Секс-Снегурочка и Хахаль aka Секс истории

Хахаль – волокита, любовник.                

Обманщик, плут, надувала, принимающий вид порядочного человека.

В. И. Даль

Володька Записин, по прозвищу Хахаль, староста факультета, и юбочник, любил  выпендриться своей эрудицией. Часами мог читать «Анну Снегину» или «Москву кабацкую» Есенина, цитировать страницы «Золотого телёнка» Ильфа и Петрова, или рассказывать интимные подробности особ императорских дворов всех времён и народов.

Частенько к нему приставали молоденькие студенточки, вчерашние выпускницы средних школ:

- Володичка, расскажи что-нибудь забавненькое про любовь. У тебя это так интересно получается.  

И Володька с большой охотой начинал свой витиеватый треп, где действительность и вымысел тесно переплетались в художествах его языка.

- А про любовь мою, девочки, начинать надо издалека.

Сын я председательский. Мои мать и отец были одержимы колхозным строительством, и на меня времени не было. Была у меня няня. Дуняшей звали.- Записин уже цитировал:

« Прекрасны той Дуни кудри, а цвет их – цвет тёмной ночи. И розы в её ланитах, горят, как огонь, пылая. Прекрасной своей шеей газель она напоминала, бела её грудь, как мрамор, соски её – гор вершины. А ниже одна вещь скрыта и у этой вещи есть свойства, что ум людей изумляют. И если коснёшься той вещи, на ощупь она горяча».

Вдохнув дым сигареты, затем колечками выпуская его из своей поэтической внутренности, продолжал, переплетая своё и древних откровений:

- Подолгу не мог я уснуть,   « изучая гибкость девичьего стана, полненькие ляжки, меж которых пух волос младых чернеет, а под ним, как вишня рдеет, ..... ь Дуняши. А заснув, я видел у себя в обьятиях Дуняшу, которую целовал и ложил её к себе между бёдер и садился с нею, как мужчина садится с женщиной, притягивал к себе Дуняшу и .... , то есть  любил, пардон. И тогда нянька будила меня и взволнованно говорила: - Ты спишь, а перец твой, поднялся! Иди ко мне, голубчик! Я  подсластить умею! – И та, чья грудь, как жасмин, дрожа всем телом, прижимала меня к себе и не отпускала, нежно-нежно мучая».

Как вы, понимаете, в малолетстве, спавши с нянькой молодой, познакомился с её ......!

Девчонки, шокированные  откровениями Володьки, пунцовели, как маки, прикусывали пухлые губки, застенчиво говорили:

- Володичка, ой, ой, не стыдно тебе?

- А что, разве приличней именовать то звёздное место «щелью, дырой, клоакой, влагалищем, срамотой? », а может «писькой»? Нет, лучше место то будет «фиалкой», пахнущей медьвянью сенокосных трав. Язык наш велик и могуч, а что естественно, то не безобразно. - Так вот, - продолжал Володька заливать:

- Дуняша, быть может, сестра персидской Дуньязады, младшей сестры Шахрзады из провинции Фарсистан, пахла лепестками фиалок. С тех пор я, как ветер, увлёкся чудными цветами фиалок  меж бёдер, где весна поселила их. Есть ещё вопросы?

- Дуньязада? Сестра Шахрзады? Как интересно! Расскажи нам о ней!

- Дуньязада, младшая сестра, которой Шахрзада подсказала:

- Когда я приду к царю, я пошлю за тобой, а ты, когда придёшь и увидишь, что царь удовлетворил свою нужду во мне, скажи: - Мой господин, сделай и мне так! – сообщал Володька о сёстрах из «Тысячи и одной ночи», книги, которой студенточки и в руках не держали.

- Володичка, откуда ты всё это знаешь? – недоумевали те.    

- Я, девочки, начитался толстых книжек про любовь, а она, как известно, и в самых пустых головах нередко преострые выдумки рождает. – Как говорил Козьма Прутков.

К умению «навесить лапшу на уши» (особенно женские!), выпить Хахаль был малый не дурак и имел «дурак» не малый. Карманные деньги всегда имел и не жидился, если дело пахло девками и выпивкой, а этим в нашей студенческой жизни частенько пахло. К тому же, как староста, мог походатайствовать за прелестную студенточку перед тем или иным преподавателем. Как же было им не тянуться к нему!?

В «Белой акации», нашем излюбленном месте дружеских застолий, Володька был ангел и злодей в одном лице. Под его сладкими выражениями таились мысли коварные.

Вот он подымает тост в честь Валечки Зильберман, чёрненькой евреички, произносит:

- Знакомая картина из сотни тысяч сцен: она моя кузина, а я - её кузен! – Он обнимает зардевшуюся Валечку, смачно целует её губы. А та, красотка молодая, как будто девство сохранить желая, рвётся и пищит: - Ах, не надо!

- А как насчёт нашего родства после ужина?, - подмигивает ей «кузен» - обольститель.

Не все, конечно, девчонки липли на Володьку, как мухи на мёд. Была у нас Зоя, раскрасавица.   Как её Хахаль не обхаживал, толку не было. Она обламывала его всюду, как и сейчас за столом.

- Мадам, вы мне глубоко симпатичны, - обращался Записин к ней, - но почему вы денно и нощьно грызёте чеснок и от вас, извините, дурно пахнет?

- А это чтобы никакая зараза, навроде тебя, ко мне не цеплялась, - не лезла за словом в карман Зоя. –  А ты вечно, Хахаль, водкой смердишь. Чеснок для здоровья хоть пользительный, а ты – брехун обольстительный, как валерьянка для кошек.    

Володька не сдавался:

- Зоя, - если ты смолоду счастье любви не познала, твоя быстротечная юность напрасно пропала, - учит нас «Весёлая книга» Обейда Закани.

- Ты, Записин, не Закани, и о любви лучше бы не заикался. У тебя только сиси да писи на уме. - И так меж ними всегда.

А вот Володька обращает внимание на Оленьку, красавицу первостатейную, и дарит ей стихи из Низами:

« Она нежна.

Она ещё нежна.

Она глядит влюблёнными глазами.

Но это ложь.

И лгут её глаза.

Другой давно уж сердце её занял.

В ответ Оленька улыбается.

Среди женщин Володька чувствовал себя словно в раю среди большеглазых гурий. А те просили:

- Володичка, «Анну Снегину»! Просим!

Преображаясь, Записин потрясно читал, вызывая восхищение девчёнок, которые будто не знали, что он бабник ещё тот, и сердце его принадлежать одной не может.

С Володькой происходили иногда такие забавные случаи, о которых он мог рассказать только в узком кругу.

Магазин «Вечерний» был открыт до десяти вечера. Студенты-вечерники, придя шустренько в магазин, успевали «раздавить пол-литра» водочки «Пшеничной», если у них была такая блажь, а на улице, затягиваясь сигаретным дымом, трепались.

В зимний вечер, когда мороз, и мёрзнут не только уши, мы, трое друзей, заскочили в «Вечерний». Взяв по пирожку с ливером, разливаем по стаканам водочку. Неожиданно подходит к нам дивчина в шубке, хороша собой, - черноволоса, зеленоглаза, чувствуется – « вино в её рту таится», и взволнованно просит:

- Ребята, помогите.    

- В чём вопрос, Снегурочка? – откликнулся Хахаль.

- Я с парнем поцапалась. Грозит убить. От самого «Еревана» драпаю. Уже духу нет. Вот заскочила в магазин, и вас увидела. Вы ж не отдадите меня на растерзание, мальчики? Может меня и домой проводите?

Не пожалеете! – откровенно намекнула «Снегурочка». – Я знаю, как перец подсластить.

- Как не помочь такой райской птичке!? Я с тобой хоть на край света пойду, - заявил Записин.

«Райская птичка» вцепилась нам под руки, вышли из «Вечернего». Её преследователь,

видя такое сопровождение, лишь потерянно вздохнул, глядя нам в след.   Мы дошли до троллейбусной остановки и пара уехала.

Неделю Володьку было не узнать, как будто сглазили его. Ходил мрачнее тучи. Девок будто не видел и не слышал, когда они обращались к нему, а нам, друзьям своим, буркнул:

- Контуженный я! Выпить надо.

Конечно же в тот вечер мы и пошли в «Белую акацию». И вот какую историю поведал Записин.

- Вы помните на той неделе деваха к нам в «Вечернем» подвалила?

- Та в шубке, с пухлыми губками на красивой мордашке?

- У неё оказались губки пухленькие не только на мордашке. Я это почувствовал уже в троллейбусе, когда толпа так прижала нас друг к другу, что стало ясно чего эта «птица» хотела. Уж в такую она истому вошла, что кошкою спину выгибает, а хвост торчком держит, ажно платье задралось. Я по себе знаю, - что если женщине захочется утолить свои вожделения, то помешать ей невозможно. В троллейбусе, пока мы ехали, была она шаловливой девочкой, и всё мне на ухо нашёптывала:

- Дикарь! Дикарь! Я ведь по глазам твоим вижу, чего от меня хочешь. Ну потерпи. Скоро нам выходить.

Я ей:

- Колобок, колобок, выйдем и ты дёру дашь? – спрашиваю.

Смеётся, облизывает губы и шепчет:

- Я от зайца ушла, я от волка ушла, а от тебя, лис, уходить не хочу. Ты же чувствуешь это? – Выгнулась так, что я почувствовал как её жаркая кровь бьётся меж ног.

На остановке «Северный посёлок» еле вылезли из троллейбуса.

- А мороз тут у вас похлеще чем на Северном полюсе. – говорю я ей, цокоча зубами.

Смеётся и говорит:

- Со мной не околеешь! Вот за той пивнушкой я и живу. Догоняй!

И как рванула! А какой из меня бегун в этом пальто на рыбьем меху?! Я ж от мороза почти в сосульку превратился. Но кое-как побежал с подскоком, чтоб с виду её не потерять, а то, думаю, не увижу в какой двор заскочит и тогда мне каюк. Место дикое.

А она бежит, бежит, а потом остановится, хохочет и зовёт:

- Ну давай, давай! А то убегу, а у нас тут одни хохмачи живут. Разденут и раззуют за милую душу и трусов не оставят! Так что шевели ножками, хахалёк!

Она как сказала про хохмачей, да ещё «хахальком» назвала, меня будто за яйца дёрнули, и рванул я резвее жеребца. Или мне так показалось. Но догнал я её, уцепился в рукав шубки и говорю: - Колобок, колобок, я тебя съем!

А она в ответ:

- Посмотрим, посмотрим кто кого съест!

Постучала она в ставеньку окошка и минут через пятнадцать вышел мужик в тулупе и спросил:

- Кто?

- Это я. – отвечает Снегурочка.

Мужик открывает калитку, видит меня, и грозно спрашивает:

- А это что? Новый квартирант что-ли?

- Нет, дядя Коля, это мой сотрудник.

- У тебя, Верка, каждую ночь то квартиранты, то сотрудники. И когда ты угомонишься?

- Не обращай на него внимания, - говорит Снегурочка.

Хозяин запер в будку здоровенного рычащего кобеля, а, как, я теперь уже знал, Верка, пошурудив ключом, еле открыла замёрзший замок, и мы вошли в её комнату, где свирепствовала коладрыга похлеще чем за окном, хозяин выпустил кобеля, хлопнула дверь. Было слышно как он раздевался, кряхтел, ложась возле своей бабки, та бубнила:

- Хахаля привела?

- Сотрудник какой-то. В кепочке и пальтишке весеннем. Дрожит, – говорит хозяин, - как хвост у кобеля при знакомстве с сучкой.

- Верка - девка что надо! Кровь с молоком. Отогреет! – слышен голос хозяйки.

Всё у них там затихло. Меня чёрт дёрнул растопливать печьку. А она, зараза, забита, не тянет. У меня уже вся морда в саже, дымища в комнате. А из хозяйской половины стук раздался и голоса:

- Верка, ты со своим сотрудником отравить нас решила, что-ли? Мы сейчас пожарных вызовем. Всё ж к нам тянет! Пооткрывай все окна и двери, паразитка!

Продираю глаза от дымных слёз. Матерю себя на чём свет стоит, а моя «Снегурочка» шмотьё сбросила и под одеяло на раскладном диване в одних трусиках нырнула. Смеётся и говорит:

- Да брось ты эту дурацкую печку! Иди я тебя согрею лучше всякой печки.

- Так дымит же!, - размазывая слёзы с угольной пылью по харе, отвечаю ей.  

А она, стервозина, идею подала:

- А ты залей её водой!

Кое-как пробил я лёд в ведре, зачерпнул кружку воды и, сдуру, линул прямо на тлеющий уголь! Из печки как шипануло! А из-за стенки голос хозяина:

- Что вы делаете, сотруднички? Креста на вас нет. Мы ж тут все угорим! Газом потравимся! Вот сейчас возьму дрын, и на мороз повыгоняю шалапутов.

Надо же было что-то делать. Я открыл форточку окна во двор и дверь в коридор, а сам, кое-как помыв руки, разделся наголо и юркнул к Снегурочке. Прижух. Хозяин поворчал и затих. Я к «райской птичке», а она только этого и ждала. И пошло, поехало!

Да так, что диван не выдержал и грохнулся об пол! А из-за стенки перепуганный голос хозяйки:

- Господи Иисусе, спаси, сохрани и помилуй! Никак крыша подгорела и рухнула?! Давай, Николай, выскакивать пока не задавило нас тут.

Было слышно, как поспешно одевались хозяева. А Снегурочка, хохоча:

-Тётя Катя, то не крыша обвалилась! То мы с сотрудником грохнулись на пол. Диван поломался! Спите! И печку уже затушили. Так что всё в порядке.

- Ага, Катерина, печку они затушили! – подал голос хозяин. – Помоему она только разгорается! Завтра участковому заявлю про твою, Верка, безобразию.

- Дядь Коль, не надо участковому. Мы потихоньку спать теперь будем, - пообещала та.

Падать ниже было уже некуда. Тишину нарушал лишь скрежет пружин старенького диванчика да ахи и охи «райской птички».

- Володька, а как она на передок? – любопытствуем мы.

- Как, как!? Неутомима, как молодая ослица! Пар валит, будто нас кипятком ошпарили. И какого хрена я с печкой возился?! Потерял зря время. Тут без печки, как в парной!

- Снегурочка, давай перекурим, - говорю я.

- Ты покури, а я поссу, - говорит она – и садится на ведро из которого я воду брал.

Вдруг, когда я черкнул спичкой, что-то утробно жахнуло под Веркой и по комнатушке вонь пошла, как от тротиловой шашки, и шипит. Клянусь, я чуть не обхезался. А Верка и говорит:

- Во! как ты меня накачал! Чуть не лопнула!

И до меня дошло, что это она пёрднула в ведро! И из неё шипит воздух, как из порватого шланга.

- Да ты не стесняйся. Ссы в ведро, - говорит Снегурочка, - я уже кончаю, - и пукнула. Меня словно обухом по башке. А ссать, как из ружья хочу. Держусь из последних сил.  

Было без пяти пять. Надо же было как-то домой добираться. Я быстренько напялил на себя шмотьё и попросил:

- Снегурочка, выпусти меня. Мне ж на работу.

- А ты вечером придёшь?

- А как же!

Она попридержала кобеля. Я выскочил за калитку.

Снегурочка смотрела мне вслед. Было неудобно отливать у неё на глазах и мне пришлось шпарить до пивнушки, где я, трясясь, кое-как расстегнул матню и долго, долго поливал мёрзлый наст, попёрдывая.  

В троллейбусе на меня смотрели и смеялись, будто на моей морде написано было что-то нехорошее. Добрался домой. Мать мне открыла дверь и воскликнула испуганно:

- Господи, где тебя черти носили?! На кого ты похож?!

Глянул я в зеркало и испугался. Вся морда моя была в саже, а от взрыва в ведре, произведённом Снегурочкой, я теперь контузию ощущаю.

- Так это надо «Пшеничной» компресс поставить, - говорим мы ему, - может контузия и пройдёт!

Что мы и сделали с удовольствием!