der Text

На поверку выясняется, что задача поставлена куда тяжелее снайперского поста - накладываясь на стертое похмелье, один запах конины в бокале кажется мне до тошноты отвратительным. Ну да, as if i were to die. Ну да, другого выхода нет. Хлопаю. Наливать сразу грамм двести - не по правилам, но правила давно уже нашли свое место в ****ях. Анне, правда, досталось куда меньше - наверстает упущенное, если захочет.

****ский дым, он все время попадает в глаз. То в один, то в другой. Как водится, после третьего разлива перестаю различать - думаю или говорю, но похуй. Анна не отстает - как мне кажется, спустя минут десять уже вся аутистическая скованность слетает с нее к ***м вместе с манерой говорить и свитером, под которым оказывается очень развлекательная синтетическая майка в обтяжку. Насколько я понимаю, вставляет меня быстро и сильно - но как бы, ччерт подери, ни заплетался язык и ни плясало перед глазами пространство, ебучий встроенный наблюдатель в черепе остается металлически холоден и по-спартански трезв. Как, впрочем, и всегда. Анна говорит куда больше - по большей части какие-то несущественные мелочи, в которые я не вслушиваюсь - и много смеется. Кто-то из нас разговаривает слишком громко, может мы оба, так что девицы за дальним столиком начинают в конце концов заинтересованно оборачиваться. Судя по их внешности, обе они, ссуки, геи. Кажется, я это сообщаю; кажется, на прежней громкости. Хеннесси, с трудом дотянув до половины, благоразумно оставляю - не то сблюю тут к ****ям прямо в зале, после чего буду феерически выпровожен охраной. Сухое красное; избитая мудрость про понижаемый градус оправдывает себя на практике, учитывая непрерывное курение и отсутствие какой-либо закуски, так что в определенный момент я присасываюсь к горлу, сам себе мешая непрекращающимися попытками расхохотаться, а после этого впадаю в окончательную несерьезность с фильтром из залихватского незримого кино. Названая моя племянница, кажется, несколько ранее проявила верх сознательности и перестала пить, так что теперь один из бокалов ее как был чист, так и остался, а другой до краев полон адской смеси из коньяка и вина, и меня это очень смешит, потому что это моих рук дело. Сидеть здесь, будто два уволившихся менеджера, вскоре заябывает, так что некоторым незаметным для меня образом - кажется, что исключительно силой мысли - я прошу у официантки счет. Эти циферки; ничего более озадачивающего я за последнюю неделю не видел, так что рассчитываюсь долго и все равно, неизбежно, ошибаюсь в выгодную заведению сторону. Похуй - чаевые. Рассчитываюсь и, докурив, поднимаюсь - увы, даже особых проблем с координацией, в отличие от дикции, не замечаю. Единственная проблема состоит в том, что все это до такой степени тошно - я никак не могу перестать смеяться, и Анна, старательно собирая наши шмотки, смеется вместе со мной.

Нет, я не хочу на улицу - там, блять, холодно и стыдно, так что теперь по неизвестной причине путь наш лежит в номера. Неожиданно обнаружив, что Хеннесси путешествует с нами, прихваченный заботливой Анныной рукой, я очень умиляюсь, отчего ржать, как идиот, не перестаю. Автопилот сбивается во все повороты направо, но все равно упорно выводит нас рано или поздно сперва к широкой устланной бархатом лестнице на второй, после - к некому подобию регистрационного стола. Если бы только эта заведующая ключами женщина знала, чего мне стоит вернуть остатки автоматизма, чтобы с жалким подобием серьезности произнести весь набор полагающихся фраз. Если бы только я знал, в чем состоят эти фразы - чертова девчонка слева от меня заливается хохотом, сбивая раз за разом, так что создается прочная иллюзия, что я не говорю этой заведующей ничего, кроме "пожалуйста". Она хмурится - черт подери, что за зрелище - но рано или поздно все-таки, видимо, понимает, поскольку предъявляет очередной счет и какой-то бланк. После этого, подозвав ничем не выдающуюся представительницу обслуживающего персонала - у Волкова обслуживающий персонал с завидной настойчивостью ассоциируется с людьми из ДСП - она вверяет подопечной ключ и нас. Я вдруг начинаю понимать мстительное, непреодолимое желание рыжего заблевать все эти гламурные интерьеры, когда ощущаю внезапный прилив счастливой ненависти при виде узоров на коридорном ковре, но сдерживаюсь - не то до комнаты дойти не удастся.

- Да-да-да-да-да, - только и выходит сказать обслуживающему персоналу в ответ на весь оглашаемый ею устав пользования номерами. Когда же она наконец съябывает, я не замедляю закрыть дверь на замок и поспешно убегаю в ванную, спотыкаясь по дороге о покинутые Анной на полу шмотки и натыкаясь в дверях на саму Анну, которая, вероятно, спешила к умывальнику с той же целью. Она очень любезно уступает комнату мне; ох, кажется, никогда еще я не блевал с таким наслаждением. Нахлебываюсь воды из-под крана и повторяю процедуру до тех пор, пока тошнота не ослабевает до едва заметного шороха в груди; снимаю к ***м мокрую рубашку, отфыркиваюсь и отплевываюсь еще минут десять. Делается существенно легче, но нет - нетт, в зеркало не смотреть, иначе процедуру я продолжу повторять до следующего утра. Удовлетворенно покинув ванную, я обнаруживаю Анну прочно приложившейся к таре с Хеннесси прямо посреди комнаты. Обливая ее спиртным, я молча конфискую бутылку и следую ее примеру; оставшись ни с чем, девушка временно удаляется в освободившуюся ванную, но, судя по тишине, блевать и не собирается. Новая доза ложится согревающе и на удивление мягко; рефлекторно тянет закурить, но если я закурю - меня снова начнет тошнить, так что вместо этого предпочитаю изучить за каким-то хуем вид из окна - он открывается лишь на заиндевелые ощетинившиеся антеннами городские крыши - и отвлеченно подумать над тем, что дальше. Что дальше - это и так ясно. Это неизбежно, что дальше.

Ловя волну, она сама целует меня, дотягиваясь, в скулу; после норовит с вороватым видом приложиться к бутылке, но не успевает этого сделать. Перламутрово-розовые губы ее мокры от коньяка, дыхание горячо разит спиртным. Упрямо стискивает челюсти - упрямо тяну пальцами вниз за подбородок, машинально отмечая глухой стук падающей на ковер тары. Ну конечно, еще-никогда-не - сперва сучонка пытается учинить мне очередное двойное послание, отвечая ртом и сопротивляясь руками; после продолжает - отбивается изо всех сил, параллельно плаксиво клянясь в любви, но все это. Не прельщает ни то, ни другое; я привык - я окружен двойным посланием от рождения, мать его. Она восхитительно пахнет - и волосы ее, и кожа - и греется в руках, понемногу сдавая позиции. with ta-ra-ta-ta-ta. Просто-таки удивительное благоразумие - она успела избавиться от кроссовок, так что теперь не придется пидараситься в попытках снять через них ее джинсы. Анна пахнет жертвой. Жму ее к холодному оконному стеклу; девчонка шумно дышит, лепечет что-то невнятно и пьяно. Сердце ее стучит так, что, кажется, слышно на всю комнату. Все еще слабо сопротивляется, так что майку приходится удалить насильно - отличные у нее сиськи. Отличные у нее сиськи. Сознание застревает все чаще по мере того, как ****ский встроенный в солнечное сплетение вентилятор набирает обороты. Там, кажется, воспроизводится хардстайл, в пустой моей голове с единственной нерабочей шестеренкой, да и та набекрень. Увлекшись, стискиваю зубы на нежном подростковом плече, на что Анна отличается болезненным ойканьем; лижу меж небольших грудей по выступающим ребрам, по гладкому плоскому животу до пояса. Тяну ее вниз, на пол; пальцы путаются в пуговице-ширинке ее в обтяжку джинс, так что, не переставая изображать легкое сопротивление, девчонка помогает мне. Треклятая девчонка. Холодный наблюдатель проявляет большой интерес насчет того, почему люди носят вещи и зачем этих ****ских вещей вечно так много, мне похуй. Она хватается за меня цепко, как утопающая, до тех пор, пока не остается подо мной совсем без ****ых шмоток, беззащитная, и тогда уж - вернее, при моей попытке вставить - начинает выдираться всерьез, сопровождая неизбывными речами насчет никогда-прежде-еще. Эта часть представления бесит - и всегда бесила, так что единственный выход, как всегда, находится сам собой. Убираю со своей груди ее руку; ладонь просовываю под ее талию и, удержав насильно, вставляю с размаху, настолько глубоко, насколько это возможно. Разом накатывает головокружительная теснота вместе с ухваченным преодоленным сопротивлением девственной щелки; войдя в раж, машу ей безответно, сопровождаемый ритмичными девичьими всхлипами. Прохладные ее пальцы обжигают мою разгоряченную кожу, вжимаясь в спину, хорошенькое лицо, отчасти скрытое под ее растрепавшимися длинными прядями, покраснело от слез. Больно - я знаю, ловлю волну и чувствую, я всегда успеваю прочувствовать слишком много, ддетка, омерзительно, восхитительно, отллично. Ебля не сахар, ддетка, я не сахар, не гляди на меня больше с кроличьим обожанием ссучонка не дергайся и не рыдай я кажется до крови кусаю беззащитную шею это правда мало на что похоже тяжелый и оглушающий экстаз валится на голову обрывистыми мгновениями искрящейся высоковольтности мокро в ней горячо и хорошо до потемнения в глазах помутнения рассудка кончаю внутрь избавляясь ненадолго от тела в кромешную сладкую тьму возвращаюсь обратно весомо и с хрустом. Разжимаю зубы - до крови. Девушка задыхается от рыданий в моих объятиях.

В особый порядок приводить нечего, но я все-таки совершаю попытки, когда Анна, пошатываясь, нелегко и плача утаскивается обратно в ванную. С чувством выполненного долга я закуриваю и, запивая оставшимся на дне в опрокинутой бутылке Хеннесси, бесполезно раздумываю над тем, что же делать теперь. В ванной льется вода - больше не слышно ничего. Искалеченная годами совесть настырно подсовывает идеи того, что теперь моей названой племяннице не остается ничего, кроме как уйти к ****ям в монастырь. Ну да - мужской. Мне вовсе не грустно и не тяжко, мне злорадно и смешно, но это неправильно. Сидя на полу у кровати, рассеянно развязываю шнурки на ботинках и созерцаю холодное зимнее небо за окном. Вода все льется - уж не режет ли она там вены, машинкой - я допиваю коньяк, закуриваю уже которую за последние пятнадцать минут. Хочу, чтобы мы, и выход вскоре, как всегда, находится сам собой - он же только один. Избавившись от ботинок, я встаю с пола и - странно, теперь отчего-то шатает - направляюсь в ванную. О существовании задвижки глубоко уязвленная мазель забыла. Отдергиваю шторку - она, обнаженная и мокрая, едва ли не забивается в угол под струей типичного гостиничного душа - и лезу к ней. Единственное, что Анна вынесла из предыдущей сцены, судя по всему - сопротивление бесполезно, так что я беспрепятственно привлекаю ее к себе и целую, чувствуя, как от теплой воды неприятно мокнут и тяжелеют джинсы. К ебеням. Целую и ласкаю ее долго и терпеливо, хотя желание наговорить ей гадостей, оплевать, облевать, от****ить и вышвырнуть нахуй из номера отчего-то никуда не девается. До тех пор, пока она не начинает отзываться всерьез. Заведясь как следует, девушка проявляет в своей неопытности трогательную изобретательность - она просто слишком хочет, чтобы мне было приятно, я понял - и норовит перейти к оральным ласкам, но, предвидя, во что это обернется, я не даю ей этого сделать. Хоть и считается, что так больнее, но держать ее на весу тяжело, рискованно и неудобно, так что я ставлю Анну на четвереньки и имею в конце концов вторично. Это аварийное торможение; не застрять бы. Ищу наиболее удовлетворительный ритм, наиболее удовлетворительную глубину и интенсивность - когда ее пробирает наконец до подмахиваний и постанываний, я уже не замедляю обнаружить, что кончить не смогу; не замедляю также на этом чудесном открытии заморочиться. Параллельно вспыхнувшая идея того, нахуй это все было надо, заставляет меня отчаянно сконцентрироваться на приятно выступающих позвонках Анныной спины и длинных мокрых ее облепивших спину волосах, чтобы не потерять вдобавок эрекцию. Вее-вее. Мне делается стыдно и смешно, оттого что я знаю смысл этого веве, но занятия бросить не тянет, не в пример тому же полковнику.. стоп. Не надо полковника. У меня все-таки падает, но падает не раньше, чем еще через минут десять, в которые совместными усилиями нам удается-таки довести Анну до канонического первого в ее жизни оргазма. Приятно, пожалуй, отвлеченно. Как на выставке. Кажется, со всеми этими норовящими развести извечную бдсм-сессию ****ьми я совсем отвык от традиционной ебли без прикрас.

Анна чувствует себя не в своей тарелке до такой степени, что не только хранит могильное молчание, но даже взглянуть в мою сторону не решается; я, отхохотав положенное по поводу треклятой сопутствующей мне патетики в ванне, вылезаю, раздеваюсь и заморачиваюсь теперь с мокрыми джинсами. Иду в комнату, проверяю - хорошо, хоть радиаторы в Рояле каленые. Старательно кладу шмотку сушиться, предварительно выкрутив на пол, и в приливе внезапной усталости опускаюсь рядом, не переставая ржать - надо же, теперь полоумный, бесноватый, краснорылый, лупоглазый маньяк, убийца, насильник и садист еще и заливается хохотом, расхаживая по опороченному номеру без одежды. Пожалуй, наиболее бесчеловечным поступком было бы теперь, после относительной просушки джинс, взять и отвезти Анну обратно к вменяемому-и-психически-уравновешенному дяде Тому, но я, кажется, чересчур заебался для такого профессионализма на поприще бесчеловечности. Нет, она отличная девочка, которая любит хорошую музыку, пишет хорошие стихи и ни на кого не похожа, но она не имеет и не может иметь малейшего отношения к тому разврату, который пожизненно сопутствует мне наряду с треклятой патетикой. Мягкое вспорото, стены опорочены. Да, наверное, мне хочется музыки. И кокаина. Черт подери, мне всегда хочется кокаина. Нет, не надо про кокаин. Не надо про полковника. Не надо про гиен, про разврат и про всю эту прочно намотавшуюся на колеса сопутствующую мне херь. Я очень устал, по-моему.

Поскольку номера в Рояле предназначены, судя по всему, исключительно для того, чем мы здесь более часа прилежно занимались - комната не оборудована под другие виды развлечений вовсе. Закуриваю, с ужасом отмечая, что я заразился от Волкова не только ватаризмом и треклятой рассеянностью - кажется, я осматриваю номер исключительно с той позиции, что отсюда можно было бы беспрепятственно вынести. На светлом ковре небольшое пятно крови - какая драма. По-моему, я устал очень давно. По-моему, я хочу только к Тамаре, которая не желает видеть меня исключительно потому, что в ее треклятой цельнолитой голове заклинивает очередной тумблер.

Пока джинсы и мои волосы сохнут, а Анна старательно возится в ванной, не желая делить со мной помещение, я раздумываю над тем, куда и кому лучше всего было бы ее пристроить. Теперь пристроить. Если так и дальше пойдет - я смогу открывать бордель вслед за Марусецким, черт подери. Аиду пристроить, Анну пристроить, что дальше. Забавнее всего Анне было бы со Скриншотом, и это вариант - нынешняя Скриншотова девочка до того страшна, что, кажется, на скорую руку слеплена из папье-маше, и избавить его от подобного груза - позитивное желание.

Совершенной паникой накрывает оттого, что я вдруг обнаруживаю себя на каком-то постапокалиптическом поле боя, вооруженный незаряженным Фэтбоем, прямо перед огромным супермутантом-бегемотом, грозой Фаллаута третьего, и нахлынувший от неожиданности ужас возвращает в реальность. Это я просто умудрился заснуть под радиатором и сколько времени проспал - неясно. Полностью одетая и по-монашески серьезная Анна глядит с материнской строгостью, сидя на кровати в непосредственной от меня близости.

- Джинсы высохли, - изрекает она, пока я раздраженно дергаюсь, стряхивая с себя остатки нежданного кошмара. Недолго молчит и, уже куда грустнее, продолжает. - И рубашка высохла.

Я одеваюсь; все это, блять, максимально бесит и смешит. Я знаю, куда мне надо. Никакие тики не помогут - этот очистительный ритуал ничем не напоминает тики или мытье, но, пожалуй, за последнее время показал себя как удивительно эффективный. Что забавляет сильнее всего - когда я, заново облачившись в мятые шмотки, надеваю на себя пальто, то обнаруживаю пистолет в одном из глубоких карманов. Вот так спрятала, я ***ю. Молчу. Прикусываю губу, чтобы воздержаться от комментариев, и долго, утомительно, раздражающе вожусь со шнурками.

Когда мы, после размеренного сиквенса возвращения ключей, после длительного спуска и покупки очередной бутылки виски - про запас - покидаем, наконец, настоебенивший Рояль, выясняется, что за все полтора последних месяца погода на улице царит хоть и холодная, но замечательная. Ветер теплый, почти как летом, но от земли ощутимо фонит морозом, несмотря на деликатное под тонким слоем перистых облаков солнце. Улицы нарядно и совсем по-весеннему залиты светом. С хрустом отвинчиваю пробку и отхлебываю пару глотков; тычу Анне. К моему удивлению, девушка с готовностью принимает тару и крепко прикладывается, пока я закуриваю. Сунув сигарету в зубы, занимаю положенное мне место на стальном коне и - это оглушительное зажигание не перестает радовать слух - уезжаю, когда она садится позади меня, прочь, к штаб-квартире.

Как водится, размышляю по дороге - увлекаюсь настолько, что незаметно для себя срезаю угол через парк, распугивая гуляющих детсадовцев. Да-да, теперь найти комнату, проверить, или эта комната не занята. После сплавить девчонку кому-нибудь попристойнее и съебаться. На железнодорожный вокзал, не куда-нибудь. Изнурительно томиться в тамбуре под ритмичный стук больших колес, считать версты по старым столбам, глядеть из замызганных окон на заученный уже пейзаж.

Треклятая женщина-гей, похоже, недурно меня закабалила.