7. Математический подвиг

Набрав  полную сумку учебников, Юрик  отправился на второй этаж, в читальный зал. Грамм права –  надо  делать домашнюю работу, решать интегралы. Как всегда в начале семестра читальный зал практически  пуст, лишь прямо у входа за  столом сидели две девушки и  горячо обсуждали журнал мод, развернутый  перед ними. Увидев Бармина, они недовольно смолкли. Дверь в комнатку библитекарши плотно закрыта  –  рабочий день   закончен. Юрик расположился в конце читального зала,   сел за последний стол лицом к стене,   чтобы никого не видеть, и не слышать шушуканья поклонниц моды.

Разложил учебники, прочитал все, что рассказала на первых лекциях бабушка Сахалинская о бесконечных суммах, проштудировал таблицу основных неопределенных интегралов, после чего  попробовал решить что-нибудь самостоятельно. Первый пример из задачника получился с легким скрипом, а дальше дело встало и ни в какую. Юрик  снова взялся за теорию, там все было замечательно просто и абсолютно понятно, но примеры разбирались совершенно другие. Пропустил не берущийся интеграл, попробовал следующий, с тем же эффектом. Что ни говори, водки выпито достаточно, какое может быть домашнее задание в пьяном виде? Конечно, он  молодец, что хотя бы попробовал, сделал честную попытку, но если  не получается ни в какую,   стоит ли  биться  лбом о стену?

Попробовал встать,   ноги  не слушались. Руки, голова, туловище, все подчинялось светлому разуму, а ноги бастовали. Просто ерунда какая-то. Сможет ли он уйти сегодня отсюда? А вдруг именно так наступает частичная  парализация организма? Вдруг ноги вышли из строя  навсегда?

– Ты уже здесь? –  плюхнулась рядом Грамм, свалив на стол учебники и тетради.

Она сменила халат. Этот  искристо-серого цвета с голубой полоской и запахивается по боку.

– Что-нибудь решил?

– Решил… первый номер.

– Не показывай, я сама, потом сверим ответы.

– Ответы лучше с задачником сверять.

– А зачем тогда вместе садиться? Нет, решать будем независимо друг от друга, но параллельно, сверяясь в конце. Если у одного не получается, другой ему подсказывает и ждет. Идет?

– Идет.

– Ну, поехали. Какой ты там решил?

– Шесть – шестнадцать.

– Сейчас, я в секунду … Ответ  … минус единица на икс квадрат минус единица на икс в кубе плюс це?

– Да, –  удрученно подтвердил Бармин, раздосадованный скорострельностью Грамм. Других достижений  у него  нет. Хуже того, он в тупике, в полном расслаблении, к тому же обездвижен. От позора даже не убежать.

– Какой там следующий?

– Шесть – двадцать один.

Он  стал решать интеграл по новой, краешком глаза следя за авторучкой Грамм. Та мгновенно распотрошила дробь на сумму дробей, а он то… вот дурак… ну, так-то конечно просто.

И в этот момент произошло нечто, коренным образом изменившее ход всего последующего вечера и даже семестра. Ни по чьему желанию, ни по чьей злой или доброй воле, их колени случайным образом сблизились, натолкнувшись  друг на друга. После чего  интуитивно отскочили, но не найдя другого, более устойчивого положения через несколько минут вновь незаметно соединились, посчитав данную позу самой удобной из  возможных. Еще сидя в одиночку Бармин несколько раз пытался распрямить ноги, вытянув их вперед, и лишь   натыкался на стену. Теперь хоть  правая конечность сама по себе нашла  оптимальное расположение.

Грамм  чиркала бумагу, только шум стоял.

– Икс в кубе плюс два логарифма натурального модуля икс? – утвердительно спросила она.

– Да и плюс це, –  уточнил он.

– Это само собой.

Они бросились наперегонки решать дальше, пример за примером. Бармин не понимал, откуда вдруг  так радостно заплескалась в висках кровь, вызвав эйфорию, и неведомый прежде, но вполне  очевидный подъем мыслительных способностей, а так же боевой настрой решать, решать и решать дальше, хоть весь вечер, а хоть всю ночь до утра, пока все заданное Верой Михайловной не будет выполнено, а может даже и сверх того. «Смотри-ка, –  размышлял он рассеянно, в фоновом режиме, –  вот ведь какая штука получается, если поддатым интегралы считать и при этом обездвижеть. Никогда бы не поверил, если кто рассказал. Это все вероятно от того происходит, что тут стандартные методики применяются, грамма сообразительности не надо, а потому, по сути говоря, ничего кроме усидчивости не требуется, а этого добра у меня сегодня хоть отбавляй.

Меж тем колени напирют друг на друга все сильней, тоже устроив свое соревнование на прочность, дело дошло до того, что сделалось  по-настоящему больно. Он отклонился на спинку стула,   бросил взгляд вниз под стол:   что там такое происходит? Увидел потрясающей силы обнаженную красоту: нижняя половина халата завернутая прежде на талию Грамм, с этой талии в пылу борьбы свалилась куда-то вниз. Сверху сей малозаметный факт абсолютно ничего не изменил, однако ниже стола обнажилась гладкого ровного казахстанского загара сильная женская конечность, удивительнейшей  формы, одна, но полностью, от самой талии, где видна была ямочка на боку,   до самых кончиков пальцев, выглядывавших из желтых пляжных тапочек. Его собственная нога, одетая в спортивные штаны,   оказывается давно сориентировалась в обстановке и пошла на контакт упершись коленом в красивое голое колено. Бармин затаил дыхание, чтобы не спугнуть Грамм, будто та птичка, и сглотнул ком в горле.

Творит же природа иногда совершенство одним мимолетным росчерком невидимого пера!   А сколько поколений было зачеркнуто, чтобы в результате тысячелетней работы некто Эльвира Грамм получила в свое распоряжение такое богатство. Это даже как-то и неудобно называть  конечностью, это божий промысел, в котором видно все сразу: и силу и желание и потрясающую веру в будущее, веру, которая предвещает обладательнице может быть не столько личное счастье, сколько общечеловеческий прогресс, благодаря которому  все женщины изначально, без решений партии и правительства будут иметь такие вот изумительные бедра, колени, икры, соединенные  единым целостным  неуловимым сущим, не описаным в курсе диалектического материализма.

Бармин вновь склонился над столом, возобновив решение  примерно с тем же восторгом, с каким  матрос кидается по трапу к своей подруге, пришедшей его встречать в порт после кругосветного плаванья. Мысль кипела мощной силой провидения, рука приобрела размашистый лихой почерк, летала по листам с сильным нажимом, быстро и чрезвычайно энергично, едва – едва успевая фиксировать мыслительные выкладки.

Они идут рядом, как два быстроходных глиссера, нос к носу по небольшой волне, то одновременно ныряя в нее, то  столь же парно  выскакивая в воздух. Десятая, двадцатая, тридцатая задача. Боль в колене делается почти не переносимой, однако никто не заставил бы его сдаться, черт с ним, пусть ломается.   Грамм приподняла свой стул, переставила ближе, после чего угол касания изменился  и уже не колени, а бедра прикоснулись друг к другу с некоторым стыдом нежности и внешним безразличием, чтобы вскоре  прикипеть накрепко – не разлей вода. Соединение сблизило и сроднило их до жизненного неудобства, но они старались не обращать на неудобства внимания. Сила  слияния  просто потрясающая.

Под воздействием возникших при этом энергий неимоверной силы, пронизывающих мозг и осветляющих  действительность насквозь, ему стало казаться, что он  в состоянии решить математическую проблему любого уровня сложности, какая бы трудная она не была, сколько бы поколений математиков над ней не билось в судорогах до мозговой сухотки, и даже саму теорему Ферма. Только дайте, дайте ее сюда и я вам покажу, где раки зимуют! И то сказать: дотоле  никогда в жизни  не решал он абсолютно новый  незнакомый материал,   с такой поразительной легкостью, будто обрел неведомые крылья, как сейчас, пребывая в восхитительном  союзе с Грамм. В следующую минуту ему показалось, что вся энергия земли ищет выхода через его тело и мозг, и оттого вся природа – это он сам и есть, она состоит из него самого, прозрачна, и естественно доступна их с Элей совокупному разуму. Все законы, по которым существует мироздание, просматриваются до самого дна во всей их  псевдосложности для обыкновенного человеческого рассудка, но совершенно ясны для них с Грамм в это удивительное мгновение. Сила   потрясающая! Наступило  какое-то новое, неизведанное для него человеческое счастье.

Казалось, еще мгновение и  он  вскипит  гейзером, чтобы выплеснуть в человечество то ли горячий пар, содержащий информацию о жизни вселенной, то ли раскаленную магму земли, грозящую уничтожить все вокруг, и это ощущение  было настолько реально, что Юрик перестал решать, повернулся к Грамм, чтобы сказать ей об этом, своем невыносимом уже ощущении познаваемости мира, которое его одолевает и рвется наружу и… увидел, что Эльвира тоже не решает. Ее шариковая ручка водила по листу, находясь в конце решенной задачи. В последней точке. Она медленно, неотвратимо  разрисовывала эту точку, увеличивала в размерах, получая пятно размером с копеечную монету, которую расширяла дальше, увеличивая больше и больше радиус круга. Получая в итоге грязный тетрадный лист, чего абсолютно не переносит требующая аккуратности Вера Михайловна.

“Зачем? – изумился Юрик. –  Зачем ты все портишь?”

Заглянул  в  опущенное лицо Грамм, которая, оказывается,   уже неизвестно сколько времени пребывала с закрытыми глазами, бледная как смерть, и по сырому детскому обиженному лицу ее маленькими молниями пробегали нервные подергивания от губ к подбородку. “Да ей никак плохо, а  водки выпила совсем  чуть, –   и этой мыслью немного отдаляясь от прежнего человека-вулкана, расставаясь с ним, и снова чувствуя гигантское давление со стороны берцовой кости Грамм, которая тем самым добивалась равновесия системы, на его берцовую.    

Потом она перестала чертить, замерла, всхлипнула жалобно и отпала от него. Их союз перестал существовать, разрушившись на самом интересном месте, несмотря на то, что теорема Ферма так и осталась недоказанной. Он ощутил сильную боль в том месте, которое только что являлось общим.   Нет, этого  невозможно допустить!   Если они сейчас распадутся, Юрик не успеет прийти к наиважнейшей цели, его собственное решение главной проблемы мироздания, уже созревшее в  вулканически горячих недрах растворится в небытии! И стало быть весь этот гигантский подвиг, сопряженный с нечеловеческим страданием и болью закончится ничем, в лучшем случае решенным домашним заданием, чего нельзя допускать ни в коем случае!

Он схватил ее безвольную, слишком мягкую ногу, прижал к своей, чтобы  вновь воссоединиться, стать  единым целым, чтобы его осенило, потому что в одиночку ему не  управиться с теми силами, которые только что были подвластны. Глядя на это широко распахнутыми глазами, Грамм открыла рот и глупо хихикнула. Юрик оглянулся – в зале никого. Затем она  громко рассмеялась, следя за тщетными попытками дважды войти в одну и ту же воду и наконец захохоталась совершенно неудержимо… Собрав книги, прихрамывая, побежала к дверям, заливаясь совершенно неприличным смехом и безуспешно пытаясь прикрыть халатом  левую ногу, брыкая ею и запутываясь в серой блестящей материи, волочащейся следом по полу.

Когда Юрик вернулся в комнату, первокурсники еще не спали, как раз укладывались. Появился четвертый сосед – Соловейчик Вова, маленький, прыщавый, очень тихий и незаметный. В первую же ночь открылась неприятная особенность: Володя разговаривал во сне…  женским голосом. Голосок у него и с вечера был,   можно сказать подростковый, писклявый,   однако ночью, во сне он принялся бузить на чисто девичьем, без всяких скидок на возраст.

Хорошо, что  проявился дефект сразу, еще не успели остальные заснуть, а потому обошлось без нервных срывов. Володя удрыхся первым, сокрытый под большим холмом всяческой одежды. Шихман тоже залег, долго сопел, ворочался, сооружая из простыни и двух одеял теплую   берлогу. Парилис лежал  одетым, с книгой на груди, он отказался по холоду раздеваться, сверху Толик укутал его  двумя одеялами, которые выпросил у комендантши. Женя читал книгу до последней минуты, пока Юрик не щелкнул выключателем.

Как только свет погас и книга Парилиса шлепнулась на пол,   в комнате раздался  противный,   женский голос:

– А чего вы собственно от меня хотите?

Вопрос прозвучал настолько не по существу дела, что Бармин  буквально окаменел у выключателя.

– Ничего особенного, –  все-таки решился ответить Юрик неизвестно кому, –   выключили свет и спать будем.

– Боже мой, какие сволочи, какие все сволочи! – воскликнула с душевной болью неизвестная, и голос шел несомненно от кровати новенького – Володи Соловейчика.

Шихман взметнулся вместе со всей берлогой в сидячее положение, вывалив косматый живот наружу. Со страшно  открытым ртом смотрел он на кровать Соловейчика. В голове Бармина  мелькнуло жуткое подозрение, начинающееся словами: “Ни хрена себе, первокурснички пошли…. “.

На цыпочках он приблизился к Соловейчику. Раздвинул теплые вещи. Володя лежал один как перст, с закрытыми глазами и недовольно сопел. Вдруг лицо его сморщилось страдальчески, дернулось тиком, он выговорил тем же  противным голосом  с нотками близящейся истерики:

– Свинство, чистое свинство с вашей стороны, девушки, устраивать здесь бордель!

Бармин отшатнулся.

– Вот зараза, –  прошептал Шихману, который натянув простыню на голове, как растолстевший на продаже индульгенций монах-капуцин прискакал на помощь, приставив ко рту палец и требуя тишины.

– Мадам, –  резко оборвал прохиндейку Шихман, и для доказательности помахав увесистым кулаком у носа спящего, вызвав легкий ветерок, –  у нас здесь приличное общество, а не бордель. Что вы себе позволяете, черт побери, немедленно пшла вон! Охрана! Проводите к выходу! А ты Соловейчик, проснись, не то в лоб получишь.

Подошел Парилис. Втроем они обступили кровать соседа. Угроза возымела действие. Не сразу, но без повторения.

Соловейчик отворил глаза.

– Что, здорово я вас разыграл? –  спросил он прежним мальчишеским дискантом. – Я даже петь могу под Идиту Пьеху.

– Да иди  ты на …

Если можно назвать “разгаром дня”  моросящее, затянутое серой пеленою безрадостное небо в половине второго часа дня, то это был именно он, так называемый разгар. Первокурсники ушли утром на занятия, закрыв его спящего снаружи на ключ. Лучше бы он не просыпался сегодня. Нет, Бармин не пойдет на занятия. Об этом не может быть и речи. Он вообще не желает  вставать. Никому не откроет. Никому. Неужели так и  становятся алкоголиками? Похмельный синдром, первый признак алкоголизма – налицо. В своей жизни на первом курсе он же зарекался однажды больше не пить, а теперь снова  полностью деморализован и физически и морально. Никого не хочет видеть, ничего не желает слышать. Его здесь нет. Он не существует в природе. А если существует, то исключительно по ошибке.

Стук в дверь повторился. Нет, в животе не картошка на сале, смоченная водкой, а кило жирных тараканов,   до ужаса противных.

– Эй, Бармин, открывай, подлый трус!

Грамм. Что они там вчера нарешали с ней, в пьяном виде? Юрик соскребся  с постели, сделал два шага до двери, щелкнул замком, после чего был снесен мощным порывом ворвавшейся жизнерадостной подруги дней его суровых опять на кровать. Грамм пребывала   во стального цвета халате с косым запахом,   но выглядела выше ростом, возможно от распушенных в  неимоверную прическу крашеных платиновых волос. Лицо было тоже явно не ее, а какой-нибудь западной актрисы, которую Бармин в упор не знал. А главное, она  активна чрез всякой меры. Сидя сгорбленно на  кровати, жалобно спросил:

– Чего тебе?

Она начала хохотать. Вчера ушла с хохотом, сегодня вернулась, опять хохочет и еще пальцем тычет, зараза. Бармин глянул, куда тыкала подружка, на его ногу, и увидел лиловый синяк, уходящий от колена, через бедро до самых плавок. Более длинный и обширный синяк  имелся только в детстве, когда он в дошкольном возрасте спускался  на высоких ходулях с горки и дроболызнулся плашмя о соседский забор. Тогда синяк проходил от лба до колен, но и этот тоже неплох. Итоговое второе место.

Подружка  крутанулась на месте волчком, полы халата взлетели в воздух, обнажилась снова красивая женская нога, как ни странно еще более красивая, чем вчера. Он подумал и понял почему – сегодня на ней не  шлепанцы, а красная лакированная босоножка на высоком каблуке, причем Грамм согнула и поставила ее этак на особый манер, что ни дать ни взять  - настоящая испанка или цыганка испанская, и даже выкинула  вверх руку, будто завершила танец бурной страсти фламенко. На ее изящном бедре  тоже красовался длинный  синяк. Эля радостно указывала на него пальцем.

“Чему радуется человек? Синяку? Совсем  рехнулась. Но как  противно жить!”

– Представляешь, –  провозгласила она, –  вчера мы решили все домашнее задание для Меньшиковой, все семьдесят интегралов за один вечер. Это рекорд! Математический подвиг!

Тетрадка с книжками валялись на столе, Юрик  дотянулся, взял, раскрыл, точно полтетради исписал, но почерк ужасный, какие-то рваные закорючки. Вера Михайловна  разъярится, не станет даже проверять. “Ах да, это интегралы, но все равно, что попало и как попало”. –  Он небрежно кинул тетрадь, и улегся обратно.

Грамм присела на краешек кровати, даря  еле различимый тонкий запах духов:

– Заболел?

Бармин хмуро оглядел ее всю с ног до головы негостеприимным взглядом:

– Отвали, а?

– Шутишь?

– Нет, отвали на фиг.

– Ну ты Бармин… ты знаешь кто после всего этого? Ты… такой маленький,   противненький, черненький, мерзкий… толстый… жирный крошка Цахес.

Лицо Грамм на глазах снова обрело жесткий контур, она резко поднялась,   вколачивая высокие каблуки в дерево половиц бросилась на выход и дверью хлопнула так, что из сто раз чиненной – перечиненная та ойкнула, как живая. Он решил, что Эльвира с кем-то его перепутала. Жирным Юрик  не был никогда.