Мой чокнутый парень. Из книги Мой парень меня изнасиловал

Мой парень - раздолбай. С тех пор, как он переехал ко мне, квартира превратилась в склад промтоваров. Он покупает одежду в сэконд-хенде мешками и раскидывает её по дому. Никогда не стирает грязные вещи, несмотря на то что в ванной стоит навороченная стиральная машинка – только кнопку нажать. Он просто кидает футболки, штаны, носки, трусы в угол и забывает о машинке. Он никогда не готовит, но ест много, покупает в магазине полуфабрикаты и устраивает в холодильнике пищевой склад. Вернувшись из очередной командировки, я впервые увидел живого таракана на своей идеальной кухне.

Я говорю: «Убирай, ****ь, за собой хотя бы огрызки! »

Он говорит: «Смотри, какой удачный ракурс я поймал! Это было на рассвете, я залез на крышу, а там скользко, но я всё равно успел сфотографировать».

Я говорю: «И шмотки свои закидывай в машинку, а не в угол! »

Он говорит: «А вчера весь день был дождь, и я спал один… А по подоконнику было так классно кап-кап-кап…»

Я говорю: «Ты совсем чокнутый придурок, тебя нельзя оставлять дома одного».

Он говорит: «Нельзя».

Мы можем трахаться по несколько дней. Ходим по квартире голые, едим полуфабрикаты и не обращаем внимания на тараканов. Наша кровать после напоминает кратер, оставшийся на месте Хиросимы. И мы, как потерпевшие, лежим на холодном полу, остывая и не прикасаясь друг к другу, чтобы не взорваться вновь. Тогда верится, что от секса реально можно сдохнуть.

Я говорю: «Если ты мне изменишь, я тебя убью».

Он говорит: «Не будь таким неуверенным в себе».

Я говорю: «Я тебе верю, чёрт побери».

Он говорит: «Спасибо».

Мы познакомились на одной из моих бесконечных презентаций. Я представлял новый экологически чистый бассейн в загородном парке. А он размахивал транспарантом и орал с трибуны, чтобы все мы сдохли и не портили красоту и девственность окружающей природы, проклятые буржуи. Ему дали пятнадцать суток в обезьяннике. А я трахался с блондинкой из регионального отделения и думал о том, что сделают с этим лохматым хиппи в КПЗ. Я представлял, как его бьют в морду, неся возмездие за сорванную презентацию. А он защищается, но нападающих слишком много, и они забивают его в углу до смерти.

Утром я приехал в отделение милиции, где он спокойно спал, отвернувшись от двух немытых бомжей.

Я говорю: «Я заплатил твой штраф».

Он говорит: «Круто».

Я говорю: «Потом расплатишься».

Он говорит: «Можешь продать мою почку».

Мы не улыбаемся, просто смотрим друг на друга. Он небритый, помятый и сонный. Я после душа, одет с иголочки и выспавшийся. У нас нет ничего общего, ни одной зацепки. Но мы смотрим друг на друга, не улыбаясь и не моргая.

Я говорю: «Ты где живёшь? »

Он говорит: «Пока нигде».

Я говорю: «Ну ты же где-то прописан? »

Он говорит: «Прописан».

Я говорю: «После того, что ты вчера устроил, я должен был оставить тебя гнить в тюрьме до скончания века».

Он говорит: «В тюрьме не так уж и плохо».

Ему сразу понравилось в моей квартире. Я разрешил принять душ и одолжил вышедшую из моды одежду. Когда он вышел из душа в чём мать родила, и протянул мне одежду, которая оказалась велика, обратно, я понял, почему он здесь.

Я говорю: «Ты с мужиками трахался? »

Он говорит: «Было пару раз».

Я говорю: «Дашь себя трахнуть, и я прощу твой долг».

Он говорит: «А пожрать потом дашь? »

Он остался у меня сначала на неделю, потом на месяц, а потом я вдруг понял, что, наверное, это и есть «любовь до гроба». Я прекратил встречаться с женщинами, на других мужиков как не вставало, так и не стоит до сих пор. Я рассказал как-то своему старинному приятеля, как мне периодически сносит башню от этого придурочного парня. Приятель меня не понял, сказал, что я просто хочу много и хорошо трахаться, как все нормальные мужики. Больше я ни с кем не разговаривал о своём сдвиге.

Я говорю: «Ты понимаешь, что ты чокнутый? »

Он говорит: «Я по тебе очень скучаю».

Я говорю: «Ты чокнутый, и я тоже с тобой чокнулся».

Он говорит: «Теперь мы в равных условиях».

Я люблю его трахать быстро, я люблю его трахать медленно, раскинувшегося на спине, вставшего на колени, лежащего на боку, стоящего у стены. Он любит, когда я его целую. Когда его целую, я ещё могу понимать, что происходит, и где мы находимся, а потом ничего не понимаю, словно подхватывает на карусели и кружит-кружит-кружит, и так хорошо, что становится страшно, а вдруг исчезнет, когда спущусь на землю…

Я говорю: «Ты любишь меня? »

Он говорит: «Я люблю твой рот, ты здорово сосёшь».

Я говорю: «Когда-нибудь я тебя точно убью».

Он говорит: «Когда ты сосёшь, то не спрашиваешь о глупостях».

Каждый раз, когда я собираюсь в командировку, мы долго обнимаемся и молчим. Мы вообще очень мало разговариваем. Я прошу его не разводить тараканов и стирать за собой шмотки, осторожнее лазить по крышам и карнизам, не водить в дом других мужиков. Я оставляю ему пачку денег и разрешаю тратить, куда захочет. Но он не будет тратить моих денег, опять будет бегать с транспарантами, орать и громить аппаратуру, а потом продавать в журналы фотографии с места происшествия.

Мой чокнутый парень.

Я говорю: «Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь».

Он говорит: «Прикинь, если тебе всё это только снится».

Я говорю: «Тогда я не хочу просыпаться».

Он говорит: «Я тебя везде найду, даже если ты проснёшься».

Мы ехали в машине и спорили. Он опять ночевал в КПЗ, и там его действительно избили, рассекли бровь и под глазом синел приличный фингал. И он не выглядел виноватым. Хмуро смотрел прямо перед собой и молчал. Он бесил меня до нервного тика, я хотел оттрахать его в машине и выкинуть на дорогу.

Я говорю: «Если ты не прекратишь это ****ство, я больше не стану вытаскивать тебя из тюряги».

Он говорит: « Не вытаскивай».

Я говорю: «Тебя могли там убить».

Он говорит: «Кишка тонка».

Я говорю: «Я прошу тебя…»

Он говорит: «Мне нужно выплёскивать агрессию, когда тебя нет».

Я говорю: «Я не могу быть дома постоянно и пасти тебя как ребёнка! »

Он говорит: «Ты должен меня бросить, уехать и не вернуться».

Я говорю: «… проснуться».

Он говорит: «Следи за дорогой».

Яркая вспышка в лицо, а потом всё тело резко бросило в черноту.

Я проснулся в больничной палате, без тела. Над ухом жужжали голоса врачей и, кажется, где-то вдалеке пело радио. «У природы нет плохой погоды…» Круглолицая девушка в белом халате улыбнулась и зашевелила губами. Я не понимал, что она говорила. Потом надо мной нависло лицо другой девушки. Она тоже улыбалась, шевелила губами и плакала.

- Ты в больнице, любимый. Всё будет хорошо… ты поправишься, Андрюша. Слава богу…

Я вижу сон, всего лишь сон. Я закрыл глаза и попытался проснуться. Я хотел увидеть лицо своего парня, а не лицо этой незнакомой мне девушки. Нам нужно договорить, я не хочу с ним расставаться, я хочу забирать его из тюрьмы, заклеивать пластырем разбитые пальцы, коленки, брови. А потом целовать его губы, плечи, соски, член, пальцы, и опять губы, потому что ему нравится, когда я его целую в губы.

- Он поправится, Светлана Васильевна, врач сказал, что скоро всё придёт в норму. И он нас узнает…

- А что за парня он зовёт, Ириша? Мой сын никогда не был геем… Что за парень с ним был в машине?

- Не было никакого парня, у него бред после удара головой. Андрюша ехал в машине один…

- Ох, Ириша, а я так распереживалась, мой сын всегда был нормальным мужчиной.

- Я знаю, Светлана Васильевна, я знаю…

Я вернулся домой с Ириной. Она говорит, что мы поженились два года назад, показывала фотографии, фильм. Там был парень с моим лицом, но я не мог вспомнить ни одного момента из жизни без моего раздолбая. В моей квартире стерильно чисто. Ирина прекрасно готовит и стильно одевается. Мы раньше работали с ней в одной фирме, потом я отделился, а она осталась.

Я лежу на идеально убранной кровати и смотрю в идеально ровный потолок. В кухне Ира идеально шуршит тапками по кафелю, открывает холодильник, а я представляю, как это делает он, мой чокнутый, абсолютно не идеальный парень. У него всегда сползают штаны и майка растянутая и порванная сбоку. Кажется, я сам порвал её, когда пытался стащить в порыве. Он не носит нижнее бельё дома, иногда он и штаны не носит. Я закрываю глаза и представляю, как бы трахал его на кухне, на холодном кафельном полу, а он бы стонал, а потом кричал бы, потому что он чокнутый, он совершенно без тормозов, и я люблю его, я так безумно люблю его и скучаю, что начинаю задыхаться от сжимающих горло слёз.

Ира говорит: «Андрюша, всё наладится, ты всё вспомнишь, не переживай».

Я говорю: «Я не хочу ничего вспоминать! Мне и так было хорошо… с ним…»

Ира говорит: «Но его нет, того парня не существует, это твоя фантазия, галлюцинация, бред, Андрюша…»

Я говорю: «Есть… он есть. Где-то он есть. И он обещал найти меня, даже если я проснусь. Он же чокнутый, ненормальный, он обязательно что-нибудь придумает».

Ира говорит: «Поспи, завтра к тебе придёт психоаналитик и всё объяснит. Мы справимся, со всем справимся…»

Психоаналитик говорит о фрустрации неудовлетворённых желаний. Говорит, что я латентный гей, и чтобы вернуться в исходную точку, мне нужно пройти путь от начала. Он говорит, что я должен попробовать секс с мужчиной, иначе фантазии выместят реальность, и я сойду с ума окончательно. Ира не против эксперимента. Она в отчаянии, мне даже жаль её, несмотря на то, что я её не помню. Мальчика выбрала тоже она.

Он говорил: «Когда я учился в школе, влюбился в одного парня и признался…»

Я говорил: «И он, конечно же, тебя послал? »

Он говорил: «Нет, сказал, что мальчики его не интересуют».

Я говорил: «А он ничё так, сдержанный».

Он говорил: «Я до сих пор помню его, он соврал…»

У меня не встало на мальчика, как он ни старался. Я выгнал его из комнаты, задёрнул шторы и проспал целые сутки. Мне ничего не снилось, только что-то из прошлого, детские воспоминания - пустые школьные коридоры и чей-то дрожащий голос над самым ухом.

Его звали Кеша, попугай Кеша. Мальчишка из седьмого класса, хулиган, проблемный ребёнок. Он признался мне в любви в коридоре после физкультуры. Я думал, что он разводит меня, поэтому осадил холодно и вежливо, так, чтобы придраться было не к чему. Думал, что назавтра узнает вся школа. Но никто так и не узнал, потому что Кеша перевёлся в другую школу.

Оказывается, в городе всего один Иннокентий Калинин, и живёт он в центре, на пятом этаже в новой кирпичной высотке. Но я решил сначала позвонить, чтобы услышать голос. Я хорошо знаю голос своего парня.

Я говорю: «Здравствуйте, пригласите Иннокентия к телефону».

Он говорит: «Слушаю».

Я говорю: «Это Андрей Макаров из двадцать шестой школы».

Он говорит: «Кто? Я вас не знаю».

Я говорю: «Извините, я ошибся».

Голос другой. И тот Иннокентий из школы, скорее всего не тот, кого я вижу постоянно во сне. Это действительно моя фрустрация, галлюцинация, бред… Моя жена Ира любит меня, и я должен привыкнуть к этой мысли. Я сам выбрал её, есть доказательства. А доказательств того, что мой чокнутый парень существует, нет. Ни одного.

Он говорил: «Когда я выхожу на крышу, я чувствую себя свободным, и когда ты во мне, я тоже чувствую себя свободным, потому что я могу упасть с крыши, и ты можешь убить меня».

Я говорил: «Я тебя не убью, потому что ты чокнутое чудо. Ты и с крыши если будешь падать, скорее полетишь, чем разобьёшься».

Он говорил: «Давай ещё раз, а то меня потянет на крышу, попробовать полетать».

Я говорил: «Затрахаю до смерти, но не отпущу».

Я ждал Иннокентия у подъезда весь день. Мне нужно было посмотреть в его лицо, чтобы раз и навсегда забыть о том, что, может быть, я найду то, что ищу. Мимо проходили люди, бросали на меня косые подозрительные взгляды, но ни о чём не спрашивали. После аварии на лице остались два глубоких шрама на лбу и подбородке. К подъезду подъехала чёрная тонированная «Ауди» и из неё вышел невысокий худой парень в кожаной куртке, взял с соседнего места коробку с принтером и запер двери автомобиля. Он скользнул по мне внимательным взглядом и поспешил к подъезду. Это был он, мой парень. Другое лицо, другой голос, другая жизнь… Но я вдруг почувствовал себя счастливым и растерянным – не приснилось, не приснилось.

Я говорю: «Кеша, нам нужно поговорить».

Он говорит: «О чём, Андрей? »

Я говорю: «Я вспомнил, как ты признался мне в любви…»

Он говорит: «И ты подумал, что я до сих пор в седьмом классе учусь и жду твоего ответа? »

Я говорю: «Я попал в аварию… и видел то, что было бы, если бы мы были вместе…»

Он говорит: «А ты интересный, Андрей, что принял? Может, поделишься дурью? »

У него дома царит привычный бардак. Я знаю, что на кухне ползают тараканы, и грязные вещи сложены в углу в ванной комнате. И ещё я знаю, что будет, если поцеловать его в губы… Может быть, мне всё это действительно приснилось, и всё на самом деле не так. Но мне пофигу. Это же мой чокнутый парень, и у нас всё через задницу было с самого начала.