Глава четвертая. Дневник Эжени. Из сборника Дневник проститутки

Лишь Бог один мне судия!

Если кто-нибудь читает сейчас эти строки, значит мучения мои здесь уже закончились, и мне нет никакого дела до того, что обо мне подумают жители подлунного мира.

Я содержанка. Будем называть вещи своими именами. Это судьба была мне уготована свыше. Признаться, я так и представляла себе свою будущность - воспитанная на французских романах, в мечтах о прекрасном рыцаре без страха и упрёка, который спасал меня, мир, а потом, разумеется, женился... О, злая насмешка судьбы! Ведь он так похож на этого рыцаря: красив, изящен, благороден, но - господи! - какая грязь во всем, что связывает нас! Он выкупил меня у хозяйки публичного дома и принудил к сожительству - я взяла себе в любовники его лакея... его любовника... с его же попустительства! Мое положение настолько двусмысленно, настолько ненадёжно, что, просыпаясь утром, я не знаю, где преклоню свою голову вечером. Меня могут прогнать любой момент. И это будет конец. Я не вернусь в бордель - лучше удавиться.  

При всем том я невероятно, болезненно счастлива. Я наслаждаюсь моим теплым ангельчиком. Ники! Птичка! Моя сладость! Моя радость! Одна мысль о тебе наполняет мои внутренности сладкой дрожью.

Как я могла пасть так низко, что без памяти влюбилась в этого мальчишку? Ведь он всего лишь безграмотный лакей - подлый, пошлый раб. Но внутри душа-голубка, девица-красавица в тереме сидит. В тереме дивного золотого тела! Давеча пришел ко мне... я еще почивала... Он тихонечко влез под одеялко, такой сладкий! Кожа нежная как персик, губы как сочные сливы. Жмется, ластится как кот, зацеловал всю во сне. Я и раскрылась...  

Его не было неделю. За это время самые мрачные подозрения глубоко пустили корни в моем сердце. Он разлюбил меня? Может быть он никогда и не любил меня? Почему у него никогда нет времени? Почему у него никогда нет на меня времени?! Вчера пришел уставший - на службе, говорит, утомился. Судя по запахам вина, сигарного дыма и дешевых духов, после службы ему пришлось исполнять свой супружеский долг перед обществом, завершающийся, как это принято у нас, поездкой с сослуживцами туда. Конечно, от шампанского к ночи у него разболелась голова, а после девок он был способен только спать. Я обнимала его, покрывала горячими поцелуями грудь, чресла... Вотще! Копье стояло высоко и крепко, но сам воин спал на поле боя. Отчаявшись пробудить его, я решилась присвоить себе его оружие и сама пойти в наступление, но он решительно воспротивился и перевернулся на живот. Какая досада! Я заплакала:

- Ах, ты меня совсем не любишь! Если бы любил - проснулся!  

- Мое тело хочет спать, - говорил он, очевидно, с трудом сопротивляясь сну, - Это ты не любишь меня, раз не даешь мне покоя.  

Злость и раздражение переполняли меня, я отбросила одеяло и села на край кровати, дрожа от холода... Но напрасно я рыдала. Он не проснулся или сделал вид, что не проснулся. Более того, вскоре (я поняла это по ставшему глубоким дыханию) он действительно заснул! Какое пренебрежение ко мне! Тихо-тихо я слезла с кровати, выскользнула из комнаты и спустилась в кухню. Настасья ушла домой, Никитка сладко спал на печке. Я ущипнула его за шелковое ушко. Он моментально проснулся, схватил мою руку и прижал к губам.  

- Ники, вставай сейчас же! Пойдем ко мне! - приказала я и уже хотела убежать, но он одним прыжком соскочил с печки, схватил меня на руки и понес: "Ножки-то озябли совсем!"

Я обняла его за гладкую теплую шею. Ах, сладкий мальчик, какое ты даешь мне наслаждение!

Под одеялом ножки мне растер и расцеловал. Бутон мой раскрылся, истекая нектаром в готовности встретить сладкое жало шмеля.

- Ники, голубчик мой, входи, не медли!

- Уже принимать изволят-с? Разрешите доложить-с, - ёрничал как мог, Никитка, вполне сознавая свою власть.

Принимать Никиткины доклады было свыше моих сил! Я попыталась, погладив по головке, усадить шалуна на место, но Никитка не дался. Он забрал мои руки и затеял игру в прятки — водил, нарочно не находя того, что сгорало от желания быть обнаруженным, и декламировал подслушанного в лавочке Баркова:  

Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна:  

— Высоко, простячок, потрафил ты неладна 

О, низко уж теперь...  

— Ну вставь ин ты сама.  

С последними словами он, наконец, ввел в дом своего блудного сына. О радость! В доме праздник! Зарезали ягненка, пир!  

Ах, никогда мне не насытиться сладостными объятиями его дивного милого тела! О, нежный! Шелковый! Золотые кудри путаются с моими волосами. Дыхание слаще аромата роз, рот - чистый источник в полуденный зной. Божественный Эрот, в ножнах у которого совсем не детское оружие. А как он бережен в своей страсти! Скорее недодаст, чем передаст - не передаст, педераст. Все бы только дразниться! Но я не могу на него сердиться, особенно в такие моменты.  

- Давай, Никитка, гони, что есть мочи!  

- Мочи нет, барышня, лошади устали, ей-богу!  

И трясет меня меня мелкой рысью, подлец! Тут стало совсем близко подходить...  

- Давай, Никитка, давай, дай, даааа!  

А он дает все мельче, все тише и совсем притормаживает.

У меня не может закончиться! Я кричу в голос, бьюсь - бог знает, что со мной творится...  

Никитка, наконец, сжалился и пустил своего скакуна голопом...  

Государь мой х*й батюшка,

А пи*да моя матушка,  

Ёбля - край мой родной,  

А конец мой такой:

Государь мой х*й батюшка... - кончив, поет Никитка бесконечную песню собственного своего сочинения.  

- Какой у тебя там конец, говоришь?  

- Как боженьку моего прикончат, так и я скончаюсь.  

- Бог знает, что ты несешь, Ники, причем тут боженька?  

Вместо ответа Никитка взял мою руку и положил к себе.  

- Это у тебя бог, что ли? Ври, да не завирайся!

- А я другого не ведаю. Кто еще мед сладкий с небес на нас проливает? Кого все любят? И кто всех любит?  

- Никитка, не богохульствуй, это просто инструмент.  

- Я не богохуйствую, Женечка, сам он и струмент, и мастеровой в придачу. Всё из себя делает. Чистый боженька! Смотри-ка: опять воскрес! Дать благодать?  

- Эх, Никитка, Никитка, кожаный твой боженька! Что же будет, если он все-таки узнает... что я вовсе не такая, какой хочу перед ним казаться? Что миниатюрная комплекция позволяет мне раз за разом изображать невинность? Хорошо, что хоть перед тобой не надо представляться.  

Как ни странно, эти мысли наполняют меня злым торжеством. Обманули дурака на четыре кулака. Обманули дурака...  

Впрочем, что это я? Видимо, общение с Никиткой даром для меня не проходит. Уподобляюсь подлому мальчишке, для которого нет ничего святого - девственно аморальному, естественно беспринципному. Глядя на него, понимаешь, что от животного до сверхчеловека один только шаг. И это шаг назад.

- Жень, ау, ты со мной? Опять, что ль, закручинилась? Ну, перестань, не надо. Давай, я тебе песенку спою.  

Ой ты, мать сыра пи*да 

Открывай-ка ворота

Добрый молодец-*уец

Постучался наконец 

Ты его к себе прими,

Напои и накорми,

Жарко баньку истопи

Да постельку постели

До утра он будет спать 

Завтра раненько вставать 

- Ну и сравнения у тебя! Разве я похожа на старую бабу-ягу?  

- Ты похожа на ее внучку, а когда со мной - на дочку. Но яблочко от яблоньки недалеко падает. Яблонька ветки протягивает, яблочки наливные показывает. А в яблочках-то яд. Разрубишь такую яблоньку - кровь змеиная рекой хлынет.  

- Вы только послушайте его! Кровь змеиная! Как ты меня, дружок, однако!

- Соблазн, сиречь, и искушение превеликое. Змий-то премудрый искуситель яблочки от плоти своей предлагает.

- Ах, вот оно как! Ну, допустим. А, скажи ты мне, знаток славянской мифологии, какая у Бабы Яги внучка? А дочка какая?  

- Я их во сне видел. Всех троих.  

Привиделось, что иду я через речку по мостику ветхому деревянному.

Вода тихая, гладкая, словно свинцом налита.

Досочки подо мной хлипкие гнутся-шатаются.  

А навстречу девица идет красная, манит меня к себе.  

А с ней девочка-припевочка: прыг да скок по досточкам, по косточкам прыг-скок.  

Девица высокая, пышная, волосы черные, кожа белая, на щеках румянец играет.

Красоты неописанной!

Руки раскрывает, обнимает, в лоб меня лобызает.

- Пойдем, говорит, миленький, в постельку.  

И тащит...

А постелька-то на дне реки.  

Я упираюсь: не постельки боюсь, а печки.  

Печка в речке стоит. Из воды труба торчит.

Из трубы не дым идет, а земля черная сыплется.

Тащит меня девица в речку, а девочка ей помогает - сзади подталкивает.  

Солнце глаза слепит, голова кружится, сил никаких нет...

И увидел я на другом берегу дуб красный, весь голый, без ветвей, без листвы стоит.

И на одну секундочку дуб этот мне солнце застил - кажется, полегче чуток стало.  

Но тут досочки подо мной проломились, и я в речку падать стал...   и проснулся.  

А девица-та, красавица, песню мне нежным голосом пела:

Милый-миленький ты мой

Я опять хочу с тобой

Сладкий мой, сладкий 

Любви без оглядки 

Я хочу с тобой всегда 

Я хочу с тобой до тла 

До тла, до тлена,  

До сёмого колена 

Я хочу с тобой везде 

Загадаю на звезде

Гори-гори ясно

Чтобы не погасло,

Гори-гори ясно,

Чтобы не погасло

- Какой жуткий у тебя сон, Никита.  

- Зато я Её сподобился увидеть. Красота такая - умереть не жалко! Позвала Она меня. А спустя малое время ты появилась.  

- Да кто она-то?  

- Ты, Женька, дурочка или так, прикидываешься? О ком мы сейчас говорили? Все знают, что дочка у Бабы Яги Василиса Прекрасная!

- Да, вспоминаю, будто бы... Нянюшка мне сказки сказывала... Мне потом Баба Яга в кошмарах снилась. В детстве был у меня один страшный сон. Всегда один и тот же. И когда он начинался, я все уже знала вперед, что дальше будет. Только изменить ничего не могла.  

Снилось  мне, что я в пансионе бегу по коридору.  

И у каждой двери стоит девочка.  

Все они кричат наперебой: "Баба Яга летит! Спасайтесь, спасайтесь!"

И одна за другой захлопывают передо мной свои двери.  

Я ко всем стучусь, кричу - напрасно. Никто не пускает.  

Слышу страшный шум по нижним этажам - это Баба Яга летит в своей ступе, помелом всё, что есть, сметает. Я бегу наверх, на чердак, хотя понимаю, что там мне не спрятаться - помню по предыдущим снам. Бегу вверх по винтовой лестнице, а ноги меня не слушаются, подгибаются. Все медленнее и медленнее бегу... А Баба Яга уже совсем близко. Шум страшный. Вижу её сквозь лестничный проем. Летит как ураган. Вот-вот настигнет, не добегу... И она меня хватает.  

- Да, Женечка, она ведь тебя почти сцапала, твоя бабаёжка.  

- Как же от нее убежать, Никитушка? Никак, наверное, не убежишь.  

- Нет, убежать от нее можно. Разные есть способы.  

- Какие же?  

- А ну, вспоминай-ка, что тебе нянюшка сказывала!  

- Ох, Никита, мастер ты загадки загадывать. Поцелуй меня лучше... Еще! А еще!

- Ложись, Женечка, на животик.  

- Нет. Я так не хочу. У меня потом живот болеть будет.  

- Спорим, после меня не будет!  

- Будет!  

- Ладна. Тогда на бочок. Я потихонечку. Ну? Не больно же?  

- Нет...  

- Спинка моя, спиночка! Сладенькая моя попочка! Постучались в нее двое, постучались... Но не зашли.  

- Хватит, Ники, право, надоело!

- Не потрафил, барышня? Ну, ладна. Спереди, так спереди. Как прикажете-с. Коленки-то повыше подними!  

- Ах, да!

- Поглубже, кажись, можно?  

- Дааа! Давай! Пошел! Пошел!  

- Повремените, барышня, повремените, в этом самая сласть!

- Ах, милый, ах, сладкий мой, да! Даааа! Ах, да! Да, милый мой! Боже! Боже! А! А! А! Всё... Ах! Всёёё...    

- Быстро, однако... Ну теперь дотерпи... Не вздумай меня скидывать...

...

Женя, Женечка, Женюсь 

Я на Жене не женюсь.  

- Женишься, женишься,  

Никуда не денешься.  

- Я тебя когда-нибудь убью, Никитка.  

- Убьете-с, барышня, это всенепременно. Утопите-с. Но допрежь того меня послушайте. Ну какая вам выгода от того, что он на вас женится? У него ведь ничего нет: весь в долгах как в шелках. Дядя ему наследства из-за вас не откажет. Ну? Что будете делать? Губки за зубки? Пусть, пусть он на дуре женится! Хоть капиталец какой-никакой возьмет! А дура-та нам мешать не станет.  

- Да откуда ты знаешь, что не станет?  

- Беру ея на себя.  

- Ах ты, пёс смердящий!  

- Гав-с! Гав-с!  

Мы смеялись до упаду. Доводы Никитки звучали вполне резонно. Тем более, что он всё равно ведь на мне не женится. Пусть уж тогда лучше на дуре женится. Это, конечно, нисколько не упрочит мое положение, но и не сделает его хуже. Можно даже попытаться потом сыграть на его благородстве, а оно у него есть, как бы ни старался он от него отделаться. Да, впрочем, будь, что будет. Я рада уже тому, что не нужно сейчас ехать по морозу к загулявшему купцу, которому на седьмой день запоя пришла в голову фантазия поиметь "барышню из благородных". Благородство - ходовой товар.  

Я все время смотрю на себя в зеркало, и, господи, как же я себе не нравлюсь! Вещь, красивая дорогая вещь, которая попала в лавку захолустного старьёвщика. Никому я здесь даром не нужна.

Да и так уж ли я красива?

Я не хочу себя. Ума не приложу, как меня могут желать другие, особенно Никитка, который при детальном рассмотрении столь же восхитителен, как и на расстоянии. Родинки, волоски, прыщики, всевозможные мелкие дефекты вырастают в моих глазах до угрожающих размеров. Я вижу их словно через увеличительное стекло. Всё это немые знаки того, как разрушается внутри юного тела заблудшая моя душа. Я выгляжу так, как я о себе думаю. А думаю я... Убей меня быстро, Господь!

Ах, распутывать эти мысли - все равно, что пытаться расчесать волосы после долгой ночи.

Всё валится из рук. Возьму иголку, вышивание - думаю: а кому все это нужно? Никому. Пойти, разве, с Никиткой поплясать? Он, по его собственному выражению, плясать молодец. Ах, мой милый Фалалеюшка! Я его вальсировать выучила. Право, пойду. После допишу...