Мои женщины. Август 1960. Скромное достоинство. Серия: Фантазии женщины

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Август 1960. Скромное достоинство.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

В августе 1960 года я  снова играл «в школу», но не просто играл, а усиленно учился.

Родители постепенно, почти каждый день, приносили мне всё новые и новые школьные предметы и вещи: носочки, спортивные тапочки, трусики, маечки, тетрадки, цветные карандаши, стиральную резинку, мою собственную новенькую чернильницу-невыливайку, легкую деревянную ручку и блестящие острые перья, счетные палочки, азбуку, книжки-учебники с яркими картинками и наконец, новенький твердый как дерево, портфель.

Всё это я не только щупал, рассматривал, но и нюхал, гладил, даже украдкой лизал языком.

Мне всё это ужасно нравилось. Я часами внимательно рассматривал книжки-учебники, осторожно пробовал ручку и перо, макая его в чернильницу так, чтобы намочить только кончик пера.

В течение всего августа я уже прочитал все книжки-учебники, умел складывать буквы в азбуке, писать вместо каракулей настоящие буквы и уже не ставил кляксы и не царапал пером по шершавой тетрадной бумаге.

Отец радовался и гордился мной, а мама переживала, что с таким темпом любознательности мне будет скучно в школе.

Может быть, но пока я с упоением, забыв обо всем, играл «в школу»…

Брат тоже принимал участие в этой игре, но он «учил» меня взаимоотношению с ребятами в школе. Учил «на примере»…

Например, он пугал меня всякими подвохами, шутками и играми типа «жопку к стенке» или «саечку», а потом показывал, как этого избежать.

Мне было больно и обидно, когда он вдруг давал мне «пендаля» по заднице или поддевал пальцами мне подбородок, но я терпел и наконец, научился давать сдачи.

- Главное, - учил меня брат, - не подавать вида, что ты обиделся, испугался или трусишь. Они сами все трусы и берут только наглостью и хамством.

- Если им дать отпор и защищаться, нападая, то тебя никто не тронет, - говорил он.

Я не любил драться…

Я не мог заставить себя ударить человека и очень переживал от этого…

Много часов и дней я провёл в мучительных думах на эту тему. Я очень хотел быть таким же независимым, храбрым и отчаянным, как мой брат, но ничего не мог с собой поделать.

Это во сне или в моём воображении я был храбрым и сильным, хитрым и ловким, наблюдательным и твердым, а в жизни я оставался «мягкотелым плаксой»…

Отчасти это было правдой…

По любому обидному поводу у меня вдруг начинали наворачиваться на глаза слезы, неудержимо капать, а потом прорываться рыданиями.

Мама говорила, что это пройдет, и о чем-то шепталась с папой о «моей повышенной гормональной чувственности».

Я очень хотел, чтобы это как можно скорее прошло, так как вместе с рыданиями и иногда не мог сдержаться и писался в постель…

Об этом знали папа, мама и брат, но старались никогда не говорить об этом.

Мне было очень стыдно и неловко. Поэтому я решил перед школой выработать у себя сильный характер.

Я стал сдерживаться…

Я начал сдерживаться во всём: в еде, в движениях, в поступках, в речи, в мыслях и желаниях.

Я хотел научиться владеть собой и, наконец-то, перестать плакать и писаться в самых неожиданных ситуациях.

В результате я замкнулся и замолчал…

Мама, папа и брат недоумевали.

Они пытались меня растормошить, заставить что-нибудь сказать или сделать, как-то проявить свои эмоции.

Я терпеливо и стойко выносил все их попытки вывести меня из сдержанного состояния.

Особенно маму пугало моё бессмысленное «тупое» выражение лица.

Она заглядывала мне в глаза, трогала запястье и считала пульс, трогала мне лоб и заставляла показать язык.

Отец понимающе искоса поглядывал на меня и говорил, что «это пройдёт, что Саша сам знает, когда и что ему сказать или сделать».

Он требовал оставить меня в покое, а сам изредка, как будто невзначай, звал меня и поручал какое-нибудь дело. Я молча помогал ему, а потом также молча уходил к себе, к своим школьным игрушкам.

Брат действовал иначе.

Он подстерегал меня в коридорах, в ванной, в туалете или в спальне, пугал меня, или пытался щекотать, или начинал бороться со мной.

Я не реагировал…

Мне доставляло огромное удовольствие выдержать все его шутливые пытки и потуги меня рассмешить или растормошить, заставить говорить.

Я держался как стойкий партизан на допросе у немцев, и только, если было очень больно, мычал как глухонемой.

У меня был пример…

Как-то отец под большим секретом рассказал маме о наших солдатах и офицерах, попавших в плен (он назвал странное слово «интернировали») в африканской республике Конго.

Он говорил, что «там не фашисты, но жизнь наших ребят в лагере «не сахар».

Особенно мучила неизвестность их положения. Но «наши» не сдаются, а борются до конца. Главное продержаться.

Вот и я держался, вырабатывал у себя терпение и стойкость, мужество и героизм, выдержку и умение владеть собой и своими чувствами.

Я часто гляделся в зеркало и внимательно рассматривал своё лицо.

Мне жутко не нравился мой курносый нос, оттопыренные уши, мохнатые длинные ресницы и глупые глаза.

Мне хотелось быть таким, как мой брат, с тонким прямым и длинным носом, крупными выпуклыми губами, чёрными вразлёт бровями и мужественным взглядом.

Особенно мне хотелось также играть желваками на скулах, как это делал он, когда был в ярости.

Я двигал челюстью, стискивал зубы, гримасничал, но желваки на моих круглых щеках так и не появлялись…

Тогда я хмурился, пытался выработать у себя «зверский взгляд», пучил или прищуривал глаза, глядел надменно, вызывающе, мужественно, стойко или просто очень спокойно, почти равнодушно.

Все эти гримасы заканчивались неизменно тем, что я, как меня в детстве научил дядя Коля, вставлял в сложной комбинации пальцы в ноздри, поднимал другими пальцами веки, широко растягивал третьими пальцами щёки, высовывал язык и делал «страшное лицо».

- Так тебе и надо, - говорил я своему отражению в зеркале и печально шёл к себе в свой уголок с игрушками, зализывать душевные раны.

Меня почему-то теперь ничего не интересовало.

Я бросил читать книжки, играть «в географические путешествия», слушать радио, петь песни, участвовать в общих семейных вечерних чтениях сказок, рассказов или в обсуждениях событий, что творились в окружающем мире.

Хотя, где-то в глубине моего дремлющего сознания теплился интерес к далекой африканской стране Конго, которая захотела стать независимой от колонизаторов.

Эти колонизаторы представлялись мне как продолжатели фашистов, угнетающих бедных африканцев.

Мне даже не совсем было интересно узнать о состоявшемся в Москве суде над американским шпионом Фрэнсисом Гэри Пауэрсом, пилотом американского самолета «U-2», сбитого советской зенитной ракетой над Уралом.

Единственное, что вывело меня из душевного ступора, это был запуск советской ракеты с собаками «Белка» и «Стрелка» и возвращение их на землю.

Все были в немыслимом восторге и я вместе с ними. Правда, все мои чувства бушевали внутри меня.

Однако я со всеми радовался, но внешне очень сдержанно, достойно.

Это слово «достойно» мне очень понравилось.

Это слово впервые произнесла моя мама, когда собирала отца на какое-то важное собрание.

Она гладила ему утюгом праздничный костюм, белую рубашку, долго подбирала галстук, чистила ботинки, потом одевала его, поправляла, оглаживала и, наконец, сказала, глядя на торжественно застывшего отца: «Скромное достоинство, - вот наш стиль».

Отец был очень доволен и горд.

Он поцеловал маму, погладил нас с братом по головам и быстро ушел.

Я снова спросил маму, что означает слово «стиль».

Мама ответила мне, что «стиль - это способ внешнего выражения внутреннего содержания». Например, ты надеваешь спортивный костюм и тапочки и ведешь себя как спортсмен, свободно и раскованно. Или надеваешь военную форму и ведешь себя, как военный. Можно и наоборот, быть одетым в рванье, но вести себя как гранд, важный господин. Все зависит от стиля поведения, то есть манеры держаться, говорить, слушать, относиться к другим людям.

- Наш стиль, - говорила мама, - скромное достоинство.

- Мы не слишком богатые, чтобы кичиться своим богатством, дорогими вещами и нарядами, но и не слишком бедные, чтобы вести себя подобострастно, тихо и незаметно.

- Мы уважаем всех, кто с нами общается, и одновременно уважаем нашу семью, друг друга, себя.

- Мы никого не хотим обидеть, но и не дадим в обиду самих себя.

- Мы не высовываемся, ведём себя сдержанно, но когда надо, можем встать впереди всех, взять на себя ответственность и повести за собой других людей.

- Такой стиль поведения помог нам выжить во время войны, - добавила мама и прижала меня к себе.

Я обнял маму, прижался к ней всем телом и вдруг почувствовал, что наконец-то понял, почему я долгое время играл сам с собой в молчанку и сдержанность.

Во мне вырабатывался наш стиль «скромного достоинства»!

Он прорастал во мне, как стебелек зеленой травки, как цветок, который набухал-набухал и, наконец, раскрылся.

Ночью во сне ко мне явилась моя Фея красоты и страсти.

Это была стройная обнажённая белокурая красивая женщина, одетая в прозрачный, как туман, балахон с воздушными, будто надутыми рукавами.

Она явилась мне в полный рост, стоя боком ко мне в независимой позе уверенной в себе женщины.

В руках у неё была большая горящая свеча в красивом бронзовом подсвечнике.

Такой подсвечник стоял у нас на буфете, это была одна из редких старинных вещей, оставшихся от маминого папы, моего дедушки.

Свеча горела трепещущим пламенем. Её свет освещал лицо феи, пространство между её широко расставленных ног, трепетал в складках прозрачного балахона.

Я четко видел просвечивающийся контур её стройных ножек, крутой изгиб её спины, кокетливо приподнятое плечико, полупрозрачные выпуклости попки, ровную плоскость её животика.

Она была такая же, как та пластмассовая кукла «Барби», упругая, стройная и тонкая.

Волосы у неё были такие же пышные, волнистые, упругие и красиво убранные в прическу, как у «Барби».

Присмотревшись повнимательнее, я вдруг заметил, что она обута в немыслимо маленькие туфельки на тонком высоком каблучке.

Этот каблучок казался мне прозрачным, потому что на нём и через него играли блики света от пламени свечи.

Фея внимательно и по-доброму искоса смотрела на меня и понимающе улыбалась.

Она как бы приглашала меня посмотреть на нее, на её стать, фигуру, позу, выражение лица, взгляд.

Она была почти совсем не одета, стояла, широко расставив ноги, но весь её вид выражал благородство, красоту, манящую притягательность и в то же время ограничивающую сдержанность.

Это был стиль Феи красоты и страсти…

Стиль скромного достоинства, сдержанного трепетного огня, уверенности и скрытой игривости.

Когда я это понял и уже спокойно посмотрел на неё, фея красоты и страсти понимающе усмехнулась, дунула на свечу и растаяла в ночном мраке…

На следующий день нас, будущих первоклассников, вызвали в детский сад и стали готовить к походу в школу.

На улице уже было прохладно.

Я мужественно разнашивал новенькие скрипучие школьные ботинки и жесткую колючую китайскую курточку.

Этой курточкой я сдержанно с достоинством гордился.

Ни у кого не было такой курточки-ковбойки с широкими плечами, карманами на груди и застегивающимся на пуговицы пояском.

Я терпеливо таскал свой «деревянный» портфель, набитый нужными и ненужными школьными принадлежностями, и вместе со всеми участвовал в подготовительных занятиях.

Хотя все эти «считалки», «рисовалки», «читалки» и «игралки в школу» я уже переиграл у себя дома, но я «не высовывался», а сдержанно выполнял задания, правда быстрее и лучше всех.

Мне завидовали мальчишки и девчонки нашей группы, удивлялись и поражались воспитательницы, даже были чем-то недовольны и рассержены, но я не стал намеренно выглядеть глупее, чем есть на самом деле.

Я просто не выражал ничем свой восторг и гордость за быстрое и верное выполнение задания.

Я старался показать сам своё удивление, что у меня «как-то» само собой все получилось лучше всех.

Они же не знали, что я дома с помощью папы, мамы и брата прошел все эти задания подготовительного периода и даже первого класса школы…

Я не стал об этом рассказывать и хвалиться, мне было интересно проверить себя в этой увлекательно интересной игре «в школу».

Вскоре ребята и воспитатели привыкли, что я почти все знаю, и я теперь был помощником воспитателей, показывал и рассказывал другим, как я выполнял задания, и наши успехи в группе были самыми громкими.

Может быть, поэтому меня поставили за ручку вместе с самой красивой девочкой старшей группы детского сада во главе нашей маленькой колонны и мы, после напутствия воспитателей и директора детского сада, сквозь толпу плачущих родных и близких, пошли по проезжей части центральной улицы нашего микрорайона города вверх к белеющему зданию средней школы № 1.

Там уже вовсю играл оркестр, на площади перед школой стояли толпы разновозрастных учеников в красивых одеждах.

Практически у всех были огромные букеты цветов. Все галдели, шумели, толкались, резвились и радовались.

Мы шли по улице и цепко держались за руки.

Я немного боялся, но мужественно не оглядывался и сдерживал шаг, чтобы маленькие не отставали.

Ира дёргала меня за руку, вертелась, пыталась куда-то отскочить в сторону, но я дергал её обратно и «держал строй»…

Со стороны это выглядело, наверно, комично, но мне казалось, что я выгляжу мужественно, спокойно, достойно.

Наступало 1 сентября 1960 года. Начиналась новая жизнь…