О том, как я исполнял свою мечту (Я изнасиловал свою мать)

Красота! Я распял Алину на кровати Андреевским крестом. Руки и ноги крепко привязаны к железным спинкам. Кровать старая, я спал на такой когда-то в раннем детстве и, сравнительно недавно, в больнице. Сетка под матрасом разболтанная, провисает, чуть ли не до пола. Экое неудобство! Я беру подушку и подкладываю ей под зад.   Это простое и вполне естественное действие (ну не в такой же яме мне её трахать в самом-то деле), вызывает новую волну истерики. Никакой вознёй с водой больше заниматься не хочу, очень я не люблю всего мокрого.   Вместо этого выдаю ей две увесистые пощёчины.

- Да не ори ты, Алина. Считай, что всё уже случилось. От тебя ведь ничего не зависит, посмотри лучше в зеркало, какая ты красивая.

Она машинально поворачивает голову к стене, где стоит большое пыльное зеркало. Я отбрасываю ей волосы с лица, целую в шею; пахнет  хорошим парфюмом и страхом.   Правильно сделала, что платье надела сверху до низу на пуговицах.   Расстёгиваю не спеша, не отрывая пальцев от её прохладной испуганной кожи, времени посмаковать хватит. Платье чёрное, комплект белья под ним насыщенно-бордовый. Бретельки отстёгиваются, даже не придётся их отрезать. Всё, как я люблю. Какой кайф снять с неё лифчик и ласкать грудь; стащить трусы вниз и измерять глубину пальцами. Дурочка дёргается, должно быть думает, что я сейчас банально вытрахаю все её входы и выходы, а  я хочу творчества, да, поиздеваюсь над ней, конечно, но это только от любви. Это сейчас она в моей власти лежит распластанная, а в своё время она тоже надо мной всласть поиздевалась! Как у неё внутри всё зажато! Ничего, милая, это только начало. Мы ещё поиграем и в паровозик, и в прикроватный столик на коленях. И серьёзный разговор в наручниках будет.

Моё скрупулёзное внимание к мелочам никак не даёт всё это дофантазировать. Я засыпаю раньше, чем успеваю всё тщательно продумать от начала и до конца. Ведь кончаю я всегда синхронно с Алиной в своих фантазиях. Она же такая горячая, быстро теряет над собой контроль в моих руках; ей и самой потом становится стыдно, пытается строить из себя замученную жертву, но меня же не проведёшь. А после того, как я кончу, меня так клонит в сон, что сознание просто пропадает.

Потом приходит утро, просыпаюсь я один. Мама уже на работе. А я работаю в основном вечерами, администратором зала в Театре Оперы и Балета. Тётя Лена помогла устроиться туда, она там главным бухгалтером работает. Без таких  связей меня с моим диагнозом разве что в дворники бы определили. Или сидел бы всю дорогу на пенсии по инвалидности. А работу я свою люблю, она мне даёт столько идей, столько желаний! И в то же время ненавижу изо всех сил. За мной там наблюдают тысячи человек, ясное дело, что некоторые только притворяются, будто им интересно происходящее на сцене. Приходят только, чтоб на меня полюбоваться в бинокль.

Утром мне так погано на душе, что ни о чём интересном думать не хочется. Ни об Алине, ни о Доме. Ведь днём меня ожидают  различные испытания: надо идти по магазинам, а там везде камеры, они за мной следят. Помню, как выбирал хороший подсвечник в магазине подарков, там две девчонки-продавщицы крутились вокруг своих осей на каблуках и весело стрекотали о какой-то вечеринке. На первый взгляд, всё прилично, а потом одна из них, в голубом костюме, спросила, не помочь ли мне с выбором. Ух, змея. Я же отчётливо видел, как она скрывает насмешку внутри своего лягушачьего рта, я уйду, а они будут ржать потом, разглядывая, что там наснимала камера, будут обсуждать, как я нерешительно смотрел на слишком дорогие подсвечники, как робко брал товар в руки, боясь уронить. Ни дай бог купить что-то в такой забегаловке, они же лопнут со смеху, осуждая мой выбор, их смех осквернит любую покупку. Наверно, если я выйду, они даже высунутся из магазина, чтоб проводить меня взглядом, попытаться определить в какой стороне я живу, потом ещё три дня будут устраивать шоу перед своими подружками, пригласят дурочек в магазин, чтоб показать записи камеры наблюдения. Нет, конечно, я там ничего не купил, вежливо поблагодарил эту тварь, а сам представил, как я бы намотал на кулак её растрёпанные волосы, а она в своём разодранном костюмчике, стоя на коленях со связанными руками, делала бы мне минет. Уверен, ей стало бы не до смеха.

Но вопрос-то остался открытым, подсвечник в Дом нужен, это гораздо романтичней, чем фонарь. Пойду, наверно, в «Скатерть-самобранку», магазин большой, там всего полно.

На завтрак я разогрел гречневую кашу с котлетой в микроволновке. Вообще-то, я не слишком люблю еду из микроволновки, но, когда мама уходит, она всегда снимает конфорки с газовой плиты. Боится, что я опять уйду, оставив по рассеянности газ включённым.

За завтраком я наблюдаю из окна за Алиной. Наверно, у неё сегодня выходной, вот она и прогуливается со своим пекинесом Жориком. Хоть здесь ко мне судьба благосклонна. Я за Алиной могу наблюдать, когда она выходит из подъезда, а она за мной нет, её окна выходят в противоположную сторону. Джинсы – это не сексуально, я люблю, когда она в платье и на каблуках. Но всё равно у меня начинает вставать. С одной стороны, в больнице было неплохо, от лекарств, которыми я там закидывался, у меня совершенно не вставало, и засыпал я сразу и легко.

Когда у меня будет всё готово в Доме и я придумаю, как туда затащить Алинку, самое главное, чтоб хватило смелости. Дрейфить в нашем деле нисколько нельзя. Иначе, она меня даже бояться не станет, ещё ехидничать примется. «Что, мол, Черепашка, это всё на что ты оказался способен? Я даже ничего не ощутила». Проклятое погоняло, которое меня преследует всю жизнь, тоже она придумала, ещё в каких-то начальных школьных классах. Зовут меня Чередниченко Паша, вот тебе и ЧереПашка.  

Ну хорошо, а потом что будет? Вечно удерживать её там я не смогу. Придётся, конечно, придётся, хоть и не хочется думать об этом, но обязательно, неизбежно, без вариантов, без иллюзий необходимо будет её убить. Когда я об этом вспоминаю, у меня настроение портится хуже, чем перед больницей. Больше всего меня там раздражают мои, так сказать, коллеги. Например, Лёша с органическим расстройством личности, прицепится, как клеевая лента:

- Паша, ты по ЖС или по ДПЖ?

- А что это такое?

- Нет, ты скажи сначала ответь. ЖС или ДПЖ?

Нет никакой силы, чтоб от него отвязаться. Такого дебилоида, как он, нигде слушать не будут, даже, если он сольёт какую-то информацию обо мне. Отвечаю наудачу:

- Ну, по ЖС.

Лёша искрится от радости, будто от электрошока. Потом с таким видом, будто он сочинил как минимум «Божественную комедию», выдаёт разгадку великой тайны. ЖС означает – «жара – сила», ДПЖ – «долой позорную жару». Что с него возьмёшь, конченый шиз.

Водить машину мне нельзя, прав таким, как я, не выдают. Только обязанности. Обязан раз в полгода-год ложиться в больницу на профилактику. Вообще-то мне машина и не нужна, вот только до зарезу понадобится  тогда, когда придёт время отвезти Алину в Дом. Не представляю, как можно будет это сделать без личного транспорта.

Дом я присмотрел, когда прогуливался на велосипеде по окрестностям. Мама боится меня отпускать, но я стараюсь ездить по безлюдным просёлочным дорогам, где нет большого движения. Хотя и там как-то установлено наблюдение. Если бы я так сильно не любил поездки на велосипеде, я бы никогда в жизни не стал так глупо подставляться, раскатывая по пустынным дорогам. В апреле, когда у меня только начинало брезжить в голове желание претворить свои мечтания в реальность, в одну из таких загородных поездок я увидел старый заброшенный хутор недалеко от трассы. Подъехав к нему поближе, я убедился, что он совершенно необитаем.   Окна заколочены, к дверям прибита табличка о продаже дома. Даже я понимаю, что купить эту развалюху на обочине мира может только какой-нибудь псих кривошинский вроде меня. Значит, дорого это стоить не будет. Я позвонил по указанному телефону. Оказалось, что продавец живёт рядом, в Заколодище. Продаёт дом, оставшийся после смерти тёщи. Да, на самом деле, за копейки. Никому на радостях и в голову не пришло наводить справки о моей дееспособности.     

Так и стал я счастливым обладателем одинокого заброшенного дома со старой железной кроватью и пыльным зеркалом у стены. Ещё есть старый шкаф, буфет, хромой стол, пара табуреток, самая настоящая печка и погреб. Окна я распаковывать не стал. Электричества там нет, продавец объяснял, что случилась какая-то авария, и надо вызывать электриков или самому чинить. Я в этом ничего не понимаю, никаких посторонних к своему дому не подпущу. Потому и хочу подсвечник. Представил, как Алинино тело будет извиваться в свете свечей, и у меня снова эрекция.

Наручники у меня есть, ещё пять лет назад купил в тайных кулуарах барахолки.   Покупать было ужасно стыдно, но возле замызганного дядьки у кучи самого разнообразного хлама крутилось довольно много народа, каждый сосредоточен на чём-то своём, и я решился. Если он не боялся продавать, то почему я буду бояться купить?

Верёвки у меня тоже есть, разные. Все мягкие, комфортные, я хочу, чтоб ей, по возможности, удобно было.

Ещё я приобрёл комплект красивого постельного белья. Конечно, я бы хотел кровать, как в «Травиате», широченную, с балдахином. Мне нравится момент, когда к умирающей героине прибегает её блудный любовник, одетый при параде, а она привстаёт ему навстречу с постели в прозрачном пеньюарчике. Откровенные наряды артисток – самый популярный ход нашего главного оперного режиссёра для привлечения публики. Не знаю, как публика, но я всегда волнуюсь на этой сцене, как бы никто не заметил, что у меня встаёт.

Конечно, помимо кровати, я бы и интерьеры хотел, как в той же «Травиате», а  не с пыльным зеркалом и старым шкафом. Дома у меня мама как-то умеет делать, что у нас зеркала не пылятся.

Итак, Алина гуляет с собакой, а я иду в магазин. Зарплата у меня маленькая. Денег, конечно, не густо, но и жаловаться грех, ведь я их практически не трачу.

По дороге меня осеняет идея. Церковная лавка! Там точно никаких камер наблюдения. А если меня увидит бог? Лезут всякие глупости в голову, никакого бога нет. Это же только Вовка-Насос из палаты алкоголиков Его команды всё время слышал, хорошо, хоть не смог исполнить.

Чистенькая женщина в белом платочке поставила передо мной несколько подсвечников на выбор. Конечно, латунный, без всяких глупых китайских финтифлюшек. Очень похожий на наш, театральный, который стоит на столе у Татьяны, сочиняющей письмо Евгению. Женщина передаёт мне его со словами: «С Богом! » Интересно, чтоб она мне сказала, вывали я ей свой член на тарелку для денег? А если задрать ей юбку и опрокинуть на прилавок? Пускай бы крестилась. А ведь она что-то почувствовала, я знаю, её всполошившийся взгляд провожает меня до дверей. Больше я сюда не войду.

По дороге на работу я думаю о том, что взять девчонку из магазина, или женщину из лавки, или зрительницу, наблюдающую за мной в театре, всё равно не так интересно, как Алину. Ведь я о ней знаю гораздо больше, в этом и заключается удовольствие.

Сегодня у нас балет «Шахерезада». Мне нужно следить, чтоб все сели на правильные места, а то постоянно находятся люди, которые не понимают, в чём разница между бенуаром и бельэтажем. Балет меня нервирует больше, чем опера. Во-первых, когда я гляжу на полуголых танцовщиц, у меня расцветает эрекция, во-вторых, на балет приходит людей больше, чем на оперу. Естественно, любителей поглазеть в бинокли, среди них тоже оказывается больше. Больше всего мне нравится восточный халатик со звёздами у Зобеиды. Точнее, когда она его сбрасывает перед началом балетной оргии. Я до такой степени был увлечён Аникиной, которая танцевала Зобеиду до того, как её пригласили куда-то в Москву, что потерял всякий контроль и осторожность. Сам пошёл просить у Екатерины Ивановны, костюмерши, чтоб она, когда халатик будут списывать, мне отдала. На её вытаращенный взгляд ответил, что нужно, мол, для племянницы на память о посещении нашего города и нашего театра. Да, именно этот костюм, ведь она именно на этом балете была, и ей так понравилось. Да, если нужно, заплачу, просто я слышал, что костюмы к «Шахерезаде» обновлять собираются к юбилейной постановке. Так и получил я этот халатик, вместо него пошили похожий, тоже со звёздами, тоже в восточном стиле, но настоящий-то у меня. Как я его вынюхивал, пытаясь вызвать в воспоминаниях образ Аникиной! Как я в него заворачивался, упиваясь тем, что она его надевала! А ведь я ни разу не приближался к ней ближе, чем на пять метров. Сейчас этот халат лежит там, где и должен, на даче. Я же буду в него Алину переодевать. В нём я её и похороню.

Хорошо, что сейчас лето, не надо думать об отоплении Дома. Вода тоже только в колодце, в ванне с розовым кафелем там не полежишь. Конечно, надо всё устроить пока тепло, пока лето. Но как? Я уже почти решился, поборол свой глупый страх, а желания мои выросли до геркулесовых столбов, назад пути нет. Размениваться на незнакомых женщин я не хочу, хотя и регулярно высматриваю их в зале. Я не слишком хочу разных продавщиц, мне больше по душе культурные, интеллигентные женщины. Таких, может, и запугать будет проще, и приятней осознавать, что они смотрели то же, что и я в театре, уже будут общие эмоциональные переживания, ведь пустой секс с пустым человеком меня не насладит в полной мере.

Но Алина-то точно для меня не чужая и не пустая. И в театре она бывала неоднократно. И сколько унижений я из-за неё испытал ещё в школе!

Сначала из-за этого Черепашки, меня по-другому уже и не называл никто из одноклассников. Потом, когда я набрался наглости признаться ей в любви, а она меня подняла на смех и всему классу растрепала. Никто на меня смотреть тогда  не мог без колик, ржали, как припадочные.

Следующим эпизодом было явление медицинской энциклопедии в классе. Естественно, она нашла у меня все признаки шизофрении (странно, направление она выбрала почти верное). Ещё естественней, что все восприняли с радостным воодушевлением то, что в классе у нас объявился шизик.

А как она мне позвонила, чтобы «предупредить», что у нас сельхозтруды в субботу. И нужно в рабочей форме, с лопатами(!) в семь утра всем собраться возле пригородного автовокзала. Нужно ли объяснять, что туда явились только двое: я и лопата. Алина меня потом встретила во дворе вместе с Ксюхой-Динамо. Ржали обе, чуть не выворачивало их.

Апофеозом было, когда она назначила мне свидание в кабинете биологии. Ей Ракообразная (биологичка наша) поручила цветы полить и семена замочить.   Ракообразная всё время назначала ответственных за проращивание каких-то растений. Короче, закрыла Алинка меня в кабинете с этими таинственными растениями. Мы тогда учились во вторую смену, дело было после всех уроков. Я остался один. Мобильников тогда у школьников не водилось. С собой у меня было только два грецких ореха. Ночевать на пустой желудок на жёстких стульях-партах без одеяла? Ведь сколько я ни колотил в дверь, сторож меня не слышал. Что ему, бухнул и релаксирует. Прыгать с третьего этажа страшно. А утром что я скажу, когда меня откроют? Что ни скажешь, станешь посмешищем на всю школу. Алине-то всё ни по чём, а я этого боюсь. Всё же я смог привлечь внимание сторожа, вышедшего на крыльцо подымить, включённым светом в окнах и своим отчаянным воплем. Так что до ночи я домой вернулся. Хорошо, мама была в гостях у тётки.

А потом мы повзрослели, и стало ещё хуже, самое жестокое издевательство: она просто перестала меня замечать, беззвучно здоровалась при встрече – и всё. Пару раз заходила к нам с мамой домой за какой-то мелочью. Обращалась ко мне: «Привет, Черепашка».

Сегодня ночью будет полнолуние. Гадкая пора. Хочется вырваться из кожи и бежать, бежать через весь город, потом вдоль трассы по полям, мимо канавы к Дому. Только не к пустому Дому, а к моей любимой, моей жестокой, моей порабощённой женщине! Моей! Хочу, чтоб она ждала меня там, в комнате с пыльным зеркалом, на кровати с продавленным матрасом! Хочу, чтоб она изнемогала, безумствовала от желания! Мы созданы друг для друга, наш путь определён циклонами, мы обязательно должны столкнуться. Витёк-Дизайнер, сосед по палате, утверждал, что «вращает циклонами», а остальные, простые смертные, просто следуют путями, которые циклоны им прописывают, навязывают так сказать.   Может быть, он прав?

Обострённое охотничье чутьё толкнуло меня к окну кухни. Ого! Куда это она собралась, чуть ли не на ночь глядя? За ней! Чутьё щекотало меня, подталкивало к выходу. Впопыхах я схватил с собой только кошелёк. А больше ничего и не нужно, всё остальное уже в Доме. Быстрей, быстрей, а то сейчас скроется из виду, едва мелькнув! Хорошо, что лето, не нужно тратить время на одежду. Уверен, сегодня самый подходящий день. Мама уехала к тётке с ночёвкой, не будет лишних вопросов. Уже когда я летел по лестнице, поглядывая на каждом пролёте в окно, чтоб видеть, в какую сторону она идёт, осознал, что забыл надеть носки. Ну и чёрт с ними, неужели Чингисхан или Александр Македонский остановились бы на полпути к цели только потому, что обнаружили себя без носков? Только последний лузер смутился бы такой мелочью.

Хорошо, что идёт Алина не спеша, как-то умиротворённо, наверно, даже мысленно любуется собой. И одета почти так же, как я её чаще всего представляю, в платье на пуговицах сверху до низу. Почему-то я уверен, что оглядываться она не будет, и спокойно, не прячась подозрительно за углами, на некотором расстоянии, иду за ней. Всю жизнь я плетусь за ней, как облезлый хвост за сукой. Мы пришли на остановку. Сели в автобус, она в среднюю дверь, я в заднюю. В кои-то веки я еду в автобусе не в страхе, что подглядывают  за мной, а, наоборот, сам слежу за своей целью.   «Цель» выходит на конечной остановке, и это ещё один знак. Эта часть города как раз ближайшая к хутору с моим Домом. Сегодня, точно сегодня всё решится! У меня жутко пересохло во рту, но в то же время распирает от самой жгучей энергии.

И тут Алина заходит в подъезд жилого двенадцатиэтажного дома. А мне куда? Тяжёлая домофонная дверь за ней закрывается, и  подъезд заглатывает её в неизвестную бездну. Сколько она там пробудет? Следить с улицы, в какую квартиру она вошла мне опасно, она может меня заметить, поэтому я жмусь под козырьком. Да и толку мне знать про эту квартиру, штурмом же её не возьмёшь, нужно ждать снаружи. Сопливые малолетки сели на скамеечку возле подъезда с пивом и куревом. Их гоготание и наглые взгляды никак не способствовали сосредоточенному наблюдению. Да и не столкнуться же мне тут с ней лицом к лицу у всех на виду. Я отошёл недалеко во двор, под берёзу, уже темнеет, она меня не заметит, когда выйдет. По дороге слышал ошмётки фраз: «шизик… без носков».

Едва я расположился под берёзой, как дверь подъезда распахнулась, и оттуда выскочила Алина, сгорбленная и в слезах. Следом за ней какой-то парень, похожий своей челюстью одновременно на актёра Брэда Питта и бобра. Абсолютно не обращая внимания на малолетних гопников, они начали выяснять отношения прямо возле подъезда.

- Алинка, стой, чего ты разошлась?

- Чего я разошлась? А как ты думаешь, умник?

- Стой, разве я что-нибудь тебе обещал?

- А если не обещал? Так что, можно ни хрена не делать? Зачем ты мне вообще нужен? На такой убогий деревянный секс я не хочу тратить время. А человеческих отношений у нас нет.

- Что я сделал не так?

- Если ты не соображаешь, то тебе не объяснишь! Тебе лучше общаться с резиновой женщиной, оттуда никаких претензий не поступит!

«Брэд Питт» скрипнул своей бобровой челюстью и попытался удержать Алину за руку.

- Куда ты поедешь, на ночь глядя? Оставайся всё равно, я на диване посплю.

- Так дешевле, да? Проще, чем такси вызвать, так?

Тут Алина выдернула руку у обиженного «Бобра», и рванула за угол. Я тенью за ней. Малолетки меня не заметили, всё их внимание ушло на «Бобра», потому что он, рванув поначалу за Алиной, ухитрился поскользнуться и теперь с шипением и ободранными ладонями поднимался с асфальта. Я хоть и мельком, но отчётливо понял, что вектор движения он направил в сторону подъезда, за ней не побежит.

- Алина, привет.

- Привет, Черепашка. Ты здесь что делаешь?

Она старается разговаривать со мной весело, как ни в чём ни бывало, но я вижу по лицу, как внутри у неё всё штормит, клокочет и бушует, и она кажется мне ещё красивее.

- А у меня здесь дача недалеко совсем. А ты домой?

- Да.

«Да» она говорит как-то неуверенно и с тоской. Так, главное, не сильно нажимать на неё.

- Слушай, а давай со мной на такси поедем? Автобусы из этого угла сейчас очень редко ходят, за тебя, наверно, дома волнуются, уже поздно.

- Мама не волнуется, она думает, я сегодня ночевать не приду.

Ага, значит, её до утра никто не хватится.

- Слушай, давай тогда буквально на десять минут подскочим ко мне на дачу, яблок возьмём, здесь совсем близко, пару километров, на машине быстро.

Только бы не отказалась!   Она горько улыбается, и говорит как бы сама себе:

- Даже Черепашка догадался такси вызвать.

И, потом, совсем шёпотом:

- А этот козёл.

Я притворяюсь тем, кем меня привыкли считать: глухим дебилом.

- Яблоки у нас неплохие, я и тебе соберу.

- Спасибо.

Не думаю, что погружённый в блатной шансон таксист что-то заподозрил неладное, мы ехали тихо и мирно, остановились почти возле населённого пункта (деревня Заколодище).

- Ой, Черепашка, у вас дача в таких дебрях! Тут же никого живого нет, не страшно твоей маме сюда ездить?

- Ничего страшного, зато соседи не надоедают, и с природой единение.

- А как мы в такой темноте яблоки собирать будем?

- Они уже собраны, в доме стоят, заходи.

- Слушай, надо было сказать таксисту, чтоб подождал нас пять минут, мы бы обратно с ним уехали.

- Не страшно, я другое такси вызову с мобильника.

- А почему мы остановились не возле твоего дома, а возле той деревни?

- Чтоб у таксиста лишних подозрений не возникало, для чего мы  чуть ли не в чистом поле выходим.

- А почему ты боишься его подозрений? Что ты на меня так смотришь? Эй, что ты задумал? Пусти!!

Самое главное перед прыжком в воду, или перед прыжком с высоты, или перед прыжком в какую-нибудь неизвестность, мать её так, не тормозить ни секунды, иначе так и зависнешь на берегу, на подоконнике или, чего хуже, в тёмном полупустом доме, без желанной добычи, осмеянным и уличённым в преступных намерениях. Поэтому я сконцентрировался из последних сил, и, не смотря на то, что руки у меня дрожали с не меньшей амплитудой, чем у Вовки-Насоса, воздух в лёгких окаменел, а в голове завертелась безумная центрифуга, я не ослабил хватки и не обратил всё в шутку.  

- Заткнись. Во-первых, я сверну тебе шею, если ты этого не сделаешь, во-вторых, здесь всё равно никто не услышит.

Она кажется более удивлённой, чем напуганной.

- Черепашка, ты что, маньяк?

Вместо ответа я ей даю оплеуху. Получается почти так, как я это себе представлял. Кожа у неё горячая и гладкая.

- Забудь это дебильное погоняло.

- Ай! Ты что, рехнулся?! Больно! Пусти! Мудак!

- Стоять! Ну-ка давай сюда руки.

Темно, как в колодце Святого Патрика. Пока тащил эту стерву к кровати, она исхитрилась больно меня пнуть (чуть-чуть промазала, а то удар пришёлся бы в такое место, что и в самом деле пришлось бы её отпустить за ненадобностью).  

Короткая возня, и я временно пристроил её на коленях лицом перед кроватью. Руки приковал к спинке.    

- Молчи! Или кляп хочешь? Я живо смастерю. Хочешь? Я тебя отпущу не раньше, чем сделаю с тобой всё, что хочу.

- Что ты будешь делать?

Я с удовлетворением заметил, что голос её стал тихим и прерывисто-испуганным.

- Я буду наслаждаться тобой.

- А потом?

- Отпущу (солгал я).

- Правда? (Робкая надежда в её голосе пробивается сквозь страх и отвращение).

- Правда. Если я сейчас я сниму наручники, будешь буянить?

- Нет. Я сделаю всё, что ты скажешь. Только отпусти.

И это меня называют психом? На что это дурочка рассчитывала, когда сиганула от меня к дверям, едва только я отстегнул её от кровати? Естественно, я её схватил, естественно, у неё случилась истерика. Совсем, как я представлял. И пощёчины не помогают. И угрозы, что я  приколочу её гвоздями за такие фокусы. Ничего, наш уединённый дом закрыт крепко, никто нас не услышит. Я содрал с неё одежду и привязал к кровати. Не совсем так, как я мечтал. Кровать оказалась длиннее, руки пришлось привязывать к кроватной раме. При свечах всё выглядит вполне изысканно. Это хорошо, что я в прошлый свой приезд успел застелить новую постель. Так, нужно скорей отключить её телефон, вытащить батарею. Сейчас же всех находят по этим мобильникам. Что ж, теперь и я могу спокойно раздеться.

Если честно, что-то мне не нравится, как всё идёт. В моих мечтах она явно меня желала, а тут у неё выражение лица, будто сейчас ей предстоит отведать собачьих экскрементов. Я провожу рукой по её груди, и она содрогается, наверно, таким образом, если бы по ней пробежала помойная крыса. Наклоняюсь, чтобы её поцеловать, и не решаюсь. Мне показалось, что её сейчас стошнит.

Такой кошмар мне никогда не снился. Пропала эрекция! Проклятая девка. Это всё из-за её пакостного взгляда.

Но ничего. Я завязываю ей глаза полотенцем. Возражения не принимаю, заталкиваю ей в рот её трусики. Сразу надо было так сделать. Потому что так её содрогания и мычание можно принять за страстные конвульсии и стоны наслаждения. Вскоре у меня встаёт, как дуло у танка. Наконец-то я до неё добрался!

Но опять меня накрывает какое-то разочарование, в мечтах всё слаще. Не слишком-то я себя обманул, вижу, что удовольствия она получила ровно, как после соития с токарно-винторезным станком, что ей противно так, как только может быть противно живому человеку, ещё чуть-чуть,   и она либо потеряет сознание, либо сойдёт с ума. Я слез с неё и понял, что не смогу лежать рядом и держать её в объятиях, как это планировалось изначально. Такие флюиды ненависти и брезгливости в упор мне просто не вынести, надо пока всё обдумать на расстоянии.

Я оделся и сел на табуретку у хромого стола.

А что тут думать? Я не смогу к ней больше притронуться. Её нежелание сокрушит моё желание, каким бы жгучим оно ни было! Убить её прямо сейчас и закопать в огороде? Держать её в Доме живой очень опасно. Ладно, ради удовольствия, можно было бы пойти на определённый риск, но что с неё возьмёшь в таком состоянии? Она не изменит своего отношения ко мне, может отчаяться, выбиться из сил, отупеть, стать безразличной, но только не возжелать меня, этого никогда не произойдёт.

Я уже давно решил, что задушу её. Неплохой способ, во всяком случае, без крови. Вот она лежит, рот заткнут, глаза завязаны. Сейчас.

Я подошёл, вытащил трусы у неё изо рта, снял полотенце с глаз. Да, вид у неё помятый, растрёпанный, размазалась тушь, глаза смотрят воспалённо и жалко. Она слегка шевельнула пересохшими губами.

- Воды дай… пожа…луйста…

Конечно, столько с тряпкой во рту пробыла. Сколько же ей усилий понадобилось, чтоб выдавить это «пожалуйста».

- Пей, Алина. Ты можешь меня выслушать?

Она кивнула.

- Я давно мечтал. Купил этот заброшенный дом, всё подготовил. Планировал тебя достаточно долго здесь удерживать. В погребе всё оборудовано, чтоб ты там находилась, пока меня не будет. Не знаю, сколько бы это могло длиться. Потом бы пришлось тебя убить. Не вздрагивай, я этого не сделаю. Знаешь, я сейчас сидел на стуле, рядом с тобой, представлял, как тебя начнут искать, как поначалу будет надеяться твоя мама, что ты жива.   Как я буду её встречать во дворе, она постоянно будет попадаться мне на глаза.   Заплаканная, в траурном платке, будет выгуливать твоего Жорика, опустив голову, ходит она медленно, ведь у неё какая-то болезнь ног. Я прямо сейчас хотел тебя убить, всё равно у нас с тобой не сложилось, у меня не получается, когда меня так сильно не хотят. Слушай, что я сейчас сделаю вместо этого. Я тебя отвяжу, ты оденешься, ещё раз попьёшь воды. Вот тебе чугунная сковородка, осталась от прежних хозяев, можешь лупить меня ею, сколько пожелаешь. Потом я всё же вызову такси, и мы поедем. Если хочешь, могу тебя отвезти к милиции, пиши сразу заявление. Ясно, ты же этого так не оставишь. Запрут меня на принудительное лечение до конца света, я же псих.

Но тебе я скажу: может, я маньяк, но точно не убийца.

Потом я действительно её отвязал. В молчании, она напряжённо оделась, настороженно оглядываясь, скользнула мимо меня к дверям.    

- Алина, не бойся, если хочешь, поедешь одна, я потом. Но одну на улицу я тебя не могу отпустить, вдруг нарвёшься на какого-нибудь урода вроде меня.

- Отстань! Ты и, правда, урод! Ай! Не подходи!

- Подожди, я тебе ничего не сделаю. Злую энергию надо выплеснуть, вот, возьми сковородку.

Она с готовностью хватает сковородку и с размаху, со всей дури запускает её в стену. Такой грохот, будто в мой дом врезался вражеский бомбардировщик. Похоже, грохот даже в деревне слышно. Где-то залаяла собака.

- Молодец, неплохо запустила.

Потом я хлёстко получаю в морду две затрещины и один плевок.

- Давай ещё, если хочешь.

- Иди на хер.

- Куда поедем?  

- В аптеку в центр, там круглосуточно.

- В аптеку?

- А куда же, вдруг я залетела со всего этого? Чтоб ты облез!

В общем, мы поехали в аптеку, я купил там каких-то таблеток, которые она сказала. Я действительно чуть не облез, пока их покупал. Аптекарша, сволочь, смотрела на меня  и сканировала своими толстенными очками. Наверняка, и здесь есть камеры.

- Теперь куда?

- Домой.

- Завтра на меня напишешь?

- Повторяю, иди на хер. Стану я позориться из-за такого дебила. И знаешь, я тоже не хочу встречаться с твоей мамашей, когда тебя закроют в психушку, хотя и поделом. Прошу только, не попадайся мне на глаза.   Никогда!

Понято. Буду смотреть на неё из окна. И у меня остался халат Зобеиды. В подъезде я поднимался по лестнице, не оглядываясь, быстрей убраться с её глаз. И, вдруг, я услышал невероятное.

- Паша!

- Что?

- Спасибо, что отпустил живую.