Птичий крик

«Будьте осторожны! С платформы номер пять отбывает поезд с конечной остановкой – Тосно. Поезд не имеет остановок на станции – Колпино».

Я стоял на платформе и всматривался в желтый билет. Четко напечатанное слово «Москва» отдалялось где-то внутри потаенными воспоминаниями о прошлом. В голове звучала музыка, тревожная и ритмичная, словно кто-то играл на пианино в моей голове, нежно любовно нажимая на черные и белые клавиши и придаваясь ритму. И почему-то черных клавиш в моем прошлом было больше, а минорные ноты слышались все чаще. Я смотрел на билет, но видел множество эпизодов, которые с забавной торопливостью образовывались и накладывались один на другой, медленно сшивая перед взором картину. В ней столько лиц, столько событий, столько боли и сладковатых улыбок, дрожи от прикосновения губ и оглушительных криков, что я зажмурился, потому что невыносимо было все это слышать и понимать.

Поезд не имеет остановок на станции Колпино. Поезд идет мимо, будто не замечая эту станцию, игнорируя ее и лишь на миг сбавляя скорость, чтобы затем набрать прежний темп и двигаться дальше. Как бы хотелось быть таким поездом, который проскочит станцию и прорвется к своему будущему, - подумал я, чиркая зажигалкой и прикуривая сигарету. Как хотелось бы проигнорировать прошлое, проехать его, пролететь эту картину, что образуется из тысяч лоскутков, и лететь дальше навстречу заходящему солнцу.

На вокзале послышался птичий крик: душераздирающий, печальный и резонансный, будто птица звала другую птицу, пытаясь обратить на себя внимание. Птичий крик послышался из прошлого…

Эти руки, которые медленно расстегивают рубашку, эти губы, которые оставляют ожоги на коже, этот взгляд, такой серьезный и пронизывающий, этот крик… как бы хотелось проснуться иным человеком. Вот прямо сейчас открыть глаза и не обнаружить в руках вечно занятой и суетливый портфель, не обнаружить на себе пиджак, держащий в оковах busyness, не посмотреть на часы, которые последнее время стали торопиться еще больше и утомлять.

Но когда она подходила и проводила ладонью по груди, просовывала руку сквозь шелк рубашки, властно целовала и нетерпеливо засовывала другую руку в брюки, тогда стрелки часов на запястье останавливались, а портфель угрюмо становился у ног, и пуговицы словно сами проскальзывали через петельки рубашки. Тогда галстук становился ласково удушающим элементом игры, каждый взгляд был частью эротичного процесса, а каждое прикосновение, как будто становилось резонансным звуком гармоничной музыки. Мои руки проникали в ее джинсы и щупали ее упругие ляжки, сердце билось сильнее, и взгляд становился серьезнее. Привкус поцелуя, который возникал на языке, приоткрывал губы и возвращался к ней с выдохом. Сигарета, выкуренная на двоих, дым, разделенный пополам, тот десерт из черники, крема, орехов и сливок, бокал дорогого сухого вина, блики Эйфелевой башни, абсолютно все, что с нами происходило, принадлежало нам двоим и делилось всегда пополам. И оргазм, срываемый моим поцелуем и моим прикосновением, всегда делился между нами. И как-то дико несправедливо сейчас было видеть этот билет до Москвы, в котором значилась только моя фамилия.

Привкус поцелуя был и сейчас… Только его я чувствовал вперемешку с химическим запахом штампа, проставленного в моем паспорте. Запах и вкус, не сравнимый ни с каким иным, едкий и бытовой, проникающий под кожу, въедающийся в слизистую оболочку, привкус краски и яда от букв такого бытового содержания. Как же быстро этот запах въелся и вытеснил привкус поцелуя! И как же он четко намекал, что поезд не имеет остановок на станции Колпино.

Я открыл паспорт и посмотрел графу семейного положения. Там не значилось ничего, словно кто-то рукой смахнул все иллюзии, все эти крошки повседневности. Чистый лист, с которого все начинается, с завидной регулярностью проявляет себя в моей жизни.

Поезд на Москву уже стоял на перроне. Оставалось предъявить билет, показать паспорт и войти в вагон. Но что-то останавливало меня, что-то мешало так поступить. Ведь у таких людей, как я, всегда есть выбор, всегда есть несколько вариантов.

Когда ты подходишь и начинаешь читать меня, вглядываясь в каждый мой взгляд, в трепет ресниц и движения рук, я чувствую это. По коже проходит приятная дрожь, а волосы на руках начинают вздыбливаться.

Подул легкий ветер, и кожа покрылась мурашками. Волосы на руках стали выпрямляться, а губы почувствовали невидимый, но ощутимый поцелуй. Кожа чесалась, и сквозь поры медленно стали проявляться перья. Десятки белых перьев медленно росли из плоти, разрывая одежду и неумолимо вырываясь наружу. Люди стали окружать меня, не веря в то, что происходит. Портфель валялся в отдалении, а куртка рвалась от очередного взмаха крыльев. Перья покрыли тело, образуя сплошной птичий покров. Из-под ногтей росли когти, а шея стала покрываться пухом. Шелковая рубашка превратилась в лохмотья и безвольно упала на асфальт. Я издал птичий крик, оглушительный и звонкий. Прохожие побежали прочь, скрываясь и прячась от бури пуха и перьев, летящих от меня. Легкость и воздушность внутри разрывали меня. Резкий птичий крик рвался изнутри, и тысячи перьев окутали мое тело. Взмах, затем еще один и вокзал остался где-то внизу. Раскинув крылья, я полетел, забывая о прошлом и мысленно непрерывно давя на кнопку delete своей оперативной памяти. Памяти больше нет, как нет станций, паспортов и штампов, желтых билетов и осуждающих взглядов напуганных людей. Теперь только птичий крик, протяжный и оглушительный, крик, обращенный только к тебе!