А. Чехов. Дом с мезонином

ЕСЛИ БЫ ЧЕХОВ БЫЛ БУНИНЫМ...

... Я любил Женю. Должно быть, я любил ее за то, что она встречала и провожала меня, за то, что смотрела на меня нежно и с восхищением. Как трогательно прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, тонкие руки, ее слабость, праздность, ее книги. А ум? Я подозревал у нее недюжинный ум, меня восхищала широта ее воззрений, быть может, потому что она мыслила иначе, чем строгая, красивая Лида, которая не любила меня. Я нравился Жене как художник, я победил ее сердце своим талантом, и мне страстно хотелось писать только для нее, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею, этою природой, чудесной, очаровательной, но среди которой я до сих пор чувствовал себя безнадежно одиноким и ненужным.

– Останьтесь еще минуту, – попросил я. – Умоляю вас.

Я снял с себя пальто и прикрыл ее озябшие плечи; она, боясь показаться в мужском пальто смешной и некрасивой, засмеялась и сбросила его, и в это время я обнял ее и стал осыпать поцелуями ее лицо, плечи, руки. (о т с ю д а   н а ч и н а е т с я   ф р а г м е н т,    н е    в о ш е д ш и й    в   о к о н ч а т е л ь н ы й   т е к с т – прим. Длинношеего). Хрупкая фигурка её казалась совсем прозрачной - сквозь неё темнели сумеречные тени.

Нацеловав Мисюсь, я посмотрел в ее большие, озябшие глаза.

- Не могу... не могу вас отпустить, - сказала она тихо, и окончание фразы её смешалось с голосом ночной птицы. - Пойдемте, - Женя взяла меня за руку и, мгновение помедлив, повела меня обратно к дому.

Я шел за ней, лишенный воли, околдованный тишиной и падающими звездами. Дрожащая впереди фигурка Мисюсь манила к себе, и я спросил только:

- Но как же мама? И Лида? Как они отнесутся к моему возвращению?

- Тсс! - Женя обернулась и прижала палец к губам, -  сейчас не нужно говорить. - Её шепот сливался с шорохом травы под ногами. Я прислушивался к нему, к стуку своего сердца и к Жениному дыханию; тонкая, слабая рука её теплела в моей ладони.

Войдя в дом, мы ступали по коридору на цыпочках. Я замирал, упиваясь детской жутью этой игры. Было так тихо, что звучали, казалось, даже наши мысли. Мне казалось, что я вне пространства, вне вселенной, и тёплая Женина рука - единственная нить, связующая меня с миром.

Поднявшись тайком на второй этаж, мы вошли в какую-то комнату. Мисюсь прикрыла дверь и повернулась ко мне. Сжав мою руку, она замерла; я тихо поцеловал её в щеку. Она задышала часто, порывисто, и я, позабыв обо всем на свете, принялся целовать милое Женино лицо, шею, волосы; расстегнул легкую рубашечку и стал снимать её. Женя робко отстраняла меня, смеясь счастливо и тихо; лицо ее было влажным от слез.

Когда Женя осталась полуобнаженной, я удвоил ласки, чтобы не дать ей опомниться и почувствовать стыд. Дойдя в поцелуях до бедра, я начал медленно спускать юбку. Женя легко отталкивала мою голову и тихо говорила:

- Нет. Нет. Не надо. Я боюсь...

Я встал, зажег свечу - её пламя блеснуло в широких Жениных зрачках. Бледное лицо и тело Мисюсь казались отражением тусклого огонька; Мисюсь трепетала, как отсвет свечи, зябко и стыдливо обхватывая себя руками. На щеках её блестели мокрые полосы. Я говорил ей:

- Женя, Женечка... Вы... ты чудная, ты счастье, ты радость. Красавица, тонкая моя, нежная моя!

Смешавшись, я прижал Мисюсь к себе. Она дрожала, и я гладил её бережно, как пугливого зверя. Мисюсь крепко вжалась в меня, и я, лаская ей спину, принялся постепенно освобождать худенькие ягодицы от юбки. Она не сопротивлялась, только вжималась в меня глубже и крепче, пряча в меня голову.

Когда юбка упала на пол, я обхватил Женю руками и отнес на кровать. Женя была легкой, как пушинка; держа её перед собой, я целовал маленькие груди и плечи. Женя всхлипывала и шептала мне "милый мой, как хорошо, и как страшно. Я люблю, я люблю... Боже, как страшно!"

V

Мисюсь была так безоглядно, ребячливо чиста в ласках, что я не смог преступить последнего предела целомудрия. Спустя малое время Женя, позабыв о наготе, ласкалась порывисто и нежно, как ребенок - бодала меня, ластилась к руке, возилась, тёрлась боками, как кошечка, смеялась тихим, заливистым смехом. Совсем недавно, должно быть, она точно так ласкалась к матери. Её чистая детская нежность обволакивала меня тёплым туманом, и я плакал от умиления и любви к Мисюсь.

В ту ночь я вдоволь нацеловал самые потаённые и стыдные уголки её тела; Женя плакала, смеялась и кричала от желания. Того, чего я никогда не простил бы себе, я не совершил, - но я утолил её желание ласками, которым был обучен когда-то, в смутные времена моей юности.

Пережив экстаз любви, первый в её жизни, Женя в изнеможении вдыхала зябкий воздух ночи, проникавший сквозь щели старого дома; прижимаясь ко мне, искала моей ласки, спрашивая у меня тревожно: " у нас теперь будут дети?".   Я пытался объяснить ей азбуку любви, запинаясь и подыскивая слова.  

Сколько мы пробыли вместе - не знаю. Прощаясь, мы вышли на двор; Мисюсь, желая сохранить в себе то, что произошло, не захотела одеваться и вышла обнаженной, испачкав босые ноги землей. Я целовал её худенькое, тонкое тело, освещаемое тусклым отблеском луны, и Женя трепетала в моих руках. Звенящая тишина августовской ночи проникала в нас, и мы слушали её.

Мисюсь дрожала, обхватив себя руками и сжав коленки. Я накинул на неё пальто, но она вновь сбросила его, смеясь и встряхивая худенькими плечиками.  

(з д е с ь    з а к а н ч и в а е т с я   ф р а г м е н т,    н е    в о ш е д ш и й    в    о к о н ч а т е л ь н ы й     т е к с т  –  прим. Длинношеего).

– До завтра! – прошептала она и осторожно, точно боясь нарушить ночную тишину, обняла меня. – Мы не имеем тайн друг от друга, я должна сейчас рассказать всё маме и сестре… Это так страшно! Мама ничего, мама любит вас, но Лида!

Она побежала к воротам.

– Прощайте! – крикнула она.

И потом минуты две я слышал, как она бежала. Мне не хотелось домой, да и незачем было идти туда. Я постоял немного в раздумье и тихо поплелся назад, чтобы еще взглянуть на дом, в котором она жила, милый, наивный, старый дом, который, казалось, окнами своего мезонина глядел на меня, как глазами, и понимал всё...