Страсти по Офелии. Из сборника Рабыня страсти фильм

Предупреждение: гомосексуальная (лесбийская) тематика, если это каким-то образом Ваше чувство прекрасного, Вы знаете, где выход.

Это только начало игры. С Офелией нельзя по-другому. Только играть: писать кровью на стекле «до завтра» и оставлять на ее подушке черные разводы дешевой туши, на дорогую не хватает карманных денег. Офелия замечает грязь и раздражается, но зато замечает существование девочки Маши, с глупым и деревенским именем, от которого кривятся губы, а потому последние два месяца девочку зовут Клео. Клеопатра — слишком долго для постели, слишком много для пустышки и слишком аристократично для дешевки. Клео-Маша не против быть надувной куклой, пока кисть Офелии рисует на холсте ее тело и заставляет мычать в подушку.

Будто вниз головой летишь каждый раз, когда пальцы сжимаются на соске, выкручивая его, заставляя орать от боли и удовольствия, течь и поднимать задницу все выше. Офелия видит в Клео только тело, но даже ему дала имя, позволила находиться в студии и делать уроки, пока рисует очередную картину. Клео грызет ручку, наблюдая за любовницей, которая уверенными мазками создает очередной шедевр. Грызет ручку и чувствует, как тяжелеет грудь, потому что скоро — маленькую вечность спустя — Офелия так же уверенно вдавит ее лицо в подушку и нарисует песню из криков. Главное, не подпустить к ней других надувных.

Потому быть внимательнее. Отслеживать всех размалеванных кукол, которые окружают Офелию, загонять особо наглых в темный угол и править их тонкие лица, чтобы надувные забыли о той, кто принадлежит только Клео. Высокой, сильной Клео, которая привыкла бороться за свое, не обращая внимания на серых людей и раздвигая ноги перед отмеченной солнцем. Даже в семнадцать можно добиться многого, особенно, если сильно хотеть и играть по-крупному, не оглядываясь на условности и ложную мораль, которая призвана сковать естественные желания корсетом нравоучений. Только нельзя останавливаться, пустив шарик по кругу.

Выбирая себе фетиш, надо дышать полной грудью, смотреть широко открытыми глазами и слушать пульсацию крови. Вбирать в себя весь мир, под завязку набиваясь Офелией и ее играми в равнодушие. Верить в творческое безумие и безумное творчество. Высыхать сверху и течь снизу, просто вспоминив о солнце в волосах художницы, которая создает мир, стоя у холста, и Вселенную — царапая острыми сосками мокрую спину Клео, пока та умирает и рождается, выбирая достойный подарок к открытию выставки.

Это может быть легкий браслет. Звонкий, как воздух вокруг творящей Офелии, и бесстыдно обнимающий ее тонкое, сильное запястье. Браслет, которым можно приковать к себе и создать иллюзию власти над равнодушным сердцем. Чтобы улыбаться каждый раз, когда на нем задержится взгляд. Чтобы заявить всему миру, эти пальцы заняты. Чтобы предупредить всех дур и не зажимать их в подворотнях, рискуя нарваться на неприятности с писаным законом. Надо всего лишь заработать на него деньги. Позаимствовать косметику у соседки по комнате, раскрасить лицо и выйти на тропу войны, надев кожу и...

И высокие каблуки. Как в фильмах о проститутках, которых убивают на темных улицах города ангелов, пока бесполые режутся в карты и пьют виски, забыв о работе хранителей. Впрочем, так даже лучше, никто не висит за плечом и не душит ложной моралью, не учит жить, и можно молчать в потолок, не чувствуя мужского запаха и не замечая движения между ног, потому что иначе комната будет заблевана, и тогда не будет денег на браслет.

Или тонкой резьбы корсет. Офелия будет прекрасна в корсете. Ярко-красном, как кровь на стекле. Он обнимет ее тело, как никогда не посмеет обнять Клео, прижмется к ее груди губами, как никогда не позволят Клео, и нарисует на коже страстную любовь, как никогда не сможет Клео. Ради этого стоит молчать в потолок, все равно тело — всего лишь надувная кукла, душа — осталась на подушке Офелии, а будущее — прекрасно. Особенно, когда во внутреннем кармане дешевого пальто — пара сотен долларов.

И перчатка с ее руки. Клео украла ее после первой встречи, сделав себе подарок и не желая расставаться с запахом, который стал смыслом и причиной. Иногда, когда дверь студии была закрыта, Клео возвращалась в общагу и, прячась под одеялом, отдавалась знакомой руке, потому что Офелия всегда была рядом, даже если сама того не знала, даже если пыталась не замечать девочку по имени Маша.

Как дурманящий душу яд, Офелия влилась под кожу, пропитала внутренности и вцепилась эйфорией в разум. Словно не было жизни до нее и не будет после. И все, что осталось, — жесткий стул в углу комнаты, из которого так удобно смотреть на художницу, и мягкая подушка, пропитавшаяся воплями Клео, которая поплыла от любви. И на каждом новом повороте яд становится гуще, а душа дрожит маревом.

Как на свежую рану йод, капают слова. Офелия командует, приказывает, заставляет прогнуться, заткнуться, кричать, смотреть в глаза и рассказывать об ощущениях. И Клео подчиняется, хотя — потому что — кожу жжет. Она готова сделать все ради еще одной капли, подчиняясь хриплому прокуренному голосу, раскрываясь сильной уверенной кисти и захлебываясь черными ароматными волосами.

«То сокровище — для меня», - шепчет Клео в пухлые губы. Просит. Офелия щурится, но спустя секунду улыбается. Соглашается. Она умеет дарить вещи, которые для нее ничего не значат. И дарит с царственным великодушием, как будто ее руки не пропитались яркими красками и влагой десятков тех, кто был до. Только никого не будет после.

Что касалось когда-то ее — неважно. Эти руки, эти губы, эти груди остались далеко в прошлом, сгинув в беззвестности два месяца назад. Шарик упал на красное, и Клео выиграла, даже если нельзя остановиться и каждый день надо делать новую ставку: на черное — на подушке — или на красное — на стекле. Правила известны, и побеждает всегда казино Офелия.

«Я смотрю тебе долго вслед». Новая картина, на которой снова Клео. В пятый раз, это уже становится традицией. И остается только замирать и с восхищением видеть себя глазами Офелии, дышать ее чувствами и не замечать самообмана. Потому что вторая на картине — не Клео. И даже не Офелия. Третья, которая не молчала в потолок, чтобы купить подарок, и не писала на стекле любовь. Клео ее не знает, и голова взрывается болью.

Мысли крутятся у виска. Медленно, как пуля в «Матрице». Разрезая кожу и дробя кость, чтобы ворваться внутрь, пройти сквозь мозг и выйти с другой стороны, забрав жизнь и дыхание. Клео пытается отклониться, но пуля — дура, приклеилась и прокладывает путь, пока картина выжигает глаза, а пальцы Офелии до крика сладко выкручивают сосок. Ведь третья неважна, она просто выдумка, чудовище спящего разума, и ее взгляд не разбивает череп.

«Заговариваю браслет». Это последнее, что можно сделать. Это самое низкое, до чего можно опуститься. Но деревенской девочке Маше плевать. Она готова пойти на все, лишь бы сохранить свое. Даже вспомнить бабушкины уроки и забыть ее же запреты. И сказать в конце глупые, необязательные слова, перед тем, как принести в жертву подарок — самое ценное, что есть от Офелии. Только без толку. Та все равно уходит, потому что кисть требует другого полотна. А потому — долго падаешь вниз...

И дрожит у тебя рука. На ней горячая кровь, которая прожигает плоть до кости, и выливается рвотой через саднящее горло. По телу стекают горячие капли, пока губы рвутся смехом, а глаза выкипают слезами. Это не болезнь, Клео знает точно. Это самое полное слияние: никогда язык не был так близко к сердцу, никогда сердце не было так горячо. На стекле — грязные разводы, которые не заметит Офелия, проникшая так глубоко, как не удавалось ее кисти.

Долго-долго еще потом можно сливаться, пока на руке — перчатка Офелии, и значит, Офелия живет, рядом, не покидает, дарит свою любовь и рисует стонами песню. Клео улыбается, она знает тайну. Внутри нее цветет страсть, а ноздри забиты густым ароматом эскады — Клео запомнила марку, чтобы сделать еще один подарок. Черно-красное не отпускает, не желает растворяться в серых буднях и создает новые миры, виртуозно играя на чувствительных точках, пока горло тает саднящими звуками.

Раскаленным словам не остыть, и крики бьются о стены маленькой комнаты, которая вмещает в себя бесконечную любовь двух сильных женщин. Одной — до равнодушия. Другой — до отсутствия компромиссов. Клео разговаривает с Офелией, дарит ей цветы и затягивает ее тело в холодные перчатки, исчезая из большого мира и не замечая низкого хмурого неба. Она любит и даже любима. И кисть любовницы выводит на холсте яркие пятна страсти.

В темной комнате на стене улыбаются черепа, беззвучно смеются и каждую ночь подбираются все ближе, оставляя на коже трупные пятна. Офелия не ругается, мягко прижимается и доверчиво раздвигает ноги. Дает понять, что Клео — надувная кукла с именем — имеет значение. Девочка Маша забывает о прошлом и будущем, проваливается в бесконечное настоящее и пьет сладкий сок любимой женщины, а на черепах нарастают мясо и кожа, и Офелия улыбается, глядя на Клео со стен, пока в той расцветает счастье.

«Проступают твои черты, - шепчет Клео, уткнувшись лицом в мягкую подушку. - С каждым днем все сильнее. Это значит — мы по-настоящему? Навсегда? » Офелия улыбается и, вместо ответа, прижимается к шее сочными губами. В этом поцелуе — навсегда. И даже дольше, даже смерть не разлучит их, потому что она потеряла смысл и значение.

Как у острого на острие, каждый день по вене доза любви, чтобы не затупилось, не заглохло, не сбежало с уставших губ и утомленного тела. Ангелы не устают танцевать канкан, собираясь на кончике иглы и храня искренние чувства. Ни один подарок не может выразить всей глубины. Ни одна вуаль не может скрыть равнодушия. И на ярко-красных картинах больше нет третьих. Мир стал Офелией, и Клео стала миром.

Будто вниз головой летишь каждый раз, когда пальцы сжимаются на соске, выкручивая его, заставляя орать от боли и удовольствия, течь и поднимать задницу все выше. За это — можно расстаться со всеми принципами. Ради этого — можно забыть все уроки, которые вбивала бабушка. Лишь бы не потерять.

Потому, быть внимательнее. Смывать с тела следы запретной любви. Скользить тенью по стенам. Улыбаться одногруппникам, как улыбнулась бы Офелия. И жить от встречи до встречи, храня в секрете место свиданий и довольствуясь черной перчаткой, которая опаляет руку и дарит эйфорию, скрывая трупные пятна любви на сгибе локтя.

Выбирая себе фетиш, Клео помнит, что Офелия — бесконечна.