Статуи

Я вижу их почти каждый день, проезжая мимо – на работу и с работы. Они стоят на моем пути в город, а я живу на его окраине. Он и она. Летчик и парашютистка. Трамвайную линию и автостраду разделяет пешеходная дорожка с деревьями по бокам. В этой аллейке они и стоят. Не рядом. Между ними метров 30. Они смотрят в одну сторону, на город, на север, но видят они не совсем одно и то же.

Как я счастлива, что живу в такой стране, что нужна партии и народу! Идет борьба за светлое будущее. Идет стройка. И многое уже построено. Осталось освоить север. Вот где я сумею помочь и пригодиться. Север дик и труднодоступен. Белые медведи до сих пор не читали товарища Ленина. Он отгородился от мира холодом и бездорожьем. Как мелкий собственник, отгородился он. Но я зайду к нему с неожиданной стороны. Я выучилась прыгать, и запрыгну на него сверху. Кстати, на севере светло даже ночью. Это от обилия снега. В самом деле, города и села зимой выглядят светлее, коммунистичнее. Значит, нужно устроить постоянную зиму. Сегодня же напишу письмо в ЦК. Пусть дадут ученым задание, чтоб они работали над похолоданием. Нужен второй ледник. И маме напишу. Мама, как я завидую мамонтам, ведь они жили при коммунизме!

Счастлива ли я? Да, потому что в моей жизни есть цель. Но какая муха мешает мне думать и идти вперед, щекоча мой затылок? Это чей-то взгляд. О, я знаю эти взгляды! Они посягают на цельность моей натуры, от них можно забеременеть. Стоит только обернуться. Ни за что не обернусь! Ведь тогда я не смогу прыгать, не смогу осваивать север, а я хочу быть полезна целой стране, а не одному мужчине. Сейчас не время. Может быть, потом, в светлом будущем.

Однако где же самолет? Где аэродром? Сколько ни иду – никак не выйду за черту города. Либо он разросся, либо я заблудилась. Надо спросить у прохожих. Но они так мельтешат, что и рта открыть не успеваешь. Черт с ними! Меня ни что не остановит. Не будет самолета – дойду до Арктики пешком. А парашют перешью в палатку.

Футболка, шальвары, грубые ботинки и рюкзак за плечами. Всякий ли поймет, что видит перед собой парашютистку? Ах, уж этот соцреализм с его экивоками! Я тоже сначала принял ее за простую туристку, но потом обратил внимание на высоко поднятую грудь и гордо вскинутую голову. Нет, сказал я себе, в рюкзаке у этой девки не крупа и котелок, а кое-что, имеющее отношение к небу, и это птица высокого полета.

Вася, что с тобой происходит? Ведь ты же здоровый мужик, заваливший однажды в рукопашной медведя. В тебе два с половиной метра росту, шея и ноги твои как столбы. Ты летчик-ас, первый в отряде, способный достичь любых горизонтов, совершить по указу партии любой пируэт, начиная со штопора и кончая мертвой петлей. И вот все горизонты тебе заслонила женская задница! Боже… отставить, бога нет… товарищ Сталин, помоги мне взять себя в руки. И командир уже заметил. Что-то, говорит, Василий, голова у тебя полегчала, в облаках витает, причем, отдельно от тела. Вижу, говорит, какие слова ты выписываешь, пользуясь самолетом как авторучкой. Да, пишу. Ни вылета без строчки:

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ МАША!

А когда у нее прыжки, я готов оставить штурвал и прыгнуть за ней следом. Без парашюта, который не положен по инструкции, чтобы, значит, пилоты не бросали своих машин при малейшей опасности. В пустоте она ЗАМЕТИЛА бы меня, простирающего к ней руки, и увидела бы силу моих чувств, и дала бы себя обнять, а то и вовсе отдалась бы. Как это, наверно, здорово – любить в свободном падении! Прежде чем разбиться, они успели кончить. Стоп-машина! Не туда занесло. Надо договориться на берегу, надо объясниться на земле. Пока не поздно. Вот сейчас догоню ее и скажу все, что о ней думаю! Маша! Ведь вас Машей зовут? Не отпирайтесь, я слышал, как вас окликали подруги. Да, я летчик. Но речь пойдет о моем брате, тоже летчике. Понимаете, он вошел в штопор и никак не может из него выйти. Нет, он не пьет. Он стоит на пороге великой измены, измены делу партии и народа. Он готов изменить и собственной жизни. Как при чем тут вы! Ведь изменяет-то он с вами… вернее, из-за вас. Вы украли у него голову, и округа уже темнеет от ужасных слухов. Было несколько писем с требованием прекратить опасные летные испытания и впредь не доверять дорогостоящие аппараты безголовым роботам. Командир грозит трибуналом, обвиняя брата в разгильдяйстве. Еще, говорит, раз забудешь голову дома, прикажу ее сжечь, как кожу царевны-лягушки. Полетишь тогда у меня прямиком к кощею смертному! Вы разбили брату сердце, и если срочно не вмешаетесь, может треснуть все тело. Выходите, пожалуйста, за него замуж, иначе он плохо кончит. А с вами он кончит хорошо, по крайней мере, естественно. Это ничего, что вы в глаза его не видели. Он очень похож на меня, вылитый я. Да, и зовут нас одинаково! А как вы догадались?.. Ну вот что, влюбленный близнец, впредь советую не раздваиваться. Я принимаю твое предложение. Но не потому что воспылала к тебе страстью или, скажем, пожалела тебя. Просто я не выношу разгильдяйства и не потерплю государственной измены. И я делаю этот шаг из ПАТРИОТИЧЕСКИХ соображений… Маша, Маша! Я кричу, а она не слышит – почему? Почему я и сам не слышу себя? Если бы я оглох, до меня бы не доносились никакие звуки, а мне шумно от проносящихся мимо авто и трамваев, я улавливаю трепет птичьих крыл и тихие всплески эфирного моря. Нет, я не оглох. Значит, дело в моем голосе. Это похоже на сон, когда хочешь крикнуть и не можешь. И просыпаешься. А я не просыпаюсь, следовательно, не сплю. И вот еще странность: между нами не меняется расстояние. Я ускоряю шаг - и она ускоряет шаг, я останавливаюсь – и она останавливается. Короче, между нами все те же 30 метров. Я подумал бы, что она играет со мной, если бы не был уверен, что она не слышит и не видит меня (она ни разу не оглянулась). И все-таки, все-таки… Возможно, есть другие чувства, и возможно, она улавливает меня своей антенной-позвоночником. Улавливает не как Маша Васю, а первородно – как самка самца.

Я бросился за ней что было сил, но и она пустилась во весь дух. Мы неслись сквозь колючие кусты и высокие травы, разбрызгивая в разные стороны перепуганных зверей и птиц, в кровь царапая свои обнаженные тела. Она визжала, я орал как зарезанный. Впрочем, почему как? Стрела амура (только попадись мне, щенок, все крылья повыдергаю!) глубоко проникла – не достать – и больно колола сердце. Боль придавала мне злости, злость придавала мне сил. В моих рогах свистел и путался ветер. Мои копыта высекали искры из подвернувшихся под ноги камней. Стой, сука, оглянись и смотри, до чего ты меня довела! Я, покровитель лесов и их обитателей, не обидевший никогда прежде и мухи, раздавил, гонясь за тобой, гнездо, зашиб олененка и сбил с ног медведя. От моих искр возгорелось пламя, и за нами начинается пожар. Но и это меня не останавливает. Эх жаль, нет под рукой самолета: живо бы ее догнал. Самолеты изобретут только через три тысячелетия. Эти люди – такие тугодумы! Стой, дура! Я знаю, ты влюблена в этого недоделанного Нарциса. Но он никого не может любить, кроме себя. Его удел – онанизм, потому что у него нет главного. То, что у него есть – это насмешка над мужским достоинством. Красивую оболочку ты приняла за сущность, а надо зрить в корень. Ты дура, потому что девственница. Остановись, и я сделаю тебя умницей. Я открою тебе ворота в мир НАСТОЯЩЕЙ любви. Знаю, тебя напугали, привели в священный трепет размеры моего ключа, но поверь мне, девочка, на слово: это ОБЫКНОВЕННЫЙ ключ, ну может, самую малость больше нормы. Просто ты не знаешь своей глубины и явно себя недооцениваешь. Дай мне шанс, и то, чего ты боишься, станет твоей любимой игрушкой, которую без конца ты будешь поднимать с пола (с пылу – с жару) и прятать в укромные места, и восторженно хлопать в ладошки при виде бьющих перламутровых струй. И ты будешь спрашивать себя: как я могла любить этого пустоцвета Нарциса!? И мои козлиные ноги покажутся тебе верхом совершенства. Смотри, я бегу за ТОБОЙ, а за мной гонится толпа вожделеющих нимф. Одна другой моложе и красивее. Они устраивают драки за право принадлежать мне. Я работаю, как бык-производитель, но мне с ними скучно. Честно говоря, я не хочу тебя. Зачем же я бегу за тобой? Так, знаешь ли, по традиции, по инерции… Мне нравится, что ты меня не любишь. Это такая роскошная редкость в моей жизни! Возможно, я хочу, чтобы ты любила меня по-другому, не как эти нимфы, не за крайнюю плоть, а за душу поэта, как, возможно, ты любишь Нарциса. Я зову ее, а она не слышит, и между нами все те же 30 метров.

Сколько летчика не корми, он на север смотрит! И доказательством тому – толстый свитер, кожаная куртка, подбитая мехом, и унты на ногах. Да и небо всегда оказывает прохладный прием. Но отчего это у нашего героя очки на шлем полезли? Неужели увидел впереди северное сияние? Нет, до сияния еще далеко. Горизонты задернуты мраком. Где ж ты, где ж ты, моя Сулико? Неужели в созвездии Рака? А-а! Вот ты куда, голубь, смотришь. Что ж, вкус у тебя есть. Хороша девка, особенно со спины, а тебе ничего другого и не видно. Ну ладно, некогда мне тут с вами! Вы стоите, прохлаждаетесь, а меня работа ждет. И так всегда: я езжу на работу, а они стоят, я езжу, а они стоят. Но ведь должно что-то измениться в этом мире. Да, я изменюсь, я умру. Следовательно, они оживут.

Он подошел к ней тяжелым шагом командора и гулко шлепнул ее по заднице, так что голуби слетели с ее плеч. Чего вы себе позволяете! – воскликнула она возмущенно. Брось, Машенька, - сказал он. – Давай лучше выпьем и трахнемся. Все равно нам больше ничего не остается. Вот ты ждешь самолет, а самолета нет и не будет. Заводы и фабрики встали. Рабочий класс, давно не получавший жалования, разжалован в лоточники и обжалованию не подлежит. Ты помнишь, как все начиналось? Правильно: с мешков и продразверстки. С чего начали, тем и кончили. Мы стоим на месте. А жизнь ушла далеко вперед. Наши идеи мертвы. Скажу больше, только дай слово, что не испугаешься. Он взял ее за руку и шепнул на ушко: Видишь ли, нас ТОЖЕ нет! Человек жив своим внутренним содержанием, и если из него этот мотор достать, что останется? То-то! Не веришь? Ударь меня в грудь. Мы звеним, как пустые бочки. Снаружи мы каменны, а внутри пусты. Время стоит, и единственное, что мне нравится в этом тотальном застое, это то, что стоит у меня в штанах. Помнишь крылатую фразу: мир спасет амур? Поэтому перестань ломаться и давай будем спасаться. Ну и что, что среди бела дня и люди смотрят. Ведь мы же мертвы, а с мертвых какой спрос! Это как во сне, где все можно, где все проходит безболезненно и без последствий. Хочешь – трахайся, не предохраняясь, хочешь – пусти себе пулю в лоб. Все как с гуся вода. Ты ни чем не рискуешь. Да-да, Машенька, мы не реальны, мы снимся друг другу, мы спим, так уж давай спать по-настоящему!

И он-таки овладел ей. Ничего подобного мне видеть не приходилось. Это была МОНУМЕНТАЛЬНАЯ любовь. Камень о камень. Стоял страшный грохот, от которого лопались пионерские барабаны и осыпались буквы политических лозунгов. А город подумал (три раза подумал): учения идут. Даже люди, находящиеся поблизости, не могли уяснить себе истинную причину шума, поскольку любовников тактично укрывало плотное белое облако летящей с них многолетней известки. Лишь бывшего вождя бывший соратник, который стоял чуть впереди и правее, на призаводской площади (потому что завод носил его имя), разглядел в свое пенсне (прибор заоблачного видения) такое дело и скрипуче взвизгнул: “Скоты! Вытворять такое в общественном месте! Куда смотрит милиция! При товарище Сталине вам живо бы дали по 100 лет одиночества”! А дерзкий летчик не спеша завершил свой полет, поблагодарил бортпроводницу поцелуем в шею и только тогда ответил человеку, еще недавно большому и почитаемому: “Старый козел, в тебе говорит зависть. Ты всегда был импотентом и лечился кровью младенцев. Но и это тебе не помогло. Что же касается общественного места, то кто не знает о твоей жуткой извращенности. Сделать женщине куннилинг – сам бог велел, но лизать задницу мужчине, пусть первому человеку в стране – это уж вы, батенька, хватили! Да вы просто порнозвезда какая-то, выражаясь современным языком! Взгляни на него, Машенька: ноги согнуты в коленях, одной рукой опирается на тумбу, другую пытается приподнять (вперед, мол, к победе коммунизма). И такие люди стояли у руля. Мы считали их полубожествами, думали, что они из другого теста, а они отличаются от нас только краской. Сколупни с них позолоту, и там тот же камень, та же пустота. Нет, чтобы в этой стране произошли перемены к лучшему, нужен качественно иной мозг, и я голосую за инопланетянина”.

Ненавижу, ненавижу! – вдруг расплакалась Машенька. – Они отняли у меня все. Я шла за ними, я им верила, я на них рассчитывала. А теперь у меня ничего нет. Прохвост! Сейчас я вырву твою козлиную бороду и пущу ее по ветру.

Что ты, что ты! – испугался летчик. – Не делай этого, не подливай масла в огонь. Мы и без того живем в КОЗЛИНЫЕ, сатирические времена. И потом, в бороде у дедушки – вся сила, без нее он рассыпется, а он должен стоять как вечный памятник нашему идиотизму. Пусть он себе стоит, а мы пойдем куда глаза глядят.

И они отправились, обнявшись и утешая друг друга. Я хотел последовать за ними, чтоб узнать, куда же глядят их глаза, но не смог двинуться с места. В ужасе я обнаружил, что нахожусь на пьедестале и каменею. И во рту моем застыл крик.

1996 г.