Авантюрист 9

(продолжение)

Начало:

ДЕВЯТАЯ  ГЛАВА

Дом купчихи Игнатьишны находился в Замоскворечье и одной стороной выходил на Москву-реку. Дом, двухэтажный, аккуратный, окрашенный в зелёный цвет, прятался за высоченным дощатым забором.

От калитки к резному крыльцу вела дорожка, выложенная камнем.

Позади дома виднелись хозяйственные постройки, стояла рессорная коляска.

Виктор и Марфа Петровна поднялся на крыльцо. Их встретила толстомордая баба в фартуке.

– Степанида Игнатьишна дома, Фиса? – спросила Марфа Петровна бабу.

– Приехамши, Марфа Петровна, – ответила Фиса.

Они вошли в переднюю. На белёной стене висел цветастый ковёр, на нём оленья голова с рогами. Под нею – столик на гнутых ножках.   Деревянный пол был выкрашен охрой и покрыт лаком. В воздухе стоял лёгкий запах ванили.

Степанида Игнатьишна встретила гостей в столовой, тесно заставленной громоздкой мебелью, сидя за столом. И сама хозяйка их была громоздкой и походила на матрёшку, вылепленную в человеческий рост. От небольшой её головки, покрытой чепцом, из под которого выбивались каштановые вперемешку с седыми волосы, и скатывались на округлые плечи. Спереди под розовым капотом у неё колыхался кисельной массой необхватный бюст.

Степанида Игнатьишна обедала. Приходу Марфы Петровны она обрадовалась, на Виктора, разлепив оплывшие веки, посмотрела с интересом, и пригласила незваных гостей отобедать с нею наваристыми жирными щами.

– Вот, Степанида Игнатьишна, – сказала Марфа Петровна, – привела я к вам молодого человека, зовут его Витей, пожить у вас. Он почти окончил университет, но волею обстоятельств был вынужден оставить учёбу.

Степанида Игнатьишна снова посмотрела на Виктора глазками, утонувшими в толще безресничных век, и ответила тонким голосом:

– Пущай поживёт. Авось не обидит бедную вдову. Кушай щи, Витенька.

Янтарный жир покрывал поверхность щей толстым слоем. А на второе пошла фаршированная яблоками утка. Запивали её ядрёным хлебным с изюмом пенистым квасом. Давно так сытно не едал Виктор.

Мордатая баба Фиса, кухарка Игнатишны, внесла пузатый самовар. Начали чаёвничать. Пила чай Степанида Игнатьишна с блюдечка. Перед каждым глотком она сдувала с него пар. Клубничное варенье, стоявшее в объёмной вазе, она черпала столовой ложкой и отправляла в рот, обрамлённый небольшими, словно нарисованными губками.

Отобедав и отчаёвничав, Марфа Петровна удалилась восвояси, а Степанида Игнатьишна со своего места спросила Виктора:

– Будешь по дому робить, Фиске помогать, аль со мной спать? Выбирай.

Виктор вздрогнул и ответил:

– С вами… спать.

– Тады идём, – сказала Степанида Игнатьишна и, взяв Виктора под руку, поволокла его из столовой.

Опочивальня. Огромная кровать с горой пышных подушек. На окне розовые занавески, герань. В углу поблескивают ризы икон, желтеет огонёк лампадки. На жёлтом лаковом полу коврик с персидским узором.

– Помолимся, Витенька, – сказала Степанида Игнатьишна.

– А апасля и поспим, покуда обед уложится по мястям.

Она рухнула на колени, забормотала, с удивительной ловкостью для её фигуры, откладывая поклоны.

Встал на колени и Виктор, но не молился, а смотрел на подрагивающую жиром спину купчихи и думал:

– Как такую тушу я буду обрабатывать?

Степанида Игнатьишна закончила молиться, протянула руку Виктору, попросила:

– Помоги подняться, Витенька.

Встав, она подошла к иконам, задёрнула их розовой занавеской, погасила лампадку, чтоб Спасителя, Его Мать Богородицу и суровых святых не смущать. Сев на кровать, она сняла капот, оставшись в одной рубашке, приказала:

– Таперя покажись мне, Витенька, каков ты есть. Не боись, не боись, показывай. Дело житейское. Подь ко мне ближе.

Виктор разделся. Глазки у Степаниды Игнатьишны заблестели плотоядно.

– Ты мне нравишься. Ух, какой у тебя елдак… 

Она стянула через голову рубашку. Виктор удивился открывшимся ему молочно-белым телесам с наплывающими один на другой валами жира. Виктор озадачился, каким манером ему добираться до купчихиного лона. А Степанида Игнатьишна скомандовала:

– Ляг на спину, мальчик. Я буду щас пялиться на тебя.

Виктор лёг, а Степанида Игнатьишна, расставив широченные жирные бёдра, встала над ним и начала медленно опускаться, надвигаясь на него всей своей пышущей жаром массой. Толстые мясистые валики её половых губ раздвинулись, обнажив розовый зев с трепещущими крупными лепестками. Из широкого входа в пещеру истекала серовато-белая пенистая слизь. Купчиха, подогнув колени, со сладостным протяжным стоном насадила себя на копьё, выставленное Виктором.

***

Не думал Виктор, что надолго задержится у Степаниды Игнатьишны – выждет время, пока дружки Безносого успокоятся, не обнаружив убийцу своего главаря, и пойдёт дальше искать своё счастье, но жизнь на всём готовеньком, на мягких перинах, на пушистых пшеничных оладушках с вареньем, в покое затягивала, усыпляла, разнеживала. Поправился Виктор, раздобрел на купчихиных харчах – и всех делов-то с полчасика поублажать эту гору жира. Не жизнь – малиновое варенье: весь день бродить в сладком безделье.

Из дому он выезжал только, когда Игнатьишна ездила в собственную баню в бабский день по пятницам. У неё в бане собственный номер. Там они мылись вдвоём, парились в маленькой парной. Потом приходила бабка-костоправка. Она охаживала Игнатьишну, а Виктор, завернувшись в простыню, пил квас, потом бабка охаживала и его.

Чужих в доме у Игнатьишны не бывало. Изредка заглядывали Марфа Петровна да старичок Гулин, сказки рассказывать. Знатно сказки старичок сказывал. Прямо, как артист Иван Горбунов. Ещё приказчики приезжали, привозили Игнатьишне отчёты о работе и выручку. Виктор догадался, что деньги Игнатьишна, не доверяя банкам, хранила дома, в комнате, именуемой ею контора. В конторе в углу стоял кованый из дубовых досок сундук с замком. Ключ от сундука постоянно висел на золотой цепочке на шее Игнатьишны.

Один раз Виктору удалось увидеть содержимое сундука. Игнатьишна только что отпустила своего приказчика и раскладывала деньги в пачки. Приказчик, выходя от нее, неплотно притворил дверь и движением воздуха она приоткрылась. Виктор заглянул в образовавшуюся щель и увидел раскрытый сундук почти до краёв заполненный кредитками, золотыми вещами, облигациями и ещё какими-то, по всей вероятности, ценными бумагами. Он поспешил отойти от двери и сесть на диван, на котором валялась мусолимая им какая-то случайно попавшая в дом книжонка на французском языке о несчастной любви Луизы к бедному Жаку. И вовремя отошёл. Игнатьишна выглянула из конторы и подозрительно обвела комнату невидимыми своими глазами, посмотрела на Виктора и плотно притворила дверь.

***

…К середине марта снег сделался грязным, пористым и пошёл на убыль под теплеющими лучами весеннего солнышка, плывущего над Москвой.

Была пятница. Виктор с Игнатьишной вернулись из бани. Сели полдничать. Виктор пил чай с вареньем. Игнатьишна ела рыбный пирог. Вдруг она выкатила глаза, привстала с кресла, что-то мыча. Лицо её сначала побагровело, затем начало синеть. Она снова упала в кресло, с него скатилась на пол. Виктор подскочил к Игнатьишне, крича:

– Что с тобой?

Но Игнатьишна молчала. Она была мертва. Фиса, стоявшая в дверях, завыла.

Виктор растерянно молчал. Но увидев золотую цепочку и выпавший из-под капота ключ, он повернулся к Фисе, прикрикнул на неё:

– Довольно выть. Померла наша хозяйка. Беги скорей к околоточному, зови его, а то, как бы нам с тобой не попасть на цугундер.

Фиса накинула пальтишко и простоволосая выскочила на улицу.

Виктор торопливо снял с шеи умершей купчихи ключ, вытряхнул из своего сундучка всё барахло, поспешил с ним в контору. Немного у него было времени.

Открыв сундук, он стал быстро вынимать кредитки, только сторублёвые, так называемые «катеньки» и пятисотки – «петеньки». Это было не так сложно. У Игнатьишны здесь царил полный порядок. На каждой, аккуратно обандероленной пачке стояла цифра «10000», что означало десять тысяч рублей. В его сундучке уместилось тридцать четыре таких пачки.

В свободные от них щели Виктор ссыпал золотые изделий: цепочки, кольца, перстни, серёжки и прочую мелочь. В карманы брюк он пихнул две пачки кредиток помельче, двадцатипятирублёвки, на мелкие расходы, две пачки сунул в передней в своё пальто.

В сундуке оставалось ещё немало денег и золота, но Виктор запер его.

Вернув ключ на место, на шею Игнатьишне, а свой сундучок под кровать, он сел на диван. И вовремя.

В передней послышались голоса и шаги. Вошла Фиса, за нею околоточный Иван Прохорович. Он посмотрел на лежащую на полу без признаков жизни Игнатьишну с выпученными глазами и синим лицом и изрёк:

– М-да, дела. Только сегоднясь мы с нею раскланялись, когда вы ехали-с в баню. Поскольку обстоятельства её смерти подозрительны, придётся вызывать судебного следователя. Езжай, Фиса за ним в судебную палату. Возьми извозчика.

– А хто платить будет?

– Возьми целковый из Игнатьишных. В оба конца тебе хватит. А вы, молодой человек, сидите на месте. Надеюсь, вы ничего не трогали.

– Нет, Иван Прохорович, ничего не трогал. Я так ошарашен случившимся, что до сих пор придти не могу. Сидели, полдничали, и вдруг…

Потом приехал следователь, судебный медик и ещё какие-то чины. Они всё осмотрели, описали, составили протокол. Виктор прочитал ими написанное и подписал.

Приехавшая закрытая карета, «труповозка», увезла Игнатьишну. Судебный медик через день определил, что несчастная подавилась куском рыбного пирога, отчего и скончалась.

Присутствующие на тот момент в доме кухарка Анфиса Порфирьевна Липина и знакомый погибшей Виктор Петрович Репьёв были признаны непричастными к трагической гибели купчихи второй гильдии Степаниды Игнатьевны Трубниковой.

Виктор покинул дом Игнатьишны с тяжеленным сундучком и снял номер в недорогой гостинице.

(продолжение следует)