Чужая судьба 17. Первый выход. Серия: Рассказы первый секс

17. Первый выход

На сцене, усыпанной лепестками роз, я танцевала танец Шивы, танец бога любви и смерти. Здесь привыкли к танцам у шестов, а то, что я делала, было в диковинку. Мой выход без внимания не остался, но в их взглядах было скорее удивление, чем интерес. Я не позволила им потерять эти крупицы заинтересованности, наоборот, укрепляла и разжигала. И мне удалось - до конца танца никто не отвернулся, ни один человек.

Танец был сильно стилизован, я оставила на нем лишь флер восточных мотивов, это было близко моим зрителям, если учитывать их менталитет. К тому же, это выделяло меня среди других танцовщиц, не позволяло спутать меня с кем-то из них. Одновременно я щедро пересыпала восточную символику элементами современной танцевальной техники, более раскованной, прямолинейной и потому более эффектной.

Любой балетмейстер разнес бы мой танец в пух и прах за мешанину стилей и полный винегрет. Но в этом винегрете было главное для меня - каждое па, жест, поворот содержали то, что должно было действовать, обрабатывать моих зрителей и делать с ними то, что мне было нужно. Танец был моим психотропным оружием.

Полупрозрачные одежды окутывали меня. Я не раздевалась - мое тело как будто само вырывалось из этих оболочек, старалось освободиться от всего ненужного. На мне осталось очень мало - полоска ткани на груди да набедренная повязка из легкого газа. Несколько раз я создавала иллюзию, что вот-вот упадут и эти последние покровы, но до конца я раздеваться не собиралась. И лица я им тоже не открыла, только глаза.

По ходу танца я несколько раз как бы устанавливала личный контакт с кем-либо из зала. Язык жестов был красноречив и общедоступен. Я то жаловалась, вызывая сочувствие к себе и желание покровительствовать, то изливала свое отчаяние и страдание, то была воплощением страсти, то тихой нежности.

Я никогда еще так не танцевала. Что было от отчаяния, а что - от вдохновения? Не знаю. А может быть, больше всего было от злости. Я танцевала перед ними так, как никогда и ни перед кем не танцевала, и одновременно я презирала всех, кто смотрел на меня снизу, не отводя глаз. Я кокетничала, очаровывала - и презирала. Лукавила, лгала - и презирала. Я была выше их всех, и именно это я и выплескивала на них через свой танец. Более того, мне надо было, чтобы они тоже это почувствовали и… признали за мной право быть выше их.

Внизу царила тишина. Но вот я застыла в последнем движении - гордой и возвышенной, неземной страсти. Выдержала несколько секунд, а потом сдержанно поклонилась. Вот тут зал взревел. И на сцену, к моим ногам стали кидать деньги. Я благодарила их, посылая воздушные поцелуи и улыбки, которые можно было угадать под маленьким кусочком газа, прикрывавшим мое лицо. Со сцены я упорхнула под усиливающийся рев - они не хотели, чтоб я уходила.

В ту ночь я еще несколько раз танцевала. Просто несколько этюдов, импровизаций. Их тоже встречали криками и опять засыпали купюрами пол у моих ног. Когда я уходила передохнуть, паузу заполняли другие танцовщицы, но в зале вскоре начинали раздаваться крики: "Апсара!" Я сначала не понимала этого, смутно знакомого слова. Позже мне объяснили, что так зовут танцовщиц из восточных мифов, которые были еще не богинями, но уже не простыми смертными. С той ночи это стало моим сценическим именем.

Только после последнего выхода я почувствовала, насколько устала. Нет, это была даже не усталость - я была опустошенной, как кожура выжатого до последней капли лимона. В нашей девочковой комнате я была одна, остальные работали - кто на сцене, кто в зале, а кто в номерах отеля. До меня смутно доносились голоса, шум из коридора, но сейчас меня нисколько не интересовало, кто там и зачем. Я так устала, что сил не осталось ни на что.

Я долго без движения сидела перед зеркалом, потом медленно убрала волосы со лба широкой эластичной резинкой, опять взглянула на себя и опустила лицо в ладони.

Обернулась на звук шагов и встала - как будто сработала во мне какая-то пружина.

Никита улыбался. Он был доволен и оттого полон доброжелательности.

- Готов признаться и покаяться - ничего подобного не ожидал! А ты молодчина. Такой успех полагается отметить. Одевайся, повезу тебя в ресторан.

Тут выражение моего лица сказало ему, наконец, что настроения его я не разделяю.

- Ну, чего ты такая бука? - попытался он меня "развеселить". - Расслабься, малышка, у тебя все прекрасно получилось! - он протянул руку, хотел тронуть меня за подбородок.

- Не смей прикасаться ко мне, - почти не разжимая зубов, выговорила я, и чуть подалась назад, отодвигаясь от его руки. Кажется, именно на этом человеке сосредоточилась сейчас вся злоба, которую я испытывала к тем людям, в зале, все мое презрение и ненависть...

Он смотрел в мое побледневшее лицо, и улыбка еще оставалась у него на губах, но из глаз уже уходила. Глаза сузились, взгляд стал острым, а улыбка превращалась в кривую гримасу.

- Не надо бы тебе так со мной… - негромко проговорил он.

- И со мной.

- Ты ведь можешь пожалеть об этом.

- Но тогда у тебя тоже будет, о чем сожалеть.

Он хмыкнул и неопределенно покачал головой.

- Одевайся, едем домой.

Никита повернулся и пошел к двери. Он не был зол, я видела. Злиться на существо, на которое имеешь неограниченные права? Смешно. Глупо. Даже угроза, которую я услышала в его словах, была тихой, ему не было никакой необходимости давить на меня еще и голосом, интонациями. И вовсе не моя строптивость заставила его уступить. И не уступка эта была, а та слабина, которую дает леске опытный рыбак, чтобы тем вернее выудить рыбу, подцепленную на крючок.

- Постой, - окликнула его я. - У тебя что, нет в зале кондиционеров?

Никита усмехнулся:

- Ну, право слово - королева! О кей, в следующий раз их не забудут включить.

Он взялся за ручку двери, вдруг приостановился и обернулся:

- Ты их слышишь?

- Кого? - не поняла я.

Никита с усмешкой смотрел на меня, потом сказал:

- Хочешь насладиться плодами славы? Может, впустить их? Хотя бы самых настойчивых?

И до меня вдруг дошло, что за шум доносился из-за двери. Неужели это мои поклонники? Они добивались быть допущенными ко мне, а их не пускали? Никита соблюдал наш уговор? "Может и правда, не надо мне с ним так?" - мелькнула мысль, но она была какой-то вороватой, будто скользнула украдкой от меня самой.

Я смотрела в его глаза и беспокойно искала ответ: он на самом деле собирается сделать то, что сейчас "предложил"? Очень удобный случай наказать за строптивость. Или просто хочет поставить меня на место, напомнить, что зарываться не следует?..

В его глазах ничего нельзя было прочесть, только холодная усмешка и ничего больше. Через минуту он мог бы с равной вероятностью устроить мне свидание с одним из "поклонников", либо… сдержать слово, на которое я положилась, понятия не имея, чего оно стоит.

- У тебя хватит ума не высовываться? - спросил он.

Мой хозяин вышел, и я без сил опустилась на стул. Я зло повернулась к зеркалу и начала приводить лицо в порядок.

Ощущение успеха ушло безвозвратно. Только несколько минут назад я была уверена, что достигла цели, которую перед собой ставила. И когда танцевала, я остро чувствовала мгновения триумфа, власти над залом, над десятками мужчин. Своей волей я трансформировала их взгляд на меня, как на объект похоти, предназначенный эту похоть удовлетворить и не для чего больше.

Разумеется, я не превратилась для них в бесполое существо. Я и теперь оставалась желанной и, может быть, даже больше чем раньше. Но другой. Не куском соблазнительного, доступного мяса, а личностью, которой надо добиваться. Они признали эту необходимость - добиваться. Остальное зависело от Никиты. Вот перед ним я не выдержала своей роли. Он знал, - я только слабая женщина, а сила моя - иллюзия. И на него мой иллюзион не подействовал. Мне оставалось только надеяться, что меркантильные соображения заставят его использовать меня именно как танцорку, то есть с наибольшей для него выгодой. Но если он нарушит мое условие, мне останется, по крайней мере, одно - сдержать свое обещание, не танцевать больше.

"Боже, Боже мой! - во мне вдруг как будто лопнула струна, которая натягивалась, натягивалась весь вечер. - Какая хрупкая, тонкая скорлупка, в которой я пытаюсь укрыться. Вся моя защита - одна лишь умозрительность! Признайся же, наконец, что все, что ты делала, было для этого ненавистного человека, для Никиты! Ведь только от него все завистит! А перед ним ты пасуешь".