей лицо, таинственно поблескивают чуть раскосые темно-золотистые глаза, густо подведенные сиреневой тушью. Женщина поспешно скрывается за дверью, Хасти какое-то время пристально смотрит ей вслед, и слышен его голос:

– Она вошла в дом моего знакомого, и я принял ее за одну из тех девиц, которые торгуют своим искусством любви. Собственно, она порой занималась этим ремеслом – только плата за ее услуги порой была куда выше горсти золотых монет. Через пару дней до меня дошел слух, что мой знакомый в ту ночь ушел из дома и пока не возвращался. Спустя седмицу его нашли – на отдаленном пустыре, с перерезанным горлом. Решили, что он стал жертвой ночных грабителей. Спустя какое-то время я вновь столкнулся с девицей под вуалью – в схожих обстоятельствах. Человек, к которому она пришла, пропал и был найден в другой части города, безнадежно и бесповоротно мертвым. За две или три луны набралось с уже полдюжины таких случаев, и кто-то почуял неладное. Я вляпался в это дело, потому что разузнал: все почившие незадолго до своей кончины приглашали некую дорогую девушку для удовольствий, по приметам – мою незнакомку под вуалью. Я решил ее выследить, и самое удивительное, что мне повезло. Ее последнюю добычу я, правда, спасти не сумел, но зато изловил саму Сайлит.

Картина: окраины какого-то города в предрассветном тумане, свист мечущихся коротких изогнутых ножей в руках женщины. Она невысокая, стройная, удивительно гибкая и ловкая, с гладко зачесанными назад темными волосами, в наряде, больше подходящем для разгульной вечеринки в богатом доме – сплошные блестки и немного прозрачного муслина. Синее покрывало и вуаль валяются в пыли, золотые глаза полны злости и отчаяния. Узкие губы порой задираются, как у рычащей собаки, и становятся видны мелкие острые клыки – два сверху и два снизу.

– Дралась она хорошо, – признал Хасти. – На клинках я бы ее не одолел, но против Сонной Паутины она поделать ничего не смогла. Когда она упала, я замотал ее в плащ и унес к себе – хотелось сперва с ней поговорить и понять, зачем она убивает. Что ж, спустя два колокола она очнулась… Я получил замечательный шрам, потому что отвлекся и не следил за ней, потом мы еще побегали друг за другом по дому, пока я не загнал ее в угол. Понадобилась уйма времени, прежде чем я убедил ее прекратить шипеть и плеваться. Наконец она смекнула, что ей не по силам тягаться даже с таким захудалым колдуном, каким был я в те времена, и затихла. Я хотел спросить, как ее зовут, но вдруг понял, что знаю ее настоящее имя – Сайлит. Когда я назвал ее так, она перепугалась до смерти. Дня два я держал ее пленницей, потом мы договорились: я снимаю чары, она не пытается меня убить. От нее я впервые услышал про Рабирийские горы, про Детей Ночи – гулей, и владеющую ими Жажду.

– Она находилась под Проклятием Безумца, – догадалась Иллирет. – И ей требовалась живая кровь. Вот она и охотилась.

– Тогда ее рассказ стал для меня настоящим ударом обуха по голове, – грустно сказал магик. – Вдобавок я всей шкурой чувствовал: Сайлит для меня не чужая. Словно дальняя родственница или ребенок кого-то из забытых друзей. Потом она призналась, что испытывала сходные чувства. Ее даже моя траченная огнем физиономия не очень пугала. Я не знал, как поступить. С одной стороны, она была безжалостной убийцей, с другой – в этом не было ни капли ее вины. Нельзя же заставить леопарда кормиться травой. Вдобавок к этому времени мы уже спали вместе и ради моего душевного спокойствия Сайлит перешла с человеческой крови на кровь домашних животных. Она оставалась со мной почти два года. Мы странствовали, иногда находили работу – уничтожить какую-нибудь опасную тварь или провести чародейский ритуал, в общем-то не бедствовали и нам было интересно вместе. Сайлит хотела, чтобы я побывал в Рабирах – ей казалось, там я смогу найти то, что я ищу.

– Почему же вы расстались? – негромко поинтересовалась альбийка.

– Она встретила соплеменника и ушла с ним, вот и все, – чародей пожал плечами. – Если она не попалась людям, то жива до сих пор, чего я ей от души желаю. Следующие пятнадцать лет моей жизни прошли довольно сумбурно – я всерьез вознамерился попробовать все, что мог дать этот мир. Ходил в отряде охотников на чудовищ, заново учился творить магию, был убийцей по найму, телохранителем и солдатом, совался в чужие сокровищницы и пытался тягаться в могуществе со здешними колдунами. Иногда проигрывал судьбе, иногда одерживал верх – хотел стать обычным человеком и почти добился своего. С этих времен и тянется наш с Конаном счет взаимных долгов: порой я оказывал ему услугу, порой он вытаскивал меня из огня… Своих женщин этой поры я почти не помню – это были мимолетные, ни к чему не обязывающие встречи. А в один прекрасный день я вдруг обнаружил, что в мире существует определенное количество людей, разделяющих мой взгляд на мир и вполне искренне желающих, чтобы я научил их чему-нибудь из того, что знаю сам. Если я собирался выполнить данное им обещание, то следовало поторапливаться – людской срок недолговечен. И я отправился туда, где еще не был – в Рабиры. Познакомился со здешним правителем, с его разрешения основал «Сломанный меч»… Годы потекли мимо, как вода сквозь пальцы, порой я замечал, что старею, но это не имело значения – ведь я же хотел уподобиться смертным. Иногда мне даже хотелось прожить эту жизнь, жизнь колдуна Хасти Одноглазого из Рабиров – и умереть, чтобы потом очнуться в новом теле, с другой душой и иным именем.

– А попытаться вернуть все назад… снова стать Всадником Полуночи – этого тебе не хотелось? – тщательно подбирая слова, осведомилась Иллирет.

– Нет, – отрезал Хасти. – Это – похороненное прошлое. Правда, пару раз мне пришлось вызвать Всадника из небытия – только потому, что иного выхода не оставалось, а Весы начинали раскачиваться слишком уж сильно.

Он помолчал, осторожно проведя сложенными в щепоть пальцами по изгибам спины Иллирет, коснулся ее растрепанных волос, спросив:

– Ты зачем остриглась? У тебя были такие прекрасные локоны – как зимнее пламя в очаге…

– Через луну-другую они вырастут снова, а тогда они мне мешали, – ль'Хеллуана беспечно взлохматила пятерней свою темно-рыжую гривку. – Ты открыл Школу, и что потом? Стал жить покойно и счастливо в кругу преданных учеников и потомков бывших созданий? Эдакая маленькая Цитадель для тебя одного?

– Потом в мире началось то, что люди зовут Битвой Драконов, – раздумчиво, словно боясь упустить нечто важное, заговорил магик. – Это была битва за право обладать короной одного из великих людских государств, а для меня это стало горьким и кратким счастьем.

«Память: Чародейка»

Перед внутренним взором Иллирет развернулась новая картина: разбитая дорога в лужах и тающих на обочине ноздреватых сугробах, вдалеке – несущая льдины широкая серая река и приближающийся гул конницы. Один за другим из-за холма появляются всадники. Они приближаются, вот уже виден тот, кто возглавляет армию – совсем юный мальчик, с узким, словно выточенным из куска хрупкого алебастра лицом, слишком суровым и строгим для такого молодого создания. На бледном лике два сверкающих огонька – зеленых, с неуловимым переливчатым оттенком серебра, и только по сиянию этих влажных глаз альбийка внезапно поняла, что видит не юношу, а девушку. Темноволосую девушку в великоватом ей стальном панцире с изображением скачущей лошади, с длинным мечом в притороченных к седлу ножнах, отчаянно молоденькую и чем-то похожую на нее, Иллирет ль'Хеллуану – может, упрямым выражением лица, выдающего сильный и независимый нрав. Над непокрытой головой юной воительницы бьется на стылом весеннем ветру знамя – три полосы, черная, алая и белая, поверх которых горит восьмиконечная крылатая звезда.

– Это же звезда Цитадели! – то ли мысленно, то ли вслух выкрикнула Иллирет. – А эта дева… Она могла бы быть моей сестрой! Кто это, Эллар? Почему над ее войском поднят наш символ?

– И тогда, и сейчас, спустя двадцать лет, я верю – она была моей судьбой, а я не сумел ее сохранить, – голос Хасти доносится откуда-то издалека, может, с той равнины, которую пересекает стальная змея конной гвардии. – Ее имя – Долиана Эрде. Дана. Дана, мятежница и чародейка. Дана, в глазах которой я на миг увидел тебя – похожая и иная, с душой, озаренной тем же негаснущим пламенем. Она верила в легенду о преданном божестве, и потому подняла над своим бунтом серебряную звезду нашей несбывшейся мечты.

– Ты любил ее, – без тени упрека произнесла Королева Огня. – Она владела твоим сердцем и душой, отдав тебе взамен свою.

– Я хотел провести с ней всю жизнь, – тихо выдохнул Хасти, и одновременно с его словами Иллирет увидела кусочек прошлого: отражающийся в бегущей воде костер и рядом – переплетенные в любовном объятии тела… Запрокинутое лицо девушки-воительницы, счастливое и ослепительно прекрасное… Склоняющийся над ней Эллар – иссиня-черная волна спутанных волос, выхваченные игрой огненных бликов очертания лица – молодого, исполненного нежности… Тоненькая девушка на распростертом под ней мужчине, отдающаяся с той искренностью и страстью, какие даруются только вступающей в жизнь и впервые влюбленной юности… Всплеск ревущего алого пламени пожрал вечерний лес, осыпался пеплом, выткав следующий эпизод истории. Площадь у высокой крепостной стены, усеянная поверженными людскими телами, наполовину обрушившаяся и пылающая башня, черные клубы дыма, истошные крики, какой-то высокий помост и на его краю – неподвижно лежащая ничком девичья фигурка в искрящемся снежной белизной платье. Наплывающий дым милосердно скрывает ее от сторонних глаз, складываясь в очертания лесной поляны, на краю которой высится темно-алый гранитный валун.

– Долиана погибла в поединке Сил, и я не сумел ни помочь ей, ни защитить, – вопреки всем стараниям магика говорить бесстрастно, в его голосе все же прорвалась давняя, незатихающая боль. – Три весенних луны – вот, что было отпущено мне и ей. Я не привел ее в свой дом, как мечтал, но сам выкопал для нее могилу. Она похоронена здесь, в Рабирах, порой я прихожу туда и мне кажется – она слышит меня.

– Я могу побывать в месте успокоения этой девы? – мягко спросила альбийка. – Я должна сказать ей, что не собираюсь ни отнимать у тебя память о ней, ни занимать ее место в твоем сердце. Думаю, она стала бы тебе замечательной спутницей. Мне искренне жаль, что все случилось именно так, как случилось, и твоей Долианы больше нет на земле. Может, я напрасно затеяла этот разговор?

– Нет, не напрасно, – после некоторой паузы откликнулся Хасти. – Теперь я уже могу почти спокойно вспоминать Дану и говорить о ней. К тому же мне надо было с кем-то поделиться – я почти никому не рассказывал о тех временах… Утратив Долиану, я решил, что отныне мой путь должен пролегать в одиночестве. Тем женщинам, что решались пойти со мной, я не приносил ничего, кроме несчастья.

– И ты выполнил свое обещание? – недоверчиво хмыкнула Иллирет. – То есть ты и сейчас один?

– Нет, – ответ прозвучал до чрезвычайности удрученно. – Я забыл, что нельзя спрятаться от мира, и что женщины составляют его неотъемлемую половину. Последующие лет десять я действительно почти не покидал Рабиров, занимаясь исключительно делами Школы и стараясь принимать в число учащихся только мужчин. Но в одно прекрасное лето, когда занятия окончились, а ученики разъехались, мне пришло послание от старых друзей, приглашавших меня в гости. Отказываться было не очень-то вежливо, и я поехал – на Полночь, в края, близкие к новому Альвару и Океану, скрывающему где-то в своих водах руины Цитадели. Как ни странно, я отлично провел время, а на обратном пути заглянул в Ларвик – так называется столица тамошней провинции. В этом захолустном городке мне ровным счетом ничего не требовалось, но ты же знаешь, каким извилистыми бывают порой пути судьбы. Я остановился на каком-то постоялом дворе… и встретил Гюду.

«Память: Долина над океаном»

– Красивое имя, – заметила альбийка. – И кто же она была такая?

– Гюда Торлейвсдоттир Скёлльдинг, если уж полностью, – с еле различимой иронией выговорил Хасти. – Поначалу она всегда требовала, чтобы ее называли именно так. Желающих возразить обычно не находилось.

Гюда: облик, выплывающий из дымного полусумрака таверны. Высокая, крепкого сложения молодая женщина с широкоскулым миловидным лицом и прозрачно-серыми глазами. Светлые, пшеничного цвета густые волосы, заплетенные в толстые косы, хитроумным способом уложены венцом вокруг головы и перехвачены надо лбом плоской золотой цепочкой. Одета по-мужски и чувствуется, что уже давно привыкла к такому наряду. Вооружена и уж точно способна воспользоваться висящей на виду и припрятанной сталью. На столе рядом с ней лежит в ножнах недлинный, как раз по ее руке, прямой меч с посеребренным яблоком. Посетители обходят воинственную девицу сторонкой, а она подчеркнуто ни на кого не обращает внимания, неспешно потягивая какой-то напиток из принесенной ей тяжелой оловянной кружки.

– Гюда нуждалась в помощи и разыскивала кого-нибудь, разбирающегося в чародействе, – пояснил Одноглазый. – Земля слухом полнится, и ей присоветовали обратиться ко мне. Что ж, она и обратилась, честно признав: заплатить за услугу она сможет не очень много и вообще не уверена толком, что корни тревожащего ее бедствия уходят именно в магию. Поведанная ею история звучала весьма загадочно, делать до наступления осени мне все равно было нечего, так что я решил согласиться.

– А что у нее случилось? – заинтригованная Иллирет передвинулась поближе.

– Девица Скёлльдинг была родом из Асгарда, из довольно большого городка под названием Ризи или Ризи-фьорд. Насколько я понял, ее отец верховодил над дружиной тамошнего правителя, а упрямая дочка, которой стоило бы родиться парнем, не желала идти по заранее предназначенному для всех женщин пути: замужество и семейство. Лет десять назад Гюда удрала из своего поселения, пристроившись сперва к отряду наемников, а потом перебравшись к охотникам на чудовищ. Чему-то и те, и другие ее выучили – обращаться с оружием, распознавать виды колдовства и противостоять ему, так что Гюда была вполне довольна своей жизнью. Этой весной она решила навестить сородичей – порадовать их тем, что еще жива и добилась своего. Приняли ее не то, чтобы с распростертыми объятиями, но довольно дружелюбно. Правда, ее ждали и неприятные новости: ее большое семейство изрядно оскудело, отца и старших братьев уже не было в живых, причем никто не мог ей толком объяснить, от чего они умерли. Не в бою, не от ран или болезней – просто легли спать и не проснулись. Торлейв, отец Гюды, вроде был еще не старым человеком, братья тоже – и девица решила, что здесь что-то не так. Обшарила весь Ризи, расспрашивая и присматриваясь, выяснив, что за последние годы число необъяснимых и внезапных смертей, непонятных исчезновений и совершенно беспричинных стычек превысило все разумные пределы. Заодно самодеятельная дознавательница получила множество намеков на то, что любопытство не доводит до добра. Под конец Гюда изрядно поскандалила с местным волхвом и правителем городка, и ее попросили вернуться туда, откуда она взялась. Спорить с правителем Гюда не рискнула, собрала вещи, намереваясь на следующий день покинуть городок, а ночью на нее кто-то напал. Она ночевала не в доме, а в пристройке, была точно уверена, что заперла дверь и даже установила предостерегающее заклинание, но это ей не помогло. С кем она дралась, Гюда, само собой, не рассмотрела, но уверяла – это не человек. Ее чуть не прикончили, и спаслась она только тем, что ударила противника браслетом – по традиции охотников на чудовищ она носила широченные такие серебряные браслеты. Существо сгинуло – также тихо, как и появилось. Придя в себя, девица запалила свет, осмотрела дверь, стены, потолок своего жилища, уверившись, что в них не появилось дырок и отверстий, и вполне разумно смекнула – ее знаний тут недостаточно. Она собиралась обратиться к соратникам по Ночной охоте, хотя те были далеко – пока она доедет, пока они вернутся, – и тут ей подвернулась такая удача, как я.

– И вы вдвоем отправились в этот городок Ризи, – подхватила альбийка.

– Поехали, – согласился Хасти. – Но собственно в город поначалу соваться не стали. Покрутились вокруг, и я нашел след – чудной такой, нехороший следок… Мне не хотелось, чтобы девица Скёлльдинг совалась за мной в пасть неведомо кому, но я не знал здешних мест, а она знала, как свои пять пальцев. Мы малость поспорили, и она убедительно доказала, что без ее помощи я буду плутать по окрестностям Ризи до конца света. Так что мы вышли на охоту вдвоем. След привел нас в долинку – на дворе, как я уже сказал, был разгар лета, а там до сих пор лежал снег, будто зима и не кончалась. В долинке мы нашли кое-что любопытное: во-первых, старое кладбище, на котором давно уже не хоронили, во-вторых, развалины то ли форта, то ли поселения, относившегося к временам после альбийского владычества, но еще до прихода людей. Наша добыча со всеми удобствами обосновалась именно там – в подобных местах грань между Сферами частенько истончается, и в открывшиеся дыры так и норовит проскользнуть какая-нибудь пакость. Зверюга считала людской городишко своим законным охотничьим угодьем… Если бы Гюда не заподозрила неладное, лет через пятьдесят от Ризи остались бы только пустые дома, а изрядно окрепшая и отожравшаяся тварь перебралась бы на другое место. Выхода не было, только прикончить зверюгу. Вот я и полез к ней в логово, уверенный, что уж мне-то это дрянь ровным счетом ничего не сделает. Она оказалась малость могущественнее, чем казалось на первый взгляд. Дралась за возможность остаться в этом уютном и сытном мирке, как бешеная. Прикончить-то я ее прикончил… но и меня самого можно было смело волочить на находившийся под рукой погост, – магик философически хмыкнул.

Темнота с багровыми прожилками, удушающая жара, порой, в мгновения редких просветлений – спокойное и сосредоточенное лицо Гюды в обрамлении золотых кос, ее грудной, успокаивающий голос, позвякивание какой-то посуды, бульканье льющейся воды, треск горящего дерева – и снова мрак, наваливающийся колючим одеялом…

– Она заботилась о тебе? – поняла ль'Хеллуана.

– Две седмицы, пока я валялся в горячке и в очередной раз сражался с призраками своего прошлого. И все же стараниями Гюды пришел день, когда я самостоятельно выкарабкался из палатки и увидел, что в нашу долину пришло запоздавшее лето, – Хасти распахнул перед подругой то, что открылось ему: длинный распадок среди скалистых холмов в трепете ярко-зеленой травы, низкие корявые березы, разбросанные там и сям рыжие валуны, подернутый дымкой горизонт над морем, три пасущиеся расседланные лошади. – Гюда решила, что наших запасов хватит, чтобы провести тут еще несколько дней – она считала меня недостаточно выздоровевшим для обратного пути. Я не спорил. Мне нравилось это место, разлитый там покой и голос Океана. А еще в долине нашлась такая радость жизни, как горячие подземные источники – помнишь, у нас тоже были такие? Я мог целый день просидеть в таком, пытался уговорить Гюду составить мне компанию, но она всякий раз отказывалась. Ей больше нравилось спускаться с обрыва к морю и смотреть на прибой. Странные это были дни: мужчина и женщина живут в пустой уединенной долине, причем стараются держаться подальше друг от друга. Она даже не ночевала в одном шатре со мной – разбила для себя какой-то навес. Но, к сожалению, мы не могли оставаться там до бесконечности.

Новая картинка: крохотное озерцо под скалой, словно нарочно выложенное по краю гладкими серыми и темно-оранжевыми камнями. Вода в озерце булькает, над ней поднимается еле различимый в свете солнечного дня пар – это и есть горячий источник, облюбованный приходящим в себя магиком. Судя по точке зрения, Хасти удобно устроился как раз под выступом склона, и наполовину дремлет, наполовину грезит. Он так ушел в себя, что даже не слышит шороха осыпающихся камней под чьими-то шагами, но пробуждается, когда на берегу появляется рослая блондинка. Заметив чародея, Гюда Торлейвсдоттир коротко взмахивает ладонью в знак приветствия, оглядывает озерцо и с легким смешком спрашивает:

– Ты еще не сварился заживо? И как тебе там, хорошо?

– С тобой было бы гораздо лучше, – поддерживает словесный поединок Хасти. К его удивлению, асирская девица не отвечает обычной колкостью, но начинает спокойно и неторопливо раздеваться. Рядом с горкой оставленных им вещей растет вторая – суконная куртка Гюды, украшенная вытершейся серебряной нитью, ее облегающие кожаные штаны и сапожки с острыми носками, широкий пояс, на котором болтаются ножны с парой кинжалов. Каким-то мужским резким движением Гюда стаскивает через голову рубаху, развязывает удерживающую волосы цепочку и одну за другой извлекает из падающих вниз локонов длинные стальные шпильки, вполне походящие для того, чтобы в миг опасности метнуть их в противника. Распущенные пряди переливаются на солнце расплавленным золотом, достигая девушке почти до талии. Вскинув руки, Гюда отбрасывает тяжелую копну волос назад и несколько мгновений стоит на берегу – несколько крупноватая молодая женщина с плавно очерченными широкими бедрами, прекрасной высокой грудью и безупречной матовой кожей. Смотрящий на нее Хасти – и делящая его впечатления Иллирет – испытывает смешанные чувства: восхищение красотой и решительностью Гюды, поднимающееся из глубин его существа непреодолимое желание и некоторое смущение – да, порой он заигрывал с девицей Скёлльдинг, но вовсе не пытался добиться ее взаимности, даже не думал об этом…

Осторожно ступая по гладким камням, Гюда пересекает озерцо – теплая вода доходит ей до бедер, смачивая треугольник светлых вьющихся волос внизу живота – и замирает напротив магика. Он смотрит на нее снизу вверх, мысленно благодаря природу за то, что довольно темная и непрозрачная вода в озерце скрывает неприглядное обстоятельство: несмотря на данные когда-то клятвы, ему страстно хочется эту женщину. Хасти пытается что-то сказать, но Гюда отрицательно наклоняет голову в облаке золотых волос – «Молчи» – и опускается в воду. Ее руки мягко касаются его лица, отводя в сторону мокрые темные пряди с уже пробивающейся сединой, за которым он обычно прячет свои шрамы.

Какое-то время девушка молча и пристально рассматривает магика – в прозрачно-пепельных глазах нет ни привычного отвращения, ни болезненного любопытства – затем бережно проводит кончиками пальцев по лицу Хасти, одновременно по живой половине и искалеченной правой стороне. Она придвигается ближе, расставляя колени и усаживаясь верхом, как садилась бы на лошадь. Гладкая кожа ее бедер соприкасается с его ногами, Хасти уже ничего не может с собой поделать, обнимая Гюду за талию и привлекая к себе. Рука девушки скрывается под водой, кисть нежно касается его возбужденного достоинства, лаская и направляя. Поднимающиеся со дна пузырьки горячего воздуха вкрадчиво щекочут их соединившиеся тела, и они любят друг друга – медленно, не спеша, наслаждаясь каждым мгновением и обмениваясь долгими поцелуями. Четыре руки странствуют, изучая каждый уголок чужого тела, проникая везде, где им хочется. Гюда отклоняется назад, распущенные волосы невиданными водорослями извиваются в воде, губы Хасти скользят по ее груди, и она еле слышно постанывает от удовольствия. Закончив, пара не размыкает объятий, оставаясь сидеть в той же позе – свернувшаяся клубком девушка на коленях у мужчины, головка с мокрыми локонами, приобретшими цвет бронзы, прижата к его широкой груди, его руки кольцом отгораживают подругу от остального мира.

– Вам было хорошо вдвоем, – шепчет Иллирет, поневоле проникшаяся трепетом и чувственностью развернувшегося перед ней действа.

– Очень хорошо, – тоже шепотом согласился магик, вернувшийся из прошлых дней в сегодняшний миг. – Но потом я, как обычно, все испортил. Испугался честно ответить Гюде на ее вопрос – а она спросила, хочу ли я, чтобы она осталась со мной. Мол, все эти дни она размышляла о своей дальнейшей судьбе, и пришла к выводу: жизнь с колдуном – не самое худшее, что может случиться с женщиной. Мне совершенно не обязательно на ней жениться, и то, что несколько мгновений назад произошло между нами, меня тоже ни к чему не обязывает. Она пришла, потому что ей так захотелось и потому что я ей нравлюсь. Для нее не имеет значения, что я старше, причем изрядно – она никогда не собиралась связываться с молокососом. Мое лицо… Да, оно не слишком привлекательно, однако она понимает: жизнь – тяжелая штука. Мало ли с кем что может случиться. Мужчина с одним глазом – это ведь не мужчина с отрубленным удом, верно? Что касается плотских отношений, она готова поклясться чем угодно – никто из ее знакомых не доставлял ей в постели такой радости, как некий случайно встреченный одноглазый магик. Она не хотела бы навязываться, но если я скажу «да», мы свернем лагерь и отправимся туда, куда я захочу. Не в Ризи, само собой – вряд ли мне захочется жить в такой глухомани. Она слышала, якобы я живу где-то на Полудне, в Рабирах? Что ж, наверное, там сыщется местечко и для нее. Странствия и преследования чудовищ уже начинают ей надоедать, но если мне это по-прежнему интересно, она пойдет за мной. Да, обычно с такими предложениями парни обращаются к девушкам, но она вечно все делает по-своему… Так что скажешь, Хасти?

– И ты отказался? – от возмущения альбийка даже села, ее серые с прозеленью зрачки яростно блеснули. – Отказал этой милой и разумной девушке? Темное Творение, Эллар, иногда ты ведешь себя, как последний идиот, честное слово! Судьба давала тебе отличный шанс наладить свою жизнь, и ты – ты сказал «нет»?!

– Я попытался объяснить ей, что наша совместная жизнь невозможна, – в голосе Хасти прозвучали оправдывающиеся нотки, – сказал, что восхищаюсь ею, но не могу дать ей то, чего она заслуживает. Понимаю, все мои отговорки никуда не годились – на самом деле я вполне мог привезти Гюду в Рабиры и сделать хозяйкой своего дома. У нее бы отлично получилось. К тому же у нее имелся крохотный Дар Исцеления, который мог бы со временем развиться в нечто серьезное. Я мог бы забрать ее с собой – и не решился. Мне казалось, я поступаю так ради ее блага, потому что верил – жизнь со мной не принесет ей счастья. Ей нужен настоящий дом, говорил я, а не временный приют в жилище сумасбродного чародея. Она молода и красива – конечно, она быстро найдет себе подходящего спутника, который будет любить и почитать ее. И, чтобы окончательно оттолкнуть ее, я сказал сущую подлость – якобы, поселившись со мной, она обрекает себя на бездетность. Готова ли она к этому? У меня нет и не может быть детей – мол, это связано с моим ремеслом, а оставить его и заняться чем-то иным я не могу. Я – колдун, отныне и до смерти, так уж получилось.

– Умеешь же ты находить общий язык с женщинами, – даже в полумраке была заметна раздраженная гримаска альбийки. – За что я тебя только люблю? Ну ничего, я еще не теряю надежды сделать тебя немножко умнее. Наврал бедной Гюде с три короба… Странно, что она не прирезала тебя прямо в этом озере – ты этого вполне заслуживал. А насчет детей – это низко и недостойно. С какой это стати у тебя не может быть отпрысков? Если тебе захочется, ты всегда можешь создать свое продолжение в чреве понравившейся тебе женщины, разве не так? Мы ведь собирались это сделать! Если бы не война, в мире обитало бы твое и мое творение.

– Может, да, а может, ничего бы не получилось, – здраво возразил Хасти. – Я ведь не…

– Да, ты не творение, но творец, но ты сделал свой облик и природу такими же, как у людей и сиидха! У Сотворенных ведь есть дети, – стояла на своем Иллирет. – У Эрианна – сынок, весь в родителя, у Олвина – дочь, Серебряное Крыло, даже Исенна время от времени приискивал себе подруг. Чем ты отличаешься от них? Ладно, не будем о грустном и пока не сбывшемся – скажи, чем закончилась твоя история с Гюдой?

– Ничем, – магик поймал сидевшую подругу за плечо и опрокинул на спину, так что теперь ее голова лежала у него на плече. – Она выслушала мой лепет, поцеловала в последний раз, встала и ушла. Я хотел пойти за ней, но подумал – к чему? Все, что я хотел сказать ей, уже прозвучало. Так что я вернулся в лагерь ближе к вечеру, дав ей время, чтобы успокоиться и смириться с моим отказом. Шатер, в котором жил я, стоял на месте, но ее палатка, вещи и один из наших коней исчезли. Гюда Торлейвсдоттир Скёлльдинг внезапно появилась в моей жизни и столь же внезапно пропала из нее. Я мог бы встать на ее след и на следующий день догнать ее, но…

– Это бы ничего не изменило, – ровным голосом закончила фразу ль'Хеллуана. – Видимо, она из тех, кто предлагает всего один раз. Если бы ты разыскал ее и начал упрашивать остаться с тобой, она бы, может, и согласилась, но перестала уважать и себя, и тебя. Ты случайно не знаешь, что с ней сталось?

– Случайно знаю, – мрачно буркнул Хасти. – Она уехала в Бритунию – довольно далеко от ее родных краев и от этих мест, – познакомилась там с каким-то парнем из Ночной Стражи и вместе с ним ушла на Сильвану. Сильвана – Мир, соседствующий с этим, кое-где в Хайбории встречаются Врата, через которые можно попасть туда и обратно. Сильвана пуста и изобильна, люди Хайбории занимаются ее освоением, так что Гюда и ее избранник наверняка уже хозяева процветающей усадьбы, обремененные кучей детишек. Что же до меня, то в скором времени судьба решила отомстить за то, что я не ответил Гюде согласием. Будешь слушать? Это не очень-то приглядная история…

– Валяй! – Иллирет требовательно замолотила ногами по кровати. – Это в очередной раз докажет, что ты отнюдь не такой умник, каким пытаешься казаться. Во что ты влип на этот раз?

«Память: Искушение»

– После встречи с девицей Скёлльдинг я принял в Школу нескольких девушек – решил, что после всего пережитого, после Долианы и Гюды, чары их прекрасных глаз на меня не подействуют, – Одноглазый пошевелился, устраиваясь поудобнее. – Среди них была некая Раона Авинсаль, местная уроженка…

– Та безумная красотка, что давеча пыталась прикончить меня в подвале алхимической мастерской? – оживилась ль'Хеллуана. – Она еще бросила что-то насчет того, что, мол, недостаточно хороша для тебя… Ну-ка излагай, что у тебя такое с ней было!

– Поначалу ничего, – зримый образ золотоглазой гульки, привлекательной и вызывающе чувственной, сплетался из туманных нитей по мере того, как продолжался рассказ. – Она, правда, состояла в числе «непримиримых», охотников на людей, но клялась, что порвала с ними. Она была очень талантлива, это несомненно, только вот направляла свои способности по совершенно иному пути. У всех рабирийцев есть врожденный талант к чарам наваждения, Раона же всеми силами добивалась того, чтобы превратить его в дар подчинять и порабощать чужие души. Я чувствовал, что от нее надо ждать беды, но думал – если не спускать с нее глаз и исподволь подталкивать в нужном направлении, ростки Тьмы в ее душе не дадут корней и постепенно зачахнут. Иногда я занимался с нею отдельно от прочих учеников – мне действительно хотелось сделать из нее нечто достойное, а у нее имелись все необходимые задатки. Она была внимательной, умной и быстро все усваивающей, но, что самое досадное, и с этим ни она, ни я не могли ничего поделать – вокруг нее просто плавало облако вожделения и какой-то очевидной доступности. Спустя какое-то время я начал замечать: стоит ей сесть ближе, и я начинаю думать не о заклятиях и чарах, а о том, как выглядит ее тело под хламидой ученицы «Сломанного меча». Когда в Рабирах случались праздники, я довольно часто видел Раону танцующей у костра, купающейся вместе с сородичами ночью в озере или уходящей в лес в обнимку с кем-нибудь из приятелей или подружек. Однажды я дошел до того, что отправился следом – решил, что если увижу ее с другим, наваждение сгинет. Ничуть не бывало: от вида того, как она отдавалась своему дружку, мне захотелось прирезать его, а ее изнасиловать прямо рядом с трупом. Кстати, я посейчас думаю – она знала, что я нахожусь поблизости.

– Однако, – заломила тонкую бровь Иллирет. – Похоже, ты не на шутку ею увлекся…

– Я не увлекся, – дотошно уточнил магик. – Я самым подлинным образом спятил и с ужасом ждал, к чему это приведет. Что ж, итог был вполне закономерным – на одном из наших занятий зашла речь о различных сторонах и оттенках Искусства. Раона перевела разговор на разницу в чародействе жриц Иштар и Дэркето – а поклонницы той и другой богинь используют плотскую любовь в качестве, если так можно выразиться, опоры для творения своей магии. Она спросила, может ли обычная женщина добиться чего-нибудь таким способом? Я сказал – вряд ли, к тому же другу этой женщины наверняка будет малоприятно узнать, что его подружка вместо занятия любовью старалась похитить часть его духовных сил. Да еще добавил какую-то шутку насчет того, что женщине, взыскующей Силы, надо соблазнить колдуна поопытнее, может, ей тогда и перепадет немного могущества. Правда, трудиться ей придется не меньше, чем девицам при храме Дэркето, только и знающим, что падать на спину да раздвигать ноги. Раона посмотрела на меня, как она это умела делать – от такого взгляда у любого, даже у стоящего одной ногой в могиле старца, внутри все начинало гореть и плавиться – и преспокойно так обронила, что не боится трудностей и готова начать прямо сейчас.

Очередную картину альбийка увидела со стороны: уже знакомая ей большая горница в доме Хасти, судя по темноте за окнами – поздний вечер, граничащий с ночью, свечи, стопки книг, кувшин и два бокала на столе. В креслах, стоящих напротив друг друга у очага, где перебегает с полена на полено затухающий огонек, расположились двое – хозяин Школы, почти такой же, как в нынешние времена, и темноволосая девица в черном платье, перехваченном на талии серебряной цепочкой. Гулька поднимается, оправляет складки на платье, делает один-единственный шаг и плавным движением встает на колени перед Хасти. Несколько томительно долгих ударов сердца они смотрят друг на друга: единственный галечно-серый зрачок магика и медовые, с еле заметным багряным отблеском глаза Раоны Авинсаль, талантливой ученицы колдуна.

Рабирийка протягивает руки, касается ладонями одежды наставника – тот облачен в длинную темно-синюю хламиду с черным кожаным поясом – и молча расстегивает пряжку, звонко щелкнувшую в тишине. Хасти не пытается ее оттолкнуть или отстраниться самому, только крылья его носа резко и часто раздуваются, а плотно стиснутые узкие губы слегка подрагивают. Девушка кладет голову к нему на колени, длинная черная коса с вплетенной серебряной ниткой змеится по ее узкой спине. Проворные руки гульки, двигаясь снизу вверх, один за другим расстегивают незаметные крючки на одежде Хасти, бережно раздвигают темно-синее сукно в стороны, обнажая тронутое прикосновениями времени и превратностями судьбы, но все еще физически сильное и притягательное мужское тело. Магик с силой втягивает воздух, но завладевшее им вожделение оказывается сильнее – он чуть откидывается назад, с силой сжимая кистями резные подлокотники кресла.

Стоящая на коленях Раона приспускает с плеч свое платье и наклоняет лицо к бедрам полураздетого Хасти. Полные алые губы мягко касаются взметнувшегося мужского достоинства, высунувшийся острый язычок мечется вверх и вниз, изящные девичьи пальцы гладят, слегка надавливают и снова ласкают, заставляя сидящего в кресле мужчину вздрагивать и глухо стонать, отвечая на ее прикосновения. Возбужденный дрот то наполовину скрывается в жадных устах, то выскальзывает обратно, рука чародея ложится на затылок гульки, заставляя ее двигаться быстрее и резче. Внезапно пальцы Одноглазого сжимаются вокруг косы рабирийки, насильно отрывая явно вошедшую во вкус игры девицу от так занимающего ее предмета.

Опешившая Раона не успевает даже вскрикнуть, когда наставник поднимается из кресла, разворачивает ученицу спиной к себе и толкает к столу. Гулька низко, гортанно смеется, дергает шнуровку на своем платье и движением сбрасывающей кожу змейки выскальзывает из одежды. Хасти грубо нажимает ей ладонью между лопаток, заставляя лечь грудью и животом на столешницу, посреди книг и догорающих свечей, нетерпеливо запускает пальцы между раздвинутых в стороны стройных ног. Гибкое, сильное тело Раоны дергается в такт резким движениям его кисти, она вскрикивает, мечется из стороны в сторону, опрокидывая судорожными движениями вытянутых перед собой рук свечи и сбрасывая фолианты со стола. Вставший позади нее магик крепко стискивает ее бедра и сильным толчком загоняет свое достоинство едва не до самого основания в горячие и влажные недра извивающейся девицы. Гулька пронзительно визжит, царапая выпущенными из пальцев когтями стол, судорожно бьется, но ее распахнутые глаза, как видит Иллирет, вовсе не подернуты обычной в таких случаях томной поволокой. Янтарного цвета зрачки смотрят торжествующе и зло, как у победительницы, а не побежденной. Хасти овладевает ею изо всех сил, причиняя боль, заставляя кричать и умолять отпустить ее, но Раона делает это лишь ради собственного удовольствия. Телесные муки не имеют для нее никакого значения, даже когда она по случайности попадает кистью в лужицу горячего воска, или когда ошалевший от ее доступности и вседозволенности наставник сжимает ее груди.

– И так повторялось довольно часто, – признание Хасти отдавало горечью и разочарованием. – Ей нравилось испытывать боль и нравилось то состояние, в котором она держала меня. Нравилось пообещать встретиться и не придти. Если ей удавалось сесть рядом со мной во время серьезного разговора с кем-нибудь, то под столом она непременно начинала ласкаться, заставляя думать только о ней. Понемногу она вытягивала из меня Силу – я это знал, но не сопротивлялся, уверенный, что она все равно не сможет похитить больше, чем ей доступно. В нарушение собственных правил я даже научил ее кое-чему, чего ей знать не стоило – как подчинять себе стихии Огня и Земли, как заворожить чужое сознание, даже как погасить искру жизни. Возможно, я рассказал ей еще что-то, о чем уже не помню. Я жил, как в дурном сне – от одной встречи до другой. Это не могло довести до добра, и развязка не замедлила себя ждать.

Раона повздорила с кем-то из учеников, а поскольку в ярости она почти не отвечала за свои поступки, она на глазах у десятка учащихся наслала на него чары и прикончила парня на месте. Спустя миг она очнулась, поняла, что натворила, и попыталась заворожить свидетелей, внушив им, что мальчишка сам полез к ней с непристойностями, а она только защищалась. Кого-то она подчинила, кого-то нет, и до меня это история дошла уже сильно искаженной. Я позвал Раону и потребовал объяснений. Она повторила свою версию, а когда поняла, что я ей не верю, прибегла к своему обычному средству – сбросила платье, легла и позвала меня.

Еще немного, и я бы не устоял, но девица сделала глупость: вдобавок к своей обычной притягательности, которой тогда вполне бы хватило, добавила немного ворожбы, чтобы заставить меня забыть обо всем. Этот день выдался для нее крайне неудачным, Раона добилась прямо противоположного: я вдруг осознал, как провел несколько минувших лун и до чего докатился благодаря этой роскошной красотке. Когда я велел ей встать и объясниться, она почуяла неладное и решила любой ценой настоять на своем. Мы сцепились в поединке. Боюсь, я тогда изрядно разозлился, и Раоне здорово досталось.

Когда я увидел, как она лежит на полу и плачет, на сей раз уже по-настоящему, я не смог сделать того, что в будущем избавило бы нас от многих неприятностей – лишить ее Силы. Я сказал, что постараюсь замять совершенное ею убийство, но ни в Школе, ни в моей спальне для нее больше места нет. Она принялась упрашивать меня не торопиться с решением, простить ее, клялась больше не докучать – только бы я не прогонял ее из Школы. Я наотрез отказался. Тогда она словно взбесилась. Завопила, что я еще пожалею о сделанном, что всякий раз ее тошнило при одной мысли о близости с таким уродом, и единственное, ради чего она подпускала меня к себе – это моя Сила и те крохи знаний, которые ей приходилось силой выдирать из меня. Призвала на мою голову все известные ей кары и проклятия, посулила отомстить так, что мир содрогнется, и вылетела за дверь. Единственное, что тогда содрогнулось – это мой дом.

– Возможность отомстить у нее имелась, – ехидно заметила альбийка.

– И она уже готовилась приступить, да сама себе навредила – угостила меня слишком большой порцией своего дурмана, – согласился магик. – Я почти ничего не соображал, и это ей помешало – какая месть, если враг как следует не прочувствует на своей шкуре все, что вы для него приготовили?

– А после Раоны у тебя был кто-нибудь? – хмыкнула ль'Хеллуана, уже приготовившись услышать ответ «нет». Однако Хасти в очередной раз поразил ее, сказав:

– Был и есть. Мало того, каюсь – я виделся с ней в начале нынешнего лета, незадолго до того, как началась свистопляска в Рабирах. Она фрейлина при дворе зингарской королевы, и я встречаюсь с ней уже лет пять. Удивительно, как еще об этом не пронюхали и не треплются на всех рынках. Ее зовут Пилар Эстравадос, и я когда-то оказал услугу ее родственникам, по незнанию принесшим в свой дом одну чрезвычайно опасную старинную вещицу.

– Охотница на людей, мятежница-чародейка, странствующая истребительница чудовищ, ведьма и, наконец, королевская фрейлина, не считая тех, кого ты успел забыть или о ком промолчал, – с удивлением перечислила Иллирет, загибая пальцы. – И ты еще жалуешься на невнимание со стороны прекрасной половины? Знаешь, по-моему, в любви тебе везло гораздо больше, чем ты того заслуживаешь. А чем тебя привлекла госпожа Пилар?

– Она милая, – с легкой усмешкой в голосе признался Хасти. – И она меня не испугалась. Вообще-то в Кордаве меня изрядно недолюбливают – не сама королева Чабела, с этой дамой у меня прекрасные отношения – но ее приближенные. Пилар оказалась единственной, кто отнесся ко мне с сочувствием. Может, ее в большей степени подзуживало любопытство – но, впрочем, не все ли равно?

«Память: Аромат минувшего лета»

Вместо образов сначала появляется запах: сладкий, медвяный, щедро источаемый сотнями крохотных белых соцветий – в Кордаве, городе над морем, цветут апельсиновые деревца. Здесь, в Золотой Башне, они во множестве высажены вдоль открытых террас и во внутренних дворах – покойной матушке Чабелы очень нравился их аромат и вид белой кипени цветов, а дочь разделяет увлечение родительницы. Нежный запах апельсиновых цветов мешается с солоноватым привкусом моря, проникая даже сюда, в мрачноватый и торжественный зал с выстроившимися рядами тяжелых шкафов, забитых книгами, освещенный редкими лампами в желтоватых слюдяных стеклах и с уходящим в полутьму высоким потолком в перекрестьях резных балок. Это книжное собрание Золотой Башни, и сейчас, после десятого вечернего колокола, в нем находился всего один посетитель – бродивший вдоль полок, рассеянно бравший то одну, то другую книгу, но почти не уделявший внимания строкам, ровно выведенным на желтоватых страницах.

Словно против воли, он снова и снова возвращается к прекрасному видению, мелькнувшему перед ним по пути в библиотеку: терраса, засыпанная опавшими белыми лепестками, и двое, темным слившимся очертанием застывшие возле широкой каменной балюстрады. Он безошибочно признал и мужчину, и женщину, и теперь размышлял о том, как иногда причудливо сплетаются нити судеб. Рабириец и правительница могущественного людского королевства – возможность подобного союза могла появиться только в чьем-нибудь разыгравшемся воображении. Тем не менее, однажды они случайно встретились и с тех пор не расставались уже почти десять лет – вопреки порочащим сплетням и сдержанному неодобрению подданных Чабелы. Им было хорошо друг с другом – Хасти, гость в Золотой Башне, только что сам убедился в этом, почему-то ощутив легкую, призрачную зависть по отношению к давнему приятелю. Грядущая летняя ночь словно нарочно создана для игривых безумств и нежных страстей, Рейе да Кадена проведет ее с любимой и любящей женщиной, а некий страховидный колдун – в удручающих размышлениях о собственных несовершенствах. Жизнь все-таки ужасно несправедливая штука!

Где-то поблизости вежливо и несколько боязливо кашлянули, пытаясь обратить на себя внимание. Магик повернулся в сторону звука – ему пришлось сделать движение всем корпусом, а не только головой, как поступил бы обычный человек. Его взгляд на мир и раньше был довольно ограниченным, а теперь, как удрученно заподозрила Иллирет, он смотрел через единственную круглую прорезь скрывавшей его лицо маски. На миг альбийка почувствовала эту незримую, раздражающую личину на себе – вытертая кожа, тонкие ремешки, охватывающие затылок, вечное напоминание о неизбывных и неизлечимых шрамах.

Шагах в пяти, у другой стороны шкафа стояла незнакомая девица. Невысокая – долговязому чародею она еле достала бы макушкой до середины груди, лет двадцати с небольшим, с симпатичным круглым личиком в обрамлении пышно взбитых темных локонов, на котором поблескивали большие карие глазища в длинных ресницах. Судя по богатому наряду в светло-розовых и лиловых тонах, нитям розового жемчуга на шее, тонких запястьях и в маленьких ушках – придворная дама, причем не из последних. Шелковый лиф туго обтягивал несколько склонную к очаровательной полноте фигурку незнакомки, глубокий вырез, обшитый желтоватым кружевом, открывал покатые плечи и соблазнительно упругие полушария слегка приподнимающейся от быстрого дыхания груди. По меркам кордавского двора – да и любого другого – кареглазая девица могла считаться весьма привлекательной, и ей явно было нечего делать поздним вечером в библиотеке. Разве что она явилась сюда на встречу с кем-то – несмотря на внешнюю чопорность манер, обитатели Золотой Башни с величайшим удовольствием затевали мимолетные интрижки, влюблялись, изменяли, расставались и находили новых спутников, и порой эти стадии сменяли друг друга в течение всего одной седмицы.

Убедившись, что замечена, девица слегка присела, кончиками пальцев придерживая колыхавшуюся широкую юбку. Хасти смотрел на нее с легким раздраженным недоумением, она на него – с любопытством и плохо скрываемым испугом. Однако незнакомка все-таки решилась заговорить первой, спросив:

– Это вас называют магиком Хасти из Рабиров, правильно? – голосок у нее был мелодичный и приятный слуху, из тех, кто зовутся воркующими. – Можно мне поговорить с вами? Я из семейства Эстравадос. Пилар Чекинья Эстравадос да Хименес, но, если хотите, называйте меня просто Пилар. Нынешней зимой вы побывали в замке моих родственников – Томар над Флеммой, помните? Вы еще изловили и убили эту дрянь, как ее… фэхана, которого по скудоумию купил мой ненаглядный дядюшка Люциус. Дядя, конечно, полный болван, но мы его любим, – говоря, девица несколько успокоилась. Хасти вспомнил, что она имела в виду – безобидная с виду мраморная статуэтка и таившийся в ней демон, питавшийся людскими страхами.

– Мои родственники не очень-то хорошо к вам отнеслись, хотя вы оказали нам неоценимую услугу, – решительно выпалила госпожа Пилар. – Они вам хоть заплатили?

– Да, и довольно щедро, – девица этого не видела, но под маской Хасти невольно ухмыльнулся, вспомнив хозяев Томара – сперва перепуганных до смерти, но затем вновь ставших надменными и не скрывавшими своего желания, чтобы подозрительный колдун, закончив дело, убрался из их владения. – Но излишне гостеприимными я бы их не назвал.

– Извините их, если можете, – Пилар удрученно вздохнула. – Они такие, какие есть. Это случайно не мой благоверный предложил вам поскорее освободить Томар от своего присутствия? Наверняка он – мне тетя написала обо всем, что случилось. Кстати, тетушке Хуаните вы понравились. Особенно ей запомнился фейерверк с молниями, который вы устроили в самом конце вашей охоты. Она написала, что в жизни так не развлекалась, разве что в молодости, когда на королевской охоте свалилась с лошади прямо в руки кому-то из спутников аквилонского посла. Как утверждает тетя, он оказался сообразительным молодым человеком, и вдобавок весьма привлекательным, так что донна Хуанита вернулась к безутешным родственникам, уже решившим, что она сломала шею, только под утро и в весьма потрепанном виде… Ох, я не слишком много болтаю?

– В самый раз, – Хасти счел неведомо откуда взявшуюся девицу Эстравадос весьма забавной и остроумной. К тому же у нее хватило силы духа и честности, чтобы извиниться перед страшным колдуном за своих родственников, что свидетельствовало в ее пользу. В самом деле, почему бы ему не поболтать с этой жизнерадостной и привлекательной особой? – Что же до твоих родственников, то я не особо огорчен. Они подкинули мне довольно сложную загадку, за что им спасибо, а их манеры и привычки мне не очень волнуют. Ты сказала – «мой благоверный». Ты замужем?

– Так уж мне не повезло, – Пилар подошла ближе, блестящие глаза снизу вверх смотрели на магика. От нее пахло лепестками апельсинов – или в замке все пропиталось этим дурманящим ароматом? – Я не Эстравадос по рождению, просто наши семьи решили породниться. А потом меня взяли ко двору, что всех устроило. Муж намного старше меня, я не болтаюсь у него под ногами и сообщаю ему о новостях Кордавы. Взамен он не слишком строго относится к моему поведению и оплачивает мои расходы.

– У него есть причины не доверять такой милой женушке? – игра словами никогда не была сильным местом Одноглазого, но порой эта забава могла быть увлекательной.

– Иногда есть, иногда нет, – девица беспечно пожала округлыми плечиками в ворохе кружев. Похоже, ей хотелось задать какой-то беспокоящий ее вопрос, но она никак не могла решиться. Наконец она заговорила, отведя взгляд в сторону книжного шкафа. – Месьор Хасти… Наверное, это ужасно невежливо – заговаривать об этом… Простите меня, если я скажу что-то не так… – она собралась с духом и, тщательно подбирая слова, выговорила: – Эта маска… Я расспрашивала моих знакомых, они сказали: вы бываете в Кордаве почти каждое лето – и всякий раз никто не видит вашего лица… Почему?

Такой поворот событий заставил чародея несколько оторопеть. С течением лет оставленные Жезлом Дракона шрамы становились все более и более отталкивающими на вид, и, когда он заметил, что при встречах с ним даже старинные друзья начинают старательно глядеть в другую сторону, он, скрепя сердце, начал носить кожаную маску, полностью закрывающую лицо. Однако кареглазая Пилар терпеливо ждала ответа, и Хасти рискнул сказать незнакомой девице правду:

– Однажды мне тоже изрядно не повезло, и с тех пор я скверно выгляжу. Я выбрал довольно зловещее ремесло, а если я еще начну пугать окружающих своей физиономией, мне везде начнут указывать на дверь.

– Сомневаюсь, – не поверила девица Эстравадос. – Да, сперва люди пугаются, но потом привыкают ко всему. Хотите проверить? Можно, я взгляну на вас, на ваше лицо?

Иллирет ль'Хеллуана, незримая свидетельница того давнего разговора, внезапно почувствовала, что ее понемногу затягивает в хмельной водоворот смешанных и противоречивых устремлений смертной женщины – Пилар испытывала тоже самое, что и она, Иллирет. Боязнь, любопытство, смущение и непонятно откуда появившаяся тяга к этому загадочному человеку, на краткое время появлявшемуся в Золотой Башне и снова исчезавшему. Пилар давно искала повод, чтобы не заговорить, но хотя бы подойти к чародею – и вдруг ей выпала такая несказанная удача! Она ужасно боялась того, что может открыться под бесстрастной кожаной личиной цвета старого красного дерева, но еще больше ей хотелось проникнуть в эту тайну. Девица Эстравадос была не одинока в этом устремлении – во дворце имелось немало женщин, развлекавшихся догадками о том, как будет выглядеть таинственный магик без своей маски. Дамы посмелее добавляли, томно прикрывая глаза: «И не только без маски…». Иногда Пилар робко мечтала о чем-то подобном, но поддерживать столь откровенные беседы не решалась. По правде говоря, она уже горько сожалела о том, что брякнула о своем желании увидеть лицо Хасти, и была уверена – сейчас он повернется и уйдет.

Однако колдун остался на месте. Он ничего не ответил, но каким-то неуклюжим движением слегка наклонил голову. Пилар привстала на цыпочки, чуть трясущимися пальцами распутывая узелки на кожаных ремешках, пока те не ослабли и личина не свалилась к ней в ладони.

Хасти не отважился смотреть на выражение лица любопытной девицы и закрыл единственный глаз, но уже приготовился услышать сдавленный визг и цокот удаляющихся каблучков. Он не мог точно сказать, зачем разрешил Пилар снять с него маску – из какого-то болезненного интереса или желания получить еще одно подтверждение тому, что он вызывает у людей крайнюю неприязнь. По крайней мере, он испытал нечто приятное и полузабытое – мимолетные прикосновения ее ладоней, пока она развязывала ремешки, ощущение близкого тепла и сладкого аромата.

Испуганного визга и криков не последовало. Пилар Эстравадос резко и шумно втянула воздух, несколько ударов сердца молчала, и только затем заговорила – мелодичный голос исполнился злой ярости:

– Кто это сделал? Великое Небо, никто не имеет права так обращаться с другим человеком! Тот, кто сделал вас таким – он еще жив?

– Нет, – слова Пилар удивили и поразили чародея. Первой мыслью этой девицы был не испуг, но страстное желание отомстить. – Он умер, Пилар. Давным-давно.

– Надеюсь, его заставили заплатить за содеянное? – тонкие дуги бровей Пилар сошлись в одну линию.

– Да, – Хасти не удержался от едкого смешка, подумав, что Исенна в самом деле заплатил дорогую цену за право причинить своему врагу столь досадную неприятность. – Он сошел с ума и погиб, упав в огненную лаву. Думаю, этого вполне достаточно. Он умер, а я жив… хотя и вынужден носить маску.

– Тогда все справедливо, – заключила девица Эстравадос, и частично пребывавшая в ее разуме альбийка мысленно кивнула: да, справедливость восстановлена. Пилар узнала то, что хотела, но отнюдь не торопилась прощаться и уходить. Внутри нее что-то трепетало, билось теплыми волнами, настойчиво убеждая извлечь из столь удивительно сложившейся ситуации все возможное. Другого такого шанса может не выпасть до конца ее жизни! Любая женщина на ее месте знала бы, как поступить. Она уже уговорила колдуна избавиться от маски, и в этом не было ничего страшного. К тому же, если посмотреть на лицо Хасти слева, можно без труда представить, каким он был лет двадцать или тридцать назад – когда его не коснулось дыхание пламени или что там с ним произошло. У него еще сохранился твердый, словно вычеканенный из бронзы профиль, узкие, иронично сложенные губы, четко очерченный упрямый подбородок и прямой нос с неожиданно изящным для мужчины вырезом ноздрей. И он может смотреть на нее, пускай и единственным глазом – серым, ярко поблескивающим в мягком полусумраке библиотеки зрачком цвета гальки на речном дне или оружейной стали.

Пилар зажмурилась, положила ладони на неожиданно окаменевшие под сукном и холстом одежды широкие плечи магика и осторожно дотронулась губами до его губ, сухих и чуточку шершавых. Он не ответил на ее призыв – поначалу не ответил, но спустя пару ударов сердца поцеловал ее в ответ, сперва нерешительно, затем покрепче. Никто из мужчин, с кем она была прежде, не вызывал у девицы Эстравадос столь загадочного чувства – медленно распространяющихся по всему телу огненных ручейков, отдающихся мягкой щекоткой в кончиках пальцев и заставляющих сердце биться чаще и быстрее. Там, в мареве своих воспоминаний, Хасти ощущал сладостный вкус мягких губ человеческой девушки – здесь, в тихом доме над озером Синрет, он жадно целовал свою подругу, ставшую той женщиной и повторявшую все ее движения. Руки Пилар обвивались вокруг его талии, ее губы касались его лица – Иллирет, словно грезя наяву, делала то же самое, склонившись над лежавшим на спине другом. Она смотрела глазами другой женщины, жила ее чувствами – и ее больше не пугали ожоги на лице магика и шрамы на его коже.

– А если сюда кто-нибудь зайдет? – пробормотала Пилар, на мгновение приходя в себя и прерывая головокружительно затянувшийся поцелуй.

– Наплевать, – хрипловато откликнулся Хасти. – Кому может понадобиться среди ночи тащиться в библиотеку? Или ты хочешь пойти в другое место?

– Не хочу, – Пилар замотала головой. Ноги почему-то отказывались ее держать, и она сохраняла прямостоячее положение только потому, что одноглазый чародей прижимал ее к себе. – Никуда не хочу. Хочу быть с тобой. Здесь или все равно где, только побыстрее.

Она завозилась, расстегивая пряжку на его ремне, вытаскивая широкую кожаную ленту из креплений и нетерпеливо проникая ладонью между сукном и живой, горячей плотью. Чародеем какой бы степени посвящения не был Хасти и сколько бы лет ему не исполнилось, он по-прежнему оставался мужчиной – и девица Эстравадос довольно вздохнула, когда ее ищущие пальцы соприкоснулись с несомненным подтверждением этому обстоятельству. Руки обоих женщин – встреченной магом в прошлом и делившей с ним ложе в настоящем – в течении упоительно долгих мгновений двигались в поразительном согласии, лаская и возбуждая одного и того же человека, к которому они обе испытывали сходные чувства. Единственное, что мешало пребывавшим в Золотой Башне Хасти и Пилар получать удовольствие друг от друга – одежда.

Широченные и многочисленные юбки Пилар, распяленные твердыми обручами кринолина, не позволяли ей вплотную приблизиться к обнимавшему ее магику, а он путался в скользких складках. Не выдержав, девица Эстравадос в раздражении отпустила словечко, услышанное от служек на конюшне, и мягко высвободилась. Несколькими быстрыми рывками она выдернула из незаметных петель крученый золотой шнур, соединявший юбки с верхней частью платья, шелестящая груда шелка и накрахмаленного льна заскользила вниз и широким кругом улеглась на натертых воском ореховых дощечках пола. Пилар осталась стоять в центре вороха ткани – девушка в плотно затянутом лифе со стройными, несколько полными ножками, скрытыми в новомодной диковине, тонких шелковистых чулках светло-каштанового цвета, и синих атласных туфельках. От лифа к чулкам тянулись несколько тонких кружевных лент, ничуть не скрывающих ее бедра, пышные ягодицы и потаенную долину между ног. Пилар невольно вздрогнула – незащищенная полуобнаженность как-то странно на нее действовала, волнуя куда больше, чем если бы она полностью разделась под изучающим мужским взглядом. А Хасти смотрел на нее, смотрел не отрывая мерцающего серебром зрачка и медленно расстегивая крючки на собственном камзоле – черном, какие обычно носили при кордавском дворе.

Он отвел взгляд только на мгновение, ища место, где они могли бы устроиться: библиотека все же не самое подходящее место желающих предаться утехам любви. Здесь имелись несколько массивных столов, куда посетители складывали выбранные книги, и стулья – тяжелые, красного дерева, с высокими резными спинками, обтянутыми кожей с золотым тиснением сидениями и толстыми ножками в виде львиных лап, соединенных перекладинами. Магик отодвинул один из таких стульев ближе к книжному шкафу и опустился на него, с мягкой настойчивостью притянув к себе за руку девицу Эстравадос. Понимающе кивнув, Пилар устроилась у него на коленях – а в спальне дома над озером ль'Хеллуана, жмурясь от сладкого предвкушения, быстрым привычным движением оседлала своего друга.

Пальцы Пилар заметались, одну за другой торопливо распуская завязки на рубахе Хасти и помогая ему избавиться от одежды, его руки проделывали то же самое с многочисленными шнуровками на ее лифе. Девушка с искренним облегчением перевела дух, когда сооружение из шелка, кружев и плотного атласа разошлось на спине, наконец-то позволив ей дышать полной грудью, и упало куда-то на пол. Теперь на ней оставались только жемчужные украшения да спущенные до середины бедер чулки. Ничто более не препятствовало ее заветному, не доверяемому даже близким подружкам и скрываемому от самой себя желанию всем телом прильнуть к этому таинственному существу, носившему имя Хасти из Рабиров, ощутить его силу, перекатывающиеся под иссеченными шрамами кожей мускулы, его быстрое дыхание на своем лице и трепет от близости с женщиной.

Странно, подумала Пилар, со стороны он выглядит весьма пожилым человеком, но, похоже, на самом деле прожитые годы не очень-то сказались на его телесном сложении и здоровье. Да, он уже немолод, однако совершенно не походит на развалину, каковой пытается казаться. Когда он обнимал ее, девушка порой задыхалась, чувствуя скрытую в этом человеке незаурядную силу, и позволяя делать с собой все, чего бы ему не захотелось. Сухие губы, прикасавшиеся к ее лицу, шее, плечам и напрягшейся груди, обжигали, как падающие капли воска, ладони с мозолями, оставленными шершавой рукоятью оружия, скользили вверх и вниз по ее телу, изучая и даря невиданное прежде наслаждение. Пилар сдавленно застонала, уткнувшись лицом в плечо Хасти, когда его пальцы нежно коснулись ее возбужденного лона, раздвинув влажные бархатистые лепестки и на удивление ловко проникнув к укрытой ими маленькой жемчужине. Он не торопился, ведя ее за собой по извилистой тропке наслаждения – и то же самое происходило между ним и Иллирет.

В отличие от первого слияния, поспешного и яростного, утоляющего жажду после долгой разлуки, теперь они могли не торопиться. В давние времена начала знакомства их потянуло друг к другу не только из-за зова плоти, но и из-за постепенно разгорающегося единения душ, что для владыки Цитадели и его подруги-ученицы было гораздо важнее, чем желание просто оказаться в одной постели. Получить обычное мимолетное удовольствие от совокупления легко – всегда найдется кто-нибудь, готовый оказать тебе эту услугу, подарив несколько часов своего внимания. Научиться же соединять воедино не только тела, но и души – долгое, кропотливое, требующее внимания и терпения искусство. Иллирет не могла в точности ответить, удалось ли им овладеть этой странной наукой до конца, но была твердо уверена – порой на одно долгое драгоценное мгновение им удавалось добиться того, о чем многие только мечтают.

Как сейчас, когда она раскачивалась, напрягая и расслабляя бедра, приподнимаясь и опускаясь, чувствуя не только страсть пребывавшего в ней Эллара, но и безошибочно угадывая его мысли – струящийся поток умиротворенного покоя, восхищение ею, Иллирет… тающие, но все еще яркие воспоминания о Пилар Эстравадос, подарившей ему мгновения ослепительного и внезапного блаженства, память о встречах с другими женщинам… снова мысль о том, что она, Иллирет, не сон и не греза, но настоящая женщина из плоти и крови, которую он обрел и больше не потеряет… разгорающееся возбуждение и неразрывно связанные с ним ощущения – гладкость ее кожи и аромат волос, влажное тепло лона, сладость губ, привычка резко, по-лошадиному, мотать головой, отбрасывая челку, смех и гортанный крик удовольствия – все, из чего складывается ее образ в его памяти…

Впервые за проведенные здесь дни она была так счастлива, что ей захотелось непременно поделиться с кем-нибудь своей радостью. Крохотная часть сознания Иллирет огненной искрой взмыла над дремлющим озером и давно уснувшим лагерем, безошибочно отыскав нужного человека и нырнув в клубящееся облако его полудремы. Мысленное прикосновение разбудило его, однако глаз он не открыл, удивленно окликнув:

«Рета? Рета, ты мне снишься? »

«Снюсь, – подтвердила альбийка. – Я просто хотела сказать – я выполнила свое обещание. Спасибо, что заставил меня это сделать. Я сейчас с Элларом, и…»

«Так это вы двое мне спать не даете? – судя по голосу, Льоу старательно пытался не засмеяться вслух, разбудив соседей по палатке. – Я решил, это Конни и Айлэ. Я ведь иногда могу уловить, что думают или чувствуют люди рядом со мной. А то, что вы устроили… Мне уже начало мерещиться, будто я оказался третьим. »

«Может быть, когда-нибудь…» – проворковала Иллирет, поневоле создавая в воображении искушающую картину – себя в объятиях двоих привлекательных для нее мужчин.

«Не дразнись и не обещай невозможного, – после некоторой паузы сухо посоветовал Лиессин. Похоже, он сумел увидеть часть ярких образов, родившихся в мыслях ль'Хеллуаны, и они вогнали его в определенное смущение. – Я тут начал придумывать для тебя кое-что… Хочешь послушать? – и, не дожидаясь ответа, проговорил чуть нараспев:

– Ты спроси у флейты из сухого тростника –

Что на дне своем скрывает быстрая река?

Мою любовь…

Знают только сосны да янтарная смола,

Как в зеленых травах заплетаются тела,

Моя любовь…»

«А дальше? » – потребовала девушка.

«А дальше сочиню завтра… Если вы угомонитесь, конечно. »

«Тогда спи, – Иллирет мысленно поцеловала смеющиеся ореховые глаза Льоу. – Спи и не подсматривай. Спи, и обещаю – тебе непременно приснится что-то хорошее…»

«То есть ты, – мягкий голос сиидха-полукровки постепенно отдалился, затихая. – Такая, как ты была сегодня утром, у озера. Ты такая красивая, Рета…»

– Ты такая красивая… – голос, прозвучавший не в ее сознании, а наяву, принадлежал не Льоу, но Хасти. – Если бы я мог, ты бы навсегда осталась такой… Ты мое сердце и душа, Иллирет, мой свет во тьме… – он двигался все быстрее и быстрее, торопливо и жадно лаская сидевшую на нем девушку, прижимая ее к себе с такой настойчивостью, словно она могла вот-вот развеяться струйкой вечернего тумана и только его прикосновения удерживали ее в этом мире. Иллирет подалась вперед, обнимая магика за плечи, бормоча какую-то нежную чепуху и всей кожей ощущая близкое наступление финала – слишком быстрого, как ей всегда мнилось. Если бы пробыть вместе еще немного, хотя бы с десяток ударов торопливо перестукивающихся в лад сердец, если бы никогда не расставаться… Да, подобное невозможно, но ведь никто не запрещает ей мечтать о несбыточном…

Сильное, разгоряченное тело распростертого под ней мужчины выгнулось дугой – раз, второй, третий… – соединяясь с женщиной в последних, самых сладостных и ярких мгновениях, заставляя ль'Хеллуану отзываться низкими, протяжными стонами, исходившими из неведомых ей самой, темных и потаенных глубин ее естества. Голова Хасти покоилась в плавном изгибе между шее и плечом подруги, он неровно и тяжело дышал, порой резко вздрагивая, точно от внезапной судороги, и обеими руками стискивая талию упавшей сверху девушки. Они никак не могли заставить себя стать двумя раздельными существами, его достоинство по-прежнему находилось в пещерке между ее ног, и альбийка протестующе вскрикнула, когда Хасти все же выскользнул из нее. Ей хотелось, чтобы он еще немного пробыл в ней, пока она не свыкнется с мыслью о разлуке… но тут в ее расслабившийся и разнежившийся рассудок проникло что-то, заставившее насторожиться. Запах, которому тут вовсе не место… Кисловатая вонь паленой шерсти…

– Да будь оно все проклято! – Иллирет с воплем взвилась на ноги, тут же снова шлепнувшись и на четвереньках устремившись через постель к злорадно тлеющим огонькам. – Опять, прах меня подери! Хасти, да помоги же мне!..

Помощи не последовало – магик захохотал, бессовестно и оглушительно в маленьком помещении, любуясь, как Иллирет в панике стаскивает с кровати на пол задымившиеся шкуры и пледы, украсившиеся неправильной формы дырами с дымящимися краями, затаптывает рожденные ее темпераментом и Даром огоньки, забрасывая их еще целыми одеялами. Наконец так и не родившийся пожар был подавлен. Обнаженная и донельзя разозленная девица с растрепанными кудряшками стояла посреди комнаты, ткнув кулачки в бока, мрачно озирая причиненные спальне разрушения и веселившегося приятеля, сидевшего, скрестив ноги, посреди разворошенной постели.

– Не вижу ничего смешного! – рявкнула она. – Ну почему, почему всегда повторяется одно и то же! Проклятие, я могла бросить вызов самому Безумцу, но до сих пор не способна заниматься любовью, не поджигая ничего вокруг! Эллар, или ты немедленно перестанешь ржать, как мерин, или я подпалю твое скромное украшение!

Угрожающее требование привело к своей полной противоположности – Хасти опрокинулся на спину, его смех перешел в обессиленные всхлипывания. Иллирет состроила яростную гримасу, понимая, что злиться не имеет смысла – неожиданные выходки заключенного в ней огня, приводившие ее в сплошное расстройство, не вызывали у Эллара ничего, кроме приступа здорового веселья. Сочувствовать подруге он не собирался – ни тогда, ни теперь. Наоборот, с удовольствием распускал слухи об очередном стрясшемся с Огненным Рубином досадном происшествии, чем невероятнее – тем лучше…

Спустя где-то четверть колокола, высказав давнему другу все, что она о нем думает, альбийка угомонилась и задремала, свернувшись клубком. Хасти еще долго сидел рядом с ней, вспоминая, размышляя о чем-то своем и просто смотря на спящую девушку. Получи кто-нибудь из его давних знакомцев возможность незримым свидетелем оказаться сейчас в полутемной комнате на верхнем этаже тихого дома, он бы безмерно удивился – тому умиротворенному спокойствию, что появилось во всем облике магика, и непонятным переменам, происходившим с его лицом. Оно менялось, как отражение в водной глади, подергивающееся рябью от пролетающего ветерка, пытаясь стать чем-то иным. На какой-то миг живая часть приобрела прежние черты, став лицом человека лет тридцати от роду – ликом воина с резкими, рублеными чертами, необъяснимо притягивающим к себе взгляд – но перемена не смогла удержаться, вновь сменившись прежним образом человека изрядных лет. Хасти вроде бы и не огорчился своей неудаче, безразлично пожав плечами, провел обеими ладонями по своей половинчатой физиономии, убеждаясь, что она никуда не делась, и улегся рядом с Иллирет, бережно обняв ее за плечо. Не просыпаясь, альбийка что-то жалобно пробормотала, перекатилась на другой бок и уткнулась лицом в грудь магика.

…Она заснула так крепко, что ее не разбудили даже проникшие в комнатку сквозь маленькие окна первые солнечные лучи и шевеление вынырнувшего из убаюкивающей дремоты Хасти. Магик наклонился над подругой, тихонько окликая ее по имени, но ль'Хеллуана не желала встречать новый день, спрятавшись под пледом. Она не подняла головы, даже когда Хасти тихонько сполз с кровати и прошелся по комнате, собирая разбросанную вчера одежду – свою и Иллирет. Одеваться толком магик не стал, ограничившись наброшенным на плечи широким плащом. В таком виде он спустился по лестнице, прошел через горницу, где в окнах ни осталось ни одного целого стекла, и выбрался из дома, направившись к озеру. Люди, поселившиеся в его Школе, похоже, еще спали, но несколько лучников из гульского отряда проскакали по направлению к вратам «Сломанного меча». Кто-то из них заметил хозяина Школы и, махнув рукой, крикнул что-то приветственное.

Вода Синрета была теплой и густой, напоминавшей молоко. Он плавал долго, пока из головы не выветрился сладкий дурман прошедшей ночи и горький пепел внезапно нахлынувших воспоминаний. Хасти не желал о том, что поведал ль'Хеллуане кое-что о своей жизни – она сумеет понять, отделив действительно важное от наносного и мимолетного. Она всегда все понимала, хотя порой действовала по-своему и считала, что это он не прав, а ей ведома истина. Иллирет была лучшим из всего, что встречалось ему в мире, и теперь никакие силы, божественные или человеческие, не сумеют разлучить их…

А сколько лет им еще отпущено – какая разница?