Дача

Летний субботний денек в городе восьмидесятых годов. Это необычный город. Большая часть граждан уехала на дачи, на пляж, куда угодно, только вон из душного асфальтово-урбанизированного пекла. Кто наблюдал такой город, не стремясь в выходные с постели поскорее покинуть его? Осознаешь себя хозяином чего-то большого. Совершенно по-другому смотришь на дома, улицы. Нет обычной сутолоки. Тишина. Снимаешь с себя маску – не «заморачиваешься» правилами приличного поведения. В сумке через плечо плодово-ягодное пойло, рядом друг с тем же эмоциональным настроем.

Приятно ловить на себе взгляды молоденьких уличных продавцов, отвечать на них почти классической фразой «Торгуете!? Ну-ну! », знакомиться с ними, пополнять записную книжку телефонными номерами, чтобы вскоре ими воспользоваться.

Большая забава, в ожидании зеленого света обратиться через открытое окно остановившегося автозека к сопровождающему с вопросом, есть ли свободные места. Потом предложить подъехать часика через два-три, воодушевиться пониманием юмора милиционера и кинуться вдогонку коротким платьицам, не успевшим покинуть город. Затем приставать к ним, лгать им о своем гостевом пребывании в этом красивом городе, предлагать совместный отдых и, получив, наконец, согласие, ознакомить с планом отдыха; при этом удивляться легковерию девиц и тому, как они «западают» на иногородних приставал.

Это удивление и облек в форму вопроса Михаил, обращаясь к своему товарищу Андрею Гончарову, когда они ждали двух девчонок у телефонной будки. Те звонили своим подругам и согласовывали дачную поездку с недавними знакомыми, у которых есть «пойло» и деньги.

- Хм,   почему, говоришь, западают на чужаков? А Бог их знает!

- Эх, не понимаешь ты женской логики. Девки – существа такие же порочные, как и ты. Помнишь Евку Адамову? Предаться безумному распутству – их тайные желания. Но ложная мораль, общественное мнение не позволяют им этого. Чтобы порок не был наказан, и нравственность торжествовала, вариант чужаков самый выгодный. Ведь партнеры уедут, и девки – снова целки. А ещё, даже в сексе нет пророка в своем отечестве – всем кажется, что лучшее где-то там.

Оба друга уже познали семейную жизнь, по разным причинам не нашли себя в ней, отлили свои слезы по этому и встали на пути поиска новой жизни. Поиски затягивались из-за нежелания нового бремени, осознания свободы, невозможности выбора из имеющегося материала. Они даже по совету матери Андрея стали посещать театры, концертные залы. Но вскоре поняли ложность направления и вернулись на проторенные дедовские дорожки – в рестораны и дискотеки.

Голос в трубке громко беспокоился о надежности парней. Его уверяли, что парни интеллигентные и вполне нормальные. Кроме этого, они «солидно прикинуты» и совсем не матерятся.

Вчетвером они стояли на остановке – ждали пополнение компании.

- «В очередь, сукины дети», - уместно цитировал Андрей народу экранизированную классику, хаотично влезающему в автобус.

- «Ах, эти дачные романы! » – вторил товарищу Михаил и вынул емкость ноль семь из сумки.

В одно мгновение бутылка была осушена через горлышко духовым квартетом.

- «Дай папироску – у тебя брюки в полоску», - неистовал некурящий Андрей, обращаясь к некурящему Михаилу.

Одна из подруг ухмылкой оценила пассажи булгаковца, другая осталась безучастной.

Вскоре компания пополнилась еще двумя девчонками и пареньком, который составлял пару  одной из пришедших, тоже, кстати, оцененной Михаилом.

- Все самое лучшее – уже чьё-то, - шепнул он другу, указывая на парочку.

- Наберись терпения – они поженятся, родят ребенка, разведутся, и тут ты…

- В брюках в полоску? – не дал закончить глумливую речь товарища-подлеца Михаил.

Поездка на дачу в автобусе предстояла быть не быстрой. Просчитав это, Михаил сходил в магазин и приобрёл там длинные макароны. Чтобы не плевать в лицо общественному мнению явным распитием алкоголя, они, как в студенчестве, погружали лапшины в бутылочные горлышки и, используя их как соломинки, сосали винцо, не вынимая бутылку из сумки. А уж закусывать ещё теплыми пирожками с яйцом и луком из сумки Светы, той самой, из пары, им никто не запрещал.

Такая авантюра, подогреваемая вином, веселила компанию. Даже бессмысленные диалоги двух друзей заражали не только смехом девчонок, но и параллельными дурачествами.

- Дура, - говорила одна другой, - перестань закусывать соломинкой. Чем будешь потом сосать? Я тебе свою не дам.

- Сама дура! У тебя и так нечего сосать.

- Я представляю, что думает сейчас весь автобус, - вставил реплику Андрей.

- Готовит обличительную речь. И если наша остановка не скоро, то мы её выслушаем, - старался сдержать безудержность компании Михаил.

Отдельные ворчания бабушек уже создавало атмосферу антагонизма разгулявшейся молодежи. Хотя, очень подозрительно, что бабушки на заре становления колхозов не были такими же. Ну да, «крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть», - ерничал средневековый испанец. И все равно, сдерживающий фактор не приводит к концу света.

Буквально затыкая  себе рты, коллектив вывалился из автобуса и взорвал хохотом дачную тишь. Дом, в который  ввалилась толпа, имел одну большую комнату, маленькую кухню-прихожую, комнату-чердак, крутую лестницу туда. Внутри было достаточно уютно и, уж конечно, дом, построенным отцом одной из девчонок, не предназначался для таких сборищ. Ну что ж! Кто из нас не пользовался  благами от родителей наших и, просто, старших. В ответ мы получим то же от детей своих – в этом преемственность поколений.

Пока накрывали на стол, «накатили» в который раз. Остроты двух приятелей не иссякали, чем привлекали девчонок. Друзьям удавалось, не сговариваясь, вести одну тему, предмет которой им самим не был ясен. Но их слушали, и они нравились. Все вертелись на кухоньке, непременно желая внести свою лепту в приготовление банальной жареной картошки или в общий разговор. Все могли высказаться. Молчалив был только паренёк. Видимо, неспроста, обуревало его беспокойство – среди восхищенных болтунами девчонок была его подруга, которая умела готовить вкусные пироги. Его беспокоило то внимание, которое оказывала Света Михаилу. Он ни на шаг не отходил от неё и постоянно мешался ей под ногами.

- Сережа, - в который раз взывала Света, - сядь в стороне – не мешай!

Серёга безропотно отходил в сторону и вскоре вновь оказывался у нее на пути.

«Да, парень, – думал Михаил. - Туманно твое близкое будущее. Бедный мальчонка, куда ты попал? Ой, чувствую, придется тебе пережить психотравму – твоя Светик не сводит с меня глаз.

Чудесное состояние души, когда ощущаешь заинтересованный взгляд красивой девушки на себе.

Была Света миниатюрная, с такой же грудью, которая задиристо курносилась и давно не очень-то пряталась из расстегнутой рубашки. Она вместе с плавочками составляла её одежду на даче. В какой степени Сергей вертелся возле Светы, в такой же степени она крутилась вокруг Михаила.

- Девушка, подайте мне, пожалуйста, перчику, - нагнувшись, прошептал  ей на ухо Михаил.

Сделано это было с целью коснуться губами её уха. И характерный звук поцелуя донес до нее  этот смысл. Она долго и внимательно посмотрела на повара, который покачал головой в знак верного ее понимания. Ему тоже не хотелось отрывать взгляд от этой девчонки, он не чувствовал неловкости этой сцены, даже ощущая боковым зрением пристальный взгляд ее паренька.

- Нате! – вышел Михаил из неловкой сцены, протянув девушке стакан с вином. - Сядьте на лестницу. Ваше полуобнаженное тело вдохновляет меня на кулинарное творчество.

- А меня на сексуальное - влез Андрей.

- Замолчите, циник, не мешайте мне влюбляться.

Из-за тесноты кухоньки компания притиснулась к столу. Андрей уже был выбран – на его колени взгромоздилась Лена. Михаилу у стола места не досталось, и он притулился на лестнице, с которой Света так и не сходила. Правда, сидела она выше, так что голова его  находилась между ее ног, которые, нет-нет, да сжимали ему голову.

Была в этой девушке независимость, дерзость, которые проявлялись в ее вольной одежде, достаточно эксцентричном поведении, и в отношениях с подругами – они не были с ней фамильярны. Она никого ни о чем не просила, ходила, что-то делала, ни с кем не шепталась, почти ничего не говорила и не слушала, но глазами выражали участие во всем. Ими же она давала понять Мише, что для нее он значим.

Маша с Таней приехали на дачу тоже не одуванчики нюхать.

Таня была старше всех и неразговорчива. С подругами держалась надменно, на неистовства парней пыталась дерзить – зачем-то ей это нужно было. Потуг к завладению самцом, будто бы, не проявляла, но была в ней самоуверенность, что свое она возьмёт. Проходя мимо, она прислонялась бедрами так, что мужская физиология  на это реагировала. Наклонившись за рюмкой, задерживала свою грудь у лица. При этом имела совсем не претензионный вид.   В ней чувствовалась зрелость не только в поступках, но и внешне. Возможно, дома у нее остался взрослый ребенок, а в тюрьме муж.

Маша была новичок в подобных бардаках и в любви. Еще в городе, никого не стесняясь, она обратилась к Михаилу:

- Сделаешь меня женщиной, ладно?

- Ой, смогу ли я!   - отшутился он.

Как шел делёж его у девчонок, Михаилу было неведомо. Он зашел в темную комнату. Открытая дверь высветила две живые кровати в разных концах  помещения, шифоньер, за которым стоял диван, куда и направила его Лена – хозяйка дачи.

- Ты, конечно, Андрюха, занял самое удобное место. Вон и половичек возле твоей диванчика, и подушки у тебя, уверен, пуховые.

- Гы-гы, - выразил свое отношение к шутке товарищ.

На другом диване лежала Таня.

«Неправильно все это, -  думал Михаил. – А ты, Светочкина, могла  что-нибудь предпринять для торжества справедливости. Лежишь там – шевелишься  со своим…. Ну, я сейчас вам устрою! »

Михаил только присел на диван, когда тот издал такую кавалькаду звуков от низких до высоких, что сразу дал понять – он здесь главный. Вокруг него строились стены, и возводилась крыша. Он – арена любовных битв был перевезен из города за свой испортившийся характер, из-за настойчивых требований соседей снизу, сверху, сбоку.

«Но я и здесь молчать не буду», - визжал мастодонт.

- Ах, ты, старая колода, неужели ты думаешь, что можешь меня построить? – удивился Михаил во всеуслышание. – Ты представляешь, Света, это ложе заявляет мне, чтобы я спал не шевелясь.

Раздались смешки из разных концов комнаты.

-  Да, лежи ты спокойно! - шипела Таня.

- Да ты с ним заодно – тут коалиция.

Таня силой уложила Мишу рядом с собой.

- Тихо! – шепнула она ему. - Сейчас все уснут и…

- Уснут!? – только и выпалил Михаил. - Да я не дам никому это сделать.

И он приступил к любимому занятию. Этот брюзга из старых досок и пружин, стараясь услужить остальным обитателям комнаты,   даже на незначительное движение отвечал долгим нудно-протяжным воем. Потом, поняв, что на него не обращают внимания, стал жаловаться окружающим отдельным кваканьем. Он уже и рад был заткнуться, но противный старческий характер и обещание заказчикам сделать из наездника посмешище заставляли его, напрочь измотанного, продолжать провокационную деятельность. Он уже издавал только сипы. Наивный, он полагал, что все вот-вот закончится. Так думали и другие.

- Бедный диванчик, - по-детски обиженно проговорила Света.

- Светик, пожалей меня - это я бедный, - парировал обделенный настоящей любовью Михаил.

Реплики продолжались:

- Миша, ты сломил его волю!

- Тебе одному это удалось, - восхищалась хозяйка.

Зажегся свет, и возле дивана появилась голая Света. Она молча наблюдала за фрикциями Михаила. По меньшей мере, она сожалела, что романтический флирт ее и Михаила закончился ничем. Бедняжка нежно положила ладонь на голую попу Миши. Неверно истолковав ее любопытство, остальные последовали ее примеру и сгрудились над неуемным perpetuum mobile*.

- Как  у него бензин не кончится?

- Мой друг работает на расщеплении ядра.

- Я бы за это время приплыла раз десять.

«Нашли представление, - думал Михаил. – Я, конечно, бывал на сцене, и уже не так трепетен, но такая роль… Смогу ли я сыграть кульминацию? А, впрочем, чего не сделает актер на потребу публике

- Ну, давай же, пора… - кричала возбужденная публика.

Это самое «пора» было встречено каким-то общим оргазмом. И никто не догадывался, что пик бы сыгран – не мог Михаил этого делать публично и не испытывая к женщине чувств.

- Это необходимо отметить, - почти про себя, словно задумавшись, проговорила Света.

Но была услышана, и вся компания ринулась к столу. И снова Михаил ощутил приклеенный к себе взгляд  Светы. Он бы очень хотел знать, что она думает в данный момент, потому что все, что он видел, могло быть только его предположением.

Ближе к обеду дача стала просыпаться.

- Не желаю видеть ваши кислые лики! - аргументировал Михаил просыпающимся подношение на табуретке рюмочки и закуску.

Освеженная часть компании и молчаливый парень зачем-то ушли в магазин. Михаил колдовал над сковородой, когда увидел спускающуюся по лестнице Свету. Та была абсолютно голая и мокрая, видимо, побывала под душем. Неудовлетворенный повар не дал ей сойти, когда принял ее нежно-сильными руками. Он обхватил ее ноги, приподнял хрупкое сокровище и опустил ее тело на голодного своего зверя, тоже не прикрытого и безудержного. Света сделала долгий вздох, наклонила голову, обняла Михаила за шею и прижалась к желанному объекту, закрыв глаза. Она не открывала их, когда Миша, не выходя из нее, нес покорную ношу на кровать, не открывала, когда он медленно клал ее туда, не открывала, когда он совершал дивные действия, приближая ее к оргазму. Он был ее, так ей возвеличенный и неимоверно желанный. Михаил сам забыл, когда испытывал такой прилив нежности, страсти. Это не было спортивным состязанием подобным прошедшей ночи. Это была не механика – это была душа, эстетика, космос. У Светы катились слезы. Как было понятно все без слов. У него было ощущение, что он пронзает ее маленькое тельце насквозь – при каждом его движении вперед она открывала рот, запрокидывала голову, бросала ее из стороны в сторону, выгибалась всем телом, Света не сдерживала стонов. Оргазм, начавшийся внизу, волной прошел по всему телу, поднял волосы, потом опустился до пяток и опять - вверх, но уже затухающий, пока не остался в мозгу блаженной мыслью. В те же облака взлетел и Костя.

И тут в дверном проеме возник ее парень. В тот же миг он, молча, развернулся и уехал домой. Не прошедшая эйфория не доводила до осознания подлости поступка. Мысли медленно возвращали любовников в реалии.

- Каково ему сейчас? А как тебе? Ты жалеешь о случившемся? – Миша засыпал Светлану обуревавшими его вопросами.

- Что теперь говорить об этом.

Это было единственное лексико-синтаксическое образование, произнесенное Светой. В нем было и сожаление, и радость. Михаил впал в ступор. Он был поражен поведением этой маленькой девушки.

«Но неужели человек страсть ценит  выше брачных нег, и может, ради наслаждения, все прошлое предать забвению», - влетела  в мозг фраза из Нибелунгов.

Множество чувств от светлых до жалостливых не давали ему сосредоточиться на главной мысли. Он хотел еще спросить о чем-то эту девочку, но его мысли забивались анализом произошедшего. И вдруг он вспомнил ту, которая давно, как нынче Света Сергею, дала ему урок боли, безверия. Стало смешно и безразлично.

Приглашение к столу оборвало его мысли. За столом царил всеобщий транс. Молчал даже друг Андрей. Михаил попытался привязать свою душу возле Светы, но она находилась в прострации и не воспринимала его. Ничего никому не говоря, Света тихо уехала.

Слоняясь по огороду, Костя обнаружил в зарослях яблони бочку с водой. В ней сидела Таня.

- Тебе общество лягушек приятнее? – шутя, спросил Михаил.

- Не твое дело! Проваливай!

- Таня, Таня, я никому не давал обязательств. И потом, откуда ты знаешь, что твориться у меня в душе. Почему люди часто пытаются сразу осудить? Ты меня знаешь только один день и уже уверена, что видишь меня насквозь. Еще недавно я развелся с женой, пережил разлуку с сыном. Я получил столько боли, что не в состоянии думать о чем-то серьезном. Сейчас я просто купаюсь в свободе и не могу ей насытиться. Тебе я не изменял – Света мне понравилась раньше. Но завтра я забуду ее, как забуду тебя, забуду эти дачные романы. Я уверен: за это я буду наказан, сильно наказан, но сейчас я буду брать, брать, брать. Сейчас я люблю и хочу жить без нравственных запретов, сейчас я летаю. Хандра ходит где-то рядом, но пока не трогает меня - дает мне глубже увязнуть в сладострастиях с тем, чтобы больнее сковать меня. Сейчас я готов платить за сладкую жизнь будущей болью, а потом буду ныть, обливаться слезами и соплями и жалеть, что продал себя дешево. У меня нет ровной жизни, Она идет по максимальным амплитудам: либо на гребне волны, либо глубоко в яме. Позже я себя сам осужу и сделаю это больнее.

Миша пошел в дом, поднялся на чердак и решил полежать в одиночестве. Солнечный свет лучами пробивался из щелей закрытых ставень. Всякие микробы на пылинках плавали в этих лучах. Было темно, душно, зато одиноко.

Вдруг из чего-то «соткалась» Маша.

- Миш, я уже говорила о своем желании. Сейчас, наконец, самое время. Я запретила всем сюда подниматься. Сделай со мной это красиво.

- Я понимаю: все думают, что я бездушная машина. И ты хочешь, чтобы все было красиво и, конечно же, романтично. Но где ты видишь чистоту? Я сам об себя боюсь запачкать руки. Да и потом, мне нужно пережить события последних часов. Я не смогу сосредоточиться на другом. Выйдет все некрасиво, может, не получится вообще. Что ты запомнишь от первого сексуального опыта?   Только отвращение. Я не могу взять на себя морального права калечить тебя. Пусть время решит – будешь ли ты меня проклинать или скажешь спасибо.

Но монолога, словно, не было - был тупой эгоизм получить игрушку

- Ну, я тебя умоляю. Я очень хочу, чтобы это сделал ты.

- Ладно, иди сюда.

Костя обнял дурнушку Машу, стал ее целовать. Как ему не хотелось этого делать – было неприятно.

«Господи, - думал сердцеед, - завернул высокую преамбулу, а, на самом деле не можешь заниматься любовью с некрасивой девчонкой.

- Раздевайся.

- Я хочу, чтобы это сделал ты.

И тут Дон Михаил, устав от ее «я хочу», взревел:

- Убирайся! И не смей больше подходить ко мне.

В автобусе, увозящим друзей в город, Михаил увидел знакомое лицо однокурсницы. Когда-то, на первом курсе, он лежал в больнице. Кто-то из студенток передавал ему фрукты, записки с пожеланием выздоровления и без подписей, но всегда избегала встречи с ним. Михаил бегал в приемный покой, выглядывал в окно, но так и не вычислил  загадочного доброхота. Позже она призналась.

Сейчас она ехала в одном сними автобусе.

- В этом есть какой-то смысл, - задумчиво проговорил Михаил

Андрей посмотрел на товарища.

- Да, нормальный я. Вон твоя одногруппница - иди почирикай. Меня, точно, не хватит на разговор с ней. Но, видимо, и Андрею не хотелось ранним утром вспоминать светлые годы. Он протяжно зевнул, махнул рукой и отвернулся к окну.

За окном вырастали многоэтажки с множеством окон-квартирок, где минувшей ночью зачинались дети. Толстенькие и тоненькие, страшненькие и хорошенькие вырастают  девочки и требуют у города любви. Цикличность дачных романов, разбитых сердец – бесконечна.