Воланд и его свита

«Идешь к женщине — возьми с собой плеть»                Ф. Ницше

Я люблю свои игрушки. Застывшие в экстазе, фарфоровые лица моих кукол в игровой. Рюши, шелка, терпкий запах кожи и аромамасел, искусно сплетенный с едва ощутимой смесью страха и возбуждения. Тут все, как я сам придумал. В этой комнате я сценарист и режиссер, а они – исполнительницы особых ролей.

У меня несколько нижних. Каждая из них по-своему уникальная, как и истории, связывающие нас. Словно скульптор, я ваял их, шлифовал и доводил до совершенства.

Воланд – это имя я ношу в Теме, и все они – моя свита.

Лиз – брюнетка с удивительно высоким болевым порогом. Выдерживает даже тяжелый круглоплетенный кнут, изготовленный на заказ для особых сессий. Мне нравится, как лоснится ее натертая маслом кожа, вздуваясь багряными полосами, что я филигранно рисую на распятом обнаженном теле. Удивительно нежно хлесткая лента кнута обнимает ее талию, и каждый крик Лиз отзывается в сознании блаженством.

Клео – маленькая азиатка, невероятно гибкая и выносливая. Красивая бабочка в сетях паука, подвешенная в сюрреалистичной позе. Живописно опутанная паутиной крепких веревок, исполненной в технике шибари. Абсолютно неподвижная, доступная для различных манипуляций.

Энни – рыженькая, с полупрозрачной кожей, на которой отчетливо прорисовываются голубые узоры вен. Она любит боль, жаждет ее, даже просит. У Энни в хард-лимит нет табу на передачу другим топам, и я иногда оставлял ее на всеобщее пользование в одном из часто посещаемых мной тематических клубов. Друзья хвалили Энни за исключительную покорность, и в такие моменты гордость играла на струнах моей души. Прирожденная нижняя. С ней я даже подумывал о лайф-стайл, но потом отбрасывал эту мысль – двадцать четыре на семь не мой стиль жизни.

И, наконец, Лора. Новенькая. С ней у меня было всего пять сессий, сегодня – шестая.

Смотрю на нее и улыбаюсь. Натянутая, как струна, удерживаемая цепью, прикрепленной к потолку, едва касается носками пола. Почти танцует в предвкушении действа, готовая дарить удовольствие.

Лора особенная. Нет, дело не во внешности, хотя внешне она, бесспорно, хороша. Молодая, самая молодая из моих нижних. Лет двадцать, не больше. Русые волосы до лопаток – мягкие, послушные, как она сама.

Мне нравится, как меняются ее глаза, когда она проваливается в сабспейс – темнеют, туманятся, наполняются наслаждением. Зрачки расширены, рот полуоткрыт, щеки пылают.

Не знаю, кто был ее домом до меня, но выдрессировал он ее неплохо. Четкие следования инструкциям, правильная реакция на приказы и наказания.

В руку легко ложится кожаная рукоять кошки-семихвостки с маленькими узелками на концах. Один из моих любимых девайсов – он дает возможность нижней балансировать на грани боли и наслаждения.

Прохожусь неспешно по комнате, чтобы нагнать страху – ловлю его отголоски в расширенных глазах Лоры, в выражении лица, в едва слышном стоне, срывающемся с припухших губ. Запах чистого женского тела будоражит. Завожусь от вида ее готовности к наказанию, но сдерживаю себя. Еще не время. Нужно дать страху созреть, проникнуть в каждый уголок ее сознания, завладеть ею.

Буквально чувствую, как он поднимается волной от пальцев ног, которыми Лора перебирает по полу, постепенно охватывая ее всю, смешивается с возбуждением, заставляя стонать. Я знаю, что ей неудобно – наручи натерли запястья, и она пытается облегчить боль. Не выйдет, я все предусмотрел – каждый эпизод в нашей сценке, каждую мелочь. В этой комнате власть принадлежит только мне.

Обхожу ее сзади, провожу рукоятью плети по гладкой коже ягодиц, едва касаясь. Лора вздрагивает и инстинктивно отодвигается. Невольно любуюсь плавными изгибами ее тела, почти невинного, контрастирующего с мрачной обстановкой комнаты для игр.

Здесь все в моем вкусе: красные стены, большой черный комод, стол, где разложены девайсы для порки, цепь для подвешивания, к которой прикреплена Лора. Невдалеке – скамья, обитая темной кожей, со специальными кольцами на ножках для фиксации рук.

Успокаивающе глажу ягодицы Лоры, и она благоговейно прижимается к моей ладони, выпрашивая ласку. Нет, так не пойдет. У меня запланировано нечто другое. Убираю руку, Лора замирает, словно в прыжке над бездной в ожидании полета или падения.

– Семь ударов, – говорю я. – Считай вслух, и проси о каждом следующем. Поняла? Кивни.

Она кивает, губы дрожат, в глазах – немая просьба то ли остановиться, то ли продолжать. Мне все равно, нижняя не имеет права диктовать условия.

Размахнувшись, резким движением обжигаю плетью полупрозрачную кожу.

– Один! – шепчет Лора и глубоко вздыхает, подавляя слезы, выступившие на глазах. – Прошу, еще, Мессир!

Плеть вновь опускается, и на ягодицах расцветают графитовые отпечатки ее поцелуя.

– Два! – голос уже громче, отталкивается эхом от стен игровой, звенит в воздухе, подстегивая меня продолжать. – Пожалуйста, еще...

Хорошая девочка, послушная. Пожалуй, разрешу ей сегодня кончить. Но пока – наказание. Испытание болью.

¬– Три! – Лора уже не сдерживается, кричит. Слезы оставляют изломанные дорожки на ее красивом лице, дополняя картину багровых полос на спине и ягодицах.

– Четыре... пять...

Лора знает: если собьется, я начну сначала. Последним, почти истошным выкриком срывается с ее губ слово «семь». Я кладу плеть на стол, отстегиваю карабины, и моя девочка падает на колени. Смотрит в глаза с обожанием, шепчет:

– Спасибо... спасибо, Мессир!

Я повелительно протягиваю руку, и Лора припадает к ней поцелуем...

... Я люблю свои игрушки и с удовольствием с ними играю. Мне нравится открывать в них новые грани, расширять горизонты, избавлять от табу. Здесь я – не сторонний наблюдатель, я – тот, кто помогает бабочке выбраться из кокона, расправить крылья.

Полететь.