Сеструха Ксюха

Все началось, когда ко мне, тринадцатилетнему сорванцу, приехал мой лучший друг, товарищ во всех играх, секретах и заговорах - обожаемая моя сестра Ксюша. Она была мне двоюродной, но в тонкостях родства я не разбирался, привыкнув с детских лет называть ее "сеструха Ксюха".

Она жила тогда в другом городе. Ксюшины приезды были настоящим праздником и для меня, и для нее: мы души не чаяли друг в друге, и на нас не могли налюбоваться взрослые - вот, дескать, образцовые брат с сестрой...

С Ксюшей, с нашими играми, побегами за город, приключениями - большими и маленькими, - с нашей возней и телячьими восторгами связаны все самые яркие радости моего детства. Когда-нибудь я расскажу о них подробнее - о том, как мы красили забор зеленой краской и выкрасили, не вытерпев, друг дружку с ног до головы, а потом нас оттирали скипидаром, - о наших прыжках с обрыва, битвах с бурьяном и других подвигах, - но сейчас речь не о том.

Она была старше меня на два с лишним года; в тот приезд ей уже было шестнадать. Ксюша всегда была сорванцом в юбке: лазила по деревьям, заборам и крышам не хуже меня, обожала возню и беготню, в преступном внимании к куклам не была замечена ни разу, - и у нее так же, как у меня, руки-нос-уши вечно были в мазуте, ржавчине и пыли, волосы - в паутине, а одежда - в дырах и во всем одновременно; словом - наш человек. Взрослые называли нас умиленно, хоть и с укором - "чертенята".

Но в тот приезд что-то изменилось. Я не видел Ксюшу около года и, когда встретил - не узнал ее.

Как сейчас помню тот момент: нетерпение, накопленное за дни ожидания; долгожданный звонок в дверь - сердце подскочило, как мяч, и я рванул к двери; открыл - хотел было прыгнуть на Ксюху, как всегда, стиснуть ее, но... замер, уставившись на двух красивых женщин, не узнавая в них Ксюхи. Одна из них была тетей Леной, Ксюхиной мамой, а другая, ужасно похожая на нее... неужели?

Стройная девушка, высокая - выше меня, - совсем-совсем взрослая, женственная и красивая до невозможности, с улыбкой, от которой мурашки по коже - неужели это моя сеструха?

Ее всегда стригли под каре, горшочком, и одевали практично, по-мальчишески; а сейчас - юбка, талия, макияж, локоны - длинными волнами, через плечи - до самой груди... а грудь! Распирает блузку, вздымается вверх, как у... В общем, это нельзя описать.

Они стояли, улыбаясь моему замешательству. - "Что, не узнал?" - спросила тетя Лена. Я посмотрел девушке в глаза, подведенные так, что дух сводило - и вдруг увидел в них знакомую искорку. - "Привет, Санькин", - сказала девушка голосом, и знакомым, и незнакомым - что-то в нем было новое, волнующее, - и порывисто сгребла меня к себе. По тому, как она крепко обняла меня, я понял, что она любит меня по-прежнему.

Моему восторгу не было предела. Через минуту я уже чувствовал в незнакомой красавице - свою любимую сеструху, близкую и понятную во всех ее черточках, и мы болтали, выговариваясь друг другу за год разлуки. Мне было немножечко не по себе, что моя Ксюха ВОТ ТАКАЯ, - с детства я привык ее тискать, хватать за все части тела, а сейчас, глядя на ее женственную фигуру, здорово стеснялся. Впрочем, Ксюша быстро нарушила паритет, затеяв со мной борьбу-возню, и очень скоро мы тискали друг друга, как и прежде.

И все-таки мы были немного другими. Детская дружба осталась, не иссушилась взрослением, как часто бывает, - но стала иной. У меня давно на уме были девочки; я привык не иметь секретов от Ксюши, обсуждая с ней все, что у меня было на сердце - и вскоре мы впервые обсуждали наши сердечные дела. Легкое стеснение, мелькнувшее вначале, прошло, как не бывало - и мы, уединясь в комнате, держались за руки и с жаром делились друг с другом первыми амурными впечатлениями.

Я привык к тому, что Ксюша - моя сестра, и не думал о ней, как о других девочках, но ее красота и сексуальность (я с восторгом подобрал именно это слово) придавали нашей беседе особый характер - пикантный, волнующий... Я, не мешкая, выложил ей все свои восторги по поводу ее внешности, и выразил уверенность в том, что она достойна лучшего парня во всем городе. Ксюша покраснела от удовольствия. Наша привычка к откровенности не позволила нам сильно засмущаться, и она, глядя мне в глаза, расспросила подробно, что я думаю о ее фигуре, лице, одежде, макияже (по всем пунктам я выдавал брикеты восклицательных знаков), а затем обняла меня - как-то особенно благодарно и нежно. От этих объятий у меня похолодело внутри: ТАК меня не обнимала еще ни одна девочка.

Ксюшу положили, как обычно, в одной комнате со мной, словно и не заметив, что мы повзрослели. Когда я увидел взрослую Ксюшу в прозрачной ночнушке - с распущенными локонами, сонную и нежную - внутри у меня загудела теплая дрожь. Раньше, в детстве, когда нам гасили свет, мы забирались друг к другу в постель, и там возились, тискались или мечтали вдвоем. Сейчас мне хотелось этого, как никогда, но я постеснялся. Мы просто проговорили друг с другом до глубокой ночи, каждый в своей кровати, и никак не могли наговориться.

Разумеется, мне ужасно хотелось увидеть Ксюшину наготу, или, по крайней мере, хоть краем глаз взглянуть на ее чудо-грудь, выросшую за год. Раньше, года четыре назад, мы даже купались голыми в одной ванной - тогда меня совсем не интересовали девочки и их тело... Но подсматривать я стеснялся, боясь обидеть Ксюшу.

Однажды, в четвертую ночь Ксюшиного житья у нас, я проснулся и вышел в туалет. Вернулся - увидел свет в нашей комнате: Ксюша включила ночник. Она стояла у кровати, спиной ко мне, и поправляла сбившуюся простыню. Я присел на краешек своей кровати, перекинулся с Ксюшой порой фраз, ожидая, когда она погасит свет... Она повернулась ко мне, - и вдруг ее лицо как-то странно вытянулось, а взгляд уперся, как мне показалось, мне в колени. Она позвала - "Сань!.." - тоже каким-то странным голосом; я, ничего не подозревая, взглянул туда, куда смотрела она - и охнул...

Я сидел с раздвинутыми ногами. На мне были "семейные" трусы с ширинкой на пуговичках. Ширинка незаметно расстегнулась, и из нее вывалилось все мое хозяйство, свисая вниз вместе с мошонкой.

Я похолодел. Член моментально начал расти. Я хватился было за трусы, - но Ксюша быстро подбежала ко мне, взялась за мои руки - "подожди...", и присела на корточки передо мной.

Так мы и сидели: я, обалдевший, пристыженный, с раздвинутыми ногами и обнаженным членом, который уже торчал пушкой, и напротив меня - Ксюша, какая-то особенная, не такая, как всегда. - "Какой большой! Можно потрогать?" - и, не дожидаясь разрешения, Ксюша осторожно коснулась члена. По мне сразу же растекся обволакивающий ток. А она взяла член - несколькими пальцами, потом всей рукой, потом двумя... Ее руки заскользили по нему, по яйцам, забрались ниже, в промежность, стали мять, месить...

Ничего подобного я никогда не испытывал. Мне казалось, будто я вижу наяву звезды и северное сияние. - Нравится? - спросила Ксюша, и я только простонал в ответ. Тогда она вдруг приблизилась к члену и легонько коснулась его губами - еще, и еще раз, - а затем и язычком. Облизала его, как мороженое - и смотрит на меня... Это было убийственно - Ксюшин язык будто проник внутрь меня, в самую сладкую глубину, и обволакивал ее теплом и нежностью...

- А так нравится? - Я только прохрипел "да", и она уже целовала и вылизывала мне яички, ствол, головку, потом опять яички...

- Тебе кто-нибудь когда-то делал так?

- Нет... - я едва мог говорить от блаженства. - Что ты... Я б тебе давно рассказал, - тогда я верил, что в самом деле рассказал бы ей все. - А ты? Ты кому-то уже делала так?

- Нет... - Ксюша облизывала головку, не отрываясь, отчего ее речь звучала невнятно, будто с набитым ртом, - Никогда. Это впервые. Раньше и не видела даже так близко... - Она была взволнована, глаза ее горели. - Представляешь? А какой он у тебя красивый! - И она взяла головку в рот, а руками - стала месить яички.

Я почувствовал, как меня смывает в нирвану, и...

После того, как все кончилось, я, потрясенный, лежал ничком на кровати, а Ксюша подсела ко мне, вытирая капли спермы с лица, стала гладить по голове, нежно-нежно, потом - легла рядом, прижалась ко мне, и впервые в жизни стала целовать мне лицо - щеки, нос, глаза, виски - и приговаривать "братик, мой любимый, хороший братик..." - щекоча меня волосами. Мне было так хорошо, что я разревелся.

Потом Ксюша встала, звучно чмокнув меня напоследок в ухо, и вышла из комнаты. Ее долго не было, я ждал ее, прислушиваясь, - и через какое-то время услышал из туалета ритмичное хлюпанье и сдавленные стоны. Размышляя над тем, что бы это могло значить, я не заметил, как заснул.

***

Утром мы не говорили об этом, и днем не говорили, и назавтра тоже - делая друг перед другом вид, будто ничего не произошло. Но я стал иначе относиться к Ксюше. Ее сексуальность, ее близость мучительно волновали меня...

Душу покалывали смутные угрызнения из-за того, что она - моя сестра, и вот... но гораздо сильней была благодарность за ее неописуемый подарок. Мне ужасно хотелось повторить его, но я стеснялся просить, а Ксюша - предлагать.

Скоро Ксюша уехала от нас. Мы попрощались, глянув друг другу в глаза, и я собрался с духом - шепнул ей "спасибо!" Она поняла, не стала переспрашивать - и снова обняла меня нежно, по-новому, чмокнув украдкой в шею.

***

С тех пор прошло четыре года. Первое время после ее отъезда я тосковал, как никогда, но потом тоска сгладилась, появились новые увлечения - и мне казалось, что Ксюша постепенно освобождалась от ее новой роли, которую она заняла в моем сердце.

Все это время мы сохраняли дружбу, которая утратила детскую безоглядность, но осталась искренней и доверительной. Ксюша переехала в наш город, и мы довольно часто виделись и перезванивались, обсуждая все, что нас  интересовало. О сексе, однако, не говорили ни разу. И нашими интимными завоеваниями - не делились...

А потом нам объявили, что она скоро умрет.

Это все случилось как-то внезапно, вдруг: Ксюша подхватила грипп, который перерос вначале в пневмонию, потом в осложнение...

Никто в это не верил, не хотел верить, - но Ксюшу не покидала высокая температура, она почти не выходила из полузабытья, и невозможная мысль въедалась в нас все глубже.

Несколько суток подряд я дежурил возле Ксюши. Ей было очень плохо, почти все время она металась в жару, не открывая глаз. В одну из ночей я как-то с особой, ужасной ясностью осознал, что скоро ее не будет... Я вспоминал наши игры, наши походы, вспоминал ее счастливую физиономию, перемазанную зеленым - и, конечно, вспомнил ту ночь, и тот ее подарок мне... Это воспоминание было совершенно невыносимым, и я заревел, бросился к ней и стал бурно целовать пылающее лицо и шею. Ксюша не просыпалась.

В палате, кроме нас, никого не было. Я почти обезумел от горя и любви; мне хотелось напоследок хоть как-то выразить ей свою благодарность.

И тут пришла мысль отдать ей ее подарок. Я тогда уже знал, как это делается... Я положил ей руку на бедра - Ксюша не реагировала. Тогда я откинул с нее одеяло и стал осторожно задирать ей ночнушку, а потом - стягивать с нее трусы. Ксюша зашевелилась, но не проснулась.

Я действовал с методичностью безумца. Скоро я оголил ее, повесил трусы на стул... В полумраке я плохо различал детали ее тела, но хорошо видел, куда мне нужно прильнуть ртом. Я забрался на кровать, довольно долго устраивался, наконец - уткнул лицо ей между горящих ног, и лизнул обжигающую складку-бутончик. Она была сухой, терпкой, и я стал обильно слюнить и вылизывать ее...

Скоро Ксюша глухо застонала, зашевелилась... не просыпаясь, стала выгибаться - вначале едва заметно, потом все сильнее и сильнее... Я впивался в ее киску, вкладывая в ласки всю свою любовь к сестре; я хотел сделать ей прощальный подарок - отдать ей, пока она со мной, блаженство, которое она подарила мне в детстве.  

Ксюша стонала все громче; я боялся, что к нам зайдут, но не прекращал ласки. Я мял, подсасывал и лизал клитор, нырял языком в соленую глубину влагалища, не пропуская ни одного миллиметра. Голову сверлила мысль: вот она, Ксюшина заветная щель, вот я целую ее, играю с ней, и это - В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ...

Я лихорадочно ускорял поцелуи - и вот Ксюша хрипло втянула горлом воздух, подбросилась вверх грудной клеткой, как от электрошока - а я втянул в себя набухший клитор, придавив его языком... Она хрипела и билась долго, пытаясь натянуть на меня бедра - а я лизал и лизал ее, пока она не изошла до последней капли...

Я не знал, проснулась ли она, и первое время после ее оргазма лежал между ее ног, прислушиваясь к ее дыханию. Кажется, она так и не проснулась. Я осторожно выбрался из-под ее ног, подсел к изголовью, тихонько позвал ее - "Ксюш!" - Она задышала иначе, но не отозвалась. Тогда я стал нежно-нежно целовать ей лицо, едва касаясь его губами и языком. Оно было соленым от пота; Ксюша не потела уже много дней, и я слышал краем уха, что это - хороший признак. Обнадеженный, я стал целовать и облизывать ее бурно, страстно, не боясь уже, что она проснется. Ксюша сладко заворчала и снова выгнулась. Я нащупал рукой ее пах, запустил пальцы в киску - там все снова сочилось свежей влагой. Тогда я задрал ей рубашку до самого подбородка, обнажив груди, и стал целовать их, лаская киску рукой. Меня душили слезы...

Ксюша кончила второй раз, так и не проснувшись, и я никогда не забуду, как ее тело согнулось пружиной, и не забуду пронзительного ее стона... Потом я сидел с ней, целовал ей лицо, гладил ее, спящую; потом - прижавшись щекой к ее лобку, утолил свое желание, накапав спермой на салфетку; потом - натянул снова на нее рубашку, позабыв про трусы; потом - лег и мгновенно заснул. Мне снилось, что Ксюша - на каком-то рубеже, и я тяну ее к себе, тяну, и с огромным трудом вытягиваю на свою сторону, и - только бы вытянуть, только бы вытянуть до конца...

После этой ночи дело неожиданно пошло на поправку. Через неделю Ксюша была здорова.

***

Вскоре после болезни она пришла ко мне. Я был один.

Она была странно серьезной. Взяв меня за плечи, она посмотрела мне в глаза долгим взглядом и сказала:

- Сань!.. Скажи мне все, как есть. Я хочу знать.

Я похолодел, поняв, что она имеет в виду. Но радость от ее выздоровления была такой сильной, что я был готов признаться ей во всем.

- Что тебе сказать, Ксюш?

- В тот день, когда я... когда мне стало лучше. Ночью ты был со мной, всю ночь, - верно?

- Да.

- Утром... - Ксюше было трудно говорить, - утром на мне не было трусов. Я хорошо помню, что вечером они были на мне...

Мы помолчали. Потом она продолжила:

- И той ночью... мне приснился такой удивительный сон... Эротический. Это было невероятно. Я почувствовала, что выздоравливаю именно от этого сна. Он забрал из меня болезнь.

Вдруг Ксюша прижалась ко мне и страстно зашептала:

- Скажи мне все, Сань, скажи, пожалуйста!..

Вдруг я понял, что она думает, будто я той ночью изнасиловал ее. Я сказал ей:

- Ксюш... Ксюшенька. Хочешь, я покажу тебе, что я сделал тогда?

Она, широко раскрыв глаза, кивнула. Я сказал:

- Тогда... ложись на кровать, как в ту ночь.

Она, не сводя с меня пронзительного взгляда, легла. Я, стараясь не смотреть ей в лицо, принялся расстегивать ей брюки, стаскивать с ее ног все, что на них было надето... Когда дошел до трусов - не утерпел, взглянул; Ксюша лежала, зажмурившись, щеки ее пылали. Я стянул трусы, впервые увидев при свете ее заветный треугольник; раздвинул ноги... Киска была уже мокрой, хоть выкручивай.

... Когда Ксюша захлебнулась в оргазме, а потом долго-долго выпускала из себя сладкую муку, я сказал ей:

- Вот это я и сделал с тобой тогда, во сне. - Про второй оргазм и про то, как я ласкал ей грудь и все тело, я не сказал. - Я хотел подарить тебе то, что ты подарила мне в детстве, тогда... помнишь?

Ксюша, еще не отошедшая от оргазма, вздрагивающая, красная, как мак, посмотрела на меня так, будто увидела впервые в жизни, и протянула с долгой, странной интонацией: - Са-а-ань...

***

Через минуту она рыдала у меня в объятиях, прижималась ко мне до боли, говорила, что я спас ей жизнь, и что она знала это... Потом - она сняла всю одежду и с моих ног, и - сбылась моя многолетняя мечта: Ксюша повторила свой подарок. Она вкладывала в ласки всю душу, и свое блаженство я не могу описать.

Потом - мы лежали рядом, обнаженные снизу, глади друг друга по бедрам и ягодицам, и вспоминали все наши детские приключения. Это было удивительно: лежать с Ксюшей - с той самой Ксюшей, - говорить с ней о детских играх, - и видеть, чувствовать и трогать обнаженные стыдные места друг друга. Мы открывали себя заново; понимали, что влюблены без памяти, но никак не могли избавиться от привычки считать друг друга братом и сестрой...