Прости, Маринка!

Это его, интернатовца Антона Швецова, семиклассника, первый выезд из Петровска. Раньше бывал в пионерском лагере за 25 километров – расстояние представлялось как из одного мира в другой. А теперь ехать в Ульяновск: поездом туда, теплоходом обратно.

«Такое лошади Пржевальского не снилось! » – сказал себе Антон, погладив брюки и вытащив из шифоньера новые полуботинки.

Их было пятнадцать человек: руководительница группы Антонина Ивановна, десять девочек и четверо мальчиков.

В кабинете географии состоялась читка инструкции. Раньше Антонина Ивановна всегда держала указку в руках, так как постоянно тыкала в карту и шуточно замахивалась на озорников. Но знаменитую указку кто-то умыкнул в конце учебного года, и Антонина Ивановна теперь орудовала указательным пальцем.

- Никуда без меня не ходить!

- А в туалет? – спросил Колька Хутин.

- Будем смотреть по обстановке! Мальчики несут сумки с крупами, консервами и посудой. По одному никуда не уходить! Я отвечаю за вашу жизнь!

На передней парте сидела дочь завуча Маринка, чернявая, красивая до умопомрачения. На белой кофточке смоляная коса, аккуратно подстриженная чёлка нависает над чётко очерченными бровями, под сенью больших ресниц таится бездонная голубизна.

Какое-то щемяще-тоскливое ощущение торкнулось в душу Антона. Маринку он видел дважды: когда она была на концерте художественной самодеятельности и приходила в кабинет своей матери. В кабинете стоял Антон в качестве хулигана, который в женском туалете сорвал запор, из-за чего дверь сама открывалась в тот момент, когда по коридору шли мальчики, а в туалете сидели девочки отнюдь не на стульях. Но Антон запор не срывал: на него свалил Васька Козляков, который действительно это сделал.

- Не хватает мужества признаться! – укоряла Раиса Ивановна. – Где твоё достоинство?

Маринка возилась в ящике матерного стола и ухо держала востро.

Завуч подошла вплотную к Антону. Её сильно выпирающие груди грозно нацелились на якобы хулигана. У Антона мелькнула мысль, что у Маринки через несколько лет будут такие же мясистые, строго торчащие, высокого качества груди. Он не успел додумать вопрос о величине сосков.

- Признайся, это ты сделал?

У Антона горели уши, чувство стыда, казалось, добралось до кончиков волос. Ему хотелось побыстрее отсюда смыться.

- Не я! Но могу признаться!

- Так не надо! Ты, значит, ты. А не ты, значит, не ты. Может, ты знаешь кто?

- Знаю, но не скажу!

Пытка продолжалась и тогда, когда Маринка уходила, бросив на Антона загадочный взгляд: то ли «хулиган ты неисправимый», то ли «тебя можно поцеловать».

Сейчас открылось третье значение того взгляда: «Я дочь завуча, все ко мне благосклонны, все вокруг меня суетятся, а на твою морду противно смотреть! »

Внутри Антона кто-то протестовал: «Нет! Не такой же я совсем плохой! На лице есть несколько угрей, но зубы ровные, чистятся регулярно. Я высокий. У меня хорошая фигура со спины, как сказала одна девочка. Что ещё? Что же ещё? На этот вопрос трудно было ответить. Какие есть достоинства? Добрый? Все добрые! Мало денег. Да, мало денег! Если бы карманы были набиты купюрами, Антон повёл бы Маринку в ресторан, где громко бы крикнул:

- Официант! Лангустов и люля-кебаб!

Правда, он не знал, что это за лангусты и люля-кебаб. Может, что-то густое специально для баб? Он бы одел её в шелка и каждый день кормил бы мороженым. А потом они поженятся. Купят на морском берегу виллу, где раньше отдыхал американский президент, и будут путешествовать по всему свету.

- Ду ю спик инглиш?

- Ес! Чтоб тебя забрал бес!

- Парле ву франсе?

- Франсе, франсе! Но не все! Жена знает, я нет – вот мой, мадам, вам ответ!

Интересно, а какой язык учит Маринка, почему он прослушал вопрос о своём назначении на должность кострового и почему она учится в другой школе?

В сладких мечтаниях Антон ушёл далеко.

Когда ехали в Саратов, он загрустил ещё пуще. Несмотря на то, что за окном автобуса открывался прекрасный пейзаж с лесистыми холмами и изумрудными полями, на душу накатывали волны какого-то неприятного беспокойства.

Марина сидела впереди и смеялась вместе с другими девчатами. Их веселил Колька Хутин. Скажет какую-нибудь несуразицу – и все покатываются со смеха.

- Вон, смотрите, идёт стадо коров. У всех есть рога, а у одной их нет. Почему?

- Отпилили!

- Неправильно! У неё нет рог потому, что это бык.

И все смеются! И думают, что надо говорить «рог», а не «рогов». И даже не вспомнят слова «взять быка за рога», у него ведь тоже есть рога! И у того есть, который в стаде, только маленькие.

Неужели Марина такая же верхоглядка, как и другие девчата?! Но это даже нравилось: к слишком умной вообще не подступишься.

Сашка Зуйков передал Антону карамельку.

- Всем по одной. Маринка угощает!

Антон держал конфету на ладони, поперёк линии жизни. Ему будто чувствовалось тепло нежных пальцев девушки. Карамель была «Лимонная» – только от одного названия закислились щёки. Но Антон положил конфету на дно сумки.

На середине пути автобус остановился. Девчата пошли налево, парни направо. Выйдя из берёзовой рощи, Антон забеспокоился о том, а нельзя ли где-нибудь помыть руки. Больше всего было стыдно перед Маринкой, но ведь и она не помыла руки. У неё слишком короткая юбка. На это обратил внимание даже молодой водитель автобуса, провожая взглядом стройные ножки. Антону было неприятно, что такие прелести выставлены на всеобщее обозрение. Ему хотелось, чтобы никто другой, кроме него, не взирал на нижнюю часть красавицы.

Парни входили в автобус последними. Марина только что села, и на мгновенье юбка задралась настолько, что были видны белоснежные трусики.

Антон от жуткого стеснения чуть не шваркнулся в обморок, но нашёл в себе силы пройти дальше.

- Видел? – зашептал Сашка Зуйков. – У Маринки трусики белые и волосы просвечивают!

За такое сообщение Антон хотел дать по противной Сашкиной морде, но поборол в себе бешенство.

- Не ври! Волосы не просвечивают! Трусы толстые, с начёсом, с алюминиевой вставкой!

- Какой алюминий? Ты чё? – Сашка покрутил пальцем у виска. – Давай поспорим, что я Маринку в щёчку поцелую!

- Зачем?

- Для удовольствия!

- Спорить зачем? Целуй хоть в задницу! Я-то тут при чём?

Антон никак не хотел выдавать своё беспокойное чувство. Он внезапно понял, что перед ним не просто трое одноклассников, но и серьёзные соперники, которым образ Маринки тоже застилает глаза.

В сознании Антона стояли нежная кожа девичьих ляжек и ослепительная белизна трусов, как будто приоткрылся занавес и стала видна скрываемая от зрителей закулисная жизнь.

…На саратовском вокзале суетились пассажиры. На Антона постоянно кто-нибудь налетал. В сумке брякала посуда, в пустом желудке урчало, грудь распирало непонятно-тревожное чувство, но почему-то есть не хотелось.

В людском потоке мелькнула чёрная коса, как что-то родное среди чужого и равнодушного мира.

В поезде было душно. Маринка с тремя подругами оказалась в соседней плацкарте. Они держали у входа простыню и по очереди переодевались.

Антон с ужасом обнаружил, что его уши улавливают только голос Маринки. О чём говорят его одноклассницы, было совсем неинтересно.

Девчата разгадывали кроссворд. Колька Хутин с Сашкой Зуйковым пошли помогать.

- Жидкость, в которой повар моет ноги?? – спрашивала Надька Баранкина.

- Соляная кислота, – пытался острить Колька Хутин. – Сколько букв?

- Шесть.

- Водица.

- Это «компот», - шепнул Антон оставшемуся с ним Лёшке Карташову. – Есть такая поговорка: «Не сы в компот: там повар ноги моет! »

- Это «компот»! – крикнул Лёшка.

Таким же образом Антон ответил на вопрос «С луком, с яйцами, но не пирожок? »

- Робин Гуд! – заржал Лёшка.

Все гаркнули, грубо, развязно, только одна Маринка как-то приятно и хорошо.

Антон промелькнул по коридору. Его секундный взгляд выхватил Маринку и отправил в сознание. Она сидела в обтягивающих шортах. Под белой футболкой не было лифчика, и груди как-то нескромно для девушки растягивали мягкую материю. Чётко вырисовывались тёмные пятна сосков.

«Может, она уже не девушка?! – спрашивал себя Антон. – Обхаживает её какой-нибудь взрослый негодяй. Для кого она так одевается? Слишком уж по-взрослому! А я? Задрипанные штаны! Рубашка в клетку! На пятках уже мозоли от новых полуботинок! Кому я нужен, такой вахлак?! »

Звериная тоска защемила сердце. К глазам подступила влага.

- Слышь, - сказал мечтательно Лёшка Карташов, - а Маринка прямо как стоп-модель!

- Поп-модель, то есть популярная!

- Какая разница, главное, что красивая! Я попробую её зашибить!

Антон мстительно отрезал:

- Смотри сам не зашибись! У неё уже есть мужик, взрослый! Зашибалку живо оттяпает!

- Да-а? А я не знал.

Лёшка погрузился в глубокую задумчивость.

Сгрузившись с поезда, долго метались по Ульяновску, пока не отыскали интернат.

Голодные, но весёлые вышли на берег Волги.

- Вот это да! – поразился Антон огромному водному пространству. – Сколько же это километров?

В ответ он получил вопрос Антонины Ивановны:

- Костровой, а, костровой? Собирай дрова: обед будем готовить!

Антона удивило, когда Маринка, одна из всех, принесла несколько хворостинок и старую газету для розжига.

- Спасибо! – сказал рассеянно Антон. Ему казалось, что руки его вставлены не тем концом, что он нагибается неуклюже, да и костёр вспыхнул только после третьей спички.

Маринка, в лёгком новом платьице, с распущенными волосами, что-то хотела сказать, но подбежали девчата.

Уже лёжа в постели, Антон мечтательно смотрел на тускло горящую лампочку и чувствовал такой же добрый, тихий свет в своей душе. Маринка хотела с ним заговорить! Сама! Что её интересовало? Кроме сомнительного умения разводить костёр. Хобби? Успехи в учёбе? За такие успехи надо пороть как сидорову козу! Маринка! А если бы её звали Дуняшка, Глашка, Наташка, Парашка? Не-е-т! Только Маринка!

Антонина Ивановна расположилась в отдельной комнате и, видимо, уставшая, уже спала. Колька Хутин и Сашка Зуйков ушли к девчатам. Там время от времени смеялись. Иглы безжалостного смеха пронзали Антоново сердце, будто на нём делали татуировку ржавым инструментом о бесполезной надежде на любовь.

- О чём думаешь? – спросил Лёшка.

- А? – встрепенулся Антон. – О чём? Да так! Белиберда всякая в голову лезет!

- А я про Маринку. Во девчуха! Глаза видел?

- Нет! А коса наружу! Что это такое, морковь или любовь?

- Ты опять чушню несёшь? Глаза у неё не голубые, а синие! Небо сегодня было такое! Смотришь, а там…

- Звёзды?

- Какие звёзды?! Без дна…

- Без покрышки! Днём звёзды тоже можно увидеть, только если смотреть из колодца!

Колька Хутин и Сашка Зуйков пришли поздно. Антона подмывало спросить: «Ну как? »

Колька поманил пальцем в коридор, повёл в тёмный его конец.

- Тихо-о-о! – прошипел он. – Вот здесь мы недавно с Маринкой целовались.

- Целовались?! – страшнее, чем этот, вопроса Антон никогда никому не задавал. По сердцу будто ударили топором – и оно развалилось надвое.

- Да, в засос! Губы сладкие как мёд! А языком как делает! У меня пуговицы от ширинки чуть сразу не поотлетали!

Антон вцепился в подоконник и смотрел в ночную непроглядность. Близкий к стеклу качался куст.

- Я ей расстегнул платье. Какая грудь! Обалдеть! Я держал двумя руками, а она стонала.

- Грудь стонала? – зло спросил Антон.

- Маринка! Представляешь, она сама залезла мне в штаны. Говорит: «О, какой у тебя хороший! » Я спустил с неё трусы, ну и потом всё такое. Обалдеть! Блаженство, как на семнадцатом небе!

- Семнадцать мгновений весны!

- Чего?

- Ничего! Хорошо, как в крематории!

Антону хотелось придушить Кольку здесь же, не отходя от подоконника, с которого, казалось, ещё не выветрилось тепло Маринкиных обнажённых ягодиц.

- Пойду помою ноги! – Хутин зашлёпал в туалет.

Антон вернулся в тёмную комнату и плюхнулся на кровать. Пружины заскрежетали, как зубы. По телу разошлось какое-то скверное чувство, возможно, так ощущает себя человек в ночь перед казнью. Антон умолял себя найти силы, но никому не видимые слёзы увлажняли подушку. Вот и принесла дровишек в костёр! Потаскуха! Шалава! Курва! Сволочь! Предала любовь! Любовь? Какую любовь? Чем она тебе обязана, сморчок из трёхлитровой банки? Хутин лучше! Или наглее?

Ночь прошла в дрёме. Освежённое водой лицо, почищенные зубы не вернули бодрости.

Из девичьей комнаты с полотенцем и туалетными принадлежностями в руках вышла Маринка. В халатике. Ещё не умытая, но по-прежнему прекрасная. На четверть открыты те самые груди, которые ночью мял наглец Хутин. А под халатом? Антон с силой вдавил утюг в брюки и, чуть ли не крича, прервал образную картину. Шлюха! Какая шлюха! Надо рассказать Антонине Ивановне, что Маринка развратница и необходимо гнать её в шею! Нет! Не надо! Где твоя гордость? Подними голову, стисни зубы – не замечать, ничего не замечать!

Антон достал со дна сумки карамельку и зажал её в потной руке.

Завтракали все вместе в интернатской столовой. Антонина Ивановна пожелала приятного аппетита и погрозила Хутину алюминиевой ложкой, чтобы тот перестал громко болоболить.

Испытывая страшные муки, Антон через девчонок передал карамельку Маринке. Когда их взгляды встретились, она улыбнулась и что-то прошептала. Может быть, «спасибо», а может быть, «идиот». И улыбается! Плюнула в душу - и улыбается! Неужели она не понимает, что возвращение карамельки – это конец духовной связи, это презрение, брошенное в лицо?! Были бы фотографии – сжёг! Письма истоптал бы новыми полуботинками, несмотря на кровяные мозоли на пятках!

…В музее вождя мирового пролетариата Антон долго стоял у стеклянного футляра, в котором висело пальто с красными крестиками в местах, куда попали отравленные пули террористки.

«Вот так и меня, - мрачно размышлял он, - вся душа в крестиках. Пробитая стрелами любви, и никто не смажет йодом! Никто не знает, что я ранен! – У Антона снова завлажнели глаза. – И всё из-за этой потаскухи! Нет, Маринки! Дорогой Маринки! Дорогой и проклятой! »

Маринка читала какую-то революционную листовку. Она снова была в короткой юбке. В таком серьёзном месте и в короткой юбке! И эти ноги, облапанные, бесстыжие! А под юбкой?!..

Антону хотелось расколоть витрину, схватить маузер, прикокнуть сначала Хутина, а потом и эту, в короткой юбке.

- Ты чего замахиваешься? – уцепил за руку Антона Сашка Зуйков.

- Хочу убить гадину Хутина за то, что ночью изнасиловал Маринку!

- Ты чё, свихнулся?! Мы были вместе, и когда Хутин при ней что-то не так сказал, она ему так залепила пощёчину, что у того зубы закачались.

- Да-а?.. – Поплыв, Антон придержался за витрину. – А у подоконника, в тёмном коридоре?

- Во-во! Он сказал: «Пойдём в коридор целоваться! », а она ему как влепит!

- Он же мне сказал, что с ней у неё было!

- Было, да получил в рыло! Ты чё, Хутина не знаешь? Он же трепло! Посмотри, какая Маринка красивая!

- Да-а! – выдохнул Антон, и бешеная, радостная энергия закипела в его груди. – Она здесь самый лучший экспонат!

В глазах Антона загорелся огонёк надежды. «Прости, Маринка! » - будто прорвав невидимую мембрану, зазвучал внутренний голос.