Последний бой сеньора сегелиаса

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ СЕНЬОРА СЕГЕЛИАСА

/ ненаписанный рассказ неизвестного

автора, предположительно испанца /

1.

Сколько способов доставлять людям неприятности, столько и желающих, готовых к их осуществлению. Немногие ограничиваются малым. Иные удивляют своей изощрённостью. Некоторые смиряются с очевидной ущербностью. Поболее тех, кто в вечном поиске. Остальные, на уровне подсознания, отстаивают право быть каждой дырке затычкой, вырабатывая в самосострадании привычку не реагировать на горести других, ибо в каждом существовании  неисчерпаемо желание без помех радоваться жизни.

Именно таким человеком был сеньор Сегелиас, маленький / в прямом и переносном смысле / муниципальный чиновник, всеми возможными способами, законными и не очень, стремящийся подтвердить и утвердить, свою необходимость. Желали вы обрести собственность или избавиться от неё, приобрести зятя или развестись с невесткой, засвидетельствовать незаконное рождение или странную смерть, отправиться в дальние края или принять у себя гостя, — без сеньора Сегелиаса шагу не сможете ступить, а ступив, непременно удалитесь от цели.  

Неудивительно, что означенный сеньор пользовался у сограждан не меньшим, а даже большим уважением, чем наш благочестивый король Альфонсо 5-й, хотя бы потому, что сеньора Сегелиаса лицезрели постоянно, чего о короле, сидящем в своём Мадриде, как наседка на яйцах, этого не скажешь. Среди трёх тысяч скромных обитателей небольшого городка Негрополис в Каталонии, не найти и десятка, не обязанных ему, если не всем, то многим, а иные — самым фактом своего рождения. Наверняка, это сплетня, основанная на преувеличенных возможностях сеньора Сегелиаса. Но не всякая сплетня нуждается в опровержении.

;

К началу нашей повести, сеньор Сегелиас пребывал в том переходном возрасте, когда о смерти думаешь чаще, чем о  бифштексе, а стакан красного вина, хотя и пробуждает мысли о женщинах, но ровно до тех пор, пока голова не соприкоснулась с подушкой.

Сеньор Сегелиас был вдов и жил в собственном двухэтажном доме, внешне невзрачном, чтобы не возбуждать зависть соседей, а внутренне, несмотря на претензию к роскоши, весьма запущенном, потому что некому было его доглядеть. Служанка Пирита, двадцатилетняя деваха, не смогла заменить преданную покойницу, почитая единственной своей обязанностью с утра до вечера глядеться в зеркало и, удовольствовавшись  увиденным, убегать неизвестно куда, пока хозяин занимался сбором служебной дани в личное пользование.  

На робкие замечания им сделанные, дерзила, не скрывая удовольствия:  

– Если господин мной недоволен, могу найти местечко, не хуже вашего.

Робея перед откровенной наглостью, сеньор Сегелиас отвечал невнятно. Но его звуковые каракули Пирита наловчилась разбирать с явной для себя выгодой. Неудивительно, что отношения между ними не остались незамеченными, обрастая слухами, как дубы желудями.    

Самый распространённый из них был основан на похвальбе самой Пириты, что сеньор, дескать, не только самостоятельно готовит завтрак, но и подаёт ей прямо в постель.   А она, в знак благодарности, высовывает из-под одеяла ножку, целуемую им с вожделением, сделавшем честь и молодому.

– И много ли молодых у тебя перебывало? – интересовались женщины, перемигиваясь.

– Понятия не имею.

– Отчего же?

Лень считать.

Пересуды сеньора Сегелиаса не смущали. Тем более, что происходили за его широкой спиной, способной оградить от всего, что не считал достойным внимания. Большую часть времени он посвящал службе,   не столько, впрочем, из усердия, сколько из боязни, что очередной денежный куш будет разделён без его участия. Случись такое, и к нему лучше было не подходить. И тот, кто в этот момент нуждался в его содействии, в полной мере испытывал все возможные неудобства. Отводя душу, он позволял себе намёки, стороннему могущие показаться туманными, но те, к кому были обращены, прекрасно понимали его.   Поэтому просители, вместо себя, присылали смазливых служанок, поручая им путаться в юридических зарослях, взращённых сеньором Сегелиасом.

Сеньору Сегелиасу девичья робость была по душе. Он любил скромность, нарушаемую одним только прикосновением его старческой руки. Дрожь испытуемых передававшаяся ему, вселяла уверенность в собственном могуществе. Усаживая посланных к себе на колени, требовал рассказывать о своих возлюбленных. А когда скромницы запинались, озадаченные необычной просьбой, подсказывал ответ, тотчас  ими повторяемый.   И, при этом, не обращали внимания на его похотливое покрякивание, и руки, беспокойно обегающие телеса, достойные холста Рафаэля.

Однажды сеньор Сегелиас удостоился солидного, даже по его меркам, вознаграждения. Какого именно и по какому поводу, для нашей истории  значения не имеет. И упоминается лишь потому, что способствовало прекрасному расположению духа именно в тот момент, когда это нужно для нашего рассказа.   Он даже забыл о мучившем его позвоночнике, и о Пирите, швырнувшей в него утренний чай, показавшийся ей недостаточно сладким. Из-за чего, собственно, был осыпан обвинениями в скаредности и угрозами в неизбежной разлуке.

Хорошее, как, впрочем, и плохое, всегда идёт одно к одному. Не успел он разложить по карманам посланное Богом, но принесённое людьми, как пред его просветлевшим взором предстала некая молодая особа, на вид скромница, сообщившая достопочтенному сеньору, что у неё к нему важное поручение.

Девице было лет шестнадцать-семнадцать, но более всего замечалась в ней необычная для здешних мест красота. Мелькнувшая было мысль сравнить незнакомку с Пиритой, закончилась плевком, разумеется, мысленным, в сторону собственного дома. Сеньор Сегелиас, если и встречал, на своём долгом веку, нечто подобное, то исключительно в «заведениях» его молодости, посещаемых даже тогда, когда был женат, а также среди дам высшего света, к сожалению, наблюдаемых лишь со стороны. В этом была одна из причин, почему причислял себя к либералам.

Оглядев девушку довольно пристально / ни одно из её достоинств, видимых или угадываемых, не прошло мимо его внимания /, задал, наконец, вопрос, положенный ему по должности,   тем притворно-ласковым тоном, знаменующим предчувствие, редко его обманывающее:

– Я весь внимание, сеньорита.

– Ах, сеньор! – воскликнула девушка, кокетливо закатывая глазки, словно надеясь на потолке кабинета обнаружить святые мощи, а не, загаженный мухами, потолок. – Мой хозяин поручил передать вам письмо. Но не просто передать, а прямо в руки.

– Кто ваш хозяин, сеньорита? – поинтересовался сеньор Сегелиас, не отрывая вожделеющего взгляда от девичьего стана, усердно дополняя увиденное воображаемым.

– Сеньор Андреас Морелле, с вашего позволения.

– А, жандарм! Давай-ка его депешу. Поглядим, что ему от меня понадобилось? С жандармами следует держать ухо востро. Иногда не столько напишет, сколько пропишет…

И сеньор Сегелиас, приняв из рук девушки послание от лица, уважение к коему объяснялось его должностью,   прочёл:

«Достопочтенный сеньор Сегелиас! Передаю через свою новую служанку Анжелу приглашение удостоить меня посещением в честь личного юбилея, имеющего быть через три дня, считая от нынешнего, в моём собственном доме по улице Святых Мучеников в два часа пополудни. Ибо Господу нашему всемилостивишему, равно, как и моим родителям, пусть земля им будет пухом, угодно было, чтобы моё появление на свет божий случилось ровно через пятьдесят лет после счастливого начала их законного сожительства. Желаю вам всего хорошего. Андреас Морелли, жандарм».  

– Хм…Хм… – отреагировал сеньор Сегелиас, складывая письмо и пряча его в карман сюртука. – У него семь пятниц на неделе, а юбилеи и того чаще. Но ближе к делу, а, может, и к телу. Что скажите, сеньорита? – радуясь замешательству девушки, вызвавшей в нём прилив сил, в его возрасте не просто удивительных, но даже неприличных.

– Я не поняла, сеньор?

– И понимать нечего. Я интересуюсь, давно ли вы служите у вашего господина?

– Вторую неделю, с вашего позволения.

– Неплохие подарки преподносят сами себе некоторые юбиляры. И как вам, милочка, у него служится?  

– Грех жаловаться, сеньор.

– И вашему хозяину, надо полагать,   тоже?

– Он не говорит, а я не спрашиваю, милостивый сеньор.  

– Хорошо, идите и передайте, что я благодарю за приглашение. Впрочем, постойте. Скажите, милочка, у меня, сделай я вам такое предложение, хотели бы служить?

– Говорят, что у вас  уже есть служанка.

– Я её выгоню.

– Право, не знаю, милостивый сеньор, по-божески ли это будет, как с вашей, так и моей стороны? И притом, я уже служу.

– Знаю, что служишь, – раздражился сеньор Сегелиас. – Я на тот случай, если бы тебе отказали от дома.

– Не знаю, милостивый сеньор. – Когда отказывают от дома, не дают рекомендацию, а без неё, кто возьмёт?

– С Богом! – отпустил девушку сеньор Сегелиас, и долго наблюдал в окно, как она, играя бёдрами, словно жонглер шарами, идёт по улице. Даже, когда скрылась из виду, он всё ещё стоял и глядел.

2.

С  точки зрения молодых, на юбилее у сеньора жандарма особого веселья не было, да и быть не могло. Сам хозяин уже в летах, и к тому же гости отбирались не по весёлости нрава, а по чинам и должностям и, следовательно, полезности для именинника. Надо ли удивляться, что ни у кого из них не было особых причин для веселья? Один страдал отдышкой,   другой  — запорами, третий — подагрой и прочими прелестями, коими Бог награждает тех, кого незадолго намерен приобщить к вечному блаженству.

Даже разговоры о женщинах, столь же неизбежные в мужской компании, как зимние дожди на побережье, кажутся вымученными, словно ведутся не по желанию, а по привычке. Да и скажите на милость, о каких таких женщинах способен рассуждать торговец шерстью сеньор Росарио, который передвигается с помощью двух сыновей, с почтительным нетерпением  ждущим его смерти. Или фельдшер Амонито, в слепоте принявший мужчину за беременную женщину. А вся компания предпочитала вино самое лёгкое, чтобы не поперхнуться.  

Следует ли удивляться, что на этом безрадостном фоне сеньор Сегелиас выглядел не то, чтобы молодцом, тут бы и подслеповатый фельдшер не ошибся, а, скажем так, бойчее других. Он и тосты заздравные произносил, и тактично напоминал виновнику торжества о его пагубной страсти распускать руки при общении с арестованными по поводу и без такового. Разумеется, с его стороны всё это выглядело милой шуткой, но присутствующие, особенно юбиляр, воспринимали услышанное всерьёз. А сеньор Сегелиас, не замечая этого, не упускал случая погладить, напоминающие две дольки яблока, задние разносолы Анжелы, прислуживающей за столом.

– Послушайте, сеньор Андреас, – сказал сеньор Сегелиас, когда Анжела удалилась на кухню, – зачем вам такая красивая служанка? Отдайте мне, я заплачу.

– А вам зачем? – насупился жандарм. – Мало своей Пириты? К  тому же, благодарите Всевышнего, дожили до возраста, когда красивая женщина, словно видение Светлых Ангелов, предвещает не начало, а конец. Стоит ли рисковать деньгами, к тому же, немалыми.

И со всей силой, на которую только был способен, грохнул кулаком по столу. Отчего посуда подпрыгнула, как если бы произошло небольшое лиссабонское землетрясение, а чайные ложечки / спор случился за десертом, когда гости охлаждали свои переполненные желудки клубничным мороженым / посыпались на пол, напоминая, выпавших из гнезда молодых птенцов, пронзительно кричащих от испуга. Преодолевая смущение, гости навострили глаза и уши, ожидая развития событий, обещавших захватывающее зрелище.

Предвкушения оказались напрасными. Сеньор Сегелиас молча покинул дом жандарма. Но перед тем долго надевал дрожащими руками несуществующую шляпу, и лишь покончив с этим занятием, направился к выходу, явно давая понять, что попал сюда по ошибке. И что подобной оплошности не повторит впредь. Это и послужило началом той страшной вражды между жандармом и чиновником муниципалитета, которая не завершается примирением, а лишь «естественным способом», означающим исчезновение одной из враждующих сторон. Что же касается сеньора Сегелиаса, то, к несчастью, опасность поджидала его не с той стороны, с которой готовился её отразить.

3.

Само собой, в выигрыше оказалась служанка Анжела, из-за которой разгорелся сыр-бор. Выше упоминалось, о её весьма необычной, учитывая происхождение, красоте, так что поклонников у неё не переводилось, зато шансов выйти замуж, по причинам бедности, ни малейших. И только оказавшись причиной вражды, значительно их повысила.

В окрУге о случившемся только и было разговоров, отголоски  которых  дошли до одного небогатого дворянина, жившего в недалёких местах, и он, волнуемый возможностями, о коих не имел ещё ясного представления, пожелал удостовериться в их надёжности. Что же касается Анжелы, подтвердилось и прежде известное: умение извлекать выгоду из чужой беды, не зависит от возраста женщины. Оказавшись между двух огней, никоим образом, её не опалявших,   варила своё хитроумное варево, производя на обе стороны конфликта нужное ей воздействие.

Жандарм её всячески баловал, подобно тому, как сеньор Сегелиас свою Пириту, но, будучи помоложе и покрепче, иногда заставлял её расслабляться на ложе, специально для этого предназначенном, но не прежде, чем оплачивал заказ, строго соответствующий радостям отмеряемым хитрюгой. Жандарм был холост. Его служба смотрителя за нравственностью, доставляла ему в изобилии женщин, и он, не привычный к семейной жизни, так и остался бобылём. Но со временем, каковое неумолимо даже к жандармам, всё меньше избранниц званных к обеду, лишь при случайном везении, как с Анжелой,   удавалось завлечь к позднему ужину.

Сеньор Сегелиас тоже не дремал, не упуская любой предлог заманить Анжелу к себе, и когда удавалось, запирал Пириту в одной из комнат, где она буйствовала, пока Анжела развлекала старика, не подпуская его к «купели», а лишь притворными ласками угождая его сластолюбию. Как-то Анжела, вслушиваясь в грохот, устроенный взаперти Пиритой, предложила:

– Выпустите её, бога ради, мы с ней найдём общий  язык, и, поверьте, вдвоём сумеем вам угодить куда больше, чем поодиночке.

Старик поддался на уговоры, и, несмотря на возросшие расходы, блаженствовал, как может блаженствовать дурак, когда ему чешут пятки.   А заговорщицы, рассматривая подарки, предназначенные каждой, подсчитывали, не столько прошлые прибыли, сколько будущие. Ибо золотые колечки с брюликами,   золотые цепочки с крестиком, монеты из того же металла и прочая рухлядь, наделяли их оптимизмом, прежде  не свойственному.

У обеих завелись сбережения и модная одежда. Но Пирита тайком готовила себе приданое, в ожидании, когда её жених Амаро вернётся из Перу с награбленным золотом. А у Анжелы число претендентов на её руку возрастало в той мере, в какой увеличивалось количество желающих просто погреться у чужого костра, подбрасывая в него не сухой хворост, а полноценные «палки».

Среди них был упомянутый дворянин, пожелавший совместить приятное с полезным: зарегистрировать брак, прельстив Анжелу званием дворянки, и одновременно провернув весьма важное дельце, касаемое наследства, оставленное ему родственником, весьма отдалённым, но, каким-то образом, проявившим к нему внимание.

Явившись в муниципалитет, дворянин прямиком попал в руки сеньора Сегелиуса, бывшего основательно не в духе в связи с потерей сразу двух красоток. Такая беда лишила его не только аппетита, но и вкуса к жизни, оставив в неприкосновенности лишь жажду наживы.

Теперь, когда для сеньора Сегелиаса сделалось очевидным, что женщины ему не только не по зубам, но и не по карману, пришло и осознание того, что разрешить сие противоречие его хитрому, но простоватому уму не под силу. Оставалось немногое, зато привычное, брать взятки. И, в меру сил и возможностей, интриговать с жандармом.

Дворянин же, явившийся к сеньору Сегелиасу, дабы надлежащим образом оформить свалившееся на него наследство, был ни кто иной, как сеньор Педро Бартоламью, сын другого Бартоламью, грёза здешних красоток и угроза мужьям в течение почти полутора десятка лет. В конце концов, погибшего на дуэли от пистолетного выстрела, хотя дуэлянты, по свидетельству очевидцев, сражались на шпагах.

Сеньор Сегелиас отлично помнил отца молодчика, поскольку, случалось, принимать участие в совместных с ним похождениях. И хотя его впечатления были не столь ярки и громогласны, всё же не чувствовал себя обойдённым.   После смерти Бартоламью-старшего, жизнь в городке приняла более размеренный характер, хотя бы потому, что мужья перестали колотить жён. Каково же было удивление сеньора Сегелиаса, когда в полутёмноё комнатушке мэрии / в связи с экономией государственного бюджета, свечи зажигались лишь в исключительных случаях, например, при пересчёте денег, передаваемых из рук в руки / перед ним возник прямой потомок убиенного, до такой степени на него похожий, как могут быть похожи два портрета одного и того же человека, к тому же созданного одной и той же рукой.

Бартоламью-младший, как и все юные шалопаи, отцы которых считали высшей доблестью размахивать шпагой перед физиономиями прохожих, а женщин класть на лопатки по всем правилам классического многоборья, подражая отцу, достиг немалого в умении совращать, преуспев в сексуальном фехтовании, вольтижировке, верховой езде, и, наловчившись, спасаться от преследований с такой быстротой, что его не догнал бы, убегающий от охотничьих собак, заяц.

Ему не составляло труда ударом ноги распахнуть дверь кофейни или обхватить девушку своими лапищами, да так, что у бедняжки не обнаруживалось ни сил, ни желания взывать о помощи. Зато в науках ощущал себя, как в глубокой пещере, из которой выбраться самостоятельно ему не под силу. Надо ли удивляться, что его слабая попытка завершить школьное образование потерпела крах к великому облегчению преподавателей. На подмётках своих изношенных башмаков, он вынес  лишь нетвердое знание алфавита и четырёх арифметических возможностей.   Так что, несколько забегая вперёд, можно сделать вывод, что они с Анжелой подходили друг другу, словно два черепка разбитого кувшина.

Другой, при подобных обстоятельствах, почувствовал себя погибшим в глазах общества. Но когда отсутствие мыслей восполняется присутствием отваги, честолюбие не ведает удержу, полагая, что дворянство, представителем коего являлся, свободно от любых усилий, кроме тех, что связаны с войной. На беду, не скажу всех, но сеньора Педро-младшего точно, страна в ту пору вела мирный, почти дремотный образ существования, и в поисках приключений молодой человек отправился в Европу, где и претерпел самое сокрушительное в своей жизни фиаско.

Те немногие средства, которые у него ещё были, попали в руки жадной и ловкой парижанки, некоей Аделаиды с площади Пигаль. Едва последний золотой из кармана любовника оказался в её руках, нечестивица состроила недовольную гримаску, объявив, что отныне не может иметь ничего общего с означенным молодым человеком, не способным обеспечить ей положение в обществе.  

Педро-младший требовал, угрожал, умолял, обещал, просил, клялся, но, как выяснилось,   хитрющей представительнице парижского чрева, подобного рода сцены вовсе не были в диковинку.   И юному шалопаю, ничего другого не оставалось, как, не солоно хлебавши, возвратиться в родные края, где его поджидало печальное известие о смерти матушки, не оставившей ничего, кроме захудалого фамильного замка, нескольких оголодавших слуг и свода наставлений, сплошь списанных из Священного Писания.

В одном только они расходились с библейскими истинами, а потому показались убитому горем наследнику стоящими внимания. Матушка советовала жениться, не откладывая, на богатой, не обращая внимания на её недостатки, даже при полном отсутствии достоинств.

Однако выяснилось, что матушкин совет не так уж прост в исполнении. Выйти за юного прихлебателя соглашались самые отчаявшиеся, но отнюдь не самые богатые. Для Педро-младшего снова наступила полоса невезения, но оказалось, что никогда не бывает так темно, чтобы нельзя было разглядеть дорогу. Судьба сжалилась над несчастным, сперва подбросив от щедрот упокоившегося родственника, а после донесла до него весть о служанке, имевшей все основания превратиться в барыню.

Когда встречаются двое, каждый из которых знает, что требуется ему, и не желает знать нужды другого, вспыхивает пожар, погасить который не в состоянии и сто ведер воды. В этом мы убедились на примере сеньора Сегалиаса и жандарма, а теперь — того же злосчастного сеньора — с Педро-младшим.

Им обоим понадобилось для этого всего несколько минут, ибо опыт подсказал сеньору Сегелиасу, что перед ним не проситель, а соперник. И хотя причин для отказа удостоить бумаги, способствующие получению наследства, не было, сеньор Сегелиас нашёл способ придраться, утверждая, что они заполнены не правильно, не упустив возможность намекнуть, что за удовольствие получить, свалившееся нежданно-негаданно, следует раскошеливаться, а не заниматься сутяжничеством.

Тут взбеленился проситель:

– Да как вы смеете обвинять меня, дворянина? Да если я захочу…

– Мне известны ваши намерения.

– И что же вам известно?

– А то, что явились сюда, желая соблазнить невинную девушку.

– Откуда вам известны такие подробности?

– На счёт ваших намерений?

– На счёт её невинности.  

И сеньор Сегелиас не выдержал. Оскорблённый наглостью сопляка, посмевшего бросить ему вызов, разразился такой бранью, что служащие муниципалитета, похватав недоеденные бутерброды, горохом посыпались на улицу, откуда, задрав лысины и бороды, в купе, с присоединившимися к ним обывателями, стали дожидаться результата потасовки, поскольку в возможности таковой почти не сомневались.

А ведь к тому шло, ибо Педро-младший оказался не из тех, кому можно безнаказанно совать пальцы в рот, к тому же скрученные болезнью, подхваченной ещё в ту пору, когда неосторожность объяснялась молодостью, а не глупостью. Это выглядело неэстетично и,   следовательно, возмутительно. Когда же до него дошло, что эта муниципальная мумия тоже претендует на прелести бывшей служанки, ему сделалось так смешно, как если бы услыхал похабный анекдот.

Он не просто издевался. Он катался, смеясь, по грязному полу, закидывая ноги, обутые в сапоги со шпорами, к самому потолку.

– Стало бы и вы… – задыхался он. – Куда баба с коромыслом, туда мужик с косой! Не может быть!

Ничто не могло оскорбить сеньора Сегелиаса больше, чем смех, похожий на прилюдно нанесённую пощёчину. Будь Педро-младший чуть постарше, а сеньор Сегелиас чуть моложе,   он бы сумел на равных отреагировать на оскорбление. Но что поделать, если старость, словно цепи, сковывает движение, а соперник полон сил, явно нерастраченных. Разве что отомстить ему из-за угла, как некогда поступил с его родителем, выстрелив из засады в самый разгар дуэльной схватки.

Обуреваемый мстительными мыслями, сеньор Сегелиас прежде времени, что с ним случалось редко, покинул служебное поприще, переместившись, в, терпеливо дожидавшуюся его, кровать.   Ни Пириты, ни Анжелы у него уже не было, а старый кот, вопреки обыкновению, не стал тереться об его ноги, а спрятался за печь, глядя оттуда злыми глазами. И сеньор Сегалиас понял, что это конец.

Стало ломить руки и ноги. Сердце куда-то провалилось. Противная тошнота подступила из живота к горлу. И через минуту-другую, сеньор Сегелиас потерял сознание, так и не обретя его. И, значит, не узнав, что Анжела сделалась дворянкой, ответив на грубоватые, но заманчивые ухаживания Педро-младшего. А судьба Пириты не известна даже автору, хотя и не сомневается, что распорядилась ею самым удобным для себя образом.

Борис Иоселевич