Агонда, или Омут страстей или Рабыня страсти смотреть онлайн

Борис Родоман

АГОНДА,

или

ОМУТ СТРАСТЕЙ

Российским дауншифтерам

в Юго-Восточной Азии

с сочувствием и симпатиями

Это бесхитростный подробный отчёт о моём посещении Гоа в марте 2012 г., которое  было для меня не путешествием, а погружением в несвойственный мне пляжный образ жизни, довольно экзотичный и кое в чём даже экстремальный для меня. Географическая наука и газета «География» ничего в данном случае не получат. Смешно и нелепо даже предполагать такую возможность. О стране и ландшафте будет кое-что сказано, но это не главное. О том, что тут главное, нетрудно догадаться по второй части заглавия.

Большинство сновидений забываются быстро, в первые секунды после пробуждения. Я спешил записать пережитый мною сладкий кошмар, прежде всего для себя, но и с надеждой на крайне узкий круг снисходительных читателей. Мне кажется, что почти никто не прочитает эту слишком длинную «повесть» целиком, но ограничатся самым беглым просмотром.

Содержание

I. Панорама. 1 Прилёт в Гоа и встреча с Верой. 2 Среди цветов и мусора. 3 Агонда: общий обзор. 4 Наша вилла. 5 Программа экскурсий. 6 Кое-что о туземцах. 7 Водитель Калидас. 8 Война с клопами. 9 Мирослава и Реда. 10 Подробнее о Мирославе. 11 Реда – Чёрный Дьявол. 12 В предвкушении массажей 13 Под-иконник. 14 Прежние подруги Веры. 15 Дорога на пляж. 16 Первый вечер в пляжном ресторане. 17 Знакомство с пляжем и морем. 18 Еда на пляже и в квартире.   19 Большая прогулка по Агонде. 20 Второй вечер в пляжном ресторане.

II. Нарастание. 21 Галджибага – гоанская Пицунда. 22 Запертый терем. 23 Первый массаж. 24 Голубая Лагуна и второй массаж.   25. Заповедник Котигао. 26 Третий массаж. 27 Хождение по морю. 28 Томление продолжается. 29 Их пьяная ночь. 30 В ожидании четвёртого массажа. 31 Кровавая ночь. 32 Плантация вместо леса. 33 Кэшью вместо клубнички. 34 Отречение от ревности. 35 Четвёртый массаж. 36 Блуд на мотоцикле. 37 Мой самый скучный день. 38 Любовь в трёх приближениях. 39 Ночь пахнет Мирославой. 40 Иррадиация оргазма.

III. После кульминации. 41 Чаепитие на террасе. 42 Пятый массаж. 43 Старый Гоа. 44 Боречка закатывает сцену. 45. На лодке по реке. 46 Философское интервью. 47 Шестой  массаж. 48 На пляже с Мирославой. 49 Фестиваль «Дурга». 50 Седьмой массаж. 51. Проводы Мирославы. 52. Пляж без Мирославы. 53 Cabo de Rama. 54 Международная конференция. 55 Разбор полётов. 56 One Earth – one Love. 57 Любовь как чаша. 58 «Мира, мира…». 59 Отъезд из Агонды. 60 Летим не в SVO, а в  DME. 61 Arrival. 62 Прощание с Верой. 63 Мирослава. 64 Переписка с Непалом. 65 Остатки лета. 66 Эпилог.

Часть первая

ПАНОРАМА

1. Прилёт в Гоа и встреча с Верой

В то время как перед выходом на посадку в Домодедове я снимал с себя часть свитеров и шапок и шерстяные рейтузы, прочие пассажиры оголялись более радикально. У одной женщины уже был голый живот и джинсы на 14 см ниже пупка; на некоторых мужчинах – белые брюки и футболки. Хотя ещё предстояло длительное ожидание отправления автобуса с открытыми дверями  на морозе и шагание к самолёту на ветру. В самолёте было немало крутых бритоголовых парней, а на женщине, кажется, на той же самой, решётчатая белая майка, обнажавшая половину спины. По выходе из самолёта в Гоа все, кроме меня, оказались сразу же одетыми по-летнему.

Я получил место у окна, но летели мы ночью, и ничем, кроме облаков, залитых светом полной луны,   любоваться не пришлось. В восьмом часу утра в среду 7 марта мы пролетели над невысокими лесистыми горами и стали приземляться над безлесной и мало застроенной холмистой равниной, посреди которой тянулось широкое шоссе с разделительной полосой, усаженной цветами, и с круговыми перекрёстками.   Движение левостороннее, руль справа, легковые автомобили не похожи на наши,   – все какие-то  маленькие, усечённые сзади. Очень много мотоциклов. Аэропорт Гоа  Даболим, бывшая военная авиабаза, страдает от тесноты.

Меня встретила моя давняя подруга, Вера, 46 лет. Она отдыхает в Агонде с 9 февраля, а я прилетел 7 марта. Возвращаться в Москву нам предстояло вместе 24 марта. Вера посещает Гоа уже второй раз и готова ездить туда каждую зиму. Однако этой зимой у неё не было денег. Посчитав, что у меня хватит средств на двоих, я решил поехать с ней, навязав ей своё общество. Ей предстояло терпеть меня, несмотря на различие вкусов.

Индия – безмерный океан культуры; я решил в него не погружаться, а ограничиться штатом Гоа – маленькой, компактной территорией, которую можно легко покрыть однодневными радиальными маршрутами. Предполагалось, что я в одиночестве объеду эту бывшую португальскую колонию, в то время как Вера будет «валяться на пляже», но какую-то небольшую часть экскурсий мы совершим вместе. На самом деле всё получилось иначе.

Я с Верой встречался в течение двадцати лет, с 1992 г., более или менее редко, с перерывами иногда в несколько месяцев. Обычно она приезжала ко мне домой в отсутствие моей жены, реже я приезжал в гости к Вере, с которой моя супруга  прекрасно знакома и состоит в хороших отношениях.   Моя жена Таня, с коей у меня давным-давно нет никакого «интима», от всех моих любовниц требует, чтобы они вымыли пол в квартире. Хочет, чтобы половой вопрос решался комплексно, всесторонне. Говорила, что, будь у нас жилплощадь попросторнее, взяла бы к нам жить Веру в качестве служанки. Но Вера ни за что бы на это не согласилась.

Неплохой опыт  круглосуточной совместной жизни у меня с Верой тоже был, от одной недели до месяца, и обходился без явных ссор, но к концу накапливалось предконфликтное напряжение. Оно разрешалось тем, что после мы не общались несколько месяцев. Затем прежние  тепловатые отношения  восстанавливались.

За предшествовавшие моему приезду 27 дней Вера загорела до предела – эту задачу всех отдыхающих с честью выполнила. На ней были надеты чёрные шорты, чёрная футболка и чёрная американская бейсболка; голова подстрижена коротко (ёжиком). В противоположность Вере, такси, на котором мы ехали в Агонду 65 – 70 км полтора часа, было полностью белым не только снаружи, но и изнутри: белые занавески, белые диваны и шофёр весь в белом, но сам от природы темнокожий, впрочем, не намного темнее загоревшей Веры.

Садясь в такси, я спохватился: надо было купить в аэропорту карту Гоа.

– Зачем тебе карта? – удивилась Вера.

2. Среди цветов и мусора

Разделительная полоса хайвея была усажены пышными красными цветами, но на обочинах дороги сплошной полосой лежал мусор, преимущественно тарный (пакеты, мешки, коробки, банки). Меня это сразу шокировало, но я взял себя в руки и осознал, что принадлежу к уходящему поколению, которое считает мусор недопустимой грязью, тогда как современные люди живут среди него спокойно. Все те же банки,   коробки, этикетки, которые радовали взор покупателей в супермаркетах, теперь лежат на обочинах дорог, ничуть не менее красивые. Эту среду во всём мире давно уже осваивают художники.

Вера объяснила, что мусор сжигают в конце сухого сезона, потом зола смывается первыми дождями в реки и в море. В конце марта  – начале апреля весь Гоа превращается в мусоросжигательный завод. Мы, к сожалению, застали  начало этого периода.       

Проехав  пустыри и поля, прилегавшие к аэропорту, мы оказались в приятном ландшафте, который окружал нас в дальнейшем почти ежедневно. На две трети пути от аэропорта это была сплошная мегадеревня, или мегапосёлок. Представьте подмосковную дачную агломерацию (Малаховка, Ильинское, Кратово), но вместо сосен – пальмы; дома частично деревянные, частично – особняки и виллы, все расположены в тени деревьев; но улицы кривые, зато хорошо асфальтированы.   Здесь мусор лежал уже не на каждом шагу, встречались и совершенно чистые места. Бетонные коттеджи под черепичными крышами и с лоджиями выкрашены в яркие, насыщенные цвета: яично-жёлтый, ядовито-зелёный, фиолетовый, пурпурно-красный, ультрамариново-синий. Серо-зелёные и бурые трущобы, хижины, сараи из досок и металлических труб, другие постройки под навесами и крышами из пальмовых листьев хорошо сливаются с древостоем  и пейзажа не портят.

В сгущениях  сельской агломерации расположены многоэтажные дома и кварталы, но это уже города, административные центры. Торговые улицы сплошь  уставлены мотоциклами. Их на дорогах в десятки раз больше, чем автомобилей. Все нижние этажи двухэтажных домов заняты лавками и харчевнями. На особых стоянках многочисленны тук-туки – трёхколёсные такси, жёлтые кабины на базе мотоциклов. Грузовики, как водится в этих краях, вычурно раскрашены – прямо-таки народные художественные изделия.

Автомобили  и мотоциклы непрерывно гудят. Вера сказала, что бибиканье  у них вместо правил движения. Наш шофёр в белом такси гудел в среднем 15 – 20 раз в минуту, т. е. через три-четыре секунды.

Регулярно попадаются католические храмы и часовни, с белыми стенами, и распятия. Вокруг – ухоженные чистые площадки, ничем не занятые.

Мужчины всех возрастов вне церкви и офисов ходят по улицам в шортах и футболках или пёстрых рубашках; женщины в разноцветных индийских платьях; те и другие – в сандалетах или тапочках на босу ногу. Для церкви мужчины надевают носки, длинные брюки и белые рубашки с длинными рукавами. Немало детей в школьной форме (девочки – в юбках). Полиция в форме песочного цвета. Женщины в платьях в качестве пассажирок сидят на мотоциклах боком. Шлемы на мотоциклистах очень редки.

На всех объектах надписи и вывески  на английском языке. Дублирующие их надписи на местных языках (письмом деванагари) не редки, но и не часты, и далеко не обязательны. Создаётся впечатление, что в деловой жизни местные языки не имеют большого практического значения.

На португальском языке надписей нет. В городах сохранились португальские названия улиц. Небольшая часть жителей Гоа носит португальские фамилии. Португальское происхождение считается престижным. Но произносятся португальские имена теперь на английский лад.    

На последней трети нашего пути, проходящего через сеть кривых улиц и дорог, появились поля, сначала в поймах рек, а в конце пути мы кое-где по серпантинам пересекали отроги невысоких лесистых гор. Наконец-то дома раздвинулись, а то казалось, что я так и не увижу хотя бы подобия природного ландшафта.

По мосту через реку Салари мы въехали в Агонду – место нашего назначения.

3. Агонда: общий обзор

Вера во второй раз посетила  Агонду, потому что там в девятый (!) раз отдыхает её 47-летняя подруга Лариса со своим мужем. Последние полюбили Агонду не случайно. Агонда – одно из наименее урбанизированных мест в Южном Гоа, это всё ещё натуральная деревня, хотя и преобразующаяся в курортный городок; довольно тихое и спокойное место.

Побережье южной (юго-западной) части Южного Гоа – это ряд песчаных пляжей, дугообразных, в виде полумесяца, раздёленных не проходимыми по берегу скалами и мысами. Песок очень тонкий, никакой гальки. В Агонде пляж имеет ширину около 200 м, а в длину 3 км.

Берег Агонды с моря кажется сплошь лесистым и не застроенным, потому что стоящие на нём пляжные хижины – рестораны и бунгало – визуально сливаются с деревьями.   В путеводителях написано, что муниципалитет Агонды сопротивляется капитальной застройке берега, дабы  местность не утратила свою природную ценность. Не знаю, как долго продлится это сопротивление, но пока мы можем  завидовать. В России местные власти не только не могут защитить природу, но и, напротив, сами продают землю, предавая интересы своего населения.

Деревня Агонда почти вся расположена между морем и главной дорогой, т. е. по правую, западную сторону от мимо идущего основного (объездного) шоссе. На его обочине, залезая на асфальт проезжей части, расстелены полотна, на которых сушатся фрукты и овощи, орехи кэшью, копра,    мелкая рыба. На левой, восточной стороне шоссе редко застроенная местность поднимается куда-то  на лесистые холмы.

В Агонду  ведут с главной дороги несколько въездов. Вдоль кривых улиц расположены участки и стоят дома разного размера и уровня – от жалких хижин до коттеджей и вилл. Всё это – в лесу из высоких кокосовых пальм. «Лес»  облагораживает и объединяет всю застройку, скрывает и нивелирует социальные и эстетические контрасты.

Участки огорожены и разделены низкими стенами из красно-чёрного латерита. Это очень рыхлая и пористая порода. Кирпичи из неё редко чем-нибудь сцементированы, а чаще просто положены друг на друга. Такая изгородь легко разваливается, но её и поправить нетрудно.

По улицам бродят низкорослые коровы разных мастей – от круторогих, похожих на буйволов, до совсем безрогих. При первых шагах по Агонде я в присутствии Веры проявил  свою обычную, по её мнению,   глупость – принял безрогую тёлку за осла. Коровы эти не бродячие, у них есть хозяева.

По участкам и улицам бегают маленькие и не жирные чёрные свиньи с носами, длинными, как у тапиров. Однажды я собрал вокруг себя небольшую стаю свиней и стал им хрюкать по-своему. Они слушали долго и внимательно, но вдруг мигом разбежались.

– Борис, не дразни свиней! Кабан может тебя покусать.

Повсюду, на грунте и на асфальте, лежат и, вместе с соломой и сухими листьями, романтично пахнут деревней разнообразные экскременты – навоз, помёт, кал. Провожая меня на пляж, Вера сразу же вступила в говно. Но это был наш единственный совместный пеший поход. Во всех прочих случаях Веру  отвозили к пляжу на мотоцикле.

На головы прохожих то и дело падают кокосовые орехи. И днём, и ночью слышны крики и пение каких-то птиц. По вечерам орут кошки, под утро – петухи; собаки лают круглые сутки. На крыше нашего дома, по словам Веры, жила моногамная нуклеарная семья обезьян – папа, мама и один детёныш, но мне не довелось с ними познакомиться. Мои интересы и чюйвствства оказались поглощёнными другой семьёй – вполне человеческой…

4. Наша вилла

Наше белое такси свернуло с главной дороги вниз,   в переулок, и, пройдя не более 20 м, остановилось у приличного особняка. На этой вилле Вера за 300 долларов в месяц снимала для нас двоих квартиру с двумя спальнями. Всего в двухэтажном доме было четыре апартамента, по два на каждом этаже, все с отдельными выходами на улицу. К квартирам верхнего этажа вели наружные лестницы.   Наша квартира располагалась на первом этаже. Две наши комнаты были разделены и объединены общей кухней и туалетом, но каждая имела отдельный выход на улицу по разным сторонам дома.

Мне отвели комнату площадью 21 кв. м,   длинную, как вагон, и тёмную, с одним окном в торце. В ближайшей к кухне половине моего жилища стояли очень широкая двуспальная кровать, один продолговатый стол и один стул с прямой спинкой. Вторая, дальняя половина комнаты, что у окна, была совершенно пуста. Её не удалось покрыть даже всеми разбросанными мною по полу вещами.

Вере после моего приезда досталась комната всего лишь в 6 кв. м, но почти две трети её площади занимала такая же большая двуспальная кровать и никакой другой мебели. Все вещи Веры едва помещались на полу и вешалке. Но в этой спальне  Вера ночевала не часто  – только 8 ночей из тех 17, которые она провела в Агонде при мне.

– Понятно, она же спала с вами в большой комнате, –  догадывается моя очаровательная, но, скорее всего, воображаемая читательница. – Обязана  спать. Ведь вы же недаром привезли её в Гоа на свои средства.

Э, нет! Увы или не увы, но это не так.

– Как?! Она завела роман с другим мужиком и пропадала у него? И вы это терпели? Впрочем, чего же вы хотите? Вам почти 81 год, а ей 46. Для того ли она поехала в Гоа, чтобы с вами трахаться? Да на что вы рассчитывали?

Нет, никакого мужика Вера не завела. Всё будет гораздо сложнее и, на мой взгляд, интереснее. Но продолжим пока  описание квартиры.   (Если оно вам скучно – пропустите).

На кухне площадью около 8 кв. м имелась газовая плита на кухонном столе, баллон с газом, раковина водопровода, невысокий холодильник, небольшой обеденный стол и два стула. В туалетной кабине был нормальный европейский унитаз и душ со сливом на пол. Рядом с унитазом стояло пластиковое ведро. В нём мы замачивали шмотки. Вера в первые дни стирала мои трусы и футболки, но потом забросила это занятие, а я ей не напоминал, стирал сам, как и у себя дома в Москве.   Перед входом в туалет, в пространстве кухни, располагался умывальник с зеркалом.

Вопреки предостережениям путеводителей, водопроводная вода была вполне пригодна для питья. Правда, в сыром виде мы её не пили. Вера эту воду кипятила и ставила в холодильник. Такая вода была гораздо вкуснее, чем кипячёная в Москве. Покупать питьевую воду в магазине было совершенно не нужно. Никаких проблем с мытьём овощей и фруктов у нас не было. Вода для душа не подогревалась какими-либо приборами, а где-то на крыше нагревалась на солнце минимум до 30 градусов и была вполне хороша даже для мытья головы. Вера сказала, что и в настоящих отелях здесь более горячей воды не бывает.

Мне сразу понравилась наша квартира. В любое время суток я приходил в неё с удовольствием. Несмотря на всю непритязательность и некоторую обшарпанность обстановки, мне было там достаточно уютно. У меня и в интенсивных познавательно-экскурсионных поездках бывает тяга к уединению вечером, поскольку пресловутая ночная жизнь меня не занимает, да и выспаться хочется. А  тут, в Гоа, настоящим путешествием и не пахло.

5. Программа экскурсий

Покрытие Гоа радиальными маршрутами оказалось для меня делом трудным, не очень желательным и практически невозможным.

1. Вера не пригодна для интенсивных экскурсий  и не согласна иногда ночевать вдали от Агонды, а одному мне путешествовать тоскливо.

2. Я, как и Вера, не говорю по-английски. Пытаться играть активную роль в поездках, позориться перед окружающими людьми и перед своей спутницей, перекладывать на неё, как на более общительную, бремя контактов с обслуживающим персоналом, тем самым раздражать её  и терять перед ней всякий авторитет, давать поводы для ссоры… –  нет, нет, только не это!

3. Впечатлениями от поездок мне поделиться не с кем. Путешествовать, как и потреблять некоторые другие блага, перед смертью – бессмысленно, так как результатами я не успею воспользоваться. Это всё равно, что зарабатывать деньги, которые не успеешь истратить и не сможешь передать наследникам за неимением таковых. Конечно, я продолжаю путешествовать по привычке, чтобы не изменять своего образа жизни, но это уже не выглядит как мой непременный долг.

4. Агонда расположена не в транспортном узле, а на окраине Гоа. На общественном транспорте выезжать было бы проще из центра Южного Гоа – города  Маргао, но до него от нас было около 40 км.

5. Нанимать такси для трёх-четырёх целодневных поездок по Гоа, даже если бы это стоило более ста  долларов в день, мне было по карману, но почему-то не пришло в голову или не захотелось. Наверно, потому, что договариваться с шофёром надо было опять-таки при помощи переводчика.

6. Сколько бы мест на земном шаре я не посетил – всё равно останется ещё больше не посещённых. Так надо ли без конца гнаться за туристскими достижениями? Не есть ли это то самое престижное потребление, которое я так осуждаю в обывателях? Положим, я примирился с мыслью, что никогда не побываю в США, или в Антарктиде, или на столь любимом мною Шпицбергене, так почему же я должен делать исключение для разных уголков Индии?

7. Агонда – одно из наименее урбанизированных мест в Гоа, здесь, повернувшись на малолюдном пляже лицом к морю, можно на миг забыть о человечестве, и потому так не хотелось даже на короткое время возвращаться в шумный мир автомобилей и многоэтажных домов. Имею ли я право от них просто  отдохнуть, как обыкновенный обыватель?

8. Мне не хотелось надолго расставаться с окружающими меня милыми девушками, общение с которыми и так было ограниченным, но всё же была возможность хотя бы днём проводить некоторое время с ними.

9. Мне было лень прилагать к чему-либо свои усилия. Возможно, я уже в какой-то мере устал от жизни, и от путешествий в том числе.

Ввиду вышеизложенного мы с Верой договорились через день посещать некоторые ближайшие окрестности  и один раз съездить в бывшую столицу колонии Старый Гоа, а в промежуточные дни отдыхать в Агонде, где я, к небольшому удовольствию для меня, буду предоставлен сам себе. Программа эта была осуществлена кое-как, в общем, не очень плохо, но с явными отклонениями в худшую сторону.

6. Кое-что о туземцах

Единственное окно нашей кухни, а также окошко туалета (уборной) выходило на участок местных жителей, где обитали люди явно бедные и, конечно же, многодетные. Их дом был похож на простой навес, их нужник был такой же, как на советских садовых участках, у них тоже был огород, а до их сарая можно было дотянуться рукой через решётку нашего кухонного окна. А слышимость была такая, что можно было разобрать каждое слово, если бы знали язык. Я думаю, что и мой кашель мешал этим людям спать ночью, тогда как до Веры в её спальню никакие звуки от меня не доходили. Мотоцикл у соседей  был, но без него  в Индии жить нельзя. У наших туземных соседей шум от разговоров стоял весь день. Из окошка нашего туалета я видел, как сосед ходил в свой убогий нужник, а два или три дня спустя я узнал, что этот человек, далеко не старый, работая на огороде, внезапно умер.

«Динамичная демография», как сказали бы у нас в России журналисты, была присуща индийской деревне. Здесь каждую неделю кто-то рождался и умирал, игрались свадьбы. При похоронах перекрывали дорогу, в том числе, кажется, и главное шоссе. За мои 17 дней в Агонде умерло два человека.

Местные жители приветливы, при встрече улыбаются, с пешеходом здороваются и проезжающие на мотоциклах, если медленно, и мне приходилось со всеми здороваться и даже улыбаться, что мне вообще не свойственно.

7. Водитель Калидас

При выходе из белого такси нас встретил персональный водитель Веры Калидас. Вера его поцеловала. Это был щуплый и низкорослый юноша 27 лет, весом  не более 52 кг, тёмнокожий, с кудрявыми чёрными волосами, постоянно улыбающийся. Его крепкие зубы были настолько белы, т. е. лишены всякой желтизны, что казались даже голубоватыми. «Наш крокодильчик»,   –  называла его Вера и гладила по голове. Калидаса как опытного и виртуозного водителя она по рекомендации друзей арендовала вместе с его мотоциклом и постоянно говорила, что оплачивает бензин. Сколько и чем она платила Калидасу сверх того, я не знаю.

Калидас был сексуально озабочен, страдал и жаловался, что у него нет женщины. Ему только раз как-то дала одна многодетная вдова. Он очень хотел жениться, завести детей, как положено, но этому мешала бедность или принадлежность к низшей касте. К какому этносу принадлежал Калидас, мне не сказали; при мне  он однажды читал газету на языке конкани. Вера бывала в семье Калидаса и познакомилась с его матерью, которая не намного старше Веры (но Вере на вид никто не давал больше 35 лет). Там Веру чем-то угощали, и она им приносила какие-то гостинцы. Домашняя обстановка в семье Калидаса была очень бедной.

Возбудившись от европейских женщин, Калидас смотрел по мобильнику порнуху и занимался онанизмом. Тот факт, что он возил солидных европейских туристов, придавал ему престиж, а Вера безумно любила гонки на мотоцикле, так что они разъезжали в своё удовольствие. От нашей виллы до пляжа было около 0,8 км, но Вера не ходила туда пешком:

–  Не для того я плачу за бензин.

Калидас в дни моего пребывания в Агонде не ночевал в нашем доме, за исключением одного случая, и редко заходил в нашу квартиру, обычно оставаясь во дворе, но казалось, что он круглые сутки дежурил где-то рядом, и со своим мотоциклом являлся по первому требованию Веры. Он и питался с нами в ресторане, и часто к себе домой ездил обедать.

Вера не знала английского языка, а Калидас, разумеется, русского,   но и без переводчиков они научились прекрасно понимать друг друга и выработали свой язык, в котором большую роль играли жесты. Также многие английские и русские слова стали для обоих  повседневно употребительными. Их нежная дружба выглядела трогательно. Особенно тесно Калидас и Вера общались в предшествовавшие моему приезду девять дней, когда русские друзья Веры уже вернулись в Москву.

8. Война с клопами

Давняя подруга Веры Лариса и её муж жили в Агонде в настоящем отеле (как ни странно, в этой деревне имевшемся) со многими подобающими удобствами. Они понимали некоторый толк в туризме и ездили на экскурсии в разные концы Гоа и в соседние штаты. По сравнению с этой более богатой парой моя Вера даже с нашими просторными апартаментами выглядела бедной родственницей.

До моего приезда Вера ночевала (по её словам, одна) в большой комнате, и первое время ей там спалось хорошо, но потом она почувствовала неладное. Её заели клопы!!! Они целую неделю принюхивались,   прежде чем  кинуться  в атаку!

Меня клопы кусали  большую часть моей жизни, т. е. почти 57 лет подряд (1931 – 1988), а Вера к ним не привыкла. Она родилась позже и меньше жила в коммуналке. Когда 26-летняя Вера в 1992 г. впервые оказалась в моей постели, клопов у нас уже не было; их вывела моя вторая жена, считавшая это своим главным достижением в нашей семейной жизни. В настоящее время я тоже не смог бы уснуть с клопами, так как за прошедшие 24 года очень от них отвык.

Клопами в Агонде кишели матрасы, набитые койром. Вера побежала к смотрителю виллы и подняла хай.

– К нам приедет солидная публика – адвокат, священник, доктор географических наук!

Матрасы и одну из кроватей сожгли и заменили, Вера переночевала  у соседей, клопы переползли и к ним, но там были вытравлены в течение дня, пока обитатели находились на пляже.

А вскоре приехала солидная публика. Отец Герасим  ходил по пляжу в рясе, пугая ворон и местных детей; купался в длинных трусах, похожих на кальсоны. Впрочем, ни его самого, ни его трусов я не видел. Считайте, что это  мои литературные фантазии на антиклерикальную тему.

9. Мирослава и Реда

В соседней квартире на первом этаже нашей виллы  вот уже два месяца до моего приезда обитала колоритная европейская парочка: русская девушка 28 лет, «православная буддистка», ведическая массажистка  Мирослава и её 40-летний бойфренд Реда, мулат, франкоязычный швейцарец алжирского происхождения, художник-дизайнер. Между собой они объяснялись  по-английски. У Мирославы имелся русский самоучитель французского языка, а у Реды – разговорник-самоучитель русского языка для франкофонов, но во взаимном изучении родных  языков эти партнёры, видимо,   не преуспели.

Квартира наших соседей была немного просторнее и шикарнее нашей  и стоила дороже – кажется, 400 долларов в месяц, но Вера считала её менее уютной. Там были две спальни по 6 кв. м с такой же, как у нас, двуспальной кроватью в каждой, и одна большая гостиная-столовая 22 кв. м, ничем не отгороженная от кухни, площадью, как и у нас,   около 8 кв. м, но лучше оснащённой разной посудой и другими бытовыми приборами. В гостиной посередине стоял большой закруглённый стол с приличными стульями,   на стенах висели картины. Имелось два «туалета»: 1) европейский совмещённый санузел – унитаз, умывальник, душ; 2) индийский – дырка в полу и ведро с водой для подмывания.  

Мирослава и Реда жили вместе пять лет, но с большими перерывами. За это время Мирослава ни разу не возвращалась в Россию; все годы кочевала, большей частью одна, по разным странам Юго-Восточной Азии, а Реда иногда приезжал к ней надолго. Они даже занимались бизнесом – в Таиланде держали ресторан, и дела шли поначалу успешно, но вскоре тайцы их ограбили и оттуда выжили. Мирослава сказала, что Таиланд – далеко не такой рай, каким он представляется нашим туристам, а очень криминальная страна. Их там не раз угрожали зарезать, а Мирославу однажды избила на улице какая-то девушка.

У Реды был заказан обратный билет в Женеву на 26 марта. Мирослава хотела поехать с ним в Швейцарию и там, вероятно, надеялась выйти за него замуж, но судьба распорядилась иначе. Последующие события разворачивались на наших глазах, ускоряясь, как в классической трагедии. Отношения между квазисупругами стремительно ухудшались.

Мирославе с её российским гражданством непросто было получить швейцарскую визу. Из её рассказов я окончательно убедился, что российские консульства за границей и страховые агентства в России, обслуживающие российских туристов за рубежом, – настоящие бандитские организации. К ним дозвониться практически невозможно, они в ответ валяют ваньку. Мирославе предлагали вернуться в Россию, в свой уральский город, где она прописана, и оттуда через Москву хлопотать о переезде в Швейцарию. А что касается медицинской страховки, то Мирослава два раза попадала в ДТП на своем мотоцикле (и шрамы нам показывала), но Россия ей нисколько не помогла.

10. Подробнее о Мирославе

Мирослава родилась в 1984 г. в Казахстане,   дошкольные годы провела в деревне близ границы с Китаем. С родителями – геологами бывала в экспедициях, в том числе на Камчатке. После распада СССР жила с матерью на Урале. Братьев и сестёр у неё нет, отец с ними не живёт. В своём уральском городе Мирослава окончила какой-то университет, кажется, по социологии,   но практически сразу же после этого покинула Россию. В настоящее время она считается профессиональной массажисткой, занимается этим вот уже два года, изучает йогу, делает массаж Аюрведа. Ей предстоит доучиваться, чтобы получить международный сертификат. Она также зарабатывает на жизнь рукоделием, плетением каких-то штучек из ниток.

У Мирославы – простая, широко распространённая русская фамилия, каких немало и среди моих знакомых.         Имя «Мирослава», типичный пример эгоистичной родительской причуды, крайне  неудобно для домашнего и интимного общения.   И «Мира», по-моему, не намного  лучше. Мирослава сказала, что друзья в России звали её Милой.   Это уже куда ни шло, но как-то безлично, ничего не говорит о полном имени. В моей жизни  большая часть Мил – Людмилы, а меньшая – Эмилии, одна была Мирой по паспорту.

Мирослава – высокая и стройная, но отнюдь  не худая  девушка, с такими, по её словам, габаритами: рост 170 см,   вес 55 кг (Вера считает, что больше), грудь 2; – 3 размера (Вера считает, что чуть больше). Её груди, очень аппетитные, имеют форму коротких цилиндров, завершающихся полушариями, их расположение промежуточно между торчанием и висением. О размере ноги я спросить забыл.    У Мирославы  тёмно-русые волосы и высокий (свободный от волос) лоб, как у «Шоколадницы» Ж.-Э. Лиотара. Лицо деревенское, со склонностью к прыщам и веснушкам.   Когда Мирослава сказала, что один из её дедушек был казахом, то я обратил внимание и на некоторую монголоидность её лица. Мне девушки монгольской расы в общем нравятся.

На руках, ногах и туловище у Мирославы виднелись  разнообразные татуировки. Так, на боку у неё был изображён восход солнца, а над ним столбиком крупные китайские иероглифы. В носу, в ушах, на пупке и в других местах был пирсинг. На третий день моего пребывания в Агонде, во время первого массажа, я спросил у Мирославы, есть ли пирсинг у неё на вагинальных губах, а у её бойфренда – на мошонке; она сказала, что нет.    

Произношение Мирославы на русском языке далеко от московского. За годы зарубежных странствий она  подзабыла родной язык и немного стеснялась разговаривать с соотечественниками. Но и англоязычный словарный запас у неё, надо думать, был скудным – ведь её занятия серьёзного знания языка не требовали. На каком языке она теперь думала, т. е. излагала  свою внутреннюю речь  – это для меня волнующая загадка. Зато озвученную речь, как по-русски, так и по-английски, она сопровождала целым театром красноречивых жестов, напоминающих язык глухонемых. При разговоре она, как правило, размахивала одной рукой, а другой прикрывала рот. Зачем? Может быть, по какому-то буддийскому обычаю, чтобы не осквернять собеседника дыханием. Но так скорее следовало бы поступать мне, а не этой самой благоухающей из девушек, когда-либо мною встреченных. О букете исходивших от неё ароматов будет сказано в дальнейшем.

Я глуховат и должен при разговоре смотреть на губы собеседника. Иначе приходится переспрашивать. Понятно, что в такой ситуации вести с Мирославой сколько-нибудь связный диалог было для меня невозможно. Она вообще казалась существом малословесным. Она – массажистка, с ней надо общаться прежде всего  осязательно, а также визуально. Ей адекватен язык бурных физических ласк и однообразных, но страстных слов любви…

11. Реда – Чёрный Дьявол

Он появился в нашем  пляжном ресторане вечером  и сразу меня шокировал своей внешностью:   сухощавый, мускулистый, худой, жилистый, с тёмной кожей, с горбатым носом на несколько сморщенном лице, которое показалось мне старше его объявленных сорока лет, хотя девушки уверяли, что он выглядит моложе. Молодёжной была вся его атрибутика – обоймы тяжёлых браслетов на руках и ногах, ожерелья и цепи на шее, серьги в ушах, пирсинг в носу, на животе и где-то ещё, всё тело в татуировках, на торсе – пёстрая красная накидка. Ходил он только босиком. (У меня при  мысли о ходьбе босиком по камням и стеклу или холодной воде трепещет предстательная железа). На голове у Реды было 13 ветвистых рогов из волос. «Чёрный Дьявол», так я его сразу прозвал мысленно.

Мне как-то сказали в Швеции:   там обычное дело, если молодой человек выпендривается до 25 лет, но потом он должен остепениться и найти своё нормальное место в обществе. А тут мужчина, разменявший свой пятый десяток.   Зачем ему эта клоунада, кому и что он ещё хочет показать?

Мирослава на мой вопрос ответила, что Реда принадлежит к какой-то субкультуре, родившейся в Эфиопии (в стране босоногих).   В их идеологию входит любовь к природе, отказ от насилия. А что ещё, кроме дикой внешности? Но от насилия наш Чёрный Дьявол как раз-то и не отказался. Я позже узнал, что незадолго до моего приезда он избивал Мирославу, бил её кулаком в висок.

В Таиланде, по словам Веры, у Реды на пояснице вытатуировали дракона, и с тех пор в мулата вселился злой дух. Реда стал неисправимым наркоманом и все его выходки, одна другой ужаснее, были на этой почве. В Агонде Реда проводил большую часть времени в своей наркоманской мужской компании  и часто не ночевал дома.

У себя в Швейцарии Реда дружил с лесбиянками. Они просили его сделать им ребёночка, но он отказался. Дурак, чего испугался? Я бы на его месте всем засадил  поглубже.     

12. В предвкушении массажей

Узнав, что красавица Мирослава – массажистка, я встрепенулся и сразу понял, что станет главной радостью для меня в Агонде – не пляж, не море и даже, да простят меня географы, не поездки по Гоа. С массажем Аюрведа я познакомился в Непале и получил от процедуры огромное удовольствие, но там это выглядело клинически строго. Массажистка обрабатывала всё тело, кроме гениталий (даже лицо и волосы на голове), но была полностью одета в не облекающие тело брюки и рубашку, а когда я лежал лицом кверху, мне на глаза клали темную тряпку, чтобы я не видел эту женщину. Эротическое возбуждение при таком лечебном массаже было достаточно сильным, а удовлетворения никакого, только томление в результате. С Мирославой, я надеялся, всё будет откровеннее и массаж мне удастся немного эротизировать.

Меня Вера представила окружающему обществу как своего бывшего любовника, а ныне только друга и спонсора. Мирослава из дружбы с Верой и из уважения  ко мне готова была сделать мне массаж бесплатно, но мы решительно отвергли такой вариант. Я хотел, чтобы массажи были ежедневными и чтобы у Мирославы был стимул и приличный заработок.   Она сама назначила цену по 1500 рупий (чуть больше 30 долларов) за часовой сеанс.   Эти деньги Вера ей вручала всякий раз после процедуры. Я выдавал Вере по мере надобности по сто долларов, она их меняла на рупии, а  к индийским деньгам я, как буддийский монах, практически не прикасался (помню только изображение Ганди на купюрах), ценами не интересовался.

По прибытии в Агонду Вера покормила меня супом из кукурузной крупы и чаем и поехала с Мирославой на пляж на её мотоцикле, а меня оставила отдыхать дома. Раздевшись догола при комнатной температуре около 27 градусов, я раскинулся на двуспальной кровати с надеждой уснуть после почти двух бессонных суток, но даже задремать мне не удалось. Мешала распиравшая меня похоть. В повседневной московской жизни я переключаю половое влечение на умственный труд и физические усилия в туристских походах выходного дня. Но что мне делать на морском совокупляже, среди соблазнительно голых тел – одинокому, старому, да и раньше, в молодости, не умевшему кадрить девушек? Лежать и дрочить себя до полного изнурения?

Я решил не только отдохнуть и набраться сил после перелёта, но и потерпеть, чтобы уж наверняка сделать «это»  после массажа. Я избрал схему, по которой живёт большинство мужчин. Давно женатый мужчина возбуждается от разных девушек, например, от учениц, если он – трёподаватель, но более всего – от своей дочери, если таковая имеется, а удовлетворяется (точнее, освобождается от накопившегося продукта) со своей женой – обычно до тех пор, пока сможет заменить её на более молодую, если  позволяет его социальный статус. У народа это называется нормальной семейной жизнью и выполнением супружеских обязанностей.

У меня никогда не было взаимной любви и регулярной половой жизни, а обывательская повседневность для меня – экзотический праздник. Я решил, что возбуждать меня будет Мирослава, а удовлетворять  Вера. Но для этого надо дождаться первого массажа. А его ждать пришлось дольше, чем я предполагал. В первый вечер массажа не было, потому что я устал, во второй – потому что от чего-то устала Мирослава; в дальнейшем случались разные перебои, так что всего этих массажей было только семь.

13. Под-иконник

На подоконнике кухонного окна лежали Верины иконы – маленькие, картонные. На обороте одной из икон содержалась «Молитва об избавлении от недуга пьянства, курения и наркомании». Она показалась мне какой-то старомодной и не вполне созвучной  нашей эпохе. Это была молитва жён и детей о своих заблудших отцах, братьях, сыновьях. В наши дни нередко, а особенно в моём случае, злостными пьяницами и курильщицами всё чаще бывают  женщины и дети, а мужчина – страдающей стороной.

По-моему, нет ничего проще, чем хорошенько осознать вредность своей привычки и после этого просто взять и бросить курить и пить, не прибегая ни к чьей посторонней (в том числе божьей) помощи. Но такой простой способ  никому не приносит ни удовольствия, ни прибыли. Казна, жаждущая  дохода, и рыночная экономика, внушая жертве неспособность самой справиться со своими проблемами, навязали противоположный путь лечения и избавления, хорошо устраивающий и бога, и беса, и самого грешника.   Первые два, т. е. церковь и поставщики зелья (иногда  это одни и те же лица, как в случае с нашим бывшим митрополитом), получают доход, обирая грешника, а этот последний получает возможность продолжать наслаждаться своими греховными занятиями в надежде, что к концу жизни его исправят и в последний момент он вскочит в поезд, везущий его в загробный рай.

Другой темой Вериных молитв было избавление от порочной любви к женщинам. Для этого у церкви имеется какой-то особый святой, очевидно специализировавшийся на данном, актуальном в наши дни виде порока. Вера  специально ездила в Серпухов, чтобы припасть к его иконе.   Просить бога избавить тебя от того единственного и главного, что наполняло всю твою жизнь? Впрочем, от верующих и от религии вообще странно было бы ожидать здравого смысла и логики.

Вера – закоренелая лесбиянка, она с раннего детства любит женщин и только женщин. С мужчинами она тоже может встречаться, если это почему-либо необходимо, но они не затрагивают её душу и не являются для неё проблемой. За те двадцать  лет, в течение которых я с нею общался, она практически никогда не работала по найму официально, а всегда занималась только любовью со своими подругами. В остальное время она читала книги (преимущественно fiction, тогда как я – non fiction), а ныне не отрывается от компьютера и Интернета, ночами засиживаясь до утра. Её духовные интересы мне не известны. Мы никогда не разговаривали о религии,   искусстве, науке, политике. Мои темы разговоров с нею – быт и личная жизнь (её и моя).   Мой атеизм её коробит, ей кажется, что я смеюсь над её верой в бога. Я не смеюсь, конечно, и даже не высказываюсь на эту тему, но только пожимаю плечами.

Я откровенно презираю курильщиков и пьяниц, но что поделаешь, если подавляющее большинство  женщин, которые мне отдавались – курящие: и жены, и любовницы, и девочки для «досуга»  – тем более. Интеллигентных и некурящих подруг у меня почти не было. Хотя Веру можно назвать в какой-то мере интеллигентной. Она – из  семьи, вынужденной при советской власти скрывать своё дворянское прошлое,   дочь учительницы химии, окончила медицинское училище, но в вуз не поступила, а пошла работать временно на фабрику игрушек, где бабы-лесбиянки её споили так, что она уже не смогла поступить в вуз и на всю жизнь осталась формально безработной.

14. Прежние подруги Веры

Я познакомился с Верой в 1992 г., когда она, тогда 26-летняя, пыталась стать проституткой, чтобы заработать деньги на покупку комнаты для своей подруги, тогда ещё бедной и  бездомной Ларисы. Я, можно сказать, перехватил Веру с панели, на которую она чуть было не ступила. Розничной проституткой Вера не сделалась, но я стал её постоянным оптовым клиентом. В голодную зиму 1992/93 г. они с Ларисой ютились в общежитии, а потом в трущобе; для них даже пачка макарон была ценным подарком. Меня очень тронула их любовь.

Вера и Лара

Смысл жизни Веры –

в любви к Ларисе;

в клубок как змеи

они сплелися,

как два котёнка

в одном лукошке,

им только пищу

подай в окошко.

Без Веры у Лары

не будет пары.

Без Лары у Веры

не будет веры.

И две недели

в одной постели

они болели,

почти не ели,

без телефона,

без стрептоцида.

Спаси их, Боже,

от суицида!

16 января 1993

За двадцать лет моей дружбы с Верой у неё сменились не менее шести постоянных, долговременных (многолетних)  подруг – молодых, красивых, глубоко  женственных, полностью в моём вкусе! Ни у одного знакомого мужчины я не видел таких очаровательных спутниц, какие жили с Верой, считались её супругами, обменивались с ней обручальными кольцами.

В первом приближении Вера может показаться  хищницей, демоном, вампиром, который совращает невинных девушек, отвлекает их от нормальной ориентации, сосёт их энергию, задерживает их развитие в сторону нормального брака и деторождения. В действительности всё обстоит иначе. Все эти девушки были лесбиянками до Веры и сами на неё кидались. И после Веры многие занимались тем же, причём нередко жили с такими бегемотихами и слонихами,   подобных которым у Веры никогда не было.  

Некоторые бывшие любовницы Веры благополучно вышли замуж, другие продолжают жить в лесбийской любви вполне счастливо. Они все дружат и общаются до сих пор, связаны разнообразной взаимопомощью. Кроме того, у Веры бывали случайные и кратковременные связи с разными бабами, в том числе старше её, т. е. с такими, которых нельзя было назвать девушками, но их я не учитывал и не держал в памяти.

Общаясь с женщиной, которая мне нравится, я автоматически хочу и обожаю её  младшую подругу, сестру и  дочь. О том, чтобы приклеиться к той или иной Вериной девушке, я не смел и мечтать, но некоторым красавицам я был представлен и имел счастье целовать их при встрече и прощании, приносить цветы обеим подругам, если приходил в гости.

Из всех Вериных подруг только одна Лариса была мне доступна для непосредственного общения. Я с ней без Веры ездил в 1996 г. за грибами в глубь Тверской области с ночёвкой в деревне, около которой подруги  хотели купить избу. Я как-то подолгу гостил и даже ночевал в одной приличной квартире, которую они снимали. Однажды в отсутствие Веры я  вошёл в не запертую ванную, где лежала Лариса. Она вышла оттуда, не надев халата и, обнажённая (но хочется сказать пикантнее – голенькая!),   разместилась на кровати и полчаса трепалась по телефону, а я, примостившись рядом, чуть ли не на коленях, робко целовал её ручки и ножки, украдкой косясь на самую притягательную часть её тела. Ну, почему я был так скован, чего стеснялся? Почему не поцеловал ей хотя бы грудь и живот? На память Лариса подарила мне свою цветную фотографию, на которой она в двухчастном купальнике стоит в какой-то акробатической позе, т. е., кажется, вверх ногами. Она гордилась гибкостью своего тела.

Лариса

Ах, Лара, Лариса,

чьё сладкое имя

о прежних любимых

напомнило мне!

В течение суток

без смеха и шуток

на кухне молчу

и смотрю я без скуки

на добрые руки,

что кормят меня.

Хочу целовать их,

уткнуться в ладошки,

и в нежные ножки,

раздвинув колени,

уйти с головой.

Завидую таксе,

и крему, и ваксе,

и ванне, и щётке массажной.

Твоею подружкой,

твоею подушкой,

твоею собачкой

мечтаю я стать;

полдня и полночи

тебя что есть мочи

тереть и лизать

и пальчики жадно ласкать.

Придумай мне службу,

чтоб нежную дружбу

до гроба растить и питать.

19/20 июля 1998

15. Дорога на пляж

Моё повествование затягивается. Ещё не минули первые сутки пребывания в Гоа, ещё не стемнело, я ещё не был на берегу моря, а столько уже написано! Что же будет дальше? Ну, ладно, будем считать, что это необходимая экспозиция, она вот-вот закончится и какое-то действие  начнётся.

Дорога на пляж, около 800 м, состоит из двух частей. Первый отрезок идёт на север по главному шоссе, где есть большой риск попасть под автомобиль или мотоцикл, так что самому ехать на мотоцикле, пожалуй, безопаснее. Затем, после самодельного указателя «Agonda Beach», путь поворачивает под прямым углом налево и идёт по старинному каменному мосту шириной для одной телеги (ныне – легкового автомобиля) через водоём, который мы условно будем называть лагуной.   Это залив эстуария реки Салари с водой зеленого цвета и течением в ту или иную сторону в зависимости от прилива и отлива. Залив   заканчивается мелководьем и болотом около нашей виллы; если бы не он, то путь напрямик до моря был бы не больше 0,4 км.

Проехав через мост, мы оказываемся на Красной дороге, так мною названной за цвет грунта, она сближается с морем  и идет далее ему параллельно. На левой стороне какие-то огороды и сады, а на правой выстроились «отели», кои так можно называть только в больших кавычках или  с громким  смехом, а собственные имена  у них те ещё, например, «Hollywood»,   «Holyday Inn» и в том же духе. На дороге стоят доски, на которых мелом написаны меню и цены. Каждый «отель» – это комплекс из одного пляжного ресторана (столы  и  стулья на песке под навесом) и нескольких бунгало – жилых будочек на сваях, с одной широкой двуспальной кроватью (могут спать и трое), с кабиной для унитаза и душа.   Отдельно на пляжах возле ресторанов стоят общественные туалеты – будки с унитазом, сливным бачком, ведром для подмывания, туалетной бумагой; снаружи – умывальник с мылом.

На этот пляж меня и Веру привёз на своём мотоцикле Калидас. Я сидел за его спиной, а сзади, обнимая меня, сидела Вера. Так ездят только на короткие расстояния, а на дорогах, контролируемых полицией, езда втроём запрещена. Проехав за мостом по Красной дороге не более 200 м, мы свернули направо и через 15 – 20 м остановились  перед брёвнами, преграждавшими мотоциклам въезд на пляж. По пляжу ходят только полицейские машины. От стоянки мотоциклов до ресторана надо пройти ещё метров десять.

16. Первый вечер в пляжном ресторане

Наш ресторан Вера называла «кафе». В России этим термином обозначают не кофейни, а харчевни низшего уровня с очень небольшим набором блюд, среди которых однако присутствуют необходимые элементы русского обеда в общепите: 0) крошево, 1) хлёбово, 2) месиво, 3) пойло. Примерно то же можно было получить и в здешних пляжных «кафе». О еде  расскажу подробнее в другой главе. А пока скажу, что наше кафе называлось  «Sea View». Об этом сообщала аляповатая голубая вывеска со стороны моря. Здесь моя  компания, т. е. Вера, Калидас, Мирослава и, изредка,   примкнувшие к ним другие лица проводили дни и ночи. Они в свободное от купания время сидели за столами лицом или боком к морю. Спиной садились реже, когда за столом собиралось больше четырёх человек.

Когда мы приехали в кафе, было уже совсем темно, так что моря я в первый день вовсе  не видел, а только слышал его шум. В первой половине моего пребывания в Агонде температура вечером ещё была чуть прохладной;   на берегу, а также при езде на мотоцикле ночью, стоило надеть рубашку поверх футболки. В последние дни пребывания было и вечерами настолько тепло, что можно в одной футболке находиться у моря и разъезжать на мотоцикле.

На мне в этот вечер были надеты: белая бейсболка;   серая Верина футболка; синие джинсовые короткие шорты, давно подаренные женой; под ними семейные трусы; на босу ногу широкие тайские сандалеты, купленные мною в Бангкоке. Во все следующие дни я одевался так же. Менялись для стирки только трусы и футболки. В правом кармане шорт у меня постоянно лежал выданный мне Верой крохотный, но яркий электрический фонарь для возвращения из пляжного ресторана  в темноте пешком. Вере, которую возят на байке, фонарь не нужен.

Вокруг столов в нашем «кафе» стояли плетёные кресла, над столами свешивались простые лампочки накаливания, завёрнутые сверху в розовую бумагу наподобие пакетов. Под ногами у нас был пляжный песок. По пляжу среди прочей живности бродил серый бык Ваня (его так назвала Вера ещё прошлой зимой). Он был так стар и дряхл, что уже не мог покрывать коров. Вера его с удовольствием ласкала. Как и прочий крупный рогатый скот, бык с жадностью ел бумагу и полиэтиленовые пакеты. Однажды он схватил  бумажный пакет вместе с завёрнутой в него и оторванной бычьими зубами от провода электрической лампочкой, пакет проглотил, а лампочку выплюнул,   она осталась невредимой. Но мне с быком сразу познакомиться не довелось. В первый вечер я познакомился только с Мирославой, узнал кое-что о её жизни и о своей начал рассказывать. Дома, перед отходом ко сну, я спросил:

– А мы с тобой, Верочка, когда будем тр-тр?

– Когда хочешь, Боречка.

– Ну, тогда завтра.

Я решил не только отдохнуть и набраться сил после перелёта, но и потерпеть, чтобы уж наверняка сделать «это» после массажа.

17. Знакомство с пляжем и морем

В четверг 8 марта, т. е. на второй день пребывания в Гоа, я встал в 7:45, когда Вера ещё спала, и употребил на завтрак чай с сахаром и лаймом, плавленый сыр и солёное сливочное масло, белую булку. Байховый чай «Цейлонский», «тот самый», был привезён Верой из Москвы, т. е. как бы вернулся к себе почти на родину. Остальные продукты были местными, из супермаркета. Сыр и масло кубиками лежали в картонной коробке.  

Поев кое-как, я потащился пешком на пляж, со своим зелёным рюкзаком для однодневных походов, в котором лежало большое полотенце, седушка, вода для питья и прочие мелочи. Вера советовала мне купаться в семейных трусах, а плавки и минимальные бельевые трусы я взял про запас.

На краю пляжа росли не только кокосовые пальмы, повсеместные во всей Агонде, но и, вперемежку с ними, казуарины, которые я принял за хвойные деревья. Над нашим рестораном с криком и писком кружили стаи, как мне показалось, ворон, но Вера сказала, что это летучие мыши, у них якобы и лапки видны. Вера очень дальнозоркая, ей виднее. Я лапок не видел.

В разгаре зимы северного полушария небо в Гоа  безоблачно, на море преобладает штиль. Я прибыл в Агонду  в конце пляжного сезона, когда дождей ещё не было, но небо уже затягивалось облаками, по морю гуляли  ветер и волны, а в воздухе чувствовалась  некоторая «духота». И не случайно большинство «туристов» уже разъехалось.

Я приехал на месяц позже Веры, потому что мой ученик и коллега, известный учёный и нонконформист,   защищал диссертацию, в свои 58 лет,   всего лишь кандидатскую  (2 марта), а я считался его научным  руководителем. В последний момент меня от  руководства отстранили и, более того, даже моё выступление оказалось излишним. Но нет худа без добра! Если бы я приехал и уехал раньше, то не был бы свидетелем и отчасти инициатором таких событий, ради которых и пишется эта повесть.        

Пляж поразил и обрадовал меня простором и малолюдностью. Расстояние между отдельными людьми или их группами составляло от нескольких десятков до сотен метров. Практически всегда можно было расположиться так, чтобы тебя соседям было не слышно и  не видно твоих деталей, когда переодеваешься.

Примечательно, что этот день был одним из немногих, скорее всего, одним из двух дней, когда я видел Веру и Мирославу загорающими и купающимися на пляже в Агонде. Во все остальные дни я с ними в пляжной обстановке почти не пересекался.

На гребне пляжа стояли, вытянувшись перпендикулярно морю, большие рыбацкие лодки  с балансирами,   корявые, чёрные, сколоченные  из грубых жердей и брёвен. Балансир – очень  чёрный, квадратный в сечении брус, передняя часть которого напоминает  носок санного полоза, соединён с корпусом лодки двумя несколько кривыми и тонкими жердями, внушающими сомнение в свой прочности. Ну уж если они не ломаются, то лодка, в сущности – катамаран, не может перевернуться. И вёсла такие же – длинные, тонкие, узколопастные, не вставленные ни в какие уключины. Многие деревянные детали скреплены, связаны проволокой. При выходе в море к этой древней конструкции добавляется вполне современный подвесной мотор. Рядом с лодкой на песке сушились сложенные сети. Раскладка их рыбаками во всю длину занимала много времени и собирала группы  туристов с фотоаппаратами.

Мы всякий раз располагались возле одной из таких лодок, но не скажу, что в её тени. Солнце в полдень стоит близко к зениту, и тени от лодки хватает, чтобы прикрыть разве что ноги и лежащий возле них рюкзак. Я расстилал на песке большое полотенце и удерживал его грузами, чтобы не унёс ветер, немного сидел на нём, но лежать на пляже где бы то ни было мне не пришлось ни минуты. И полотенце это, вообще говоря, было мне ни к чему. Ходить босиком можно было только по мокрому песку. Сухой песок был невыносимо горячим и грозил ожогами.

Мирослава лежала на большом покрывале, раскинувшись, как распятие, составленное из сарделек. Её живот лоснился от кокосового масла и/или  прочих мазей.   Она начала загорать недавно и навёрстывала упущенное за те два месяца, когда она обслуживала своего бойфренда  Реду в качестве домашней хозяйки и почти не покидала квартиры. К моменту моего приезда большая часть тела Мирославы была уже вполне шоколадная, но почти вся попа ещё довольно светлая.

Сверху нашу девушку прикрывал чёрный купальный бюстгальтер; его куски то и дело отодвигались в сторону локтей, обнажая соски и кокетливо вываливающиеся груди. Вокруг сосков белели пятна около 5 см в диаметре. (Полностью я видел голые груди Мирославы лишь однажды и мельком в нашей квартире, когда Вера мазала их мазью). Но более всего меня поразила и восхитила нижняя часть её купальника. Это были даже не трусы, а только один крохотный розовый треугольник, прикрывавший самую нижнюю часть лобка, разумеется, тщательно выбритого. От этой нашлёпки отходили три тонкие розовые тесёмочки. Одна из них настолько полно утопала в межъягодичной щели, что делала попу абсолютно голой. Все три тесёмки сходились в задней точке поясницы с помощью одного узла. Позже, в Москве я узнал, что такие псевдотрусы называются стринги. У Мирославы они были минимальные, т. е. не имели сзади даже маленького (второго) треугольника, а только узел. Более полное описание этого купальника будет дано в дальнейшем, в гл. 39  и 62 моего повествования.

А теперь, уважаемые читатели, сделаем совершенно неожиданный для вас скачок – от эротики к политике. К большой политике, международной. К судьбе современного мира, чуть ли не всего человечества.

На пляже в Агонде вы видите такую картину.   С одной стороны, практически совершенно голые европейские женщины. С другой стороны, индийские женщины и девочки, не загорающие, но купающиеся полностью одетыми, не в каких-нибудь длинных купальных костюмах, а в повседневных платьях, рубашках, юбках. Между теми  и  другими стоят индийские мужчины в таких же трусах, как и европейские. И складывается такое разделение функций. Европейские женщины нужны и доступны азиатским мужчинам для сексуального наслаждения, их любят, но, согласно местным традициям, не уважают, а считают шлюхами. С другой стороны, местные женщины, которые у большинства народов должны выходить замуж девственницами, нужны для деторождения и домашнего хозяйства. Они до поры до времени мирятся с такой ситуацией, но рано или поздно восстают против неё и находят в этом протесте поддержку у части местных мужчин – к сожалению, не у сторонников эмансипации на европейский лад, а у религиозных фундаменталистов [см. моё соч. «Дефлорация против терроризма» в Проза. ру].       

В Советском Союзе через это прошли   среднеазиатские республики и Кавказ. Итогом был распад СССР, боевые действия на Кавказе, выдавливание русских из мусульманских стран и регионов. (Среди репатриированных из Казахстана на более «историческую родину» была и семья нашей красавицы Мирославы). В Египте и Тунисе аналогичная ситуация способствовала возрождению исламизма. Под его угрозой находится и Турция. И наводнение мусульманами Европы  отчасти объясняется теми же причинами. И  Гоа, превращающееся в российскую туристическую колонию, ожидают подобные  проблемы.

В противоположность Мирославе, Вера носила обширные купальники, и, когда она раздевалась, её груди и попа неприятно белели рядом с хорошим загаром.

–  Почему ты не поджаришь эти штуки?

– Кому это нужно?

– А Мирослава…

– Она молодая. Ей есть что показывать. Да и солнце для груди вредно.

В прошлые годы у Веры болела левая грудь и мне было запрещено за неё хвататься, но в последнее время я ничего такого  не замечал.

– У тебя, кажется, начинался рак груди. Куда он делся?

–  Рассосался, когда я похудела.

Похудела до 30 кг, когда ухаживала за умирающими предками – отцом и бабушкой.

Мирослава на пляже только лежала, а Вера много ходила. Она маршировала неестественно быстро, размахивая нелепо вытянутыми руками и напоминая  мне новых русских, которые приезжают на стадион в автомобиле и там бегают или  ходят по кругу – вместо того, чтобы дойти до стадиона пешком или вообще пойти в поход, если уж тебе врачи прописали ходьбу. Половина европейцев на нашем пляже  не торчали на месте, а ходили и бегали взад-вперёд. И мне Вера советовала больше ходить, как будто я всю жизнь только этим не занимался. При длине пляжа в 3 км его однократный обход составлял 6 км, что в качестве ежедневного упражнения неплохо, но   надоедает однообразием.

Контакт мой с морем был минимальным. Плавать я не умею, а окунаться при высоких волнах трудно. Да здесь и для пловцов вода считается опасной из-за каких-то течений.   Вера проводила меня в воду и советовала, как там стоять, сидеть и лежать. Обычно я становился боком к волне. Если я заходил слишком далеко, то волна иногда меня сбивала и опрокидывала, а если ложился, то захлёстывала,   так что в двух соответствующих случаях я чуть не захлебнулся. Когда я садился на мокрый песок лицом к воде и ждал волну, которая набегала мне на ноги и грудь, то мои трусы и попа наполнялись песком, который я даже дома, принимая душ, не мог до конца вычистить. Но голова моя оставалась большей частью сухой.

За пять минут покончив с водными процедурами, я с чувством облегчения выбирался на сушу и больше в этот день в море не лез, кроме ходьбы в набегающих волнах по щиколотку. Я надевал футболку и фуражку и совершал по пляжу вышеупомянутый шестикилометровый поход. Вера ходила отдельно и встречалась мне по дороге, где мы обменивались приветствиями. Но в первый день мы прошли по пляжу несколько сот метров вместе.

Наше кафе и наша лодка размещались в полукилометре от северного конца пляжа, где в море впадала река Салари. Её эстуарий наполнялся водой во время прилива и тогда принимал лодки, доходившие до автодорожного моста, где располагался рыбный базар. В устье реки можно было заходить на разные отмели и ковырять ногами обрывы размываемого берега, играя в русловые процессы.

С юга наш большой пляж ограничивали низкие скалы и камни, за которыми виднелись  маленькие пляжи – фактически уголки для нудистов. Ходить босиком по скалам мне было больно, потому что свои сандалеты, равно как рюкзак и джинсы с часами и деньгами я оставлял без присмотра около «нашей» лодки. Вера сказала, что воров здесь нет, и это была правда. А заходить в одиночестве в нудистский уголок неудобно – будешь похож на несчастного маньяка.

Близ южного конца пляжа располагалась стоянка автомобилей и мотоциклов и наблюдалось скопление местных жителей, заметно увеличивавшееся в выходные дни. На пляже индийские мальчики играли в волейбол. Девочки с родителями купались в одежде чуть в стороне от молодёжной толпы. Там же, на юге пляжа, стояла полицейская будка-вышка. Охранники то и дело переставляли и втыкали в песок длинные стальные шесты, на верхах которых полоскались красные, красно-жёлтые и жёлтые флаги, показывавшие разную степень опасности, но точного значения их я не понял.

Полицейские и/или спасатели  непрерывно разъезжали по пляжу в белом джипе и, кроме того, сидели поодиночке на стульях под зонтиками рядом с моторными лодками,   меняя своё местоположение и останавливаясь там, где было больше всего проблемных купальщиков (детей, любителей далеко заплывать и т. п.). На стражах порядка были красные шляпы, красно-оранжевые рубашки, красные шорты и, как мне показалось, чёрные колготки…

– Борис! Да это у них ноги такие чёрные, они же чернокожие.

Вернувшись один к нашей лодке, я в этот день больше в море не забредал, а брал свои вещи, укладывал их в рюкзак и шёл в наше кафе, где уже сидела и пила пиво Вера, а часто рядом с ней Калидас и Мирослава. Сегодня, 8 марта, Калидас утром принёс Вере и Мирославе цветы, две розы, жёлтую и красную, по одной штуке каждой девушке – по случаю Женского дня.

18. Еда на пляже и в квартире

Начинать обед с пива мне не хотелось – оно  требовалось мне после подачи твёрдых блюд, чтобы запивать сухомятку чем-нибудь не сладким. Перед обедом, завтраком и вместо него Вера обычно предлагала мне ласи – протёртый банан или кокос в йогурте с сахаром, пьётся охлаждённым через трубочку. В Москве я ем нечто подобное перед сном – куски бананов с разбавленными теплой водой сливками и сахаром.

Иногда мой завтрак начинался, а обед завершался фруктовым салатом – простым и таким же, как везде в тропиках: нарезанные бананы, арбуз, виноград, папайя, дольки мандаринов. Дотошный гигиенист мог бы сказать, что мандарины делят на дольки обеими руками, из которых левая считается нечистой, потому что ею подмываются, а ногтей после этого не чистят, но я об этом не думал. Отличной от того, что я ем в Москве, в этом крошеве была только папайя, но она не очень вкусна сама по себе. У фруктового салата порции были большими, так что я его съедал с трудом, если не делился с девицами или с Калидасом. Наш крокодильчик играл в ресторане двойную роль. Он то сидел и питался и отдыхал с нами, то вставал и выполнял роль помощника официанта.

Приём пищи давно уже не приносит  мне удовольствия, а является скорее нудной процедурой. Ресторанов я не люблю, а российские рестораны и их официантов ненавижу. Я почти никогда не пробовал вкусных блюд, приготовленных в ресторане профессиональными поварами. Какие-то вкусные блюда раз-другой попадались мне в советское время при случайных посещениях «спецстоловых», но и только. Я много раз пробовал некоторые несомненно вкусные продукты вроде чёрной осетровой икры, да и красную лососевую люблю, а стало быть и приготовленные из них закуски, но больше ничего вспомнить не могу.

Аппетит у меня плохой из-за сексуальной озабоченности и стрессов, сопровождающих приём пищи дома, при конфликтах с членами семьи (раньше с матерью, потом с жёнами); в таких условиях пища плохо  усваивается. Застолья в гостях для меня тоже тягостны. Самцы жиреют от регулярной половой жизни и от власти, которой наделены, а у меня никогда не было ни той, ни другой.   Я – рецессивный самец, вечный холостяк, которому суждено быть тощим и злым. (Мои фундаментальные  научные представления о Homo sapiens   я почерпнул из книг К. Лоренца, Д. Дьюсбери и Д. Мак-Фарленда о поведении животных и от знакомства с лежбищем котиков). Никакая молодая женщина не может обрадовать меня едой, потому что от неё мне нужна не еда, а секс. Старая женщина не радует, потому что она не молодая; и опять – никакого аппетита. Хороший аппетит может появиться только после полового удовлетворения от девушки, а такого у меня почти никогда не бывает. После этого  вступления нельзя ожидать, что я напишу что-нибудь яркое на гастрономическую тему, но стремление к полноте отчёта обязывает её затронуть.

В «кафе» на пляже мне было легче всего справиться с супом. Но супы, как вы знаете, в зарубежных странах слишком резко отличаются от наших, и не всегда в лучшую сторону. Вот в Таиланде супы очень вкусные, если сумеешь правильно выбрать. В Агонде на пляже, помимо супа рыбного или с курицей (ничего, так себе, есть можно), я пробовал райту – холодный суп из йогурта с измельчёнными овощами (огурцами, помидорами) и, конечно, карри. Супы подаются в чашках объёмом в четверть литра, т. е. порции так малы, что лучше взять два разных супа, например, сначала холодный, а потом горячий. Едят суп чайными ложками. Есть суп без хлеба для меня дохлый номер. Но местный хлеб подаётся горячим, только что испечённым. После того, как приносили горячий суп, начинали печь для меня хлеб. Через четверть часа подавали хлеб, похожий на армянский лаваш, и такой горячий, что нельзя было взять в руки, но суп к этому времени остывал.

Из «вторых» блюд я предпочитал рыбу. Она была всегда свежая, только что выловленная. Рыбное меню всецело зависело от улова. Бывали дни, когда улова не было, тогда и в ресторане не было рыбы. Мне чаще всего заказывали жареную акулу.   Это был детёныш  акулы – baby shark на продолговатом блюде. Ну, рыба как рыба, нежирная, почти безвкусная. По сторонам – бруски картофеля-фри (какой у нас продаётся в супермаркетах  сырым и замороженным),   рис, кетчуп – ничего особенного. На многие из прочих «вторых» блюд я не мог смотреть без ужаса. Они поражали меня своим объёмом. Представьте себе гору овощного салата или мяса и риса величиной с наш пасхальный кулич. И поделиться не с кем.

– Да кому здесь нужны вторые блюда, – сказала Вера. – Мы все думаем только о сексе.

– На пляже жить без секса бессмысленно.

– А как же я здесь  прожила месяц без половой жизни.

Через несколько дней такого питания я решил вовсе не ходить в ресторан, а перекусывать дома, и просил, чтобы мне принесли простые продукты из супермаркета или объяснили, где таковой находится. Раза два-три  Вера и даже Мирослава приносили мне хлеб, молоко, йогурт, сметану, творог, а также пополняли  наши обычные запасы сыра и масла. Вера утром пила кофе, которого я не пробовал. Раза два Вера давала мне гречневую кашу (крупа привезена из Москвы) с местным молоком (в пакетах со льдом из замороженного молока). Сметана и творог продаются в керамических горшочках, затянутых бумажной крышкой на аптечной резинке. Пустые горшочки, чаще всего не мытые (вымыть их негорячей водой почти невозможно), складываются горами на дворе, в огороде, на клумбах. Наверно, их кто-нибудь собирает и сдаёт. Один раз Вера сварила овощной суп и один раз рыбный, довольно вкусные. В последние дни я опять питался в пляжном кафе, но ничего вкусного и нового не припомню.

19. Большая прогулка по Агонде

После обеда я прошёл дальше на юг по Красной дороге, которая вскоре превратилась в асфальтированную главную улицу Агонды. Когда-то она была транзитной дорогой, а теперь её дублирует объездное шоссе. Поскольку Агонда –  не город, построенный по плану, а стихийно растущая деревня, то ярко видно, как хорошо здесь действует позиционный принцип. Главной осью застройки  служит береговая линия, а центром – церковь св. Анны; точка на берегу против церкви – эпицентр пляжа.   Субцентрами оказываются места, где объездное шоссе касается нашей деревни; одно из них,   отмеченное  группой лавок и мини-супермаркетом, находится около нашей виллы. Впрочем, бессмысленно пересказывать словами карту, которую, видимо, можно найти в Интернете.

С каждым шагом пути по Красной дороге задворки домов и жалкие хижины сменялись лавками и магазинами, мостовая стала асфальтированной. В одном из магазинов я купил две карты Гоа. Одна из них – карта-путеводитель на русском языке. Карты отвратительные. На них не было масштаба и рельефа, никаких намёков на горы, многие кривые линии спрямлены, фон раскрашен по административному делению, значение границ объясняется надписями на самих границах, смежные территории – белое пятно, легенда не всегда соответствует картографическому изображению; составители плохо знали русский язык; например, вместо «мечеть» писали «масджид». В Непале в каждой книжной лавке не менее 60 видов прекрасных  географических карт этой страны и соседнего Тибета, наверно, потому, что туда ездят альпинисты и настоящие горные туристы, а в Агонду зачем привозить хороший товар, если и так  «пипл хавает». В сфере обслуживания главный объект в Агонде – стоматологическая клиника, реклама которой встречается  по всему Южному Гоа.

Собор св. Анны, белый, стоял среди площадок, похожих на спортивные. Из здания доносились душераздирающие вопли молившихся католиков. Кричал священник (проповедник) на фоне ещё более громкой фонограммы. Казалось, что этими криками хотят довести людей до исступления. Я разобрал стократно звучавшее слово «Жезузи» и решил, что они орут по-португальски. Автомобилей и мотоциклов около церкви было очень мало: значит, это местные жители, пришедшие пешком. У нас в России, наоборот, посетители сельской церкви – не прихожане, а приезжане, большей частью на иномарках.

К церкви примыкало длинное здание «Институт св. Анны» – видимо, колледж, или, по-нашему, просто средняя школа. На стене в лоджии висели программы занятий на английском языке. Преподавали инженерию, экономику и географию. Кроме того, каждый учащийся должен был выбрать в качестве первого, второго и третьего один из семи языков: английский, французский, португальский, санскрит, хинди, маратхи или  конкани.

Покинув двор церкви, я пошёл было дальше, но тут меня окликнули сзади. Калидас и Вера примчались  за мной и отвезли меня на нашу виллу, где я изучал купленные карты и писал дневник, а сами опять куда-то уехали.  

20. Второй вечер в пляжном ресторане

К пяти вечера и я пришёл на пляж, где продолжалось наше общение в затяжном застолье. Как раз в этот вечер я впервые увидел там Реду, заглянувшего к нам на несколько минут (см. гл. 11).   Знаменитый ром «Old Monk», как полагается, с пепси-колой, мне не понравился, но захотелось попробовать его в чистом  виде. Сердясь на меня за мои капризы, Вера вылила драгоценный коктейль в песок и заказала ещё такие же 50 мл чистого зелья. Я выпил тщательно, внушая себе любовь к престижному пойлу, но удовольствия не ощутил. Однако хороший побочный эффект в сфере общения всё-таки был.

В радостной, тёплой атмосфере легкого опьянения, не только от алкоголя, но и от девушек, хорошо  развязался мой длинный язык, и я вот уже второй вечер  развлекал Мирославу своими известными сексуальными историями. И Вера тоже слушала с удовольствием, даже поддакивала и подтверждала, что так всё и было на самом деле. Мирослава была совершенно изумлена, но не шокирована, а скорее заинтригована. Она никогда не слышала ничего подобного и не предполагала, что такое ей может рассказывать, и притом вполне публично и без всякого стеснения, человек «преклонного возраста», которого она видит впервые.

Я вдохновенно болтал два часа, но в половине девятого вечера Вера заткнула мне рот, мол, хватит, надоело, и отправила меня домой на мотоцикле с Калидасом. Молодёжь должна ещё провести остаток вечера и начало ночи без меня. В итоге пикантных разговоров Мирослава спросила Веру:

– А  у стариков до какого возраста стоит?

– До какого угодно, но они могут кончать и без этого.

Завтра ты это сама увидишь, моя красавица!

Часть вторая

НАРАСТАНИЕ

21. Галджибага – гоанская Пицунда

В пятницу 9 марта утром жильцы нашего дома проснулись от шума, которого только я не слышал. Поссорились милые соседи по первому этажу. Реда выгнал Мирославу из квартиры, забрал её мобильник и паспорт, хотел вышвырнуть её вещи на улицу. Вера предложила Мирославе переселиться в наши апартаменты.

Несмотря на скандал, а может быть и благодаря ему, чтобы дать возможность Мирославе отвлечься, мы вчетвером отправились на заранее намеченную экскурсию в Галджибагу – красивое место на побережье нашего Аравийского моря в 15 км напрямик к югу от Агонды. Вера села на мотоцикл Мирославы и обняла её за живот и грудь. Я сел за спиной у Калидаса, расставив ноги, прижавшись грудью к его спине и обхватив его живот. До этих поездок на мотоцикле я со школьных лет не прикасался к парням. Мои губы невольно уткнулись в шевелюру юноши. Во мне что-то зашевелилось…

– Чёрт подери, так и педерастом станешь –  пробормотал я громко.

– Борис, не выражайся при Калидасе.

– Но он же не понимает.

– Он всё понимает.

Поездки на мотоцикле, оказывается, могут быть эротичными. Один мой однокурсник в 1963 г. собирался покупать мотоцикл, чтобы девушка обнимала его сзади за животик. Он взял у меня для этого взаймы 120  рублей. Но через несколько дней на очередной вечеринке, где-то около Пушкинской площади,   сунул эти деньги мне в руки.

– Беги, паря, в ближайший магазин и купи на все эти деньги вина.

Я с радостью схватил свои деньги и бежал с ними к себе домой, на проспект Мира.

– Ну, и правильно сделал, – сказал мне позже мой товарищ. Его уже давно нет в живых, как и прочих наших собутыльников – все спились насмерть. А в молодёжном увлечении байками есть стало быть и эротика.

Мы мчались на мотоцикле по неширокой и достаточно извилистой дороге, большей частью затенённой развесистыми деревьями. Сгусток домов, то с одной стороны дороги, то с обеих, обозначил город Чауди. Остановились в нём и зашли в кафе, дабы опять что-то выпить (Вере – пиво, мне что-нибудь фруктовое). Меня удивил индиец, который после еды заказал стакан горячей воды и пил её из металлического блюдечка. Наверно, запивал какую-нибудь острятину.

Дома опять разбавились полями. Мы пересекли под виадуком Конканскую железную дорогу, которая вся, насколько хватало взора, шла по высокой насыпи – через  долину реки Галджибаги.   Мы преодолели  эту реку по узкому мосту с поочерёдным односторонним движением. Потом поехали вдоль реки по левому берегу и опять пересекли проходившую над нами железную дорогу. Здесь местность выглядела довольно малолюдной. Дома попадались редко, селений как таковых вообще не было видно. Посёлок Галджибага, впрочем, находился где-то на правом берегу реки при её устье, а мы посетили Галджибага-Бич – место почти не населённое, а чисто пляжное. Оно было очень не похоже на нашу Агонду. Дороги туда вели узкие, со множеством поворотов, через какие-то плантации. Вдоль пляжа с песком, казалось, ещё более светлым, чем в Агонде, т. е. почти белым, тянулись великолепные дюны, поросшие огромными, толстыми и величественными соснами. Конечно, не того вида, что у нас, ведь сосен на свете существует около ста видов, но всё же настоящими соснами, с шишками и хвоей, сплошь устилавшими песок, и с подобающим запахом. Говорят, это такое же уникальное место на Аравийском море, как Пицунда на Чёрном. Вера узнала о нём благодаря Ларисе и её мужу, и с ними она здесь побывала до меня.  

На дюнах не было никаких построек. За дюнами, располагаясь заметно ниже их, тянулась полоса полей (лугов?) шириной около 150 м, так же ничем не застроенная. Четвёртой зоной (если первой считать пляж) были заросли лиственных деревьев, среди которых  прятались кое-какие постройки, т. е. бунгало и рестораны,   но их даже с дюн практически не было видно. Вот это настоящая protected area!

Мы остановились и оставили мотоциклы на площадке среди дюн.

– А где здесь туалет?

– Везде! – радостно крикнула Вера.

– Ой, как хорошо! – воскликнул я ещё радостнее. – Как в России!

У сосен кое-где, а именно вдоль пляжа, имелся лиственный подлесок, образовавший уютные гнёздышки, своего рода шалаши, устланные небольшим количеством мусора, слегка украшенного фекалиями и туалетной бумагой. Но в остальном всё было довольно чисто.

Другое сходство с родной Россией: самое малолюдное и не обеспеченное общественным транспортом место на побережье Гоа расположено на краю этого штата, на его дистальной стороне, т. е. противоположной доминирующему большому городу (Мумбаи). (Всё, бл…, по теоретической географии!). В Рунете хвалят малолюдность и чистый песок Галджибаги, но о соснах упоминаний я не нашёл.

Мы отошли от стоянки мотоциклов вправо (к северу) на несколько сот метров. На песке всего лишь в двух  или в трёх местах стояли переносные столы и стулья. Их обслуживали официанты, чьи кухни прятались где-то далеко в зарослях.   Мы заняли один из столов надолго и что-то заказали. Я, к сожалению, оставил свои сандалии у стола, и несколько шагов к пляжу босиком по шишкам и хвое были для меня очень мучительными. Каких-либо других людей, кроме нас, я на этом пляже вообще не помню. Я побывал в морских волнах и прошёлся до северного конца пляжа, но потом надолго приклеился к Мирославе. Она лежала в гамаке из ткани, натянутом между соснами. Я застегнул её сверху английской булавкой из тех, которые постоянно прикреплены к моим брюкам (чтобы удерживать ключи от квартиры, пакетик с деньгами в левом кармане и на случай, если испортится молния в ширинке; увидеть на мне эти булавки может и в Москве каждый мой коллега). Я гладил Мирославу по голове, целовал ей щёки, трепал уши, мял ладони. Вера пыталась мне в этом препятствовать. Обеда пришлось ждать полтора часа, преждевременно подменяя его совершенно не нужным мне пивом, и в сущности никакой приличной еды не было, но моему аппетиту, как обычно, мешало либидо. После обеда мы сразу же уехали.

Заехали в город Палолем, который после Агонды и тем более Галджибаги, мне не понравился. Там слишком много бунгало теснилось, образуя целый городок, у пляжа, сравнительно многолюдного и не столь озеленённого. При езде на мотоцикле гравий с дороги летел в глаза, поэтому Вера купила мне пластиковые очки, понятное дело, тёмные (с синим оттенком), хотя ни в какой защите глаз от солнца я не нуждался. Опять сидели в кафе, но недолго;   потом девочки заехали в город Чауди менять деньги и что-то покупать, а меня Калидас отвёз домой, в Агонду.

22. Запертый терем

Насладиться одиночеством я не успел; женщины приехали вскоре, и тут выяснилось, что чёрный дьявол  Реда запер квартиру на новый  замок, а старый с ключами бросил с моста в лагуну. Или не в лагуну, может быть, это моё воображение. Я вспомнил виденный в детстве рисунок к поэме М. Ю. Лермонтова «Боярин Орша». Он запирает свою дочь в тереме, а ключ швыряет в Днепр. Спустя несколько лет возлюбленный этой девушки проникает в терем и видит её кости и череп, к которому приклеена русая коса…

Нет худа без добра. Теперь Мирослава переберётся в нашу квартиру и будет спать в одной кровати с Верой, а я – ворковать над ними. Мы дадим  Мирославе в пользование огромное мохнатое полотенце, подаренное мне одной девушкой в 2004 г. Я запрыгал от счастья при такой перспективе. Но Мирослава колебалась. Ей было удобнее  снять бунгало на пляже, подальше от Реды. Она стала собирать свои вещи, а мы с Верой поехали в наше пляжное кафе.

Солнце ещё не зашло, но небо затянулось дымкой. Неподалеку на пляже пара европейцев разного пола устраивала свадьбу с фейерверком. Толпа в шортах и футболках стояла вокруг церемониймейстера или пастора в чёрном костюме и галстуке. Жених и невеста, не молодые и не красивые, одеты были тоже не по-городскому, а скорее в пляжном стиле.

В кафе появился Реда. На мотоцикле поехали в нашу виллу за вещами для переселяющейся Мирославы. Но там оказалось, что «супруги» помирились. Реда «разрешил» Мирославе остаться в квартире на десять дней до её отъезда в Непал, обещал не требовать от неё секса и заказал для неё ключи от нового замка. И опять обрадовался я: Мирослава не уедет из нашего дома! И,   более того,   после всех драм этого дня мне обещали сегодня же вечером, наконец, сделать массаж!

23. Первый массаж

Посоветовавшись с Верой, я надел свои серые минимальные бельевые трусы, которыми пользовался исключительно редко – только при раздевании перед новыми девушками, и залёг на своей двуспальной кровати. Уже 21:10, а девок всё ещё нет. Неужели опять меня надуют и «накормят завтраком»?

Они пришли в 23 часа. Пили чай. Мирослава смотрела в свою тетрадь, где были записаны правила массажа. Наконец, в половине двенадцатого ночи, она вошла в мою спальню, весёлая, добрая, улыбающаяся, но, к сожалению, очень одетая. На ней были свободные лёгкие широкие длинные серые брюки и такая же просторная рубашка, светлая, с длинными рукавами. С потолка ярко светила люминесцентная лампа. Всего меня Мирослава смазала кокосовым маслом, и вот её мягкие руки нежно заскользили по моему телу…

В первой половине массажа я лежал лицом кверху, а во второй – наоборот. И уже в середине первой половины сеанса, т. е. через четверть часа после начала, я снял трусы и положил их рядом. Мой пенис вытянулся в сторону пупа, демонструируя девушке умеренную эрекцию. А руки Мирославы почти вплотную подходили к моим гениталиям, но ни разу их не задели. Когда я лежал ничком, то особенно приятно было при раздвигании моих ягодиц.

Прощание с массажисткой было теплым и красивым. Я голый стоял лицом к ней и целомудренно обнимал её за плечи, прижимая к своей груди, целовал ей щёки и шею. Как только она ушла, я бросился в каморку, где спала Вера, и стащил с кровати свою старую подругу. Ой, как я сейчас засуну! Ой, как засажу!!

Вера покорно пришла в мою спальню и вытянулась на моём сексодроме,   отличаясь от трупа только температурой. Я тыкался в  безжизненное тело со всех сторон, ложился и сверху – всё напрасно! Он меня не слушался. Хотел не её, а потому отказался участвовать в безнравственном акте? Впрочем, не будем путать импотенцию с нравственностью. Я, если даже совсем не смогу ничего, врагом секса не стану, моралью не прикроюсь.

Я лёг рядом с Верой и кончил от мастурбации. Дождавшись конца, Вера вскочила и заперлась в своей спальне.

Как двадцать пятый кадр, как искра при вынимании штепселя из розетки, воровато промелькнула смутная мысль: эта попытка полового акта с Верой в моей жизни –  последняя. Мирослава вовремя поставит в наших отношениях жирную точку; красивой виньеткой завершит страницы моего давнего  романа.

Неудача с Верой нисколько не испортила мне настроения. Это был счастливый вечер, я был счастлив от Мирославы, я был в неё почти влюблён. И я решил: мы пойдём другим путём! Не будем больше беспокоить Веру, не надо нам никакой лжи и фальши. К профессиональному труду Мирославы я добавлю свою синхронную любительскую ручную работу. Я буду делать это при ней и у неё на виду!

24. Голубая Лагуна и второй массаж

В субботу 10 марта мы долго собирались и чего-то ждали, сидя во дворе. Лишь в первом часу дня вчетвером поехали на соседний с Агондой на севере пляжный комплекс Кола-Бич. Мотоциклы оставили в кустах на плато и к пляжу спустились по каменистой тропе. Пляж был длиною не более полутора километров и отделял своей песчаной косой море от пресного водоёма, который, конечно же, в подражание известному фильму, окрестили  Голубой Лагуной, и название рядом стоящего ресторана это подтверждало. Сегодня я вообще не полез в море, а окунулся только в пресную воду, где плескались дети, и дважды прошёлся по пляжу, нацепив купленные вчера синеватые очки, но в общем мне тут было делать нечего. Калидас и девицы сидели в кафе. Людей в сумме было не больше, чем на пляже во всей Агонде, но они собрались на небольшом пятачке, создавая впечатление скученности. Я съел на обед томатный суп и креветки, а в файв-о-клок – блинчик с шоколадной начинкой. В 18:50 солнце село над морем в слоистое облако, и, выполнив ритуал любования закатом, мы полезли на плато  и помчались домой. Я поехал впереди с Калидасом, девушки отстали и, казалось, потерялись, мы за ними вернулись, ну и т. д. – ничего интересного.

Суп и непальский салат, с любовью поданный мне Верой на ужин, я съел с огромным трудом и почти с отвращением, большую часть супа вылил в унитаз. Есть совершенно не хотелось, одолевала похоть. В девять часов я залёг кимарить в ожидании массажа, обещанного на десять вечера.

Девчонки ездили в парикмахерскую. Вера постриглась ёжиком предельно коротко, почти наголо, и потеряла последние остатки женственности, стала похожей на крутого бандита. У неё и плечи казались мощными, и её затылок не прочь был слиться со спиной. Манеры стали грубее. Представить себя в постели с таким существом я уже не мог.

Массаж длился 55 минут, с 23:15 до 0:10, и начался с головы. Когда Мирослава принялась за мои ноги, я скинул трусы. На этот раз я не ограничился кряхтением и стонами, а был очень разговорчив, хотя массажу болтовня мешает, но я говорил, на мой взгляд, о необходимом. Я рассказал Мирославе об эротических массажах, которыми пользуюсь в Москве вот уже десять лет. Описал и такие штучки, как cunnilingus и gold rain. Мирослава слушала внимательно и задавала дельные вопросы. Вере не понравилось, что я разговариваю, она заглянула в комнату и, увидев обнажённый пенис, ахнула и была шокирована.

Я вяло, без всякой надежды на успех, уговаривал Мирославу раздеться и дать мне возможность сделать ей cunni. Даже если бы она села на меня в стрингах, я с удовольствием сдвинул бы их  носом и погрузился в её пахучую промежность. В ответ на мои скромные мольбы Мирослава бормотала что-то уклончивое. Я взял в кулак свой несчастный член и начал дрочить его, глядя Мирославе в глаза, но эякуляция на сей раз не была запланирована, так как она была вчера у меня при Вере.   Сегодня это было декоративное мероприятие с целью дальнейшей эротизации нашего общего благого дела.

Я рассказал Мире, что многие богатые старики женятся перед смертью на своих массажистках и медсёстрах или иным способом оставляют им в наследство своё состояние, а те, подстрекаемые к тому же своими молодыми любовниками, стараются побыстрее загнать свою жертву  в гроб расчётливым сексом. Я чувствовал себя способным на такую эвтаназию (в первоначальном смысле этого слова, а не в нынешнем). Меня распирало желание сделать для Мирославы что-нибудь хорошее, осчастливить её чем-нибудь. S’ amor non ;, che dunche?

Звуки из соседних апартаментов прервали моё блаженство. Вернулся Реда, кажется, он уже заглянул и в нашу квартиру в поисках Мирославы, а он давно и ревниво  требовал, чтобы она сделала массаж и ему. Испуганная Мирослава, не прощаясь, пулей вылетела из моей спальни за пять минут до окончания положенного часа.

– Борис! Не приставай к Мирославе, это чужая женщина! – пилила меня Вера на следующий день. – Реда уже заходил к нам как-то без стука; если он увидит эту картину, то убьёт всех нас [а потом и себя, наверное].

– Правда ли, что Реда нас убьёт? – спросил я у Мирославы позже. Она отвечала, что не убьёт. Ну, тогда я буду продолжать в том же духе.

25. Заповедник Котигао

Утром, в воскресенье 11 марта, Вера была в плохом настроении  и разговаривать со мной не расположена. Я же, напротив, был оживлён и поздоровался с Мирославой очень галантно. Реда крутился тут же, пытаясь понять, что происходит.

Сегодня мы должны ехать в  заповедник Котигао – единственный такого рода объект, посещение которого мне было обещано твёрдо. Он расположен сравнительно недалеко, мы поедем на мотоциклах, дорога Калидасу знакома. Однако с утра дело не ладилось. Казалось, что и эта скромная поездка не состоится.

В Агонде кто-то умер, шли похороны, слышались истошные вопли. Меня уже с испорченным настроением отправили гулять по деревне среди свиней и собак, а потом прогнали на пляж. Но когда я угрюмо бродил по берегу, запыхавшаяся Вера меня догнала и объявила, что мы едем в Котигао. Дорога туда была мне наполовину знакомой, так как ехали через Чауди, но потом Калидас немного заблудился и однажды нам пришлось вернуться из какого-то тупика. Мчались, как обычно, на двух байках – я с Калидасом,   Вера с Мирославой.

Около бензоколонки мы заправились не только бензином, но и такой же по объёму литровой бутылкой сока сахарного тростника. Его при нас выжали из стеблей на машинке с колесом, похожей на локомобиль. Вера забрала бутылку себе и крикнула, чтобы я не пил это сейчас – сок действует как слабительное. Но к поносам более была склонна Вера, а у меня – наоборот, сплошные запоры.

К заповеднику ехали по долине реки Галджибаги. «Действующий с 1969 г. заповедник даёт путешественникам полное представление о том, как выглядит многоярусный тропический лес. Экскурсия прежде всего будет интересна ботаникам-любителям, но живность в лесу всё-таки есть: два вида обезьян, дикие свиньи и гауры (лат. Bibos gaurus)» (Гоа. – Вокруг света, 2008, с. 141).    Ну, фауна почти как в нашей деревне Агонде, не богаче. У нас там  и обезьяны, и свиньи, и быков да буйволов несколько пород.

«Площадь заповедника составляет 105 кв. км. Большую часть его территории занимают влажные лиственные леса. На юге и востоке находятся горы. Через заповедник протекает река Талпона. Как и в заповеднике Бхагван Махавир, здесь обитает множество млекопитающих, в том числе тигры, пантеры, медведи-губачи, гауры, замбары, мунтжаки, пятнистые олени, тонкие лори и белки-летяги. Впрочем, увидеть их в густом лесу нелегко.

Заповедник – идеальное место для пеших походов и наблюдения за птицами, которых увидеть здесь гораздо проще, чем в других районах Гоа. В заповеднике установлены смотровые башни, откуда можно наблюдать за птицами на уровне вершин деревьев. Другие башни установлены у воды, куда животные приходят на водопой. В лесах Котигао находятся деревни Кунбис и Велпис. Домашний скот крестьян пасётся прямо на склонах холмов» (Гоа: Путеводитель / Мулчандани Анил / Путеводители Томаса Кука. – Пер. с англ. Т. Новиковой. – М.: Изд-во ФАИР, 2010, с. 82). Как видите, у Кука фауна несравненно  богаче, но текст английский написан на несколько лет раньше. Пока писали и на русский переводили, все звери видимо передохли или их истребили браконьеры, но странно, что «Вокруг света» даже оленей не упоминает, ведь это же не такая редкость, их поголовье легко восстанавливается.

В заповеднике нас никто не встретил. Объехав закрытый шлагбаум, поставили мотоциклы и вошли в огороженный парк. Других посетителей, кроме нас, не было, несмотря на воскресенье. Пошли по аллее, поднимаясь немного в гору. Слева был просторный вольер, в дальнем углу которого жалось стадо синевато-фиолетовых  пятнистых оленей. Я обошёл загон, чтобы увидеть их поближе. Прошли через ворота, за которыми начиналась  круговая экскурсионная тропа длиной 2 км. Прошли по ней метров триста. Вокруг был лес отнюдь не многоярусный, а из бедного набора почти одинаковых лиственных деревьев, не дававших нам никакой тени. Под ногами шуршали сплошь покрывавшие дорогу сухие листья.

– Зачем идти дальше? Там ничего нет, кроме этих листьев,   – воскликнула Вера.

– Хорошо, повернём назад, – поспешил я со всем согласиться.

–  Борис, ты можешь сходить туда один, мы подождём.

– Да ладно, не надо мне ничего.

Здесь, в Гоа, я впервые отчётливо почувствовал, как рушится подо мной тщательно строившаяся всю жизнь пирамида личного познавательного туризма. Зачем идти дальше? Для чего? Для кого? Опять набираться впечатлений для одного себя, без сопереживания, без возможности передать кому-то своё мироощущение…

Мы поплелись назад. Калидас, невольно оказавшийся нашим единственным гидом, обратил внимание на второй вольер, крытый, в котором зияли прямоугольные ямы. Они показались мне пустыми, но Вера увидела, что из дыры на краю ямы выглядывает кусочек живого крокодила. Он спрятался в норке от жары и от нас. И, кроме того,   там ещё были кобры  под решёткой.

Знакомая картина! И у нас в России для 99% посетителей экскурсия в национальный парк или заповедник ограничивается осмотром зверинца у входа. И больше запоминаются не местные животные, ради сохранения которых некогда создан заповедник (например, зубры или выхухоль), а экзотические, чуждые данной местности. В национальном парке «Орловское Полесье» это лама, а в Окском заповеднике – страусы.

Естественное желание «посидеть в кафе» охватило Веру. Но в Котигао с этим видом услуг обстояло дело неважно. Возле двух-трёх служебных домиков было подобие буфета, но без пива. После долгого ожидания нам вынесли на столики и скамейки под солнцепёком манговый сок простудно-ледяной температуры. Заправив горло, склонное к ангине, я сел на мотоцикл, держась за Калидаса, и мы быстро приехали  прямо на пляж Агонды.

26. Третий массаж

За обедом в «Sea View» меня уже привычно приветствовало родное дитя акулы: на первое в супе, на второе в жареном виде с картошкой. Но Вера подпортила аппетит и настроение. Она объявила мне строгий выговор за безобразное поведение с Мирославой.

– Борис! Зачем ты вывалил перед девушкой свой х. р?

Вопрос риторический, разумный ответ невозможен.

Мирослава, мол, была в шоке и в слезах прибегала к Вере жаловаться, а та с трудом уговорила её продолжать массажи, не ради моего удовольствия, конечно, а чтобы дать массажистке честно заработать. Ввиду разрыва с Редой ожидаемые от меня триста долларов перед поездкой в Непал никак для неё не лишние.

Пришлось мне дать Вере честное слово, что я не буду снимать трусы перед Мирославой. Но с молчаливыми  иезуитскими оговорками: 1)  сегодня точно не сниму, но завтра – видно будет; 2) если очевидно, что Мира  будет протестовать, а если стерпит, как раньше, то церемониться нечего.

Без удовольствия я прошёлся до южного конца пляжа и от скуки долго смотрел, как рыбаки запихивают сеть в лодку. В кафе пил ананасный сок, сидя рядом с Верой и Мирой. Традиционный акт любования закатом не был ярким. За последнюю неделю точка заката сдвинулась к северу, и дневное светило теперь опускалось не в воду, а на кусочек северного мыса. Увидеть солнце, просвечивающее сквозь морскую воду, можно было в другом кафе, расположенном южнее, но только  в абсолютно ясную погоду, а  нынче уже ежедневно на горизонте была дымка или слоистые облака. Я в восемь вечера поплёлся к себе домой.

Нам предстояло ещё приличное мероприятие. В апартаменте Мирославы и Реды устроили party. Девчонки дружно хлопотали на кухне и успели приготовить красивый салат и спагетти вполне по-итальянски. Мирослава открыла баночку красной икры, которую её мама, гостившая здесь несколько недель назад на её дне рождения, привезла из России. Вино было красное, но какого сорта, не помню. В девять часов вечера усадили за стол меня и одного белокурого европейца лет 45 – 50, вероятно, из компании Реды. Ему и мне  положили на тарелку красной икры в объёме одной чайной ложки. Он боязливо в ней поковырялся, попробовал пару икринок, но есть не стал. Объяснить ему, как едят икру в России, было некому. Я съел свою икру и принялся тоскливо жевать помидоры и макароны, а девушкам так и не удалось надолго сесть за стол. Не сел за него и Реда, он до начала ужина устроил скандал на кухне, швырнул и разбил тарелку с едой, и куда-то убежал. Европеец, ничего толком не скушав, вскоре нас покинул. Я, впрочем, кухонного скандала не видел и не был свидетелем того, как опять плакала Мирослава. Я эгоистически думал только о своём:   когда она снова  сделает мне массаж.   И она, бедняжка, его сделала!

Массаж продолжался с 23:17 до 0:17. Я почти молчал всё время. Надел свободные семейные синие трусы и под ними шуровал рукой.

О, какое это счастье, какое наслаждение! Извергать сперму, глядя в глаза улыбающейся, доброй русской красавицы, в то время, как её руки скользят по моим бёдрам! Это был мой первый оргазм, испытанный от Мирославы в её присутствии.

27. Хождение по морю

Тверской купец Афанасий Никитин завершил  своё «хождение за три моря» где-то недалеко от нас. «17 января 2002 г. в городе Ревданда соседнего с Гоа штата Махараштра, недалеко от того места, где Афанасий Никитин впервые ступил на индийскую землю, на территории местного колледжа открыли памятник русскому путешественнику» (Гоа / Ярослав Тарасюк. – Вокруг света, 2008, с. 36). Этот памятник – не статуя, а стела. Деньги поступили в основном из Твери. На заказ статуи их, очевидно, не хватило.

Я вспомнил об Афанасии только потому, что употребил слово «хождение», а не «плавание». Говно плывёт, а моряк идёт. Как и корабль, как и лодка, как и любой уважающий себя пассажир, а уж водный турист – тем более. По реке мы ходили на байдарках, по морю – на катерах и моторных лодках – так надо говорить.

В понедельник 12 марта я встал в шесть утра, в 6:30 разбудил Веру. В восемь часов мы сели в рыбацкую лодку с балансиром – в ту самую «нашу» лодку, возле которой все дни купались и складывали шмотки. Нас было пятеро: я, Вера, Мира, Калидас и мужик при моторе.

Этот день запомнился как очень синий. Синяя вода с белыми барашками волн, голубое небо, берег тоже в синеватой дымке, и, главное, на мне синеватые очки, а вокруг всё блестит. Мы шли к мысу Рамы, Кабу-ди-Рама по-португальски, где располагались руины огромной крепости, но их с моря мне видно не было. Вера предупредила, и это оказалось правильным, что морская и сухопутная прогулки к мысу Рамы нисколько не заменяют одна другую. Я убедился в этом несколько дней спустя: впечатления получаются совершенно разные, как бы не стыкующиеся и взаимоисключающие. Чтобы их объединить, нужны многократные поездки с высадкой из лодки и посадкой в разных местах.

Мы шли вдоль высокого скалистого берега, казавшегося отвесным, в тени монотонно чёрным,   как силуэт, не проходимым ни по низу, ни по верху. Небольшой пляж Кола-Бич (позавчерашний, с Голубой Лагуной) остался незамеченным где-то в стороне, и  маленькие пляжи вокруг мыса Рамы мне толком рассмотреть не удалось. Мы обогнули этот мыс и повернули обратно без высадки на берег. Прошли, как мне показалось, около 12 км за два часа.       

Туземцы – молодцы: без всяких туристских бюро разработали стандартные маршруты для своих постояльцев и возят их за сложившуюся в деревне известную твёрдую цену. Наш Калидас был в лодке  приятным компаньоном и просто  пассажиром. Он оказался слабаком, его начало укачивать при данном ничтожном волнении, около одного – двух  баллов. Ему на рыбалке бывает плохо. Мои девчонки только немного начали плохеть, но не испытали тошноты, а я вообще держался молодцом; правда, жевал мятную жвачку на всякий случай.

28. Томление продолжается

Опять Мира лежит на пляже, раскинувшись, как распятие, лицом кверху и почти голая, блистая розовой звездой на лобке, а мне что же делать, стоять рядом и изнывать от невозможности лечь на неё сверху и стиснуть в  объятиях? До вечера ещё далеко, и сколько же часов надо  ждать, когда она сама повиснет надо мной со своими грудями? При всей сладости такого рода «лечебной» процедуры  мне больше подошла бы активная роль, я сам бы лучше эту девушку ласкал и тискал и делал бы ей подобие массажа. О, адские муки похоти! Несчастный ; здострадалец, я несомненно лишний человек в данной совокупляжной человеческой популяции, но насколько же хуже мне было  здесь, если бы не Мирослава! Она, при всём прочем, всё-таки моя удача и счастье в этой дурацкой ситуёвине.        

Я опять прошёлся по пляжу до его южного конца, а когда вернулся, девчонок ни на пляже, ни в кафе уже не было. Калидас подтвердил, что они уехали в деревню. Я пришёл домой – их там нет.

Сегодня я помылся целиком, впервые в Гоа, т. е. вымыл и голову негорячей водой, отчего мне стало холодно. Перекусил чаем с хлебом, маслом и печеньем. Делать ничего не хочется. Вера приехала в 16 часов, быстро приготовила суп, но я его не доел, вылил в унитаз.

Девчонки решили, что я буду выглядеть красивее и мужественнее, если отращу бороду и постригусь покороче. И возраст мой будет казаться не таким преклонным.   Выходит, что я зря побрился утром 8 марта. Да, хорошо бы избавиться от вечных, невыносимых мук бритья.

– Лучше раз в жизни родить, чем всю жизнь бриться.

– Оно может быть и лучше, но ты же не хочешь заботиться о ребёнке.

Но как же я со своей бородой буду целовать девушек?

Я помню, как в моей квартире мы,   два мужика,   даже тщательно  выбритыми  мордами так натёрли промежность одной девушке, что она не могла ходить, запаковалась в джинсы намертво, и нам оставалось только лизать ей спину и грудь.

Вера с Калидасом повезла меня стричься к парикмахеру, который  располагался недалеко от церкви св. Анны. Она с ним сама обо всём договорилась и заплатила  заранее. Я с этим цирюльником не обменялся ни единым словом, как будто был глухонемым. На прощанье пробормотал только «сэнкью» и пошёл на наш пляж. Вера сидела в кафе. Она заказала мне акулу с картофелем и пивом и сразу куда-то ушла. Я в одиночестве  дождался заката, дожевал рыбу и пошёл домой в восемь вечера.

Мне делать ничего не хочется, голова не работает. Лежу и кимарю на своём сексодроме. Уже одиннадцать вечера, а девок всё ещё нет. Надежда получить сегодня массаж быстро тает, но я всё равно не могу уснуть и опять чего-то жду…

29. Их пьяная ночь

На сей раз я даже не пытался уснуть до четырёх утра. Это уже вторник 13 марта. Вера, Мирослава и Калидас кутили в городе Чауди. Они приехали в половине четвёртого пьяные. Пьянее всех, как и следовало ожидать, была Вера, а меньше всех – Калидас, но и он за рулём мотоцикла был не трезвым.

Я вышел на шум и свет в нашей кухне и увидел трогательное зрелище. Шатающиеся девушки прислонились к стене, а Калидас, присевший на корточки, трясущимися руками расшнуровывал одной из них кроссовки. Я ему позавидовал, так как не прочь был так же поухаживать за Мирославой. Калидаса моё появление смутило, а Вера на меня рявкнула:

– Закрой дверь с той стороны!

Я закрыл, но через несколько минут опять выполз на кухню.

– Мне кажется, я здесь не совсем посторонний. В конце-концов…

– Пошёл вон! – заорала Вера, угрожающе рванувшись  в мою сторону.

Я спрятался окончательно. Не позже чем через полчаса они ушли, закрыв Верину дверь замком снаружи, как обычно. Я, как мне казалось, почти не спал всю оставшуюся ночь.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Меня Вера на самом деле ненавидит, как и моя жена Таня. Это естественная ненависть к благодетелю, ненависть к спонсору, отвращение женщины к нелюбимому мужу или любовнику, тем более, к престарелому, с которым она вынуждена жить или встречаться по материальным, бытовым обстоятельствам. Эта мысль в данную ночь не стала для меня открытием, она просто проснулась, проявилась в моём сознании, как нечто, о чём обычно не хочется думать.

Но есть и существенная разница в отношении ко мне Веры и Тани. Вера в трезвом виде со мною достаточно тактична и даже немного ласкова. («Но она же не живёт с тобой постоянно, как я», – твердит мне на это Таня). У трезвой Веры работает добрая часть её души, более окультуренная. Она говорит нередко, что в моей постели хорошо отдыхает и даже просит ласкать её чаще. В такие моменты у меня не было оснований сомневаться в её искренности. С пьяной Верой я сталкивался за двадцать лет нашей близости не более пяти раз, она гнала меня и рычала, но и только. Татьяна и в трезвом виде обращается со мной грубо, а пьяной при мне она бывает еженедельно и в этом состоянии всегда стремится меня больнее оскорбить и унизить. Но с Верой я не мог бы жить постоянно, да это и не совместимо с её ориентацией, а с Таней неплохо сосуществую в одной квартире уже 27-й год, как будто наша совместная жизнь основана не на любви, а на ненависти.

Девчонки и Калидас ночевали в квартире Мирославы и Реды. Вера и Мира спали на одной кровати, а Калидас один на кровати в другой спальне. Утром пришёл Реда, увидел эту умилительную картину, но никого не зарезал, даже не ругался, а поспешил всех успокоить.

– Nichevo, nichevo! O key! No problem!

30. В ожидании четвёртого массажа

Утром Вера была со мной вежлива, своего ночного поведения не помнила, извинялась, если что-то было не так, кормила меня гречневой кашей с молоком; я ел также хлеб (булочки) с сыром и солёным маслом, пил чай.

Меня и Мирославу Вера мазала мазью для/от загара.   Девушки деловито рассматривали мою кожу и говорили, что всё идёт хорошо, и вскоре я буду таким же загоревшим, как они. (Как будто в этом – вся цель пребывания в Гоа). Но я-то знал, что у меня нормально загорят только ноги, локти и лицо, а остальное или не загорит вовсе, или обгорит, и всё кончится волдырями. А пока я радовался оказанному мне вниманию. Две молодые хорошенькие женщины, медсестра и массажистка, хлопочут возле меня, заботятся о моём теле, о моей коже. Это ли не прекрасно? Это ли не счастье для старика?

В 12 часов я поплёлся на пляж, окунулся, уныло прошёл обычный маршрут. В нашем кафе девок не было. Вернулся домой и лежал в кровати до 17 часов, с утра ничего не евши. Начал читать путеводители по Гоа. На завтра у нас была намечена экскурсия в Старый Гоа. Но информация не лезла в мою голову.

В 19 часов Вера и Калидас отвезли меня ужинать на пляж, заказали суп с хлебом, пиво и рис с курицей, который я съел едва наполовину. Поехал с Калидасом домой. В 21 час приехала Мирослава и твёрдо обещала сделать мне массаж в 21:30. Я снова поверил, обрадовался и приготовился. Вера была неизвестно где, её выход из нашей квартиры был заперт на замок снаружи; ну и хорошо, не будет нам мешать. Я договорился с Мирославой, что она войдёт ко мне через мою уличную дверь, и стал ждать с трепетом. Она опоздала только на пять минут, показалась в двери ровно в 21:35, но…

– Борис! Массаж отменяется.

31. Кровавая ночь

Только что Реда разбил бутылку и поранил ею правую руку, имитируя вскрытие вен. Мирослава его кое-как перевязала и повезла в больницу. Я надел шорты и футболку и вышел на улицу, посмотрел, как они сели в мотоцикл  и отъехали.   Дальнейшее мне не совсем ясно, я плохо уловил или недослышал то, что мне рассказывали.   То ли она довезла его до больницы, и там ему сделали настоящую перевязку, то ли он по дороге соскочил с мотоцикла и отправился домой.

Я лёг спать в 22 часа. В 0:30  поднялся шум, Вера пришла, Мирослава и Реда тоже были дома. Я всё ещё настойчиво напоминал о массаже, но Мирослава, конечно же, отказалась делать его сейчас, и, более того, завтра, т. е. уже сегодня, в среду 14 марта, она «скорее всего» не поедет с нами в Старый Гоа.   «Скорее всего нет» и «может быть» на языке девушек, разговаривающих со мной, всегда  означает полное «нет», но я, вопреки реальности этой ужасной ночи, продолжал на что-то надеяться. Spero quia absurdum est. С окончательно испорченным настроением я вторично улёгся  спать в 1 час ночи.

Я встал по будильнику в 6:30 и разбудил Веру в 7:00, как было у нас намечено, но сделал это напрасно. Мы с Верой тут же согласились не ехать в Старый Гоа без Мирославы – под предлогом того, что она пригодилась бы нам как переводчица, но на самом деле потому, что мы её любили и не могли радоваться жизни без неё. Но я опять не спал почти всю ночь, какого же чёрта!

Шоферу, приехавшему за нами, как условились, в 8:00, Вера дала 200 рупий отступных из моего необъятного кармана.

Из Маргао примчался хозяин виллы и потребовал, чтобы Реда немедленно её покинул.   Пригрозил полицией и психиатром. Мулат  забрал свои оставшиеся вещи и смылся. Он мог, как и в прежние дни, ночевать где-то в любом бунгало на пляже.

32. Плантация вместо леса

В этот день (14 марта) я решил взять реванш за многие часы бесплодного торчания дома и отправился в пеший поход по окрестностям с намерением углубиться в леса и дойти до Конканской железной дороги, проходящей где-то к востоку от Агонды. Природный ландшафт и железная дорога – две вещи, которых мне обычно не хватает в зарубежных поездках. Российские турфирмы возят своих клиентов на автобусах, а железные дороги игнорируют. Так, на одной «международной» туристической выставке в Москве девушки-менеджеры при стенде уверяли меня, что в Турции железных дорог нет. Найти железную дорогу на автодорожных картах серии «Michelin», монопольно вытеснивших с рынка настоящие географические карты, нелегко. С природным ландшафтом на массовых экскурсиях дело обстоит ещё хуже. Для знакомства с ним есть редкостные маршруты, организованные энтузиастами, профессионально близкими к природоведению, но тогда уже о стране, народе и городах от своих русскоязычных руководителей не узнаешь ничего нового.

Я вышел из дому в 9:30, прошагал километра полтора на север по нашему шоссе в сторону Маргао и, свернув направо, миновал какую-то деревню. По асфальтированной дороге, в общем,   вдоль правого (северного) берега  долины реки Салари, прошел около 4 – 5 км.   В долине справа виднелись рисовые поля.

Удивительная это культура – рис! Никакое другое домашнее растение не требует таких абсолютно горизонтальных площадей, но и нигде это дитя болот не культивируется больше, чем в горных и холмистых районах Азии, где по законам природы горизонтальных поверхностей вообще быть не должно. Вот и занимаются люди террасированием каменистых склонов, носят на них землю в корзинах, создают плодородные болота среди скал.   «Зелёная революция» избавила от угрозы голодной смерти, но её результаты сводятся на нет безудержным размножением человечества.

Дорога не круто поднималась в гору. Сплошная застройка осталась позади, дома у дороги попадались всё реже. Многие встречные, особенно женщины и дети, ходили босиком. Некоторые женщины несли на голове нагруженные корзины, иногда вовсе не придерживая их рукой.

Асфальт на дороге кончился, и ещё через несколько сот метров пути по красному грунту дорога оборвалась, упёршись в какой-то сарай.   Он так и стоял поперёк дороги, перегораживая её наглухо. За сараем простирался, как казалось, сплошной лес.

Я обнаружил обходную тропу, каменистую и ухабистую, вряд ли доступную для мотоциклов, но со следами (навозом) от лошадей. По сторонам, в лесу,   виднелись какие-то дома, т. е. это была как будто ещё деревня. Вода текла в канавах, похожих на арыки. Подальше, где домов уже не было, попадались родники и стоявшие возле них бочки и канистры. Весь лес выглядел как некоторое сельскохозяйственное угодье. Тропинки ветвились, но одна из них, главная, несмотря на все её извилины, уверенно вела меня в нужном направлении – на восток.

Погода была приятная и красивая. Она напоминала мне очень  тёплые, даже жаркие дни, которые у нас бывают в самом конце бабьего лета, перед осенним похолоданием и дождями. Так же прозрачен и тих воздух под синим небом, немало уже пожелтевших листьев на деревьях и опавших на земле. И кажется, что завтра или послезавтра кончится, оборвётся это блаженство, задуют ветры и хлынут дожди – у нас в России холодные осенние, а здесь, в Индии, летние, в смеси с жарой и духотой.  

В лесу стоял странный – хмельной запах, как на винном заводе. С деревьев то и дело падали какие-то плоды, а многие уже давно валялись на земле. Частично красные, частично жёлтые, они были по форме, размерам и цвету  похожи на стручки перца и плоды манго, немного конические, длиной 10 – 11 см, шириной в самой толстой части около 6 см, на ощупь очень мягкие и нежные. У верхушки плода помещались зеленовато-серые орехи, похожие на  бобы, изогнутые наподобие буквы «С»,   длиной 3 – 3,5 см, шириной до 2 см, толщиной до 1,5 см. При малейшем прикосновении плоды сочились вкуснейшим соком, а при отвёртывании орехов он брызгал фонтаном. Я не мог удержаться, чтобы его не попробовать. А как попробовал, то не мог оторваться – подбирал с земли ещё не помятые плоды и высасывал из них сок. Я правильно рассудил, что, если бы сок был ядовитым и вообще вредным, то обезьяны давно бы передохли, но они же не могут не потреблять  такую вкуснятину. А если они не травятся, то тем более не отравлюсь и я, такой же человекообразный  sapiens. Природа создала вкусные плоды, чтобы мы, животные, пожирали их и распространяли семена вместе со своими экскрементами.

Я никогда ничего не читал об орехах кэшью и, строго говоря, в сущности не знал об их существовании, но слово  это и сцепленные с ним тексты отложились в подсознании и тут вдруг выплыли,   нарисовав мне стройную картину. Я добавляю к ней то, что вычитал в путеводителях и в Интернете.

Как я догадался и почувствовал сразу, «плоды» кэшью и их сок могут считаться свежими только в момент отделения от дерева. Уже через минуту сок бродит, и потому он употребляется практически только для приготовления водки фени. На следующий день я попробовал эту водку в нашем ресторане, но ничего интересного не ощутил. Водка есть водка независимо от того, из чего она сделана. Её вкус редко (иногда к  сожалению, а иногда к счастью) отражает вкус исходного сырья. Водку можно гнать из чего угодно, например,   из картофеля, из винограда, из риса и даже из человечьего говна.   А то, что я принимал за плод, на самом деле, в ботаническом смысле, есть разросшаяся плодоножка. (Орехи как таковые меня мало  интересовали. В Москве я попробовал один из них в момент, когда писал этот абзац. Пальцы стали жирными от какого-то масла, во рту была горечь, губы щипало и они опухли. На всякий случай я запил это «молоком», приготовленным из кипятка и 20%-ных сливок).

Я пошёл дальше и оказался на округлой и плоской вершине горы в окружении приятных, но тривиальных  видов на такие же лесистые и невысокие горы. Тропинки всё больше ветвились и теперь уже окружали каждое дерево, на котором красовались любимые мною «плоды». (Я, впрочем, не ел их, а только высасывал сок, а мякоть выплёвывал). «Тропический  лес» оказался сплошной  плантацией кэшью – культуры даже не местной, а завезённой из Бразилии. Вот вам и вся тропическая природа!

На небе господствовали свинцово-серые тучи, умеряя полуденную жару; казалось, что скоро пойдёт дождь, но я  верил путеводителю, утверждавшему,   что дождь в Гоа в марте  бывает 0,2 раза, т. е. в среднем раз в пять лет. Во второй половине дня облака разошлись. Местность впереди была безлюдной и без всяких построек.

Я распрощался с мечтой дойти до железной дороги и повернул назад, опасаясь заблудиться. При мне был компас, но сам по себе он не мог вывести на правильную дорогу. Вполне можно было потерять высоту и спуститься не в ту долину, а потом до ночи блуждать где-то в поисках выхода на шоссе.

Узнав по знакомым приметам, что я возвращаюсь правильно, я присел и прилёг под деревом, не прочь оставаться там целый час, благо до вечера было далеко. Но я отдыхал недолго. Большой рыжий муравей больно укусил меня в головку пениса. Я вскочил как ужаленный, да нет, не «как», а  просто ужаленный, познав всю глубину этого выражения! Вот будет что рассказать и показать девочкам, если член опухнет. Они же медсёстры, должны меня приятно лечить.

Муравьи осваивали моё тело в три очереди. Первой партией были черные и настолько крохотные (не длиннее 2 мм), что совсем не ощущались.   Вторыми, через несколько минут, пришли муравьи серо-бурые, длиной 5 – 6 мм, как обычно в нашем лесу, и так же они раздражали. В третьем эшелоне наступали рыжие твари, более крупные и совершенно невыносимые. С ними уже нельзя было ни сидеть, ни лежать.

Мужик с синим пластиковым ведром показался недалеко от  дерева, где я только что сидел. Он сбивал плоды палкой, а те, что лежали, не подбирал никто, кроме меня. Я положил в сумку дюжину плодов с мечтой угостить соком любимую Верочку. Чем больше я приближался к дому, тем больше мужчин и  женщин,   сборщиков кэшью, окружали меня. И со всеми надо было здороваться и улыбаться. Шесть женщин шли гуськом по тропинке мне навстречу, я хотел уступить им дорогу, но они раньше уступили мне, шагнув верх на склон.

Груды забродивших «плодов» лежали возле построек деревни кучами, в тазах и вёдрах. Я понял назначение сарая, перегородившего автодорогу, и самой этой дороги, по которой пришел в «лес». Они обслуживали плантацию кэшью. Сарай был местом погрузки сырья на автотранспорт. Место это (деревня), судя по указателю на главном шоссе, называлось Кудаи. Домой я вернулся к шести часам вечера, пройдя за весь день около 16 км.

33. Кэшью вместо клубнички

Я с удовольствием поглощал молоко со льдом и с белыми булочками. Помылся в душе без головы, замочил в ведре полотенце, трусы и футболку. Вера приехала с Мирославой довольная, радостная, приветливая.

– Скорее, Боречка, одевайся, едем на пляж ужинать.

– Да нет у меня аппетита для ресторана, я уже  немного перекусил  и хочу отдохнуть после похода.

Мне хотелось что-то рассказать о своей прогулке, я  предложил Вере попробовать сок кэшью, но она  замахала руками.

– Потом, потом! Отдыхай пока. Вечером Мирослава обязательно сделает тебе массаж.

И они умчались. Я допил молоко и стал пить чай с лаймом.

Я ждал их мучительно долго и ничего не делал. Они приехали после 12 ночи (уже в четверг 15 марта).   Вера сильно шаталась пьяная, Мирослава шаталась меньше, и от неё пахло приятнее – и вином, и вообще. Я что-то лепетал про  поход в лес, про орехи  кэшью и плоды, лежавшие на тарелке, но Вера даже смотреть на них отказалась.

– Борис, а мы вам покушать принесли. Картошечка, креветочки, – верещала Мирослава, выкладывая на стол ресторанную снедь.

– Кушайте, Борис, кушайте. Вы такой худой, вам надо поправляться.

В противоположность её доброте, Вера была за что-то зла на меня.

– Что это за безобразные трусы на тебе?!

Минимальные серые бельевые трусы, прикрывавшие только гениталии, и впрямь были безобразными, но Вера сама их одобрила 9 марта для моего первого массажа, дабы я был максимально обнажённым. В ответ на мои любезничания с Мирой лицо Веры зверски исказилось.       

–  Ты шшё? Ты…  Я ттебе!!!

Вера качнулась, Мирослава её подхватила и обняла.

– Пошёл на х..! – заорала Вера.

Она осела на пол, обняв колени Миры.

– Борис, не волнуйтесь, Верочка вас любит! – звенела Мирослава.

– На фиг мне нужна её любовь!

Мира уволокла Веру в её спальню, закрыла за ней дверь и осталась со мной наедине.

Я сбивчиво рассказал ей про свой поход и про кэшью. Узнав, что я прошел 16 км, Мирослава восхищённо ахнула.

Я уговорил её попробовать сок кэшью и нацедил его в мою пластиковую стопку емкостью 100 мл до краёв. Она начала пить боязливо («не отравлюсь ли? »), но потом смелее, и признала, что сок очень вкусен.

Он в общем того же типа, что и цитрусовые соки, и манговый, но гораздо вкуснее. Конечно, вкус его невозможно передать словами. И память о вкусе быстро ослабевает, но помнится однажды установленный факт, что более вкусного напитка я в жизни не пробовал – ни  алкогольного, ни безалкогольного.

В советское время среди плотских наслаждений для меня после полового акта на втором месте стояло поедание клубники с сахаром и шестипроцентным молоком. (Если лесной земляники – ещё лучше, но она казалась безумно дорогой, а сам много не наберёшь, скорее, съешь в лесу же). Тогда клубника была дорогим деликатесом и появлялась в продаже только на «колхозном» рынке в июне-июле. Клубника с молоком была единственной пищей, от которой я поправлялся (немного прибавлял в весе, и мясо нарастало на щеках). Бедная мама даже из пенсии (24 брежневских рубля – номинально 40, а на чёрном рынке 8 долларов в месяц) откладывала на мою клубнику. Мы покупали то один килограмм, то полкило раза четыре-пять  за лето.

Об одном совке, командированном за границу, рассказывали почти анекдот.

– Когда у вас бывает клубника? – спросил он,   имея в виду сезон.

– Ежедневно с шести утра.        

Прошли годы, СССР крахнул, у нас теперь капитализм и клубника бывает круглый год. Правда, большую его часть она импортная, слишком крупная, твёрдая, белая внутри и подозрительно (химически?) красная сверху, похожая на редиску по плотности, а вкусная и душистая подмосковная по-прежнему ценится в летнем сезоне, но былого восторга от этой ягоды больше нет. Я ем её нередко с сахаром и двадцатипроцентными сливками, слегка разбавленными кипятком, чтобы не простудиться от холодильника.

Теперь сок кэшью стал для меня новым эталоном наслаждения. Он ассоциируется с любовью больше, чем любая клубника, хотя «клубничкой» в русском языке называют пикантную информацию и впечатления о сексе. Ничтожная надежда, что я ещё проживу несколько месяцев  и увижу Мирославу, проезжающую через Москву, теоретически остаётся, но сока кэшью я уж точно не попробую НИКОГДА.

– Борис! Что же вы не кушаете?

– Да нет у меня аппетита, не до того мне сейчас. – Я уложил пищу в холодильник.

Мирослава приблизилась ко мне, всё еще слегка шатаясь. Она положила руки на мои плечи и нежно их погладила. Взор её упирался в мою грудь, не очень волосатую.

– Борис! Вы – супер!

Да, я для неё – супер, потому что прошёл пешком по горам и жаре 16 км и совершаю поступки, говорю слова, которых обыватель не ждёт от восьмидесятилетнего.

Я отодвинул правой рукой бюстгальтер Миры и поцеловал её левый сосок. Потом прижал её к себе, обнял за плечи, целовал шею и щёки. От поцелуев в губы она уклонялась, но я и не собирался её там целовать.

– Ну, а массаж, Мира, когда будет массаж?

– Массаж будет завтра.

– Почему?!

– У вас обгорела спина. Сейчас нельзя её трогать.

– Но она и завтра будет такой же!

– Нет, к завтрашнему дню пройдёт. Это я вам говорю как врач.

Ого! Врач!

– Мирослава! Может быть, ты вообще не хочешь делать мне массажи? Они тебя тяготят. Скажи откровенно,   и я не буду к тебе приставать.

Мира возразила, мол, нет, продолжать массажи она намерена.

– Ну, тогда сделай мне завтра два массажа, утром и вечером.

– Хорошо, Борис, и утром, и вечером.

– Точно сделаешь?

– Точно! А сейчас, Борис, идите спать. Спокойной ночи!

Так женщина обычно отделывается от пристающего к ней пьяного. Всё тебе завтра, и дам, и сделаю, а пока  – до свидания. Но тут была некоторая разница: я был трезв, а пьяной (немного) была девушка.

Мирослава ласково затолкала меня в мою спальню и захлопнула дверь. Впрочем, что значит «затолкала»? Как только она ушла, я вышел на кухню. Прошёл в туалет, уселся за стол писать дневник. На тарелке лежали два «плода» кэшью. «Любимая Верочка» так и не захотела их попробовать. И теперь, после столь мощной посылки меня на три буквы, она для меня уже не «Верочка» и не «любимая». Я выдавил сок и с трепетом выпил последнюю стопку. Божественный нектар любви! Я больше ничего подобного не попробую НИКОГДА.

Итоги прошедших календарных суток (14 марта) выглядели  неплохо. Я совершил поход в горы, услышал от девушки такой комплимент («вы – супер! »), поцеловал её сосок. За такие достижения стоило поплатиться и лишением одного массажа.

Ну, а где же теперь Вера? В нашей спальне её не было. Она, очевидно, ночует с Мирой в её квартире. Верина дверь из дома во двор была заперта снаружи. В эту ночь, кажется, и мне удалось выспаться.

34. Отречение от ревности

Я встал в 9:30 (в четверг 15 марта). Верина дверь была по-прежнему заперта снаружи. Я вышел через свою дверь и обошёл виллу по улице. Мирослава и Вера пили пиво на террасе. Калидас, как верный паж, стоял рядом. Вера сияла добротой, о ночном нападении на меня не помнила.

– Вчера мы с Мирой так целовались в кафе, так целовались! Официанты и народ сбежались на нас смотреть.

Две русские лесбиянки! Впрочем,   Вера потом сказала, что однополой любовью здесь никого не удивишь. Индийская деревня привыкла к тому, что у европейских туристов это норма. Кафе имелось в виду не наше, «Sea View», где кормили меня, а совсем другое, дальнее, где тусовалась элитная публика и наркоманы, и куда меня не приглашали. Я вообще так и не побывал в той части Агонды. Не видел, может быть, самой интересной и важной стороны  здешнего совокупляжа.

Воспользовавшись временным «потеплением», я выступил с речью.

– Дорогие девочки!   Мы все здесь любим друг друга. Каждый любит каждого, но выражает это по-своему. Зачем же нам ссориться, зачем омрачать наши отношения  ревностью? К чему нам это гнусное чувство собственности?

– Правильно,   – согласилась Вера,   – не будем ревновать, не будем!

Ловлю на слове, подумал я. На следующем массаже проверю…

– Пусть всем будет хорошо! – Я повернулся к Калидасу и погладил его по голове. Потом приказал Вере:

– Поцелуй его!

Вера вскочила и поцеловала.

– А когда же мы поедем в Старый Гоа?

– Послезавтра.

Похоже, что меня кормят уже не завтраками, а послезавтраками.

А где же  обещанный мне массаж с утра? Его по-прежнему нет как нет! Теперь Мирослава уверяет, что сделает его  днём.

То был день моего максимального отвращения к ресторанной пище и даже к пляжу. Я уже вторые сутки не видел моря и нисколько об этом не жалел.

В начале одиннадцатого девки уехали, обещав привезти мне какую-то еду. Вот уже 12 дня, а их всё нет. Электричество, как это часто бывает, в середине дня отключено, вскипятить воду для чая невозможно. Я сижу во дворе на стуле. Моё внимание привлекли какие-то звуки на втором этаже. Ба! Да это же наш Реда! Он не уехал далеко, а поселился над нами у молодой немки. Блондинка не старше 30 лет, она несколько дней назад прогнала своего индийского бойфренда. Вот будет пикантная новость  для Мирославы!

Девчонки приехали в 16 часов. Вера в стельку пьяная, мрачная, не говоря никому ни слова, рухнула в своей спальне. Моё радостное сообщение о том, что Реда теперь спит с немкой, не взволновало Мирославу.

– Я рада за него, он – человек свободный: хорошо, что устроился.

Скорее всего, эта моя грязная сплетня оказалась лживой. В дальнейшем я и от Веры ничего подобного не слышал.

– Ну, а теперь делай мне массаж, пока Вера спит. Ты мне сегодня обещала два часа.

– Борис, я сделаю вам массаж вечером – два часа.

– Я больше тебе не верю. Обманешь и на этот раз. – На самом деле продолжал верить и надеяться.

– Нет-нет, не обману. А сейчас давайте я вас отвезу на пляж, покушаем вместе.

– Да не хочу я кушать.

– А я хотела поужинать именно с вами, в вашем обществе.

Она собиралась  поехать с Верой, но та лежит пьяная и спит мёртвым сном.

– Ну, ладно, я сейчас съезжу на пляж одна, поужинаю, приму душ и сделаю вам массаж – два часа.

– Ну, хорошо, моя радость, жду,   – растаял я снова и поцеловал Мире животик.

Свет уже включили, холодильник заработал. Моё недопитое молоко со льдом из литрового пакета надо было куда-то перелить. Я зашёл без стука в квартиру Мирославы. Она мылась в душе, дверь туда была не заперта, приоткрыта сантиметров на пять. Я не посмел к ней заглянуть. На кухне взял чашу, вырезанную из пластиковой бутылки, унёс в свою квартиру и перелил в неё молоко, поставил его в холодильник. Вышел во двор опять. Квартира Миры была заперта изнутри. Возможно, что, приняв душ, Мирослава немного поспит и поедет с проснувшейся Верой ужинать, обещав мне массаж на более поздний вечер, а дальше всё будет как прежде, меня опять надуют, массаж перенесут на завтра.

О, как трудно сосуществовать с людьми, которые ведут беспорядочный образ жизни, не знают, что будут делать завтра и через час! Но так и «отдыхают» почти все обыватели. Для меня же такой «отдых» – сплошное мучение.

– Девчонки, делайте мне массаж утром, а вечером гуляйте, сколько хотите, моё ожидание массажа не должно вам мешать, да и я лучше высплюсь.   – Они вроде бы с этим согласились, но так почему-то не получилось.

35. Четвёртый массаж

В пять вечера Мирослава вышла во двор в легком платье с хорошо открытыми сиськами.

– Давай, скорее, делай мне массаж, пока Верка дрыхнет!

Мирослава согласилась. Я побежал в свою спальню и плюхнулся в кровать, полный трепетного ожидания. Из спальни вывалилась пьяная Вера и пошла в туалет. Дверь из её половины квартиры в лоджию оказалась запертой изнутри. Прошло ещё четверть часа. Я вышел на террасу и постучал в дверь Миры.

– Ты не забыла?

– Нет, не забыла.

Мирослава вошла в мою спальню в 17:30, как обычно, в брюках и рубашке. На мне были серые минимальные трусы. Мира приготовилась, открыла бутылку с кокосовым маслом.

– Мирослава! Ты хочешь, чтобы я по-настоящему расслабился?

– Да, конечно.

– Чтобы я чувствовал себя непринуждённо, раскованно?

Мирослава утвердительно кивнула.

– В Москве круглый год  приходится носить много одежды. Она меня утомляет, раздражает, от неё страдает кожа. Я здесь на отдыхе, могу же я освободиться от всех условностей? Зачем мне эта тряпка, которая меня стягивает?

Не дождавшись ответа на риторический вопрос, я сбросил с себя трусы и положил их рядом с правой рукой.

– Ну, вы его хоть прикройте, а то он будет меня отвлекать.

Кладу эти трусы сверху как узенькую тряпку. По ходу массажа тряпка то и дело сползает, но Мирослава её берёт и заботливо надвигает на обнажившуюся головку. Она всякий раз видит мой член  более окрепшим. Я его дрочу и тереблю головку, скорее для возбуждения Мирославы, чем для результата, так как сегодня кончать не собираюсь. Эякуляция намечена на следующий массаж, и как хорошо бы тогда сделать новый шаг – испачкать руки Мирославы спермой. Так хочется посмотреть, что она будет делать, как сбегает за салфетками или туалетной бумагой;   услышать, что скажет при этом.

Мирослава обильно поливает меня кокосовым маслом. По словам Веры, оно хорошо впитывается в кожу и совершенно не портит бельё. Ложусь ничком, раздвигаю свои ягодицы, дёргаюсь, издаю сладостные стоны.

Второй за этот день массаж Мирослава предложила сделать после перерыва в один час, но потом перенесла на завтра.   Я не возражал. Поскольку сегодня я твердо решил не изнурять себя попытками кончить, то для меня и одного такого часа приятной игры для подъёма настроения вполне хватило. Я снова почувствовал себя человеком, ко мне вернулся аппетит и желание общаться с людьми. Я согласился поужинать с девушками в пляжном ресторане.

36. Блуд на мотоцикле

Как я уже писал много раз, от нашей виллы до пляжа было не более 800 м, но Вера хотела прокатиться с шиком и острыми ощущениями. Поехали через всю Агонду по пути, который в пять раз длиннее – по главному шоссе на юг.

Это был первый и единственный случай, когда я ехал на мотоцикле, ведомом Мирославой. Она сидела за рулем в длинном платье. Сзади меня помещалась Вера. Она обнимала меня за живот и грела обеими грудями как конфорками. Я страстно обнимал Мирославу, упирался сквозь шорты своим окрепшим пенисом в её крестец, целовал её шею, левой рукой тискал её левую грудь, а правой рукой теребил её правое ухо и тёр сквозь платье её лобок.          

– Боречка, это же такой экстрим! У тебя в жизни ничего подобного не было и больше не будет!

Так мы шикарно вкатились в деревню с парадного входа и поехали мимо  церкви св. Анны  по «бродвею», полному гуляющей публики, в свой тихий угол при  Красной дороге, где нас ждал ресторан «Sea View». Какая- то серая глыба встала впереди.

– Ваня! Это же наш Ваня! – восторженно кричала Вера.

Так я впервые, пока только мельком, увидел знаменитого быка Ваню.

А вы, мои милые читательницы, коим за сорок пять и которым потомки торопятся навязать роль бабушек, смотрите, как женщина вашего поколения носится по курортному месту как угорелая, ведёт молодёжный образ жизни, цепляется за свою уходящую молодость! Завидуйте и подражайте ей, пока не поздно!

Обильная еда в ресторане, в общем мною в гл. 18 уже описанная, не произвела на меня хорошего впечатления, и я опять решил питаться только дома. Именно в этот вечер я попробовал водку фени, так же, как ром «Old Monk» в прошлый раз: 1) одну стопку, 50 мл, с пепси, не допил, вылил в песок; 2) вторую стопку выпил в чистом виде, но удовольствия не получил никакого.

Мирославе звонила из России мама, дочь ей доложила об очередном  прожитом дне. Покончив с заботами о моём ужине, Вера улеглась спать на матрасе, положенном на краю ресторана со стороны моря. Калидас преподнёс девушкам подарки – какие-то ленты со звёздами. Он нежно гладил ноги лежавшей Вере или Мирославе.

– Когда будешь уходить, зайди к нам, туда, где мы лежим, скажи, что уходишь.

– Да стану я тут сидеть, зачем мне это, я ухожу сейчас.

Массаж мне сделали, теперь можно лечь спать пораньше, а девки пусть гуляют хоть до утра, меня это уже не колышет. Я пошёл домой и лег спать в 22:30.

37. Мой самый  скучный день

В три часа ночи  в пятницу 16 марта я встал в туалет и убедился,   что Веры дома нет. Встал в шесть утра – её  постель не смята, она в нашей квартире не ночевала. Встал окончательно в девять, обошёл виллу. Вера спит в спальне у Мирославы!

Я позавтракал чаем с творогом. Вера вышла из соседних апартаментов в хорошем настроении и отправила меня на пляж на  мотоцикле с Калидасом. Я нехотя побывал в морских волнах и посидел в короткой тени у лодки, а девки сидели в кафе. Я вскоре присоединился к ним, чтобы пожирать ланч. Я ел холодный суп из йогурта и горячий рыбный, но с овощным салатом не справился. Огромные блюда, эти горы овощей и риса меня пугали.

– Не надо мне вторых блюд, достаточно первых.

– Да кому здесь нужны вторые блюда, мы тут думаем только о сексе,   – согласилась Вера.

Я прошёлся по всему пляжу и пришёл домой в 15:15. Делать было больше нечего, кроме как опять ждать массажа. День, самый скучный и пустой, заканчивался для меня ничем. А у них, моих милых соседок, как раз сегодня начиналось самое главное…   

38. Любовь в трёх приближениях

Вера и Мирослава посещали интернет-кафе и облюбовали для гуляний ещё какое-то кафе на другом конце Агонды. Это был неведомый мне мир, куда меня не приглашали. Там тусовалась продвинутая молодёжь, играла музыка, на мягких диванах валялись  наркоманы, и Вере давали пробовать наркотики. Она описывала свои ощущения и заверяла меня, что наркоманкой не станет, но я приходил от её  рассказов в ужас.

В  кафе прибежал изгнанный из нашего дома Реда и закатил сцену. Он упрекал Веру за то, что она отняла у него спутницу жизни, а Мирославе кричал:

– Putain! Blad!

Вера поднялась с кулаками…

– Ты шшё? Ты… Вон отсюда! Убью-у!!!

О, как испугался Реда! Он в ужасе бежал… Жалкий мужчинка, тряпка…

Вера могла гордиться собой. Она, уже не молодая женщина, отбила у сорокалетнего мужчины подругу, почти жену, с которой он жил в разных странах брутто пять лет;   да и не только жил, у них был совместный бизнес в Таиланде. Мирослава  надеялась поселиться у Реды  в Женеве и ещё при нас тщетно пыталась получить швейцарскую визу. И всё это внезапно разрушила невесть откуда взявшаяся старая б... ь из Москвы! Так это выглядело со стороны, на поверхностный взгляд обывателей, и такой версии придерживался Реда, а с ним и его приятели в Агонде, где он б; льшую часть времени проводил в мужской компании. Но это только первое приближение к неуловимой «истине». Во втором приближении всё будет выглядеть совсем иначе.

Приведу для сравнения «Лолиту» В. Набокова. Там тоже, при пересказе сюжета романа в виде аннотации, в первом приближении ясно, что взрослый мужчина соблазнил школьницу. Но во втором приближении получается, что его соблазнила она. Он только настроился на длительный и осторожный петтинг и, затаив дыхание, подползал ужом, смакуя каждый пройденный сантиметр, а она, уже «развращённая» парнем в скаутском лагере, сказала просто: «Ты что, не знаешь, как это делается? А ну, давай! »

Во втором приближении Вера только воспользовалась случаем, а всё было подготовлено заранее. Фактический разрыв Мирославы с Редой наступил несколько месяцев назад, когда она отказала ему в сексе, а потом он её избивал и т. д. Вера случайно подвернулась Мирославе,   разом лишившейся любви и перспектив семейной жизни,   подхватила и пригрела внезапно осиротевшую девушку. На месте Веры могла бы быть другая женщина или мужчина. Однако и эта версия недостаточна.

Третья и самая красивая версия, которой мы теперь будем  с удовольствием придерживаться: Мирослава и Вера влюбились взаимно с первого взгляда. Это случилось задолго до моего приезда, и до того, как Реда побил Мирославу, и до того, как обитатели нашей виллы и прочие друзья праздновали 28-летие Мирославы. И это сразу заметила бывшая возлюбленная Веры, хороший психолог, 47-летняя Лариса, тоже гостившая с мужем в Агонде (девятый раз!). Лариса сразу же оценила Мирославу в том смысле, что сама бы влюбилась в неё в своей греховной молодости. Уезжая из Гоа 26 февраля, Лариса шутливо погрозила Вере пальцем:

– Держись у меня, Зверь!

«Зверь»  – интимное прозвище Веры в кругу её подруг. Но об этом знает и мать Ларисы. И она спрашивает:

– Ну, как там поживает наш Зверь?

И странно им, что Зверь там «отдыхает»  с каким-то Борисом, с этим похабным старикашкой, с этим сексуальным маньяком, своими разговорами шокирующим порядочных  людей. А Вера почему-то не хочет, чтобы о её романе с Мирославой узнала Лариса, и меня просила –   Ларисе об этом не рассказывать. Все знают, а Лариса до последнего момента не должна знать, что её предчувствие сбылось… 

Мирослава для Веры изначально была просто женой Реды. Вера никогда не выдаёт свою страсть первой. И нередко от этого страдает. Я был свидетелем её физиологических мучений в Турции в 1997 г.   Мы ехали в микроавтобусе из Антальи на экскурсию в Памуккале.   На переднем сиденье находилась «бедная» (с ничтожной зарплатой) медсестра с Камчатки (в её семье – пять японских автомобилей), тридцатилетняя Лена, прекрасная свежая блондинка. По вечерам она укладывала спать своего двенадцатилетнего сына, а сама бежала трахаться с Ахмедом, который и организовывал наши поездки. Меня Ахмед считал отцом Веры и ждал, что я продам её какому-нибудь богатому турку. Медсестра Лена сидела на переднем сиденье, а мы с Верой за ней. У нас перед носом простиралась нежная загоревшая шея Лены и затылочная часть её прекрасных волос. О, как нам хотелось это всё поцеловать! Как хотелось прижаться губами! Я изредка целовал и гладил Лену как бы шутливо, но Вера и этого не могла себе позволить! О, как она страдала! Как мне её было жалко!

И Мирослава изначально питала к Вере такое же тайное влечение, но тоже и мечтать не могла, что его результат  когда-либо осуществится. И так их потенциал накапливался 36 дней, с вечера 9 февраля до вечера 16 марта. Ночью 16/17 марта наступила Великая разрядка, и эту ночь я считаю кульминацией моей повести.

39. Ночь пахнет Мирославой

Вечер 16 марта, пятница. Я лежу и кимарю дома в ожидании обещанного массажа. Своих девушек я не видел с утра, после того, как мы вместе завтракали в кафе. Я затем  погулял по пляжу и пришёл домой рано, в четверть четвертого. Сейчас 19:20, а девок всё ещё нет. Мирослава обещала мне сделать массаж до ужина, чтобы потом  они пошли гулять, а я бы лёг спать.

Я лежу и мечтаю о том, как наступит для меня очередной час блаженства. Быть может, Мирослава придёт не в брюках и рубашке, а в красном зеркальном раджастханском сарафане (инкрустированном множеством стеклянных зеркал), из которого на меня будут приветливо вываливаться её здоровые загоревшие груди. Она покроет целительной лаской всё моё тело, потрёт все мои члены, кроме одного, а с ним я уже управлюсь сам на её глазах. Но проходят часы, наступает полночь, уже 17 марта, суббота, а девчонок нет, и ясно, что массажа не будет. Меня опять надули.

Вот тут-то и лечь бы спать, забыться сном, но нет! Я надеваю шорты и футболку и выхожу во двор. Наш переулок хорошо освещен люминесцентными уличными фонарями. Я сажусь в кресло на террасе. Чего я жду, зачем? Засечь, когда они приедут, увидеть, кто их привёз? Услышать, как они объяснят мне своё отсутствие, как будто они мои дети и обязаны оправдываться. Или я просто волнуюсь за них? Может быть, Верка лежит пьяная и накурившаяся наркотиков, а может быть Реда, недавно инсценировавший попытку суицида, убил их всех? Но что это за глупое занятие – волноваться за кого-то. Дочь где-то гуляет, наслаждается жизнью, а папа (чаще – мама)   сидит дома и за неё волнуется. Что толку от этого волнения? Не ревность ли это, не попытка ли зажать молодое существо?

Второй час ночи. По переулку проезжают два мотоцикла. Молодёжь возвращается с ****овища. Может быть, и мои сейчас приедут? Во двор врывается стая кошек. Они орут, устраивают концерт и будят петухов, которые начинают кричать уже в два часа ночи, но потом успокаиваются.

Где же эти девки? Неужели они забыли, что этим утром мы едем в Старый Гоа?

Ах, Родоман! Чего же ты больше хочешь увидеть на самом деле: интимную щель Мирославы или гробницу святого Ксаверия?

Вопрос риторический. Разумный ответ невозможен.

В воздухе стоит какой-то аромат. Какие-то цветы пахнут перед рассветом. Какой дивный запах! Но он мне что-то напоминает. Как будто пахнет духами и  стиральным порошком. О боже! Это же запах Мирославы! Откуда он? Не глюк ли это? Ночь пахнет Мирославой!   Готовые слова для стихотворения.

Недолго мне коптеть на свете этом,

Но мысль о смерти  убегает прочь,

Лишь только вспомню, как перед рассветом

Под сенью пальм тобою пахла ночь.

В половине четвёртого уже вовсю кричат петухи, а я не выдерживаю и валюсь спать. Сон крепок, но не долог. В  восемь утра я просыпаюсь от обычного утреннего шума и дневного света, разбитый и утомлённый. Сейчас придёт шофёр, который должен нас сегодня везти в Старый Гоа, надо объяснить ему, что поездка опять отменяется, и снова дать двести рупий отступных. Но шофёр не появляется. Я съедаю с чаем горшочек творога с сахаром  и  опять сажусь в кресло на дворе.

Я сижу перед домом,   как типичный деревенский старик. Многие старики так сидят годами. Они смотрят на прохожих, а те  здороваются с ними.

Старичьё вы, старичьё,

Старые вы черти.

Вы сидите на скамье,

Дожидаясь смерти.

И я ведь сейчас пребываю в деревне. И прохожие, находя моё сидение вполне естественным, почтительно здороваются со мной. И улыбаются, показывая хорошие белые зубы. (Со фтором и йодом у них всё в порядке? В России крестьяне не улыбаются, но геохимия тут не при чём). И я  приветствую туземцев: «Хэллоу, хэллоу! ».

Опять этот дивный запах. Я поворачиваю голову вправо и вижу, что на подлокотнике соседнего кресла висит какая-то чёрная тряпка. Да это же рваная юбка Мирославы! Это она так пахла всю ночь. Позавчера сумасшедший Реда ворвался в квартиру и порвал любимую юбку своей подруги. Она, сидя во дворе, пыталась её зашить. Рядом на балюстраде лежали нитки и иголки.

И я решил украсть эту юбку. Точнее, просто взять её себе. Нанюхавшись всласть, я положил юбку в полиэтиленовый пакет и отнёс в свою комнату.

На бельевой веревке красовался розовый треугольник – очаровательный на; здник Мирославы, который и трусами-то нельзя было назвать, ибо он совершенно не прикрывал на пляже её попу. Я снял эту штучку с веревки и долго её изучал. В умеренно растянутом  виде это был треугольник 12;17;17 см. На этой площади размещалось 300 – 400 мелких цилиндрических пупырышек из прозрачного красного пластика, длиной 2,5 мм, а диаметром 1,5 мм. И все эти штучки были пришиты к тряпке как пуговицы! У каждого цилиндрика были отверстия для нитки. На внутренней стороне изделия, параллельно его верхнему краю, т. е. горизонтально по отношению к телу, проходили 25 рядов стёжек розовыми нитками. Первые 17 рядов, считая от верха, шли параллельно, но остальные, которые ниже – лабиринтом. С наружной стороны за каждой пуговичкой располагалась прозрачная, сама по себе бесцветная шайбочка диаметром 7,5 мм, но вместе они переливались всеми цветами радуги, а уж как они сверкали на солнечном пляже!

Эта штука была как звезда! Она напрашивалась на ужасную рифму, которая всю жизнь казалась мне возмутительно нелепой и вульгарной, но здесь обрела такой глубокий и очаровательный смысл. О, могучий русский язык! Ты не зря эволюционировал так причудливо, ты  в своём развитии предвидел, к чему мы всё придём, что всем нам нужно на самом деле…

Передо мной было настоящее  произведение искусства! Мирослава была искусной рукодельницей, она делала изящные вещи из тряпок и ниток, отчасти даже зарабатывала ими. Она и вам может сделать нечто подобное  по заказу. Вы можете поддержать Мирославу материально, заказав ей такое же эксклюзивное бельё или прочие ювелирно-текстильные изделия.

12:30. Вот уже сутки я не видел своих девок. Я только жду их, только жду, но ничего не хочу и не могу делать. Я  не могу спать, есть,   писать, читать, соображать…

Тарахтит мотоцикл, во двор входит Реда. У него в руках ключ от квартиры. Он вежливо здоровается со мной, заходит в апартаменты на пять минут, уходит, запирает за собой, бродит по двору, нагибается, что-то ищет на земле. Чернокожий, босоногий и косматый, он похож на орангутанга. Он что-то снимает с бельевой верёвки, какую-то чёрную тряпку, и рассматривает её.

Может быть, он ищет юбку Мирославы? Может быть он и порвал её для того, чтобы забрать себе? Ах,   Родоман, что же ты наделал! Ты украл у бедного мужчины любимую им тряпку его жены!

Но нет! Как оказалось потом, Реда забрал с бельевой верёвки свои трусы. Неужели только за ними он приезжал?

В 13 часов приехали девки, счастливые, сияющие от радости, но Вера лишь немного выглядит виноватой и чуть-чуть извиняется передо мной. Где же они пропадали, что делали?

– Мы занимались любовью,   – сказала Вера гордо и торжественно.        

Мирослава завела свой мотоцикл во двор и теперь стояла передо мной рядом с Верой и смотрела на меня своим чистым взглядом, а весь её вид без малейшего смущения подтверждал вышесказанное:   «Да, Борис, вы видите сами, как мы счастливы, мы любим друг дружку».  

Итак, что же произошло? Завершив свои дела в Интернете, освободившись от опеки их верного пажа, индийского водителя Калидаса, отделавшись  от всех, они на мотоцикле Мирославы поехали на самый дальний конец пляжа, сняли там бунгало на одну ночь за 300 рупий,   съездили в супермаркет, купили зубные щётки и пасту,   приняли душ, почистили зубы, разделись, кинулись на кровать (она там всегда одна и всегда двуспальная) и занимались любовью до шести часов утра. Потом они спали, купались, завтракали.

Это была их великая Брачная ночь. По её окончании Вера сняла с пальца и подарила Мирославе обручальное кольцо. (На руках у Веры постоянно надето множество золотых и серебряных колец – память о предыдущих подругах).

Мои блудные дочери  стояли передо мной влюблённые и как будто  ожидали родительского благословения. Благо, икон для этого было предостаточно; иконами и молитвами на разные случаи жизни у Веры здесь, на кухне, был уставлен весь подоконник, но она сочла бы моё «благословение» кощунством.

Остатки ропота всё ещё урчали во мне, как в желудке.

– Ну, мы же сегодня собирались ехать в Старый Гоа.   Я  ожидал приезда шофёра.

– Ничего, мы его предупредили.

– А меня что ж не предупредили? За пять минут можно было бы слетать на мотоцикле сюда и сказать, чтобы я вас  не ждал.   Я  всю ночь не спал…

– У тебя и без нас бывает бессонница. Это твои проблемы,   – сказала Вера. И добавила кротко:

– Прости, Борис, нам было не до тебя.

40. Иррадиация оргазма

Половой акт полон ритмичных, колебательных движений. А где кол ****ия, там и волны. А где волны – там и излучение. Это же закон физики.

В моей московской компании подвизался секс-гигант  Володя Г. Он был чистый ё.. рь, без человеческих качеств. Он женщин даже не целовал. Его невозможно представить говорящим какие-то ласковые слова. Но в моей туристской компании трудно найти девушку, которая бы ему не дала.

Однажды он трахал в моей квартире Иру-Дылду. У нас было много разных Ир, поэтому они различались по прозвищам. Эта Ира была очень высокой и, на мой взгляд,   достаточно красивой. Она была полностью в моём вкусе и приведена в мою компанию отнюдь не с улицы, но я её не возбуждал, и двум моим уважаемым молодым коллегам она отказала; ей был не нужен их тоскливый интеллект; ей  нужен был просто большой… ну, скажем большой секс,   сильный мужик.

Заглянул я как-то в маленькую комнату своей квартиры в самый щекотливый момент и увидел, как по прекрасному телу Иры снизу вверх, от пяток до головы за одну секунду пробежала волна оргазма. Какое потрясающее зрелище!

У Большого Учёного как правило бывает в жизни одно событие, от которого рождается его эпонимическая теория – та, которая войдёт в историю науки под  именем автора. На Ньютона в саду упало яблоко, Дарвин увидел гигантских черепах на островах Галапагос, А. Гумбольдт узрел гору, опоясанную высотными природными зонами, Л. Гумилёв случайно съездил с геологами в экспедицию по Восточному Прикаспию, и т. д. О себе умолчу из скромности – у меня для истории науки тоже кое-что припасено. Но в данном случае, когда речь идёт о любимом мною акте, не могу молчать.

В результате разных ритмичных телодвижений оргазм аккумулирует их энергию и затем появляется как итоговая, синтетическая волна, а уж от него распространяется влияние в окружающую среду. Половой акт – генератор телепатического излучения. Возможно, что в 999 промилле случаев имеет место лишь диссипация энергии в безграничный Космос, но если на пути лучей окажется объект, попадающий в резонанс, то может произойти чудо и мост разрушится от марша в ногу, хотя в данном примере правильнее говорить не о разрушении, а о созидании.

Научные термины должны быть греческими и латинскими, хотя современная молодёжь думает, что они все – английские. Поэтому излучение назовём иррадиацией. (На самом деле русское слово «излучение» – калька латинского «irradiatio»).   Концепция иррадиации оргазма – вот она, очередная Родоманья теория!

Я проснулся в шесть часов,

Искал резинку от трусов.

Вот она, вот она,

На х.. намотана!

Но не будем обольщаться насчет признания моей теории. Никто не пророк в своём отечестве. В догоняющей стране и вторично-подражательной культуре настоящее открытие нового почти невозможно, а если оно и бывает, то соотечественники его не поймут. Скорее всего, аналогичная теория уже есть там, за бугром, а мы этого не знаем. «Мышление, если оно правильно, приводит к тому, что уже известно на Западе» – эту мою максиму восприняли российские философы,   и она имеется  в Интернете.

Излучение оргазма от моих любимых девушек пришло ко мне сквозь застроенные «джунгли» деревни Агонды и благодаря резонансу вызвало у меня особого рода колебательные движения. Но это не то, о чём вы подумали, мои дорогие читательницы. Тем, о чём вы подумали, я уже не могу заниматься ежедневно; возраст не тот. И лучше мне этим заниматься не одному, а всё-таки пригласить  партнёршу. Имело место нечто другое.

Я от любви Веры и Мирославы МАЯЛСЯ.   (Кто родился в мае, тот будет век маяться,   – говорит народ).   И тут нам поможет великий и любимый русский язык, точнее – историческая часть его лексики. В первоначальном значении «маять» значит качать, махать, а «маяться» – качаться; отсюда и «маятник».

Ожидая девушек, я целые сутки переминался с ноги на ногу, менял позы, ложился и вставал, ломал руки, чесал разные части тела, передвигал вещи, перебирал бумаги, корчился, извивался, изнывал, пересаживался из одного кресла в другое, ходил по комнате, выходил во двор и возвращался в дом, не находил себе места. И моя жена Таня, и моя подруга Вера, и мои разные приятельницы и коллеги  конечно бы сказали, что я маюсь дурью. А мне кажется, что меня обуревает не дурь. МЕНЯ МАЕТ КРАСОТА ЛЮБВИ. Она качает меня, как качалка луны. Как чёлн луны в океане под экватором. Как об этом поётся в одной индонезийской песне.

Я люблю лесбийскую любовь больше, чем сами лесбиянки, ибо попав в сети попов и в том уже возрасте, когда на взаимность надеяться невозможно, они отрекутся от своего прошлого и будут в рассрочку покупать себе авиабилет в царствие небесное. Но я их любви не изменю НИКОГДА. Ибо их любовь для меня – это и есть то самое прекрасное,   якобы неуловимое и постоянно искомое   Ewig Weibliche – Вечно Женственное.

Верю ли я сам в телепатию, биополя,   психоэнергетику, пассионарность, прану, чакры, аюрведу, зодиак, гороскопы и прочую фигню? Конечно, нет. Но меня трогает то, что в это верите вы, мои милые читательницы, а моё дело – вас развлекать и будоражить ваши чюйвствства…

Часть третья

ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ

41. Чаепитие на террасе

Я был бесконечно, безумно рад тому, что мои девушки соединились любовью. Моё сердце разрывалось от радости, но и слегка ныло от печали. Мне сразу стало грустно  от мысли, что эта великая любовь оборвётся через несколько дней. У них впереди были только четыре ночи, включая ночь перед отъездом Мирославы. (Из них одна или две последние ночи были слегка подпорчены критическими днями у Миры). А что потом?

– Что ты будешь делать, Вера, когда она уедет?

– Плакать буду, Боречка.

– Я тоже буду плакать.                

В начале их флирта мне казалось, что Вера тут безусловно активная сторона, а Мирослава не такая уж лесбиянка, она Вере как бы полушутя подыгрывает. Но я ошибся. (Выше уже говорилось, что у них, оказывается,    сравнительно давняя взаимная любовь с первого взгляда). Первое, что мне сказала Вера по возвращении из любовного бунгало:

–  У неё бешеный темперамент.

Возможно, что Вера на каком-то этапе сыграла роль детонатора, но взрывчатки было больше в запасе у Мирославы, и это понятно. Мирослава давно уже жила без полноценной любви, её отношения с Редой были более чем ущербными. И, кроме того, она семь месяцев просто была лишена всякой половой жизни. И, наконец, что не маловажно, Мирослава намного моложе и здоровее Веры. Так можете себе представить, какую лавину страсти Мирослава обрушила на Веру! По словам Веры, и она, и Мирослава  за прошедшую  ночь испытали  оргазм несколько десятков раз!        

Вера показала мне фотографию, которую ей подарила Мирослава. На ней наша любимая девушка на фоне какой-то серой стены с английской надписью (вероятно, около бассейна для плавания) стояла во весь рост в красном  купальнике, двухчастном, но не минимальном (не в стрингах). Её прекрасное тело было в какой-то  степени спортивно-мускулистым, особенно ноги, пока не толстые, но умеренно плотные. Мы с Верой решили, что к сорока годам Мирослава будет тем, что в моих сочинениях называется «мощная тётка», т. е., на взгляд Веры,   такой же не малогабаритной, как и её мама.  

Воссоединившись с любимыми девушками, я стал взахлёб рассказывать им в подробностях, как провёл прошедшие сутки. Я не только не скрыл, но, наоборот, со смаком рассказал Мирославе, как пахла её юбка и как я её украл, но готов вернуть. Мирослава сразу согласилась эту юбку мне подарить. Тем более, что зашить её было невозможно.

– Положи её в полиэтиленовый пакет,   – сказала Вера. – Так запах лучше сохранится.

– Да я и положил в пакет.

– А на ночь клади под подушку.

Я понял, что Вере эта материя хорошо знакома. Наверно она спала в Москве с тряпками своей бывшей любовницы, ныне 29-летней красавицы, недавно её покинувшей.

– Но мне не нужно зря возбуждаться каждую ночь.   Я буду класть эту юбку себе на лицо при мастурбации раз в несколько дней.

Этот разговор я не только вёл при Мирославе – я показывал жестами, что именно собираюсь делать. Мирослава смеялась.

– Мирослава,   – сказал я робко. – В Непале тебе наверно негде будет купаться…

– В Покхаре есть озеро Фева [Pheva = Пхева].

– Что Фева! Там и пляжа приличного нет. Послушай, Мирослава! – Я немного запнулся и наверно покраснел, но всё же набрался смелости и продолжал. – Подари мне твои розовые трусы.

Мирослава немедленно сняла с бельевой верёвки розовый на; здник и вручила его мне. Он уже начал блекнуть от стирок, и его пора было превращать в сувенир.

Я поднёс драгоценный подарок к глазам, к губам, поцеловал его и отнёс к себе в комнату.

– Первый раз в жизни подарила мужчине свои трусы,   – сказала потом Мирослава Вере, сама себе удивляясь.

Всё в жизни когда-нибудь бывает в первый раз, моя дорогая. А в Японии школьницы продают свои не стираные, пахучие трусики мужчинам.

– Клянусь вам, девочки, я никогда не был бельевым фетишистом. Меня совершенно не интересовало женское бельё, мне девушка нужна только голой. Но вот, с вами до чего дошёл на старости лет…

Мирослава смеялась.

Мы пили чай на Западной террасе Лунного света (как написали бы в китайском романе «Сон в Красном тереме»), или, что лучше, Любовного аромата. Я держал в руке чашку, аристократически оттопырив мизинец, и завёл разговор о высоких и тонких материях.

Предметом нашего обсуждения была вагина. Так ли она необходима для любви? И я, и Вера горячо отстаивали тезис: нет, не необходима. Есть такая прекрасная вещь, как петтинг.

– А что такое петтинг? – Мирослава впервые услышала это слово.

Мы с Верой объяснили Мирославе про петтинг, и я добавил, что этим делом занимался в молодости с девственницами, а сейчас с девушками в салонах эротического массажа. Около 50 разных девушек перепробовал я за 11 лет (2001 – 2012).   Так что ко мне в какой-то мере вернулась молодость. Конец моей сексуальной карьеры похож на её начало. Мирослава слушала с интересом и улыбалась.

42. Пятый массаж

О, какой сюрприз, о, какое счастье! Мирослава сейчас, не вечером, а в середине дня,   сделает мне пятый массаж. И наденет для этого зеркальный сарафан, т. е. знаменитую красную юбку, над которой, вылезая из чёрного бюстгальтера, на меня будут смотреть её вкусные загоревшие груди.

Я разделся, надел минимальные серые бельевые трусы и залёг в своей комнате на двуспальной кровати.

Я уже просил Веру сменить мне постельное белье. Мол, половина семнадцатидневного срока моего пребывания здесь прошла.

– Тут тебе не гостиница.

– Понимаю, для меня это не важно, но перед Мирославой неудобно. Она же сидит на моей простыне.

Вера обещала завтра сменить только наволочки. Мирослава тем временем принимает душ в своих апартаментах.   Я тоже заблаговременно подмылся.

Мирослава входит церемонно и делает реверанс «намасте».   В руках у неё бутылка с кокосовым маслом. А с кухни тянется  вкусный пищевой запах. Там Вера готовит нам овощной суп. Я более суток почти ничего не ел, не считая творога и нескольких кусков хлеба, аппетит просыпается и у меня, но я не крыса, половое влечение всё же на первом месте.

– Закрой дверь,   – говорю я Мирославе.

– Борис! Верочка готовит на кухне, ей будет душно.

Дверь остаётся приоткрытой.

Трусы я снимаю и, как в прошлый раз, кладу  сверху как тряпку, чтобы в нужный момент отбросить.          

С загаром у меня ничего хорошего не вышло, да он мне и не нужен, в Москве его показывать некому, а кожа на спине и плечах обгорела, покрылась волдырями. Массаж теперь можно делать только на тех частях тела, которые не повреждены ожогами и расчёсами, т. е. на ногах и попе, но мне только этого и надо, ведь там расположены эрогенные зоны. Мирослава обильно пропитывает мои ноги кокосовым маслом, а её нежные ладони приближаются к моей промежности.

О как мне всегда хочется поцеловать руку женщины, которая для меня что-то делает! Подаёт ли она мне кусок хлеба или дрочит меня – мне  хочется прижать её  руку к губам и полить слезами. Но в данном случае это невозможно. Мирослава физически и близка мне, и далека.  

Я отбрасываю тряпку из трусов и открыто приступаю к своей работе. Теперь моя струя  должна  излиться впервые на глазах у Мирославы.

На кухне раздаётся гром кастрюль. Неужели эта сучка Верка сегодня не даст мне кончить? За что же я так маялся 

целые сутки?

Ура! Получилось!!!

Я, лёжа не спине, вскидываю кверху левую руку и дважды показываю кукиш в сторону кухни. Мирослава тихо давится от смеха.

Жизнь возвращается ко мне, несмотря на не прошедшую усталость. Теперь эта усталость приятная, пропитанная чувством удовлетворения. Я закрываю глаза то ли на секунду, то ли на минуту или дольше, но когда я их открываю, то обнаруживаю, что Мирославы в комнате нет. Я смотрю на часы. Массаж длился только полчаса (с 14:30 до 15:30)! Мирослава сачканула? Мне что же, удержать у неё 750 рупий? Мирославе вручала деньги за массаж Вера, она же и платила за всё всегда, а я, живя в Гоа, к деньгам почти не прикасался, как буддийский монах.

Да нет, что за чушь, мне же было хорошо. Мирослава же мне стала  родным  существом, а Вере тем более. И как они там теперь рассчитываются за массажи, того я не знаю и знать не хочу.

Оказывается,   Мирослава прибежала к Вере.

– Борис уснул. Нельзя будить и продолжать массаж, если пациент впал в релакс.

– Да не уснул я, не уснул! – но это была неправда. Я в самом деле заснул на минуту после бессонных суток.

Почему Мирослава так скрупулёзно придерживалась каких-то правил? Ведь мы не в клинике и не в салоне, Мирослава – вольная художница, у неё нет работодателя, нет никакой крыши. Но почему же она терзается совестью и даже плачет, если нарушает какие-то правила? Потому что отношение у неё к своему делу  религиозное. Она действует так, как будто за её работой наблюдают Высшие силы. Она изучала йогу не для того, чтобы её извращать по своему вкусу или по требованию пациента (клиента). Нарушениями правил она ухудшит (пополнит) свою карму. А с кармой, дорогие товарищи, не шутят. Мирослава – очень упорядоченная девушка. Она живёт так, как будто на неё постоянно Кто-то смотрит с Неба…

А с кухни несётся не злой и не раздражённый голос Веры:

– Борис! Надевай трусы и иди кушать суп.

Я лёг спать в 19:30, но вскоре вскочил жрать, как только девки опять куда-то уехали. Вкусного овощного супа мне досталось мало, он только разбудил аппетит. Я пожирал майонез, чеснок, сыр, масло, пил чай. Вторично лёг спать в 21 час.

В воскресенье 18 марта  я встал в два часа ночи и убедился, что Вера спит с Мирославой в её квартире. В 2:30 лёг опять. Окончательно встал в шесть утра. В восемь утра мы, наконец-то! выехали из Агонды на такси туда, куда давно собирались.  

43. Старый Гоа

Старый Гоа (Old Goa, Goa Velha), прежний административный центр колонии, не только построен, но и разрушен самими  португальцами, когда они перенесли столицу на другое место. Они разобрали старый город на стройматериалы, чтобы построить новый. Это было в конце XVII века. Никакого понятия о памятниках архитектуры тогда не существовало. Заботы об их сохранении начались во Франции во второй половине ХIХ века при участии небезызвестного Проспера Мериме. Сейчас в Старом Гоа сохранились только три комплекса сооружений: 1) базилика Бон Жезуш (Доброго Иисуса), 2) архиепископский дворец с кафедральным собором Се, 3) Арка вице-королей, да и те – результаты радикальной реставрации, т. е. практически новоделы. И в таком виде они получили статус объектов Всемирного наследия.

Старый Гоа – экскурсионный минимум, minimum minimorum даже для тех, кто приехал в Гоа только на совокупляж. Над Верой, не склонной к путешествиям помимо гоньбы на байках, эта экскурсия тоже тяготела  как моральная  обязанность. А Мирослава в Старом Гоа уже бывала, но отправилась с нами за компанию.

Нам предстояло проехать около 70 км в один конец. Мы ехали на том же белом такси, которое везло нас из аэропорта. Наш «персональный» шофёр был индуистом, перед ним вместо иконы красовалась плексиглазовая фигурка бога Ганеши со слоновьим хоботом. На днях из Канаконы пришла страшная новость: злодеи хотели ограбить храм этого бога, но из святилища выползли три кобры и отпугнули грабителей.

В машине я сидел спереди, чтобы дать девушкам возможность располагаться рядом. Моё желание пристегнуться было оценено Верой как глупость и трусость. Никто здесь не пристёгивается, если поблизости нет полицейского.

Я во все глаза глядел на ландшафт, уже знакомый мне по поездке в Агонду из аэропорта, но хотел и увидеть, как мои спутницы будут предаваться взаимным ласкам. Это зрелище было видно шофёру через его зеркало, но мне оно  ничего не показывало, а оборачиваться  было трудно.

– Сам виноват, что у тебя шея не вертится,   – сказала Вера. – Надо было делать зарядку.

Одна из девушек сидела, а другая лежала, положив голову ей на колени. Сидящая гладила лежащую, нагибалась и целовала её. Потом они менялись местами.

Hoy es domingo.   На улицах – толпы. Перед открытыми дверями католических храмов стоят мужчины в длинных брюках и светлых рубашках с длинными рукавами, слегка расставив ноги и скрестив руки на груди, и внимают звукам, несущимся из церкви через громкоговоритель. Боже, зачем им это? Вопрос риторический, ответа не имеет…

В Маргао мы по виадуку пересекаем два железнодорожных пути, но это не просто двухпутное полотно, а две разные железные дороги со своими порядками и ценами, они здесь на коротком отрезке соединились, но в прочих местах идут в разные стороны.

Далее меня обрадовал великолепный эстуарий реки Зуари и красивый железнодорожный мост, параллельный нашей дороге. Португальцы любят эстуарии, и везде, где они в устьях рек селились, у них получался новый Лиссабон.

В районе Старого Гоа мало пальм, а больше развесистых лиственных деревьев. В остальном это та же сплошная мегадеревня, или город-сад, с хижинами, особняками, коттеджами, виллами. Едем по лабиринту улиц и дорог, кривых и узких, но хорошо покрытых асфальтом.

Останавливаемся на многолюдной площади. Индийцы бросаются навстречу с гирляндами жёлтых цветов. Мои спутницы дают им по пять рупий и ведут меня в кафе, похожее на гараж. Им надо «расслабиться», «посидеть».   Вокруг – стекло и бетон. Допив арбузный сок, я встаю.

– Ну, девочки, ведите меня куда-нибудь. У меня никакой программы нет. Чего не досмотрю, о том прочитаю. Есть путеводители, Интернет. Бон Жезуш так Бон Жезуш! Идите за толпой. Идём, куда все, и приходим, куда надо.

Базилика Бон Жезуш (Bom Jesus) – первый католический храм, который в своей жизни посетила Вера, не считая какого-то костёла в Ялте. Я переключаюсь на сопереживание и воспринимаю мир так, как если бы я привёл в музей или театр своего ребёнка. Мне очень не хватало в жизни таких чувств, потому что я крайне редко выступал в роли родителя, педагога, руководителя, экскурсовода.

Служитель у входа сортировал публику – верующих налево, в церковь, туристов направо, в клуатр. Но масса молящихся и туристская тусовка не были разделены до конца. Это был какой-то общий церковно-туристический базар, с торговлей, разумеется, сувенирами и священными предметами. Туристы заглядывали в церковь, забегали за алтарь и всё фотографировали, фотографировали. Они, в том числе индийцы, целыми семьями фотографировались на фоне огромного распятия, прислонялись к Христу и улыбались, принимая фотогеничные позы.

– Смотри Вера, как работает индустрия туризма. Теперь во всём мире так…

– А  у нас не так,   – возразила православная Вера. – У нас такое кощунство невозможно.

Гробница святого Франциска Ксаверия показалась мне скромной. Она открывается раз в несколько лет, и тогда паломники видят останки святого в стеклянном футляре. А у нас в России и вправду не так. У нас мумию не показывают, поскольку фактически её нет. Так, мощи преподобного Сергия Радонежского ещё в советское время были вскрыты и обследованы комиссией – они оказались кучей тряпья и ваты. Но это теперь такая тайна, о которой нельзя писать. Нетленные мощи восстановлены и работают по полной.

Обе мои спутницы в разное время и в разные ящики для пожертвований опустили денежные купюры. Когда молящиеся в церкви крестились, то и Мирослава крестилась православным трёхперстием.

Выйдя из базилики, мы пересекли площадь, занятую газонами и клумбами, и вошли в музей – Архиепископский дворец. Других посетителей при нас не было. В залах стояла мебель и статуи святых в натуральную величину. Моё внимание сразу же привлекла некая Joan of Arc. Ба, да это же наша старая знакомая Жанна д’Арк в английском написании! Её причислили к лику святых только в ХХ веке. Сожгли, а потом канонизировали, через пятьсот лет. Вот гады!

Я вспомнил, что немцы, оккупировавшие Францию в 1940 – 1944 гг., позолотили статую Орлеанской Девы за то, что она выступала против англичан, а смущённые французы потом не знали, что с этой позолотой делать, но в конце концов оставили.

– Вера, ты знаешь, кто такая Жанна д’Арк?

– Борис, что же ты меня за олигофрена держишь!

Надо же! Вера знает слово «олигофрен»!

В соседнем зале находилась восковая статуя Христа, несущего свой крест, в натуральную величину. Она была сделана недавно, в XXI веке.   На её изготовление ушло 45 кг чистого воска. Не считая креста, конечно. Он сделан  был, вероятно, из бумаги или какого-то пластика. Иначе бы он раздавил восковую фигуру. Деревянный крест такого размера обычный живой человек не только нести и волочить, но даже приподнять бы не смог. Если Иисус был наделён в скорбный для него час сверхчеловеческой физической силой только для того, чтобы пронести свой крест, то окружающие заметили бы это и признали в нём существо сверхъестественное…

Прекрасная реклама мастерской восковых фигур. Внизу таблицы с надписями был указан мобильный телефон и электронный адрес мастера.

– Смотри, Мирослава, можешь заказать такую же фигуру самой себя, хотя бы маленькую, тебе её сделают по фотографиям, подаришь на память Верочке.

В кафедральном соборе Се, примыкавшем к Архиепископскому дворцу, службы не было, там ползали только муравьи-туристы. Они группировались вокруг своих гидов с цифрами на палках. Посетителям предписывалось «silence», поэтому гиды говорили шёпотом. Я бы ничего не услышал. Уже поэтому мне экскурсионный туризм противопоказан. Большинство туристов были пенсионерами, а большая часть  моих ровесников – с костылями и трековыми палками. Старички шли со своими старушками, а я, старикан, со своими молодыми девушками.

Утомлённые (девушки, а не я), мы присели на край одной из задних  скамей, повернув ноги в стороны. К нам подошёл служитель в униформе песочного цвета и приказал повернуться лицом к алтарю. Вера была измождена. Она не могла так долго обходиться без курева и пива.

С трудом пересекли площадь и остановились у лотка, где покупателям готовили содовую воду.

– Какая жара! – сказала Вера. – Борис, неужели тебе не жарко?

Точь-в-точь такой же вопрос задавала мне моя мать, когда ей было тоже 46 лет, как ныне Вере, а мне 12. И я ответил, как 68 лет назад.

– Нет, мне не жарко. Почему мне должно быть жарко? Нормальная температура.

Не пейте столько напитков, не курите, и не будете мучиться  от жары.

Алкоголизм – проблема северных стран, а в тропиках  страдают от прохладительных безалкогольных напитков. Их не было в прошлые тысячелетия существования людей, и к ним наш организм не приспособлен. Они вызывают бесконечную жажду, вымывают соли, а главное – вытягивают деньги из кармана, как и наркотики. Об этом я ещё в советское время прочитал в журнале «Курьер ЮНЕСКО».

Я допил содовую воду из бокала после Веры, и мы пошли в кафе. Пора было обедать.

Они взяли пиво «Kingfisher» и какую-то еду, из коей мне полагался томатный суп. Он оказался томатным киселём, в котором плавали обрезки сыра. Когда суп был съеден, принесли и положили прямо на стол, без тарелки, какие-то кубики в фольге. Это был плавленый сыр. Мы его съели. Запивали пивом.

– Смотри, Вера! Вот там, за деревьями, река. Ты видишь реку?

– Вижу.

– Там стоит Арка вице-королей. Нам надо её посмотреть.

– Ну что ж, посмотрим.

– А ещё хотелось бы съездить в столицу Гоа, Панджим [Панаджи]. И посмотреть там Латинский квартал, – сказал я уныло и безнадёжно, листая путеводитель. – Это совсем рядом. Страна-то [Гоа] маленькая.

– Ой, нет! Нам нужно  раньше вернуться домой. У Мирославы много дел. Ей надо искупаться, а потом собирать вещи.

– Ну, ладно, ограничимся островом.

Вставайте, мои солнышки! Вставайте, мои любимые лапочки! Ползём дальше!

Мы поползли дальше по той же Rua Direita – главной и единственной улице несуществующего города. На ней не было никаких домов. Это была автодорога, пересекавшая парк.

Арка вице-королей, такая мрачная, замшелая, полузаросшая, естественно вписана в земляной вал и остатки крепостной стены. Но вся эта замшелость и полузаросшесть – результат искусной реставрации, это всё новодел, строительный продукт ХХ столетия.

Спускаемся к реке Мандови. Она очень судоходна. Вдоль снуют катера и моторные лодки, идут баржи с грузами. Их путь пересекают  два одинаковых парома, на которых нам предстоит переправиться на остров Дивар. Зачем?   На острове сохранился ещё один объект наследия – церковь Богоматери Милосердной. О её существовании мои спутницы пока не знают (и, забегая вперед, скажу я вам, что не узнают никогда), а я прочитал только что, сидя в кафе за томатным киселём.

У входа на пристань слева в тени деревьев и в жидкой грязи, перепачканные с головы до хвоста, лежат, наслаждаясь прохладой, две или три собаки. Вокруг видны кучи мусора и какие-то объедки. Береговой песок пропитан нефтепродуктами.

Паромы старые и грязные, дымят и воняют, дребезжат. Переправа длится не более трёх минут нетто, но брутто – до получаса, пока идёт загрузка и пережидают проходящие по реке суда.

Вот мы переправились и сошли с парома, рванулись вперед, и…

Перед нами простирается какое-то поле, по нему тянется некрасивая дорога, по ней идут грузовики и мотоциклы, слева лежат кучи кирпича и мешки с цементом, придорожные кусты покрыты пылью, за ними виднеются грязные болота. И вот по этому ландшафту, под палящим солнцем, которое висит в зените, нам надо идти искать какую-то церковь? Нанимать транспорт, чтобы до неё доехать?

– Зачем мы здесь? Назад! – кричит Вера.

– Назад, назад! – поспешно вторю я ей. Мы возвращаемся на паром и усаживаемся на скамью. Ждём полчаса, пока паром отправится обратно. Но девушки не упрекают меня за то, что я завёз их чёрт знает куда.   Они словно забывают обо мне и о нашем маршруте. Они заняты своей любовью.

Они сидят рядом на скамейке, прижавшись  и обнявшись. Они тихо целуются. 28-летняя Мирослава нежно перебирает губами седой ёжик 46-летней Веры. Я умиляюсь, глядя на них.

Из пассажиров-пешеходов  на пароме появилась только одна женщина лет 45 с большой сумкой. Я уступаю ей место на скамейке около моих подруг, а сам пересаживаюсь на какой-то бетонный блок, подстелив зелёную поролоновую седушку, но женщина не садится рядом с моими спутницами, она ставит на скамью свою сумку, а сама остаётся стоять возле нас.

Для пешеходов и мотоциклистов переправа на пароме бесплатна. Мы как-никак в социалистической стране. Социализм советского разлива покинул Россию и расползся по всему земному шару, кое-где принося полезные плоды. Бесплатны в Индии и общественные туалеты, не приватизированы и не разгорожены пляжи.

Мы поднимаемся, идём под Аркой вице-королей, пересекаем площадь с клумбами и газонами, шагаем вдоль Архиепископского дворца, западное крыло которого, бывший францисканский монастырь, превращено в археологический музей. Проходим мимо стоящих в музейном дворе пушек, фрагментов колонн и т. п. Подходим к стоянке автомобилей.

Нас осаждают продавцы всякой всячины. Из их среды выдвигается посредник – индийский парень, говорящий по-русски. Он засыпает нас разнообразными предложениями. Один из продавцов суёт мне книжонку – Камасутру (точнее – пересказ трактата Анангаранга). Она издана отвратительно, её русский язык смешон и ужасен, но привлекают картинки – цветные, индийские, очень красивые. Вера долго торгуется и,   наконец,   вручает мне эту покупку.

В книжонке написано, что Камасутра –  дипломная работа студента Ватсьяяны, который «жил между первым и шестым веком Хрестьянской эры». Как на японских и китайских картинках, многие  совокупляются полуодетыми. На мужчинах надеты шапки и нередко рубашки.

Я как-то читал, что некий китайский император спрятался в бане, чтобы увидеть полностью обнажённой… свою жену! Но женщины из ближайшего окружения это заметили и задали императору взбучку.

Мы подошли к продавцу кокосовых орехов. Как это ни странно, я раньше не ел кокосов на улице, хотя был в Таиланде, Малайзии и Эквадоре. Теперь мои спутницы угощали меня экзотикой. Продавец надрубил верхний конец ореха, вставил в него трубочку, я выпил молоко – сок, похожий на берёзовый в том смысле, что по вкусу не очень отличается от воды, потом другим ножом мне разделали мякоть, и я её съел, несмотря на недостаток зубов. В Москве кокосовые орехи выглядят и потребляются совершенно иначе.

Ну, вот и всё о Старом Гоа. Мы едем обратно в нашем белом  такси. Рядом с нами справа некоторое время идёт поезд. Он очень длинный, в нём не меньше 16 вагонов. Они белые, крупными цифрами обозначены классы. Ведёт состав тепловоз. На таком поезде послезавтра поедет в сторону Непала наша любимая девушка Мирослава, а я её, скорее всего, не увижу уже НИКОГДА.

44. Боречка закатывает сцену

Мы приехали из Старого Гоа рано, у девок было полно хлопот. Вера собиралась на какие-то закупки в Чауди. Речь, в частности, шла о кашемировых шалях и шарфах. Моя (бывшая?) любовница Вера хотела сделать подарок моей жене Тане (на мои деньги).

– Ну, что ей идёт? Что она обычно носит?

Я напрягал память, но так и не смог ответить. Говорил, что вкусам Татьяны угодить трудно и любой подарок её вряд ли обрадует. Вообще-то я хотел, чтобы Вера и Таня любили одна другую и обменивались знаками внимания, но в данном случае не мог ничего придумать. Возможно, что это охладило Веру, и она в конце концов ограничилась гостинцами для Тани в виде бутылочек рома «Old Monk».

Я хныкал, жаловался, что давно не видел Мирославу   на пляже, не видел в купальнике, а дома она делает мне массаж сплошь одетая; говорил, что мне тоскливо и неловко  бродить по берегу в одиночестве. У нас в России если пенсионер один  ходит по лесопарку или пляжу, то он либо бутылки собирает, либо это сексуальный маньяк, эксгибиционист, который ищет в малолюдном месте маленьких девочек, чтобы показать им свою писю и, если очень повезёт, дать её потрогать.

Мирослава сокрушалась от того, что мне грустно; не знала, чем меня порадовать. Она принесла мне из своего холодильника открытую и полную на две трети баночку красной икры, оставшейся  после нашей неудачной party 11 марта.

– Борис! Это красная икра. Она очень вкусная и полезная.

Ах ты, моя милая деточка! Ты мне объясняешь, что такое красная икра! Да я этой икры накушался ещё до рождения твоих родителей. Мои родители мне давали в школу (1939/40 г.) бутерброды с красной икрой, а я тайно выбрасывал их в мусорное ведро, потому что стеснялся есть в школе (как и пользоваться там уборной – ни разу за десять лет не сходил!). Да и чёрная икра была для нас скорее обычным деликатесом, нежели редким. И не потому, что при «советской» власти люди «жили лучше», как твердит большинство стариков моего поколения, или наша семья была  зажиточной, а просто соотношение цен было другим, для сегодняшней базарно-рыночной экономики совершенно фантастическим, да и осетров ещё не истребили, Волгу ещё не уничтожили. Впрочем, красной икры и Мирослава наелась в детстве, когда была с родителями-геологами в экспедиции на Камчатке.

Я взял (если не сказать, жадно схватил) икру и мгновенно съел её чайной ложкой. Она была очень кстати после томатных киселей и прочей дряни. Но, как известно, моё настроение пищей не поднять. Я сокрушался от того, что ревнивая Вера не даёт мне прикоснуться к Мире.

– У вас любовь льётся рекой, а для меня и чайной ложечки жалко.

Я изобразил, как Вера ночью 14/15 марта превратилась в крутого бандита и посылала меня нах. Мирослава смеялась.

– Что же ты, Борис, наевшись чесноку, к девушке целоваться лезешь!

– Но ты и без чеснока не даёшь мне её обнимать, за руки хватаешь.

– Борис, ты ведёшь себя не по возрасту.

Чьё б мычало, а твоё б молчало, дорогая Верочка. Не по возрасту! А как же «Борис, вы супер! »?

– Зачем вы отрастили на мне бороду? Чтобы я к вам целоваться не лез?

Гипотезу о таком назначении моей бороды злорадно поддержали в Москве две женщины – жена Таня и ещё одна моя приятельница.          

– Как я теперь с вашей бородой буду в салонах  целовать в укромные места девушек, они же будут морщиться от отвращения!

Мирослава смеялась. Загремел засов. Меня, как обычно, заперли снаружи (но оставалась не запертой моя «парадная» дверь). Мне показалось, что и Вера смеётся. Увы, наверное, только показалось...

– У  нас с тобой, Борис, разное чувство юмора.

В этот вечер я вымылся целиком (включая голову) во второй и последний раз за всё время пребывания в Гоа, но едва успел до того, как воду отключили. Девицы ночевали в апартменте Мирославы.

45. На лодке по реке

19 марта, понедельник. Воду дали после шести утра, я окончательно встал в девять. В этот день я и Вера катались на лодке по реке Салари,   грёб Калидас. Мирославы с нами не было, у неё много дел в связи с отъездом, а без Миры мне прогулка не в радость.

Мы вошли в эстуарий, пользуясь приливом. У пересечения реки с шоссе под автодорожным мостом и около него раскинулся рыбный базар. Торговали только женщины. Рыбёшка была мелкая, невзрачная.

Мы прошли вверх по течению на километр, удалившись от моста не более чем на полкилометра, и повернули назад.   Лиственные деревья свисали над водой у левого берега, а на нижней террасе правого простиралась плантация кокосовых пальм без подлеска и подроста, земля была устлана бурыми сухими листьями. Калидас предложил сойти на берег (это входило в его стандартную программу), но я отказался. Мне было лень выходить, а с лодки и так всё видно.

Когда мы на лодке прибыли обратно, загоравшая на пляже Мирослава уже одевалась. Я и на этот раз не видел её раздетой. Она присоединилась к нам в кафе, когда я пил своё обычное ласи. Потом она отправилась получать билеты на поезд. Я купался и ходил по пляжу один без всякого удовольствия.

46. Философское интервью

Вернувшись с пляжа в наше «семейное» кафе, я оказался рядом с каким-то мужчиной – здешним знакомым и приятелем Реды, Мирославы и Веры. Его звали Сергеем.   У меня с ним завязался  разговор. Он начался с увлекательных сплетен о вышеперечисленных «товарищах» и перешёл в подобие интервью. Сергей задавал мне вопросы, интересуясь моими нетривиальными взглядами, а я отвечал ему короткими монологами, похожими на мини-лекции.   Временами в нашем разговоре участвовал юноша, сидевший со своей девушкой за  соседним  столом.

– Как вы относитесь к полигамии?

– Прекрасно! Полигамия отвечает природе мужчины. Но мне много жён не надо, достаточно двух,   я  лично предпочитаю дигамию. Это должны быть сложившиеся (слежавшиеся) подруги, лучше всего – лесбиянки. Они должны отдаваться мне периодически, в меру моих скромных потребностей, а в остальное время общаться между собой и мне не мешать. Встречаться с другими мужчинами они тоже могут, но без меня и вне моей квартиры. И именно так я жил с двумя студентками МГУ в 1985 г. Скрывать тут нечего, об этом знают многие мои коллеги.

Я в сущности всю жизнь стремился к дигамии, охотно общаясь и гуляя с двумя девушками-подругами. Это была если не интимная, то бытовая и психологическая дигамия. И моя жизнь здесь, в Гоа, рядом с Верой и Мирославой, относится к той же категории. И даже мои подмосковные прогулки и поездки на праздники в другие города втроём с нелюбимой женой Таней и нашей общей подругой Леной.

Я с упоением рассказал Сергею о моей жизни с двумя вышеозначенными студентками, объяснил, как я их соблазнял и на каких условиях они мне отдавались. Апогеем моего двоежёнства стал эпизод, когда одна из них подмывала меня в ванне, а вторая, тоже голая, сидела с гитарой на унитазе и пела: «Никогда я не был на Босфоре…». И я грустил от того, что тоже там не был, но спустя 13 лет побывал, и, конечно же, постоянно вспоминал и эту песню на слова С. Есенина, и эту девушку с гитарой…

Я так увлёкся своим рассказом, что Сергей вынужден был меня прервать.

– Ну, хватит об этом. Давайте о чём-нибудь другом.

– О чём же?

–  Например, о путешествиях.

– О-о, давайте! Это тоже моя любимая тема.

Но оказалось – не моя. Сергей путешествовал не для того, чтобы видеть новый ландшафт, а в поисках чего-то… сверхъестественного!

– Как вы относитесь к чуду?

– Какое чудо?! Зачем ещё нечто сверхъестественное? Реальная жизнь, эволюция природы и её разнообразные творения – вот настоящие  чудеса, раскрываемые наукой, и в этом красота мира…

– Наука может не всё.

Ах, как вы все любите оплёвывать науку! Не потому ли, что сами к ней неспособны (к математике, физике)?

– Наука не охватила и никогда не охватит всего, но её возможности потенциально безграничны.

Так плавно перешли к материализму и атеизму.

– Какая религия вам наименее противна? – спросил меня юноша за соседним столом.

– Хороший вопрос! – я встрепенулся,   как лектор,   – и  ответ на него будет ожидаемым и вас обрадует. Конечно же, это буддизм. С прочими мировыми религиями у меня любви меньше.

– Вы имеете в виду их претензии на власть?

– Да, и это не в последнюю очередь. Я не навожу тень на плетень, т. е. на всю историю и культуру, но то, что они вытворяют сегодня…

– Понятно.

Я в этой главе моей повести не собираюсь излагать свои взгляды, да и не помню всего, что говорил этим мужикам. Помню, что под конец беседы опять сел на свой любимый сексуальный конёк.

– Человечество корчится  от гендерно-ролевого дисбаланса. Беснующиеся самцы дестабилизируют популяцию. Второе пришествие матриархата неизбежно.

– Да куда уж больше, – пробурчал Сергей,   – они [женщины] и так везде.

– Нет, не везде, не везде! – а эхо внутреннего голоса вторило «В ; зде, в ; зде! ». О, мой  любимый русский язык! О, моё любимое слово!

– Мужчины не отказались от доминирования. Да вы почитайте мою статью «Мы уже не обезьяны, но ещё не люди», там всё сказано.

Сергей обещал прочитать. Его ещё интересовали некоторые черты моей личности.

– Любите ли вы играть в шахматы?

– Нет, не люблю. (Хотя правила игры знал и играть пробовал). Меня не привлекает условная фикция выигрыша. Не люблю игру ни в каком смысле слова. Я по натуре не игрок, а созерцатель, систематизатор, конструктор.

– Есть ли у вас в жизни цель?

Ой, какой хороший вопрос!

– Конечно, нет! – закричал я радостно, – не только сейчас нет, в конце жизни, что понятно, но и раньше не было!

Я изложил кое-как мою концепцию этичного реагирования вместо целеустремлённой жизни. Мои собеседники уже утомились. Девушка, косясь на меня,   нетерпеливо ластилась к юноше и теребила сквозь шорты его пенис.

– Сергей! Вы меня не слушаете. Куда это вы всё смотрите?

– Девушки,   – пробормотал-простонал Сергей. – Девушки…

А мимо шли девушки – только что приехавшие,   новенькие, беленькие, ещё не загоревшие. Им предстояло немедленно найти здесь партнёров.

– А вы, Сергей, уже  нашли себе девушку?

– Нет ещё.

– Ну, так спешите, у вас есть шансы. Всего хорошего.

Поговорил с умными мужчинами, теперь пойду к своим глупым женщинам.

«И на прогулках в одиночестве, и при занятиях домашним хозяйством я постоянно разговариваю сам с собой и так сочиняю тексты; от этого очень устаю. Я могу отдохнуть и отвлечься только в легкомысленном и весёлом женском обществе. Меня оздоровляет визг и хохот смазливых и глупых девушек» (Родоман Б. Б. Моя жизнь в единой географии / Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. – Смоленск: Ойкумена, 1999, с. 250).

47. Шестой массаж

– Не нравится мне этот Сергей, – говорила Вера, наливая мне рыбный суп. – У него глаза бегают.

– Так они ж по девушкам бегают. Про меня тоже говорят, что я не смотрю собеседнику в глаза.

– Нет, ты смотришь.

– Я смотрю в глаза только девушкам, к которым испытываю половое влечение [да и то редко, когда освобождаюсь от обычной застенчивости].

В бытность мою в аспирантуре Института географии АН СССР в 1959 – 1961 гг. я это так и объяснил своему научному руководителю Д. Л. Арманду, который передал  мне претензии «общественности». Не смотрю вам в глаза,   уважаемые коллеги, потому что вы не девушки, а я не педераст.

Суп оказался вкусным, но дали мне мало. Остальное Вера скормила Реде, который, о чудо, снова оказался в мирославиной квартире. Я решил до 18 часов не выходить за пределы нашей виллы. Девы привезли мне из кафе две  коробки еды – жареную акулу и рис, тёпленькие.

Шестой массаж длился с 18:25 до 19:25. Он начался  несколько необычно. Мирослава, опять в брюках и рубашке, натирала меня ментолом, от которого пошёл по всему телу холодок, щекотала мои ладони палочкой. Трусы я снял по своему обыкновению, положив их на пенис как тряпку, но настоящей эрекции не было.

По окончании массажа я голый пошёл через кухню в туалет принимать душ, печально размахивая половым членом, удлинившимся на глазах у Миры не более чем в 1,4 раза. Мирослава пятилась лицом ко мне и делала реверанс «намасте».

– Спокойной вам ночи, Борис, всего хорошего! Не забудьте поужинать. Кушайте, Борис, кушайте!

Верина дверь в нашу квартиру снова захлопнулась снаружи. Что я делал потом, не помню. (Значит, не делал ничего). Спать лёг в 23:20.

48. На пляже с Мирославой

Во вторник 20 марта я встал в 9 утра. Постучал в Верину наружную  дверь и в стену между нашей квартирой и Мирославиной. Вера отомкнула выход, меня выпустили из клетки на улицу. Девушки пили чай на террасе. Мне Вера приготовила яичницу. Приезжал смотритель виллы. Мирослава свой мотоцикл уже сдала. Сейчас Калидас повезёт их обеих по делам, а потом на пляж.

Я долго возился со своим домашним бытом, а потом пошёл к морю. Там уже лежала Мирослава на обычном месте около лодки. Вера любовно и нежно мазала Миру, а я смотрел на это с вожделением, переживая каждый жест; особенно, когда Вера шуровала ей по низу живота. Вера, понятное дело, была возбуждена не меньше меня. Потом Мира мазала Веру, но меня это уже не так занимало.

Вера пошла одна в поход по пляжу. Я зашёл в морские волны, но не далеко.

– Вашу кожу надо укрепить морской водой, – сказала Мирослава.

–  А  разве солёная вода кожу не разъест?

–  Нет, напротив.

Мирослава вошла со мной в морскую воду и стала поливать мои плечи из своих ладоней.   Моя кожа всё ещё была её изделием, и она должна была довести её до кондиции.

Я отправился в маршрут по пляжу. В пути наткнулся на Сергея.

– Поговорим потом! – он испуганно  замахал руками и обратился от меня в бегство. Вчерашняя парочка тоже обошла меня стороной.

Когда я вернулся к нашей лодке, девок там уже не было. Они сидели в кафе. Мне дали съесть суп райту и сэндвичи, потом фруктовый салат. Я поплёлся домой и с 15 до 18 часов тягостно кимарил. Меня разбудила Вера.

49. Фестиваль «Дурга»

– Едем, Боречка, в Чауди. Там сейчас начнётся праздник «Дурга».

Я и Вера сели на Калидаса и поехали на юг. Я по совету Веры надел поверх шорт и футболки серо-зелёную ковбойку. Уже совсем стемнело. Езда втроём запрещена, Калидас боялся полиции, но Вера его подстрекала, она упивалась скоростью.

– Почему вы получаете такое наслаждение от того, что рискуете жизнью и нарушаете правила?

– Борис! Что ты так дрожишь за свою трухлявую жизнь!

– Да не за жизнь я дрожу, я мечтаю умереть мгновенно, но я не хочу лежать парализованным и какать под себя.

Не доезжая Чауди, Калидас нас высадил, и мы двигались пешком более километра, догоняя и обгоняя праздничную процессию. Большинство местных жителей стояло на месте. Шли вдоль процессии немногие туристы и многочисленные дети.

В авангарде маршировал отряд воинов с мечами, ритмично и грозно топая под необыкновенно красивую индийскую музыку; за ними следовал караван автомашин-платформ, на них человеческие фигуры полуторного размера: гигантские куклы, у  которых вращались руки и головы, изображали разных чудовищ,   богов, богинь, героев и простых людей. Батальные сцены, в том числе осада города со стенобитной машиной, перемежались картинами разного профессионального труда. Все куклы были ярко освещены лампами, расположенными на платформах. Вера сказала, что это специальные грузовики, использующиеся только для данного праздника.

Вера купила две банки пива и арахис, одну банку вручила мне. Индийские мужчины все были в длинных брюках, а я, как дурак, один шёл среди них в шортах и в мятой рубашке на выпуск, не бритый, т. е. с короткой бородой, и держал в руках пиво, прихлёбывая из банки. Когда процессия прошла, Вера оставила меня стоять на тротуаре у какой-то изгороди и надолго меня покинула. Оказалось, что у неё начался понос. Она бежала по городу и кричала «Туалет, туалет! », а ей отвечали «Отель, отель! », и так взбежала (взлетела)  на пятый этаж…

–  А туалетная бумага там была?

– Нет, конечно, они же водой подмываются.

Вера дала мне доедать арахис, и мы пошли в сторону Агонды. Разговор зашёл о жизни, о возрасте.

– Боречка, я уже старая женщина. Я такая же седая, как ты.

– Седая? Не замечал. Я привык, что у тебя волосы серые.

Я удивился тому, как быстро Калидас со своим мотоциклом нашёл нас в толпе. Выплёвывая на ходу недожёванные орехи, я так нагнулся влево, что мы чуть не перевернулись. Господи! Да когда же это кончится! Я ненавидел мотоциклы по-прежнему, несмотря на некоторые полученные на них удовольствия (см. гл. 36).

50. Седьмой массаж

Когда мы приехали домой, там были Мирослава, смотритель виллы Салаш (брат хозяина) и… Реда! Наступил великий момент прощания этих двух людей, проживших вместе брутто пять лет! Что ещё может случиться? Как поведёт себя этот Черный Дьявол?

Я выразил опасение, что Реда сейчас зарежет Мирославу. Его прогнали.

– Борис боится Реды, – сказала Вера.

– Да причём тут я? За Мирославу я боюсь, что Реда её убьёт. Не отходите от неё до утра, не оставляйте одну.

– Мирослава, ты уже собралась? – спросила Вера.

– Да, собралась.

– Борис хочет посмотреть твою квартиру.

Так напоследок мне устроили подробную экскурсию по апартаментам, в которых я бывал не более трёх-четырёх раз за прошедшие две недели. В гостиной помещалась  индуистская кумирня, которой Мирослава, наша православная буддистка, молилась. Вера с гордостью показала мне спальню и кровать, в которой она спала с Мирославой. Их здесь недавно застиг Реда и сфотографировал через окно. Я осмотрел два туалета – европейский с унитазом и душем и индийский с дыркой в полу и водопроводным краном для подмывания на высоте около двух футов от пола. Немного  изучил кухонную утварь.

– Если ты уже собралась, то почему бы не сделать мне массаж на прощание?

– Ну, иди, иди, делай ему массаж, делай! – простонала Вера. – А ты иди, ложись, она к тебе сейчас придёт.

– Так сразу и придёт?   И мне не придётся дожидаться целый час?

– Ну, и подождёшь час.

Я залёг на  свой мастодром. Мира вскоре вошла в мою спальню.

– Борис, сегодня (!?) массажа не будет. У вас обожжена спина.

– А ты обрабатывай те части тела, которые не обожжены – ноги и попу.

– Ну, хорошо, но только полчаса.

– Почему так мало?!

Мирослава принесла веер  из павлиньих перьев и стала меня им нежно обмахивать, приятно щекоча кожу струями воздуха.

– Что, весь массаж будет таким?

– Ну да, у вас же обгорела кожа.

– Э, нет, дорогая, так дело не пойдёт, мне нужны прикосновения; давай работай руками.

Я лёг лицом кверху и смотрел на  девушку. Когда её руки добрались до внутренней стороны моих бедёр, я сдвинул тряпку, прикрывавшую пенис, и начал свою обычную игру. Мира щекотала мои пятки сладко и нежно. Отбросив трусы, я нагло дрочил свою палку прямо перед её носом, но кончить не удалось. Через полчаса она ушла.

– Спокойной ночи, Борис, до утра.

– Как до утра? Разве мы ещё увидимся завтра?

Я думал, что она встанет в четыре утра и уедет, пока я  буду спать или маяться от бессонницы, запертый в своей квартире.

– Мы с Верой едем ужинать в ресторан.

– А я? Хотите ли вы там видеть меня?

– Не знаю.

– Ну, спроси у Веры.

– Вера не возражает. Скорее принимайте душ, одевайтесь и поедете с нами.

Я подмылся, надел длинные джинсы, светлую рубашку и носки.

– Ну, мы уже едем…

– Езжайте без меня, я приду пешком.

Я шёл семь минут. Они уже сидели за столом. Мне отвели место рядом с Калидасом, спиной к морю, напротив девушек. Подали сэндвичи и пиво.

– Борис, зачем ты сюда пришёл?

– То есть как это?! Ты же ещё в Чауди говорила, что по возвращении в Агонду мы поедем на прощальный ужин с Мирославой.

– Какой ужин! Повар хотел нам приготовить своё любимое  блюдо, но ушёл домой, нас не дождался из-за твоего массажа.

– Как?! Но ты же сама говорила Мирославе: «Иди, делай ему массаж».

– Я говорила? Ничего подобного!

Я с недоумением посмотрел в лицо  Мирославе, ища её поддержки, но таковой не нашёл.

– Если я здесь лишний, то скажи прямо, я уйду.

– Можешь не уходить, но каждый должен знать своё место.

Вера и Калидас сели на мотоцикл и поехали за музыкой. Я остался наедине с Мирославой. Хватит тянуть резину! Надо попрощаться с ней красиво сейчас.

Я встал. Мирослава встала. Я подошёл к ней вплотную,   обнял за плечи, целовал её щёки и глаза.

– Прощай, прощай НАВСЕГДА!

– Прощайте.

Я ушёл, не оглядываясь. Перед мостом встретил Калидаса и Веру на мотоцикле.

– Борис! Ты идёшь домой, идёшь спать?

– Да.

– Ну, тогда спокойной ночи, – крикнула Вера радостно.

Ночь будет спокойной не для всех. Многое ещё может произойти. Реда ещё может убить Мирославу, да и себя заодно.

51. Проводы Мирославы

21 марта, среда. Я лёг спать в 1:30. Девушки уже пришли из ресторана. Их ночь прошла тягостно. Заняться любовью им не удалось. Они собирали вещи до четырёх утра, потом Мира повалилась спать как убитая, а Вера продолжала около неё мучиться. Где был Калидас, не знаю; ему среди ночи нельзя было возвращаться к себе домой.

– Ах, Верочка, я так и не успела сделать тебе массаж!

Верочка плачет, в глазах Миры тоже показались слёзы.

Я встал в семь утра. Пришла Вера, строгая и мрачная. На нашей кухне нарезала сыр и помидоры.

– Для кого это?

– Для Мирославы.

Я вышел во двор. Там стояли Салаш и Калидас. Вынесли вещи Мирославы и пакеты с продуктами – их оставят Калидасу.

Мужчины и Вера пьют чай. Разговаривают тихо. Мирослава ещё не вышла. Но вот показалась и она, наша принцесса, в дорожном костюме. На ней черные брюки и кроссовки, белая кофта. У неё шесть мест багажа. Среди них один большой настоящий рюкзак 90 л и один малый  20 – 30 л. Большой рюкзак при переездах с одного места ночлега на другое или во время трекинга обычно тащит на спине сам турист или его носильщик, а малый рюкзак турист при переездах несёт в руке, а во время похода – на спине. Ну, как полагается у настоящих европейских путешественников. Не то, что дурацкие чемоданы на колёсиках (быстро отваливающихся на ухабах) или спортивные сумки на лямках. Одежда и прочая экипировка Мирославы вызвали  у меня уважение.

Итак, шесть мест багажа:   1) большой рюкзак с широкими лямками, 2) малый рюкзак с узкими лямками, 3) саквояж, 4) спальный мешок, 5) футляр с какой-то музыкальной трубой (австралийского происхождения; как Мира на ней  играет, нам слышать не довелось), 6) какие-то палки.

Я приподнял большой рюкзак – он весил более 35 кг. О том, чтобы сама Мирослава его несла, или хотя бы пыталась поднять, не было и речи, но это – не проблема. Непал – страна носильщиков. Рюкзак этот и Калидас поднял с трудом – сам юноша весил не намного больше.

– Борис! Не трогай чужие вещи! – рявкнула Вера.

Ну, что ты рычишь, бедная дурочка, даже к рюкзаку меня приревновала. У нас, походных туристов, принято проверять вес рюкзаков перед выходом.

– Что у тебя там лежит, почему так много вещей?

– В Непале сброшу половину веса. Там гречка и разная одежда – подарю непальским детям.

Я стоял недалеко от  Мирославы, но  к ней больше не прикасался, прощальных слов не произносил.

Подошло короткое такси, практически без багажника в нашем понимании, и очень трудно было запихнуть столько вещей в заднюю полость. И мест для сидения было только четыре, в заднем ряду два изолированных кресла, а не трёхместный диван, как у нас. Калидас сел спереди, слева от шофёра, Вера и Мирослава – сзади.

Я не увижу поезд, не пойму, как устроен спальный вагон;   не увижу слёз у девушек, не услышу Вериных рыданий. Так кончается, едва начавшись, самая красивая и, скорее всего, последняя большая любовь в жизни моей подруги Веры.

– Борис, иди на пляж, мы скоро приедем и тоже туда придём.

Идти на противный пляж мне не хотелось. Я задержался на нашей кухне. На полу у стола лежали продукты для Калидаса, а поверх какая-то большая красная тряпка. Ба, да это же Мирин зеркальный сарафан из Раджастхана! Зачем он Калидасу? Он, что, отдаст его своей маме или тёте? Ах, какой же я дурак, какой тупой! Я сам получил юбку у Мирославы не для того, чтобы подарить её какой-нибудь женщине. Как выяснилось позже, этот сарафан Мирослава подарила Вере, а Калидасу, как и мне, достались тряпки поменьше.

Возясь с сарафаном, я задел пакеты со снедью, и половина соевого соуса из почти полной бутылки пролилась на пол. Вот-вот вернётся Вера, нервы у неё напряжены, она накинется на меня, как жена Таня в аналогичных случаях, уличит, что я рылся в чужих вещах, и может быть даже побьёт.

О,   какого труда стоило мне ликвидировать сладкую, липкую лужу при помощи тряпок и уже дефицитной туалетной бумаги, и скрыть следы этого преступления! Последнюю каплю я ловко вытер уже за спиной у приехавшей Веры, когда она повернулась лицом к кухонной плите. Вера ничего не заметила!

Калидас и Вера приехали в  11 часов.

– Ну, как проводили?

– Ах, Боречка, мы так плакали!

– Калидас тоже плакал?

– Да, и он плакал.

– А как плакал Калидас?

Вера поднесла кисти рук, сложенные наполовину, к своим глазам, и показала, как плакал Калидас. Когда поезд отошёл, Мирослава позвонила из вагона на мобильник Калидаса. Вера зарыдала. Шофёр смутился и сам чуть не заплакал.

Все плачут, только у меня нет слёз. Что же я стал таким чёрствым? Ну, может быть, мне удастся поплакать  позже.

Я выспрашивал у Веры, как выглядит плацкартный вагон.   Мирославе постелили матрас, но постельного белья не выдают. Но как же жаль, что я не видел индийскую железную дорогу своими глазами!

52. Пляж без Мирославы

Вера и Калидас поехали на пляж, я пришёл позже и выпил кокосовое ласи. На дне бокала попадались осколки скорлупы.

– Какие они все щуплые, маленькие, эти индийские мужчины. Как же они в армии служат?

– Какая армия? Они о ней и мечтать не смеют. В армию большой конкурс. А у них восемь лет образования, это как пять по-нашему. Здесь поступить в армию, полицию, вообще на государственную службу – редкое счастье, почёт, уважение, обеспеченная старость. А эти мальчики, как и тысячу лет назад, будут ловить рыбу и заниматься мелкой торговлей.

– Но и туристов обслуживать – этого тысячу лет назад не было.

–Да, и туристов, – согласилась Вера.

О боже, что это?! Появился Реда! Он приковылял на пляж, как хромой паук, у которого оторвали часть ног, обошёл стороной наше кафе и уселся в лодке лицом к морю.

– Наверно, будет искать Мирославу.

– Как это искать?! Разве ему не сказали вчера, что сегодня она уезжает?

– Сказали, конечно, и сказали точно, в какое время.

– И после этого отогнали от нашей виллы, как бешеную собаку.

– Да, отогнали.

– А почему он не подошёл к нам утром, чтобы в последний раз взглянуть на любимую девушку? Ведь они расстаются НАВСЕГДА!

– Наверно, боялся, что вызовут полицию.

– И теперь он ищет её здесь, на пляже?!

– Да он же сумасшедший. Может быть, забыл, что она уехала.

Под вечер возле нашего кафе появился бык Ваня. Я только сейчас увидел его как следует. Его кормили разной снедью. Я предложил смочить бумажную салфетку пивом и дать быку. Он сжевал подачку с удовольствием. В иной стране за это привлекли бы к суду как за издевательство над животным, но здесь сами индийцы позволяют своим священным коровам кушать электрические лампочки (см. гл. 16).

После отъезда Мирославы Калидас приклеился к Вере с особой нежностью, они стали чаще обниматься и целоваться. И вот хорошая новость о Калидасе – ему, кажется, нашли невесту – восемнадцатилетнюю, девственную, как положено. Осталось только ещё немного заработать на калым. Надеюсь, что и мой вклад в этот заработок пригодится. Возможно, что при следующем приезде Вера увидит брюхатую жену Калидаса, забеременевшую от него в брачную ночь. И эта парочка внесёт достойный вклад в дело приближения численности населения Индии к двум миллиардам.

Я оставил Калидаса и Веру любезничать в сумерках и потащился домой. В воздухе стояла духота и предчувствие дождей. На нашей вилле было трудно дышать от дыма. Туземцы начали жечь мусор, не дожидаясь отъезда последних туристов. Я лёг спать в 23 часа.

53. Cabo de Rama

22 марта, четверг. Сегодня у нас давно намеченная экскурсия на Cabo de Rаmа – мыс Рамы, в старый португальский форт. До него около 20 км. В ожидании мотоциклов сидим во дворе. Веру, на сей раз ночевавшую в одиночестве в своей спальне, распирают воспоминания о Мирославе, и моя давняя подруга невольно продолжает ими со мной делиться. Ведь больше ей делиться не с кем. Казалось бы, всё уже сказано, но остаётся последняя точка.

– Ну, а как у неё… там..?

– О, Борис! Это такая красота! Это девочка, чистая девочка! А как она пахнет! Боже! Мы всё время нюхали…

Вера сглатывает слюну, её глаза, опухшие от слёз и похожие на две маленькие вульвы, снова увлажняются.

– Она такая узенькая, тесненькая! С трудом два пальца входят. И подстрижена аккуратненько, как у меня.

У меня начинается эрекция.

– Как же её трахал Реда?        

Вера отрывается от воспоминаний, выпрямляется и принимает менторскую стойку.

– Борис! Ты опять задаёшь глупый вопрос. Откуда же я знаю, как Мирославу трахал Реда? Я же при этом не присутствовала!

Эрекция у меня прекращается. Я снова чувствую себя виноватым. Я съёживаюсь. Опять, втянутый в щекотливую тему, я допустил бестактность, задал глупый и неприличный  вопрос, обнаружил свою обычную тупость.

Но Вера быстро оттаивает и продолжает со мной делиться. Она выскребает из сундучка воспоминаний  последние крошки и снова подаёт их мне.

На мыс нас везут два мотоциклиста – Веру Калидас, а меня приглашённый им незнакомый мужик. Но сначала они завозят нас на пляж, в наше кафе. Там бегает какая-то знойная дама, лет 40, достаточно хорошенькая, но ближневосточно-семитическая по облику, т. е. не в моём вкусе. Вера говорит, что она из Турции и вчера уже к ней кадрилась.

– Я забыла, как её зовут. Теперь спрашивать неудобно. Спроси ты.

– Уот из йо нэйм?

– Элис.

Она мчится нам вослед на своём местном водителе-любовнике. Большую часть пути мы едем на север по той же дороге, что и в аэропорт, а чуть меньшую – на запад, по холмистой местности, переходящей в низкогорье.

Вера провожает меня через ворота форта, указывает на ступеньки, по которым туристы лезут на крепостную стену.

– Гуляй, Боречка, сколько хочешь, не торопись,   мы подождём.

Вера здесь уже была (до моего приезда в Гоа), а сейчас она посидит в кафе, будет пить пиво с Калидасом.

Внутри форта  стоит хорошо отреставрированная белая церковь. Перед запертой дверью качается верёвка. Я дёргаю за неё и три раза звоню в колокол. Совесть подсказывает, что надо сунуть что-то в дверную щель, за которой прячется ящик для пожертвований. Но у меня в кармане купюры только по сто рупий, и голос совести заглушается. Я отправляюсь бродить по форту.

Деревья, окружавшие церковь, расступаются, и передо мной обнажаются обширные каменистые пустыри, выложенные тёмно-красным латеритом и оранжевым суглинком. Всё поле плоское и ровное, как косо срезанная поверхность усечённого конуса, и равномерно повышается в сторону моря, где заканчивается отвесным обрывом. Перед обрывом, в двух-трех метрах от него, тянется заросшая деревьями щель глубиной в три-пять метров, показывая, какая часть форта обрушится в море при землетрясении.   Далее отдельно, как Аюдаг за Гурзуфом, стоит коническая гора, поросшая кокосовыми пальмами, но  лезть туда мне уже не хочется.

Размеру форта может позавидовать любой древнерусский город, включая Москву (имею в виду площадь  Кремля), и  всё это было окружено стеной – из того же красно-серого латерита, как и все здешние заборы.   Среди  остатков стены манят остановиться уютные miradoras (view points), которые так обожают в Португалии. Если бы они располагались в городе, то там стояли бы столики и за ними туристы пили бы пиво. Но здесь при мне и туристов почти не было. Наша Элис бегала по крепости где-то в стороне.

Португальцы любят свои мысы. Западную оконечность Европы, мыс Рока, они отдали  на затаптывание иностранным туристам, а сами гуляют на мысе Эспишел. (Впрочем, я и туда проник со своей спутницей  Лялей). В противовес мысу Рока,   об  Эспишел сочинили миф, будто бы он – точка европейской суши, ближайшая к Америке. А ещё в Португалии на юго-западе и юге есть тоже знаменитые мысы. Но Cabo de Rama не уступает им по красоте и грандиозности.  

Береговая линия вокруг мыса Рамы очень изрезанная, много маленьких уединённых пляжей – мечты любовников и нудистов. Аюдаг, Карадаг, некоторые уголки Сицилии и Черногории в какой-то мере присутствовали и в этой части побережья Гоа, но под более жарким солнцем и ярким небом.

Впрочем, к красивым ландшафтам я привык, и меня уже не может сильно взволновать в них что-то, а вот кто-то всё ещё волнует. Я мерил шагами плато, глядя под ноги, и думал о Мирославе. Вчера, провожая её, все рыдали, а у меня глаза оставались сухими. Как же я зачерствел! Но моя очередь плакать пришла сейчас, когда я оказался в полном уединении под солнцем и ветром. Я понял, что буду понемногу и с перерывами плакать до тех пор, пока не напишу о ней всё, что мне хочется написать. И первым текстом будет стихотворение. Примитивное, наивное, как первый стихотворный опыт влюбившегося мальчика, простое и трогательное, как мычание. Прочитав его, Мирослава заплачет в своём далеком Непале.

Стихотворный размер – пятистопный ямб – задан именем этой девушки и необходимостью в первой же строфе рифмовать его со словами «мир» и «слава». Главная трудность в том, чтобы эти слова присутствовали не только для рифмы, а со смыслом. На это, как мне показалось, может уйти несколько дней. (Я, к счастью, ошибся – одного дня хватило). Остальное легко выльется на бумагу, как выливалась здесь, в Гоа,   давно накопившаяся сперма.

Утвердив проект стихотворения, я вытер слёзы, взбодрился и побежал к выходу. Я снова подошёл к церкви и победно зазвонил три раза в колокол. Поджидавший меня индиец вскочил; он уже давно сидел под деревом и теперь нетерпеливо подавал мне знаки, что пора уезжать.

Я прошёл через изломанный проход во въездной башне форта. На стенах виднелись обычные граффити. Среди них самым большим было изображение сердца и надпись: «Ahmad loves Shirin». Почему Ахмад любит свою Ширин по-английски?   Почему он не написал это на своём родном языке? На стене не было ни одной надписи арабскими буквами или лигатурами деванагари. Все пишут и любят только на международном языке компьютеров.

В ближайшем к форту кафе не было никакой еды, поэтому меня отвезли на полкилометра дальше, где уже сидели за столом мои спутники. Нам подали омлет с белым тостовым хлебом и неизменное пиво «Kingfisher». Ничего другого у них не было. В качестве туалета использовалось примыкающее к кафе пустое бетонное бунгало, где за бетонной же стеной находился унитаз и ведро для подмывания. Электричество в этом помещении  было отключено, мебель вынесена.

Вскоре к нам подъехала турецкая парочка; Элис немедленно подсела к Вере, а её хахель занял место напротив. Турчанка сидела слева, она прижалась к Вере правым плечом, потом перегнулась через неё и схватилась за браслет на правой руке, принялась  её гладить. Затем она повернулась к шее и груди Веры и стала перебирать висевшие побрякушки – один из крестов (другой, нательный, был спрятан под футболкой), брошки, медальон с изображением Серафима Саровского.

–  О-о! Ортодокс!

Элис игриво опустила голову на ёжик Веры и потерлась об него правой щекой. Хахель равнодушно поглощал яичницу.

Вера достала мобильник и завела сладкие, душещипательные песнопения. Такие пронзительные песни, стоны о любви! Они опять начали выжимать из меня слёзы, как я недавно выжимал сок из плодов кэшью. Русский лесбийский рок. Земфира…

–  Я из певиц признаю только лесбиянок.

Элис слушала как заворожённая.

– Ты видишь, как на меня кидаются женщины! – сказала мне Вера, горя восторгом, когда мы садились на мотоциклы.

Проехали каменистый пустырь. На его краю, около кустов, стояла примитивная палатка с прохладительными напитками. Оставив мотоциклы, стали спускаться по крутой тропе, почти что лестнице из камней. Туземцы пытались помочь мне передвигаться, как старику, но я, как обычно, отверг их помощь, да она и затруднила бы наше передвижение. Один раз я обернулся к одиноко шедшей за мной Элис и подал ей руку, она ответила благодарным выкриком. С таким же успехом я мог бы подавать ей руку на каждой ступени этой лестницы, но я больше на эту даму не оглядывался, чтобы не задерживаться.

Вера надевала купальный бюстгальтер за скалой, повернувшись спиной к парням и используя меня как ширму. Элис и её мужик переодевались вдали от нас. Однако купалась она не с ним, а с моей Верой. Я остановился по щиколотку в воде метрах в сотне от них, посмотреть, что будет дальше.

Женщины резво вбежали в воду, взявшись за руки, остановились в набегающей волне, обнялись, стоя лицом к лицу, и стали целоваться.

– Она тебя целовала? – спросил я Веру позже, когда мы сидели в своём кафе «Sea View»  в Агонде.

– Хм! Не то слово! Она меня обцеловала, облизала всю! – Вера показала жестом, как будто моет плечи, шею, лицо,   голову.

Индиец вёз меня с Кабу-ди-Рама домой; дорога лесистая,   красивая, много серпантин и виражей, на которых мы сильно наклонялись, но я поклялся: эта поездка на данном виде транспорта в моей жизни последняя. Как хорошо, что я больше не сяду на мотоцикл НИКОГДА!

54. Международная конференция

Записав в дневник свежие впечатления, я пошёл в наше пляжное кафе. Там уже сидели Вера и…  Реда! Вера гладила и целовала Реду.

Вы этого ожидали, дорогая читательница? Вы может быть думаете, что у бисексуальной Веры пробудилось   влечение к мужчине, у которого она вроде бы отбила спутницу жизни?   И которого она позавчера так поносила? Да нет же, Вера не бисексуальна, она более или менее чистая лесбиянка. Бисексуальны все её прекрасные подруги, они более женственны, и после Веры нередко выходят замуж. По моим представлениям, вполне бисексуальна наша любимая Мирослава. Она, Мирослава, может быть и активной лесбиянкой. Так, в Таиланде она соблазнила русскую балерину, приехавшую туда на гастроли. Рассказывала Вере, какая у этой балерины узкая вагина, один палец с трудом влезает. А Вера ласкает Реду из жалости и по дружбе, чтобы утешить человека, смягчить его страдания. Эти ласки Веры – бальзам на его раны. А раны эти – налицо! На правом локте  Реды зияла щель, похожая на окровавленную вульву. Он теребил незажившую рану, совал в неё палец. Это был след недавней инсценировки.

– Надо было зашить сразу, а теперь не зашьёшь, будет зарубцовываться само, но долго. След останется на всю жизнь. Это я вам говорю, как медсестра.

Кому «вам»? Вокруг Веры понемногу собиралась русскоязычная, а затем уже иностранная публика. Разговор зашёл о суициде.

– Надо вскрыть здесь [правой рукой левую], затем здесь [левой рукой правую], а потом резануть в паху! И плюхнуться  в теплую ванну. Это я вам говорю как врач.

Я вздрогнул, у меня пробежала судорога по промежности. Вера знала тему не только теоретически. Её левая рука вся покрыта густым рядом шрамов. Она резала себе вены в 17 лет, из-за  любви к женщине. И очень может быть, что учинит над собой нечто подобное ещё раз; особенно – в обычном для неё пьяном виде.

Пришёл Сергей, с которым я в понедельник 19 марта  вёл в этом кафе «философскую беседу». Это был крупный мужик с короткой и светлой козлиной бородой. Он был в одних трусах, но таких огромных, как и вся его гигантская попа. Он всё ещё был белым, т. е. мало загоревшим.

– Прочитал я вашу статью [«Мы уже не обезьяны, но ещё не люди»]. Понравилась.

– Я очень рад.

– И приятелю моему понравилась.

– Ой, как приятно! Мы, писатели, так нуждаемся в читателях!

Перед Редой на столе лежал французско-русский разговорник-самоучитель, составленный где-то во Франции или Швейцарии без малейшего участия россиян.   В нём были тексты, описывающие русскую специфику, например, употребление отчеств или значение слова «ничего». У иностранцев с отчествами бывают конфузы, например, один китаец из уважения к молодой девушке называл её Ивановной или Петровной без употребления имени. В самоучителе было сказано, что литературный русский язык в его классическом виде утвердился после романа Пушкина «Евгений Онегин», а писатели Толстой, Достоевский и Чехов открыли миру загадочную русскую душу. Объяснялось значение слова «интеллигенция».

Больше всего меня восхитил раздел «Секс». У нас до сих пор ни один разговорник не содержит ничего подобного. Я стал зачитывать эти фразы вслух по-французски и по-русски, сопровождая их  непристойными жестами, кривлянием и ужимками. Сидящие за столом русские, а также Реда, смеялись.

«Я хочу тебя. Не лечь ли нам в постель? У тебя есть он (презерватив)? Надень его (презерватив). Прикоснись ко мне здесь. Чаще! Реже! Сильнее! ».

За разделом «Секс» следовали разделы «Любовь» и «Брак». Предполагалось, что и к этому времени разноязычные партнёры без разговорника не обойдутся. Впрочем, это показывал и пример Реды. Он пять лет брутто жил с русской девушкой, говорил с ней по-английски, но в разговорнике нуждался по-прежнему. Но зачем ему этот разговорник сейчас?

Она ушла. Её уж нету.

Её не будет НИКОГДА.

В разделе «Автобус и троллейбус» имелся вопрос «Когда мы прибываем в Магадан? ». Мои русскоязычные слушатели решили, что это редакторская шутка (хохма). Но я так не думаю. И я не считаю, что этот разговорник плохой. Авторы  старались изо всех сил. Но всё равно при стыке разных культур зазоры остаются.

Пьянеющая Вера хвасталась своими успехами у женщин и перешла на гинекологическую тему.

–  У меня руки хирурга.   – Она растопырила кисти рук перед грудью. – Я этими руками из женщин новорождённых вынимала.

Вера проходила практику в родильном доме имени Г. Л. Грауэрмана.

– Я там родился.

– И я там родилась.

Там родились все настоящие москвичи. Мы – дети Арбата. А Вера, к тому же, по происхождению дворянка. Для неё существуют понятия чести, долга, морали.

В родильном доме Веру поразило, как рожала одна негритянка. Дело было в середине дня. Медперсонал ушёл обедать в столовую. В палате, где дежурила одна Вера, было тихо. И вдруг Вера заметила, что у лежавшей там негритянки из чрева уже показалась голова ребёнка. Вера вбежала в столовую звать врачей. Чернокожая роженица не издала ни единого звука.

– Почему же наши бабы орут?

– Потому что у нас такой обычай.

Я предложил посмотреть, как к Вере будет кадриться Элис.

– Увидим в прямом эфире,   – сказал Сергей.

Турчанка прибежала с моря возбуждённая, я поцеловал ей руку, потрепал её по попе.

– Иди к Вере, она тебя ждёт.

Элис  вошла на террасу своего бунгало и эффектно сбросила с себя лишнюю одежду, стоя к народу спиной. Её тело было ещё прекрасным, хотя морщины на попе уже собирались на свой митинг. Переодевшись, Элис  в шортах протиснулась среди нас, довольная своим успехом. Мужчины и женщины хватали ее за руки.

– Какая красавица!

Флирт Элис с Верой показался мне глумлением над памятью о Мирославе. Но Вера ведь и не клеилась сама к турчанке. Активной стороной была Элис, а она о Мирославе ничего не знала. Это было известно только русскоязычной части нашей публики и обсуждалось открыто, в присутствии некоторых героев романа. Явилась блестящая, пикантная  возможность публично сплетничать о людях, не знающих русского языка, в их присутствии.

– Вы только подумайте, он избил девушку, с которой жил пять лет. Она два месяца из-за него не купалась, не загорала, только обстирывала его, готовила ему еду, а он её – кулаком в висок!

Реда догадывался, что говорят о нём, и выглядел, как виноватая собака.

– Я вообще  не понимаю, как может мужчина ударить женщину, с которой он спал,   – продолжала Вера.

– А женщина может ударить мужчину, с которым она спала?

– Какого мужчину?

– Меня, например.

– Кто же тебя ударил?

– Моя жена Татьяна.

– Как? Татьяна тебя била?

– Да, била.

– Когда? За что?

– Когда и за что в первый раз, уже не помню. Била мало и за какой-то пустяк.

– И ты не дал ей сдачи?

– Я не умею давать сдачи. И боюсь. Я вообще не умею бить людей.

Меня и в школе поэтому ребята никогда не били. Не поднималась рука на заведомо беззащитного.

Если бы я мог давать сдачи, вся моя жизнь с этой женой сложилась бы иначе (простите за невольную рифму). Ну, подумаешь, подрались супруги, с кем не бывает. Милые бранятся только тешатся (милые е.. тся словно чешутся). Но обида не уравновешена. Нет, я не мстителен в том смысле, чтобы планировать и совершать акты мести. Но я злопамятен. Я не раздуваю память о пережитых неприятностях, даже радуюсь, когда они забываются, но в общем ничего забывать не хочу. К пустяковым обидам я привык и буду терпеть их до самой смерти. Но вот прощать даже на смертном одре не буду. Пусть прощает тот, кто верит в загробную жизнь.

– Татьяна избила меня из-за Ирки, с которой я жил всё лето. Ты её помнишь?

– Да, помню.

– Меня Таня била в постели ногами по почкам.

Да не из ревности била, ей на мой секс наплевать, а потому, что Ира, сбежав от меня, нас немного обокрала. Она унесла те деньги, которые предназначались у меня для того, чтобы жить с ней дальше, и заодно прихватила Танины скромные сбережения. Убыток Тани составлял всего 50 долларов и был немедленно возмещён. Но тут приехали какие-то гости, и я вынужден был спать со своей женой в одной постели. Одно неосторожное слово – и  Таня начала меня лягать ногами. Это было в 2000 г. Мне тогда было 69 лет, Тане 45, а Ире 24.

Это было не первое избиение, а второе или третье, но ещё после  первого такого инцидента я установил для Тани пожизненное наказание. Я НИКОГДА не дарю ей цветов, НИКОГДА не поздравляю её с днём рождения (и она меня тоже, но это справедливо). Мы по утрам не здороваемся и, уходя, не говорим «до свидания». И, конечно же, никаких поцелуев, улыбок, прикосновений. Никаких фраз вежливости. Никаких «сю-сю». НИКОГДА!

У Реды нашлись и адвокаты. Точнее говоря, сама Вера признала, что у алжирца  были основания злиться на Мирославу. Ведь она отлучила его от интима и семь месяцев с ним не трахалась.        

– Он  спал с ней в одной постели, но она ему не давала. Какой же мужчина может это выдержать и не сойти с ума.

– Да я могу выдержать. У меня почти всю жизнь так было.

– Где?

– Ну, хотя бы в туристской палатке. А в ней гораздо теснее, чем в любой домашней постели. И летом можно лежать вне спальных мешков. Вот и лежу на боку лицом к девушке, уткнувшись носом в её волосы, осторожно обнимаю её за поясницу. Не выше и не ниже. Она спит. Молодая, красивая, нередко – несовершеннолетняя, а мне возле неё уснуть не удаётся. И я в неё потихоньку влюбляюсь – романтической любовью. Конечно,   бывал и интим, и, что было чаще, петтинг; у других – как правило, у меня – как редкое исключение. Отправляясь со мной в поход, девушки спрашивали:

– А он приставучий?

– Нет, нет, не приставучий.

– Ну, тогда мы пойдём.

Но то – чужие, малознакомые девушки. А можно ли с женой, молодой и не уродливой, спать в одной постели и не трахаться? Да я же говорил, что у меня с Татьяной такое бывало при гостях или при ночёвках на выезде; я просто каменел, не шевелился всю ночь, у меня от страха кашель и насморк проходил. А Реду и Мирославу кто ж заставлял спать вместе? У них в апартаменте две спальни, которые даже запираются изнутри на щеколду.

Вот так прошла наша «международная конференция» на тему «Насилие в семье».

Между делом я откушал луковый суп по-французски, жевал без удовольствия жареную рыбу и пожелал попробовать  портвейн, поскольку он входит в число местных достопримечательностей (бывшая Португалия, как-никак). Мне подали 50 мл и бутылку  простой (минеральной) воды. Я по совету Сергея пил  портвейн мелкими глотками, запивая водой.

– Ну, как?

– Приятно, конечно, но…

Ну, не знаю я никакого толку в спиртных напитках! И сколько бы не угощали меня друзья, сколько бы не поддакивал я им, поддаваясь внушению – самостоятельно я ничего не могу оценить.

До заката оставалось около часа. Солнце заходило в 18:50.

– Тебе, Вера, самое время сейчас прогуляться с Элис  по пляжу.

– Без тебя разберёмся.

Сергей ушёл. Лесбиянки его раздражали.

Появилась новая девушка, Юля. Блондинка без особых примет, без косметики, в очках, в общем, внешне вроде синего чулка. Она из Самары, живёт в Москве, занималась бизнесом и довольно успешно, но в декабре её внезапно уволили, и с тех пор  она живёт в Гоа. Знакома с Верой ещё по прошлому году. Предложенный ей Верой бокал с пивом сразу же отодвинула. Склонность Веры к пьянству была уже Юле известна. Она пришла сюда общаться, но не пить. Вера жаждала рассказать ей о происходящем здесь романе и поручила это мне – у меня лучше получается.

–  Вы – русский? – встрепенулась Юля, когда я раскрыл рот. – А я думала – иностранец.

Я рассказал ей всё, смакуя и преувеличивая подробности, а Вера присоединилась, уточняя детали.

Я говорил Юле  о присутствующих здесь иностранцах, указывая на них пальцем, но не явно, а под столом, и называл их прозвищами: этот черный дьявол, эта турецкая ведьма. О Мирославе говорили открыто.

– Я вам ещё не надоел?

–  Нет, нет, оставайся, ты же интересно рассказываешь, – сказала Вера.

Вдохновлённый вниманием Юли, я придвинулся к ней поближе и сказал ей как бы по секрету:

– Я напишу повесть «Агонда, или Омут страстей» и пришлю её вам, если хотите.

– Конечно, пришлите, мне это будет интересно.

Вера хвасталась перед Юлей своими подвигами.

– Передо мной здесь не устоит ни одна девушка!

Пьянея, Вера становилась всё более грубой и начинала материться. Как первая ласточка или первый симптом надвигающейся грозы, в её лексиконе появлялось слово «б.. дь». Остальной мат появится через четверть часа. Это означало, что мне пора ретироваться.

– Ты хочешь, чтобы я ушёл?

– Да, вали отсюда!

– Мне убираться вон? – уточнил я свой вопрос.

– Пошёл вон! – рявкнула Вера.

Я пошёл. Из кафе почти все ушли. Вера осталась с Юлей наедине. Но не успел я войти в квартиру через свой вход, как загремел засов Вериной наружной двери. Я боязливо выглянул из душа (туалета).

– Ты не одна?

– Да, не одна! Закройся.

Я заперся в кабине и подождал, пока она, или они, ушли. Затарахтел мотоцикл. Моя старая б.... умчалась на очередные б... ки? Я начал собирать вещи для отъезда.

В 22:15 Вера явилась домой пьяная, но смирная и вежливая.

– Что ж ты пришла так рано?

– Всё кончено,   – вздохнула Вера, и, не заходя в туалет и не раздеваясь, повалилась на кровать в своей спальне и закрыла за собой дверь.

55. Разбор полётов

23 марта, в пятницу, я проснулся от разнообразного шума. Взрывались петарды (у индийцев продолжался какой-то праздник), кто-то визжал, как будто резали свиней, а воздух наполнился едким дымом от сжигаемого мусора.

От нечего делать, от тоски и скуки, я начал дрочить свой член. Но при этом немножко засыпал и забывал о том, что я делаю. Не доведя процесс до конца, я плюнул, надел трусы и вышел на кухню с намерением позавтракать – пить чай с хлебом, маслом и сыром.

Вера выскочила из своей спальни в одной футболке, сверкая низом голой белой попы и маня полосками шерсти на лобке. У неё во всю  начались месячные. Возможно, что поэтому она вчера вечером вернулась домой рано. Она, видимо, потекла в самый неподходящий момент.

Вера бросила на пол лохматые синие джинсовые шорты, на заду которых виднелось свежее пятно крови шириной в 3 см.

– Ты их теперь выбросишь?

– Да, выброшу.

Шорты заняли своё место на полу у стола в качестве половой тряпки.

Вера суетливо бегала по кухне и, нагнувшись, скрючилась около газовой плиты и раковины.

– Ой, как у меня болит живот! Ой, как мне плохо!

Из Веры на пол вылилась порция крови, объёмом в одну десертную ложку. Вера бросилась вытирать кафель.

– Вчера вечером звонила Мирослава [на мобильник Калидаса].

– Она уже в Непале?

– Практически,   да.

А теоретически?

– Пойдём завтракать в кафе,   – сказала Вера. – Нам надо сбросить лишние рупии.

– Пойдём. Но разве ты можешь ходить пешком?

– Придётся.

Но тащиться эти 800 м пешком ей не пришлось. Приехал Калидас и увёз её. Я обещал прийти позже. Мне надо было писать дневник.

За час моего опоздания  произошло много событий. Калидас свозил Веру в аптеку, где она купила тампаксы. На пляже Элис завладела Верой и пригласила её к себе в Стамбул. Бедная и безработная 46-летняя Вера, из-за пьянства и мата отлучённая от интима  своей красивой 29-летней подругой, продолжающей жить в её московской квартире, имеет шансы перейти на содержание богатой турчанки, но не старухи какой-нибудь, а женщины красивой и моложе себя. Это ли не удача? Не к этому ли Вера иногда стремилась? Увы, после Мирославы такое невозможно. Потому что есть настоящая любовь, она существует.

– После Мирославы мне никого не хочется,   – сказала Вера.

– И  мне не хочется.

Прежде всего, тебя мне уже не хочется, дорогая Вера. И, конечно, тебя это нисколько не огорчает. И у нас с тобой,   скорее всего, уже ничего «такого» не будет.

Разговор этот шёл уже в кафе на пляже. Мы там сидели лицом к морю. Вера сбегала в туалет и сменила тампакс.

– Ты помнишь, Вера, как ты вела себя со мной в пьяном виде? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Я пришёл к выводу, что ты меня на самом деле ненавидишь.

– Да люблю я тебя, Боречка, очень люблю! – Вера вскочила со стула, обняла меня и поцеловала. – Но ты иногда ведёшь себя безобразно. Зачем ты вывалил перед Мирославой свой х. р?

Вопрос риторический. Разумного ответа не имеет.

– Смотри, Борис, какая здесь тёплая атмосфера! Все любят друг друга, все целуются. Один Реда нам всё подпортил. И ты подпортил. Ты осквернил Мирославу.

– Ты возмущаешься не тем, что я проделал нечто с какой-то девушкой. Ты все такие мои действия в прошлом понимала и одобряла. Но ты сейчас не можешь мне простить, что я клеился к твоей девушке. Ты её присвоила. На каком основании? Я тоже в неё влюбился. В неё вообще невозможно не влюбиться. Ты знаешь это по себе. Вот и Калидас в неё влюбился.

– Но Калидас же не вёл себя так безобразно!

– А какое мне до этого дело! У меня свои чюйвства, они с твоими не пересекаются. В конце концов, моя любовь более естественна, чем твоя.

Нет, я не против однополой любви и никоим образом не склонен попрекать ею Веру. Более того, я считаю такую любовь  даже более естественной, чем сами  лесбиянки с их попами (священниками), готовые замаливать грехи на старости лет и отрекаться от своего порочного  прошлого. Я от красоты лесбийской любви не отрекусь НИКОГДА. Но согласитесь, что  влюблённость мужчины в девушку  более естественна.

Теперь Вера убеждала меня, что я был Мирославе противен, что она была в ужасе от меня. Но у медсестёр и массажисток профессионально нет отвращения к больным и старикам. Иначе они не могли бы их обслуживать. Сама Вера недавно ухаживала за стариком, у которого не было кишечника,   а он непрерывно ел. По сравнению с Вериными пациентами я в свои 80 лет – свеженький огурчик, о чём мне Вера сама твердила в постели уже в этом году. Впрочем, Вера и не говорила, что я был Мирославе физически противен. Она осуждала моё якобы отвратительное поведение.

Против этого обвинения у меня имелся веский аргумент. Как бы там ни жаловалась Мирослава на меня в моё отсутствие, при мне она явно не протестовала против моих действий. Она была добра и весела и делала своё дело как ни в чём не бывало. Но я не выставил свой аргумент потому, что в ответ получил бы ещё порцию грязи, после которой моё настроение окончательно бы испортилось. А мне тоже надо было удерживаться в плену моих иллюзий и игнорировать печальную реальность.

– Пойми, Вера, она же меня очень возбуждала.

– Мало ли кто кого возбуждает. Дрочил бы после, когда она уйдёт.

– Но я не хочу после! Я хочу при ней и от неё! Я хочу при этом смотреть ей в глаза! Да разве девушке не приятно, что мужчина от неё счастлив?

– Ты эгоист, Борис, ты думаешь только о себе.

– У Мирославы профессия рискованная, она по определению граничит с древнейшей. Массажистки, медсёстры, горничные – все они рано или  поздно попадают в щекотливые ситуёвины. Не верю, чтобы у Мирославы за два года её практики не было аналогичных случаев. И ей делали разные предложения.

– Конечно, делали, но такого ещё не было.

– Ну, не было, так будет. Всё на свете когда-нибудь бывает в первый раз.

Я осквернил Мирославу? Но я же её и обожествил! Как тот непальский король в древности, который растлил малышку, а потом в память о ней учредил культ богини-девочки Кумари (главной достопримечательности Непала после Гималаев с Эверестом). От осквернения девушки гением рождаются великие произведения, например, «Фауст» Гёте, «Воскресение» Толстого, «Лолита» Набокова. У меня масштаб скромнее: и осквернение до смешного незначительно, и гением литературы себя не считаю, но творческая схема та же.

56. One Earth – one Love

Сегодня был шторм. Плескающихся в воде людей было не более десятка на всём трёхкилометровом пляже. Я постоял немного боком к волне и отправился  в последний поход. На южном конце пляжа я нашёл между камней более или менее спокойную ванну, в которую окунулся. Это было моё последнее купание в море. Скорее всего, последнее в жизни.

Моё прощание с океаном было не таким драматичным, как с Мирославой. Я вообще не ощущал предстоящей разлуки с этим ландшафтом. Океан не был для меня  диковиной. Что нынешний океан (Индийский), что прошлогодний (Тихий) – это один Мировой океан. Для меня больше нет экзотических и дальних стран. Все одинаково близки и привычны. Что Гоа, что Галапагос, что ближнее Подмосковье. Везде я чувствую себя, как дома. Непреодолимых расстояний больше нет. И люди везде близкие, понятные. Вся Земля – моя. Она везде одинаково любима. One Earth – one Love. Одна Земля – одна Любовь.

57. Любовь как чаша

Закончив поход, я вернулся в кафе и толкнул Вере родившуюся у меня на пляже нехитрую  мыслю.

Хорошая мысля

Приходит опосля.

– Любовь – это чаша. Её надо пить сразу, не оставляя на завтра, и не ставить недопитую в холодильник. Тем более, что этого «завтра» может и не быть.

Вера, брось всё, оставь меня, плюнь на обратный билет и дуй к Мирославе в Непал. Я дам тебе на дорогу двести  долларов.

– Двести долларов – это пшик.

Да я и больше дам, отдам всё, но нельзя же сразу называть всю сумму.

– На что я буду жить дальше? Сяду ей на шею?

– Ну, в какой-то мере сядешь. На первых порах.

У них же это не впервые. И Веру содержали любовницы, и она их содержала. Та, которая  любит больше, содержит ту, которая любит меньше. Но изредка и наоборот бывает – из чувства долга.

– Устроишься судомойкой в ресторан.

– За пятьдесят рупий в день?

– Но это же временно. Потребности у вас маленькие. Кроме любви вам ничего не нужно. С милой подругой и в шалаше рай. А в Непале лавиной растёт число русских туристов. Нужны люди, знающие русский язык. Станешь гидом, будешь рассказывать о достопримечательностях.

– Нет, я вернусь в Москву, приведу в порядок свои дела и поеду в Непал.

– Ну, вот и хорошо; так и сделай. Всё имеет конец, кончится и эта любовь, но надо её скорее пройти, исчерпать, довести до конца.

Вера согласилась.

– А ты хоть позвонишь мне перед отъездом?

– Конечно, позвоню.

58. «Мира, мира…»

Вера и Калидас сидят в кафе, держась за руки. Временами Вера гладит и  целует Калидаса. Он постоянно заводит на телефоне какую то песню, начинающуюся словами «Мира, мира, мира, мира…». Что означают эти слова на местном языке, до меня не дошло, но ясно, что они означают для нас. Песня становится гимном нашего застолья.

Про море, ради которого сюда приезжают отдыхать, мы уже забыли. Я только что попрощался с океаном, а Вера сегодня не ходит по пляжу и не купается по выше упоминавшейся причине.    

– Борис! Калидас говорит, что у него никогда не было с туристами таких тёплых отношений, как с нами.

Ещё бы! А кто вам, дорогие товарищи, всё это устроил? Кто дал возможность Вере сюда приехать? И кто своими рассказами и разными выходками  вашу атмосферу так эротизировал?

Я чувствовал себя богачом. Все эти люди веселятся и вкушают счастье на какие-то сто с лишним тысяч рублей, которые без всяких стараний и лишений с моей стороны сами собой накопились у меня за полгода  от зарплаты 12  060 руб.   нетто и пенсии размером от 13 440 руб. в октябре 2011 г. до 14 373 руб. в марте 2012 г., т. е. при доходе в среднем 26 тыс. руб. (915 $) в месяц. Да никто из отдыхающих в Гоа русских не поверит, что на такую сумму можно прилично жить в Москве, не говоря уже о поездках за границу. Правда, у Веры ещё имелось своих тысяча долларов плюс, очевидно,   ещё маленькая тайная заначка, но это не намного искажает нарисованную картину. На мои жалкие (?) гроши Вера не только снимала приличную квартиру, но и арендовала бунгало, чтобы в этой квартире иногда не ночевать; оплачивала бензин для поездок по деревне, которую за пять минут можно было пересечь пешком; пила пиво с утра до вечера, и жратвы хватало всем, включая Калидаса.   Это ли не прекрасно?

Мы сидим в кафе втроём и опять говорим о Мирославе. Калидас прижимает к лицу и груди какую-то красную тряпку. Это доставшееся ему в подарок покрывало Мирославы. Такое же красивое и ароматное, как и все её шмотки.

– Вот, Калидас, будешь теперь мастурбировать, прижимая к себе эту тряпку,   – объясняю я ему знаками.   (Кто о чём, а Родоман  о своём якобы любимом занятии – об  онанизме).

Калидас меня прекрасно понял и со смехом возражает. Он прижимает покрывало к сердцу и изображает нечто вроде поклона.

– Он будет поклоняться образу Мирославы, –   объясняет мне Вера. – У него романтическая любовь.

– И у меня романтическая!

– Нет, у тебя не романтическая. Ты вывалил перед Мирославой свой х. р.

Вера быстро пьянеет от пива и начинает говорить «б.. дь». Это значит, что мне пора сматываться.

– Ну, ты допил свой сок? А теперь вали отсюда!

– А ты что будешь делать?

– Я рухну.

– Где, куда? На пляжный матрас?

– Да.

– Ты знаешь, как на санскрите будет «рухнувший»? Упадиша.

– Почему так похоже на наше?

– Санскрит – предок наших индоевропейских языков.

– Ну, ладно. А теперь уходи.

Но ещё утром Вера говорила, что сегодня вечером у нас в доме будет party – прощальный ужин с турчанкой Элис и её бойфрендом. Он приготовит нам какую-то вкусную рыбу. Вера похвастается перед Элис нашей прекрасной  квартирой, которая вдвое удобнее,   но  в полтора раза дешевле, чем их бунгало на пляже. И может быть они захотят здесь  поселиться после нас.

И я, доверчивый дурак, стал ждать этого вечера. Я прибрал в квартире, хорошо умылся, надел джинсы (длинные брюки) и свежую почти белую футболку (впрочем, для меня непрактичную). И, как обычно, я слишком поздно примирился с догадкой, что меня опять надули. Я убрал в сумку футболку, напрасно лишённую свежести, и лёг в  свою кровать в 12-м часу ночи. Мне удалось хорошо уснуть сразу, но не надолго.

59. Отъезд из Агонды

24 марта, суббота. Я проснулся в 2:50. Веры в доме нет. Её вход из дома на улицу заперт. Постель в её спальне не помята. Ну, всё! Уснуть мне сегодня уже не суждено – до самой Москвы.   Хожу ли я, лежу ли я – толку никакого.

4:50. Петухи кричат вовсю. Ночевать Вера  уже не придёт. Так где же она?! Напилась или набралась наркотиков и лежит в беспамятстве? Решила ехать в Непал и переждёт где-то, чтобы не видеть меня, смертельно ей осто. беневшего, пока я уберусь отсюда, а потом явится за вещами?

– Борис, ты многого обо мне не знаешь, –   неоднократно твердила Вера.

Да, не знаю, значит, могу подозревать что угодно. Я вспоминаю, что практически каждый вечер Вера покидала меня и в большинстве случаев не ночевала в нашей квартире. У неё вечером и ночью была своя, неведомая мне жизнь. Возможно, что ещё что-то,   помимо Мирославы, какая-то тайна. Так может быть в этой тайной жизни сейчас наступает какая-то развязка и что-то решается в последний момент?

Я строю свой план возвращения в одиночестве. Билеты у нас разные, мои вещи собраны, от Вериных отделены. В восьмом часу утра придёт нас провожать смотритель виллы, я кое-как объясню ему сложившуюся ситуёвину и уеду на том такси, которое должно было отвезти нас обоих. Обратный билет Веры пропадёт, но не пропадёт и она сама. Друзья или новая подруга вытащат её отсюда то ли в Россию, то ли в Непал. Ах, почему моя Вера сразу не уехала в Непал на поезде вместе с Мирославой? Почему это никому не пришло в голову? Зачем вся эта дорогостоящая возня с полётом в Москву, а потом в Катманду?

Вера приехала в шесть утра с Калидасом.

– Где ты спала?

– В бунгало.

– С кем?

– Одна.

– Почему не здесь ночевала?

– Хотела от всех вас отдохнуть. В том числе от тебя.

– А Калидас где был?

– Калидас и поварёнок спали у входа на матрасе, свернувшись калачиком. В пять часов они меня разбудили, и мы приехали сюда.

– Но вы приехали в шесть.

– Нет, в пять.

– Нет, в шесть! У меня записано,   – я  потряс  блокнотом.   – А вечером к нам разве не должны были прийти гости?

– Я отменила, потому что очень устала.

– Но почему меня не предупредила?

Вопрос риторический. Разумного ответа не имеет.

– Ну, ладно. Давай собираться.

Вера забила мой якобы полупустой саквояж бутылками с ромом «Old Monk». Их тщательно заворачивали в разные шмотки.

– А разве это не запрещено вывозить?

– Конечно, запрещено.

– Но я не хочу нарушать законы!

– Борис, почему ты такой трус? Ведь все вывозят!

Она ещё прилегла поспать, а я переставил будильник на 7:50. Отъезд назначен на 8:40. Дожидаться писка будильника я не стал.

В восемь утра в дверях моей комнаты вслед за Верой показалась девушка.

Нормальная девушка! В платье и в босоножках. С гладкими умеренно длинными волосами на голове. Без пирсинга и тату. Без браслетов, цепей, кандалов, вериг. Её живот был не гол. Её пупок не был виден. Она не была похожа на крутого бандита. От неё не пахло табаком и пивом.

– Ой, кто это? – воскликнул я восхищённо.        

– Что, не узнали?

– Это же Юля!

– Ах, помню, помню. Позавчера ты была совсем другая.

Тогда была так себе, а сегодня какая-то солнечная. Или дело в том, что сейчас солнце уже стояло высоко, а тогда, когда мы познакомились, были сумерки.

Вера вручала Юле остатки наших продуктов: печенье, сахар, чай, помидоры, сырые яйца и что-то прочее.

– Я всё возьму, не беспокойтесь, ничего не должно пропадать.

– Юля  тебе нравится как женщина? – спросил я у Веры  несколько позже.

– Нет, она не в моём вкусе.

– А в моём вполне.

Когда мы собрались, я привлёк Юлю к себе и поцеловал ей щеки, шею, верх груди, руки.

Такси отправилось в 8:38 – на две минуты раньше. Вера и Калидас разместились на заднем сиденье. Я не собираюсь поворачивать шею, чтобы смотреть, как они будут обниматься и гладить друг другу руки. И я так и не видел, как они прощались. У них есть все шансы встретиться следующей зимой, и очень может быть, что опять вместе с Мирославой.

Я вспомнил, что вчера мы,   кажется,   не видели Реду. И вот новость: он сдал свой прежний авиабилет и улетел в Женеву досрочно. Не дотерпел. Захлопнулась последняя страница его жизни с Мирославой. Так набирается материал для эпилога к моей повести. Но она ещё не окончена.

Едва выехав из Агонды, мы остановились. Машина заправлялась бензином, а Вера – пивом. Сегодня до меня окончательно дошла ужасная истина – Вера пьёт пиво целыми днями, с утра до вечера. Она спивается. И от этой вредной привычки скорее всего рухнет её любовь с Мирославой. Но Мирославу от Веры отвращать не надо. Они должны поскорее выпить свою чашу вместе.   Пивную чашу любви, увы, пивную… Наивная Мирослава думает, что если пиво в Непале втрое дороже, то Верочке там  придётся от него отказаться. Нет, никогда дороговизна наркотика не останавливала готового наркомана; она ложилась тяжёлым бременем на его родных и близких, а его самого втягивала в криминал. Ещё один прекрасный человек опускается и гибнет на моих глазах.

Перед Маргао такси опять остановилось, шофёр вышел на обочину и переоделся. Он надел длинные белые брюки и более или менее белую рубашку с длинными рукавами. Но внутренняя часть ворота у неё была тошнотворно грязной – вся в жирных жёлто-коричневых полосах.

– Зачем он переоделся?

– Но мы же в город въезжаем,   – сказала Вера.

Значит, город и деревня – не устаревшие понятия, они и тут, в Индии, заметно различаются. Но Маргао не только город – это центр дистрикта «Южный Гоа».

Ландшафт перед аэропортом  был неприятен, он был недавно застроен в связи с бурно растущими авиаперевозками и почти лишён деревьев, торчали сооружения промзоны, а рядом на голой земле даже без травы  простирались трущобные бидонвили. Но по этой картине нельзя судить обо всём Гоа; он, в целом, обладает достаточно приятным культурным ландшафтом.

Вчера и сегодня у Веры была забота – хорошо и правильно истратить последние рупии. Ведь в Москве за них и полцены не дадут. Московские киоски, обещающие обмен всех валют мира – сплошное жульничество.

– В аэропорту, как только мы остановимся, к нам бросятся носильщики. Ты это предусмотрела?

– Не надо носильщиков, там два шага, сами понесём.

– Ну, смотри.

Шофёр по ошибке не довёз нас до нужного входа метров пятьдесят. Моя сумка, набитая Вериными бутылками, оказалась неподъёмной. К нам кинулись носильщики. У меня были только стодолларовые купюры и, конечно же, ни одной рупии. Началась обычная при отъезде полоса мелких неприятностей.

60. Летим не в SVO , а в DME

– Борис, б.. дь !!! Мы прилетаем в Домодедово!

– Да, в Домодедово.

– Но я же позвонила в Москву, чтобы машину за нами прислали в Шереметьево!

– Но мы же прилетаем в Домодедово.

– Но я же вылетала из Шереметьево!

– Но я же вылетал из Домодедово.

Обратный билет Вере был заказан мною в Москве отдельно от ее билета «туда», что обошлось в лишнюю сотню долларов. Потому что она заранее не знала, когда ей надо возвращаться из Гоа.

– Но почему же ты не сказал мне, что мы  прилетаем не в Шереметьево?

– Но я же не знал, что тебе это надо сказать. Мне это в голову не приходило! Ну, ты скажи мне, как это могло прийти мне в голову? Как? У тебя же в билете написано, что ты прилетаешь в Домодедово.

– Но я же не читала всего, что там написано.

– Но я же не знал, что ты не читала! Я обычно  читаю документы, которые мне вручают.

Вот так, дорогие читательницы, я разговариваю со своими жёнами.

Вера куда-то сбегала и узнала, что в зоне duty free она сможет позвонить в Москву за рупии. Но эти рупии надо купить за доллары.

– Но у меня только стодолларовые купюры,   – напомнил я. Купить рупии значило практически лишиться почти всей этой суммы.

Из тайной заначки у Веры ещё какие-то доллары нашлись. Мы договорились, что после досмотра она не будет меня ждать, а побежит звонить в Москву.       

При регистрации выяснилось, что мест у окна уже нет. Мы приехали в аэропорт слишком поздно. Это было для меня большим ударом. Вся ценность поездки заметно снижается. В прошлом, при возвращении из Таиланда, я видел сверху половину Афганистана. Вера отказалась заполнять выездную анкету, уверяя меня, что это не нужно. Она проходила границу у другой стойки. Мне пограничник терпеливо помог заполнить анкету до конца. На вопрос о месте жительства в Индии (название города и отеля) я отвечал, как положено:

– Агонда, бунгало.

Перед входом на досмотр сидели две индийки в полицейской форме песочного цвета.

– Какие у девушки красивые глаза! – сказала мне Вера. Затем повернулась к молодой охраннице и жестами показала ей, какие у неё красивые глаза. Девушка просияла от радости.

Вера хваталась за каких-то женщин, гладила их детей, галантно уступала им дорогу, говорила им комплименты. Я упустил её из виду перед металлоискателем и вновь увидел только в самолёте.

– Я дозвонилась  до  Ларисы, они уже узнали по Интернету, что мы прилетаем в Домодедово, но о машине ещё не договорились.

Нас должен был везти на служебной машине знакомый шофёр. О том, чтобы пользоваться общественным транспортом, не могло быть и речи: это уже не соответствовало менталитету Веры.

Впервые за много лет путешествий я сидел в самолёте не только не у окна, где я раньше был хорошо отключён от прочих пассажиров, но и в среднем секторе, в гуще народа. Что ж, будем изучать людей. Они все были нашими соотечественниками. Индийцев в самолёте не было.

Когда наш самолёт выехал на взлётную полосу, сидевшая рядом со мной Вера перекрестилась. Второй раз она перекрестилась, когда самолет стал отрываться от земли. В третий раз – когда он уже взлетел. Я оглянулся и с изумлением увидел, что и некоторые другие пассажиры крестятся. За те несколько лет, пока я не пользовался российскими авиалиниями, православие сделало гигантские шаги.

Лица у стюардесс  печальные, мрачные. Ни одна за весь  рейс никому не улыбнулась.   Может быть, в России траур? Произошло что-то ужасное? Так мог бы подумать о своей родине житель иной  страны, но только не нашей. Мы к мрачности обслуживающего персонала привыкли.   У них на лицах – профессиональная скорбь. Как у работников кладбища и крематория. Они постоянно осознают опасность, которой нас подвергают. Такой большой «Боинг» – это летающее кладбище. К тому же наш чартерный рейс – последний. Караул устал. Завтра экипаж расформируют, а денег за последний этап работы, скорее всего, не заплатят. Надо будет судиться с авиакомпанией, объявлять голодовку…

У мусульман не принято, чтобы женщины заигрывали с незнакомыми мужчинами. У мусульманок и лица в общественных местах большей частью закрыты. Но почему же арабские стюардессы – такие красивые и улыбчивые (сужу по Катарским авиалиниям и по Air Arabia)? Почему они так любезны, как будто ты им лучший друг и брат?

Вопрос риторический. Разумного ответа не имеет.

Я сидел на правой стороне среднего сектора на месте втором с краю; на крайнем месте, у самого прохода, сидела Вера. Она отказалась сесть на моё место, где была бы рядом с хорошенькой девушкой. Точнее, молодой женщиной, поскольку на ней было обручальное кольцо, а при ней молодой муж. На более переднем ряду сидели её родители. Они были в Гоа седьмой раз, а их дочь – пятый.

– Борис, ну что же тут удивительного! Не все же путешествуют, как ты. Лариса вот была в Гоа девятый раз.

Россиянину если понравилось какое-то место, то он считает его лучшим в мире, становится его фанатичным любителем и упрямо не хочет даже видеть другие места.

Эта семья каждое лето снимала в Северном Гоа один и тот же дом. А сами они из Курска. Сегодня в 11 вечера уедут туда из Москвы на поезде «Соловей».

Вера приобрела в duty free банку пива и стала её распивать, как только самолёт набрал высоту. Она отпила немного, захлебнулась, и некоторая порция пива вылилась из её рта на ковровый пол, образовав на нём мокрое место диаметром в три дециметра. Боже! Она уже блюёт?!

– Что, я веду себя неадекватно?

Я пробормотал уклончиво: да, мол, в некотором роде…

Стюардессы роздали пакетики с арахисом. Вера вскрыла свой пакет и потребляла его с пивом. Я предложил свой арахис девушке, сидящей слева.

– А ваша соседка?

Перегнувшись через меня, молодая женщина протянула арахис Вере. Та встрепенулась и расплылась в улыбке.

– Ой, спасибо, это так хорошо с пивом!

Вера просияла от счастья, потому что к ней обратилась девушка. Если бы подал я, то реакция была бы куда более сдержанной.

Выпив пиво, Вера с шумом сплющила банку и кинула её под сиденье. Потом вскочила, пересекла проход,   плюхнулась на колени двум девушкам, сидевшим у окна в правом секторе, и заглянула в иллюминатор.

– Ах, как красиво! Земля видна…

Монитор в спинке кресла  перед моими глазами показывал, что мы летели над Мумбаи и Карачи, оставили справа Кветту, пролетели над Гератом и Ашгабатом, пересекали полуостров Мангышлак.

Вера уселась с краю, чтобы чаще бегать в туалет… курить! Нам несколько раз объявляли, что курение в самолёте строго запрещено, что в туалете есть датчики дыма. Но, видно, не реагировали они на Веру, а проще предположить, что их там и вовсе не было.

– Зачем ты нарушаешь правила?

Псевдовопрос риторический и условно-обвинительный.

– Какие правила! Да кто их соблюдает! Всё относительно! Вся наша жизнь относительна.

Ка-акой философ! Ка-акой Эйнштейн!

С понятием относительности у меня связан анекдот о шести великих евреях. Моисей воздел руки к небу: всё – оттуда. Соломон прижал руки ко лбу: всё – отсюда. Иисус прижал руку к сердцу:   всё – отсюда. Маркс похлопал себя по брюху: всё – отсюда. Фрёйд указал на гениталии: всё – отсюда. А Эйнштейн развёл руками: всё относительно!

Вера всю дорогу маялась – не могла успокоиться, меняла позы: то опускала спинку кресла, то клала голову на столик, а один раз опустила её  мне на колени.

– Тебя можно обнять?

– Да, можно.

Я осторожно обнял её за поясницу. Но в каждой позе Вера не удерживалась дольше трёх минут.

Девушка слева тоже маялась, часто лежала головой на коленях своего мужа. Один я сидел спокойно, не пытался уснуть, держал голову прямо. В прошедшую ночь Вера спала не меньше пяти часов, а я не больше двух с половиной, но я чувствовал себя бодрее.

На обед подали макароны с мясом. Они по твёрдости,   вкусу и виду не отличались от трубочек из матового стекла, а степень сходства мяса с подошвой я не пытался оценить хотя бы в баллах. Говорить об этом вслух – значит ворчать, брюзжать. Исследования на турбазах, в санаториях, домах отдыха показали, что на качество пищи жалуются главным образом женщины старше 45 лет, т. е. те, кто, скорее всего,   не получает в данном заведении желаемого полового удовлетворения. Остальным не до жратвы, они заняты гоном и случкой. Вы когда-нибудь видели юношу или девушку, заполняющих «Книгу жалоб и предложений»? Но нашлись в самолёте и другие пассажиры, среднего возраста, которые высказали недовольство. А ответ стюардесс был стандартным и вполне  совковым:

– Мы не виноваты. Нам такие дают.

(Мне в этот раз пришлось довольствоваться булочкой и сливочным маслом, индийским, т. е. таким же солёным, как и у нас в Агонде).  

Низшие служащие никогда не виноваты. Они бесправны. Виноваты хозяева, начальники? Но до них не доберёшься, их не накажешь. Так что же делать?

У меня есть концепция «Виноват стрелочник». За все недочёты в сфере обслуживания надо наказывать тех, кто непосредственно соприкасается с клиентами. За качество пищи должны отвечать продавцы, официанты, стюарды. За опоздание поезда можно наказывать проводника вагона. Несправедливо, жестоко? В первом приближении – да. Но если бы действовало такое правило, то при существующем положении дел никто и не пошёл бы работать в данную отрасль. Тогда её хозяевам пришлось бы улучшить качество обслуживания.

Но есть и другая сторона моего рассуждения, юридически более обоснованная. В нашей стране невозможно заниматься «бизнесом» без нарушения законов. Все экономические деятели являются потенциальными преступниками. И их сажают, если они не угодны властям или своим более сильным конкурентам. Все низшие служащие прекрасно знают, каким способом наживаются их хозяева, но не протестуют против криминала; значит, они являются соучастниками преступления.

Самолёт начало трясти, я пристегнул ремни.

– Зачем ты пристегнулся?

– Мы вошли в зону турбулентности.

– Но никто же не пристёгивается!

– Ну и что! А я соблюдаю правила безопасности. Делаю то, что положено. Веду себя (стараюсь вести) как цивилизованный европеец.

Вот вам ярчайший пример российского менталитета. Соблюдать законы и правила, заблаговременно заботиться о здоровье и безопасности значит быть трусом и дураком, если не сумасшедшим. Страна с таким образом мыслей  не имеет будущего. Её народ справедливо обречён на  вымирание. Для летального исхода достаточно одной этой причины. А ведь есть и другие факторы, не менее гибельные, например,   пьянство  и курение.

Пассажиры часто ходили в сторону головы самолёта и приносили оттуда бутылки с водой.

– Не попросить ли мне у них томатного сока? Как ты думаешь, дадут?

–  Конечно, дадут, – сказала Вера.

Я подошёл к полкам, где стояло много пакетов с этим соком, и изложил свою просьбу. Стюардесса что-то произнесла. Я повторил просьбу.

– Вы слышали, что я вам сказала?

– Нет, не расслышал, повторите, пожалуйста.

– Здесь стойка для обслуживания пассажиров бизнес-класса.

– Когда возвращаешься из-за границы и видишь таких, как вы, то становится тошно.

Стюардесса каменела молча.

Перед приземлением Вера не осенила себя крестным знамением. Наверно, забыла.

61. Arrival

Самолёт наконец  остановился, пассажиры включили дебильники и начали кричать своим родным и близким, что они прилетели.

– Сестра Марина прислала СМС: она  ждёт меня с машиной.

Прекрасно! Марина приехала на своей машине и ждёт где-то на дальней обочине, как все встречающие. К аэровокзалу они не подъезжают, чтобы не платить за парковку.

– У Марины нет своей машины!

– Она взяла такси? Так сколько же она заплатит за простой?

– Борис, ты что, русского языка не понимаешь?

– Нет-нет, понимаю. Стараюсь понять…

Так-так… Прорабатываем третий вариант. Марина сидит дома. Она ждёт Веру с машиной. С той самой машиной, на которой приедет Вера. Марина ждёт, когда к ней приблизятся, в её поле зрения появятся две вещи – Вера и машина, на которой Вера приехала. Третья вещь, т. е. Б. Б. Родоман, этой программой не предусмотрена. Она, т. е. я, очевидно,   поедет на общественном транспорте.

– Борис, б... ь! Какой же ты тупой!

Пассажиры покинули свои места и покорно стоят в проходах. Я сижу в кресле и напеваю про себя: «Марина ждёт её с машиной! Машина ждёт её с Мариной! »

Сейчас пройдём мимо провожающих нас стюардесс, и я ехидно скажу одной из них:

– Кушайте ваши макарончики! Не оставляйте их до следующего сезона.

Но нас у выхода никто не провожает. Команда разбежалась. Последний чартерный рейс. И нас, и макароны сбрасывают, как мусор.

В аэровокзале Вера сделалась терпеливой и доброй. Я снова стал  для неё Боречкой.

– Не торопись, Боречка, иди в туалет, переодевайся, я подожду.

Верина сумка поступила на карусель сразу, а мою пришлось ждать целый час. В конце концов Вера нашла её в свалке вещей на другом конце зала.

Мы раскрыли сумки и стали перекладывать вещи. Спиртные напитки не пострадали и перешли из моего саквояжа в клеёнчатую сумку, которую я дал Вере. Четыре Верины тряпки случайно остались у меня, среди них – окровавленные шорты. Пахучей Мирославиной юбки я у себя дома при окончательной разборке багажа не нашёл. А розовый на; здничек сохранился и теперь висит над моей кроватью.

В аэровокзале мы располагались не на полу, а на крайних стульях буфета, не отгороженного от потока пассажиров. Перед Верой стояла большая кружка пива (0,75 или 0,8 л) ценою в 190 р. Других посетителей в буфете не было.

В аэропорту с его заоблачными ценами брать что-либо в буфете в зоне прибытия – чистое безумие. Ведь впереди – Москва, где то же пиво, и без того очень дорогое, стоит впятеро дешевле. Но редкость покупателей не смущает продавцов. Они всё компенсируют высокими ценами. Положим, если в буфет заходит один из ста пассажиров, то бутерброд будет стоить сто рублей, а если один из тысячи – то тысячу. И работникам буфета радость – всю смену сидеть и ничего не делать.

Тем временем Вера взяла вторую кружку.

– Попробуй, Боречка, пиво вкусное, бочковое.

Я помог Вере допить пиво. Она облизывалась. Похоже, что она ловила кайф не только от пива, но и от его цены. Красиво жить не запретишь!

Последние глотки пива были последними каплями нашей совместной «красивой жизни». Вера вздохнула и направилась в туалет. Там произошёл маленький скандал. У входа в женский туалет Веру приняли за мужчину!

– Какие же дуры эти бабы! Если бы я была мужчиной, то зачем бы я пошла в женский тулет, где такая очередь? Я бы пошла [он бы пошёл] в мужской, где очереди нет.

Не в этом дело. Мужчины проникают в женский туалет как вуайеристы. Даже в Ленинской библиотеке одного такого поймали.        

– Ну…  ты же им показала..?

– Я показала им грудь!

Эффектным жестом Вера подняла свитер с рубашкой и оттуда на толпу зрительниц вывалились прекрасные белые сиськи на фоне темного загара. (Напоминаю: Вера не носит бельевые бюстгальтеры).

– Бабы обалдели!

Поскольку Вера испытывает к женщинам половое влечение, то это значит, что она совершила перед ними акт эксгибиционизма. Акт «полового извращения» в общественном туалете всё-таки состоялся.   И он принёс Вере  некоторую разрядку. Её настроение повысилось.

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о минете в туалете.

Под кого бы не косила Вера, будучи одетой, она в голом виде остаётся нормальной  женщиной. У неё по-прежнему приятная попа, есть талия, живот не обвис, груди ещё упругие. Но её телом по-настоящему наслаждаются только девушки.

Полчаса спустя Вера с удовольствием рассказывала про женский туалет знакомому шофёру, который вёз нас в Москву. У выхода из аэровокзала нас встретила Марина с машиной.

62. Прощание с Верой

В Москве в Веру «влюбился» некий Рустам, 45-летний таксист из Узбекистана. Он дал ей на вид 35 лет, предложил ей руку и сердце (чтобы стать москвичом), обещал развестись с многодетной женой, родившей ему трёх сыновей, но руками к Вере, по её словам, не прикасался. Свою любовь он выражает тем, что возит Веру по Москве бесплатно. Он стал её персональным водителем. Общественный транспорт она теперь презирает.

На этом Рустаме Вера в четверг 29 марта поехала ко мне. Они ехали по Москве три часа. Застряли в пробке где-то около Красной площади (вероятно, на набережной). Я ей сказал по телефону, что так поступают только кретины.

– Не будь дурой, выйди из машины, пересядь на метро. А около  нас и трамвай ходит.

– Ты всех считаешь дебилами! Только и говоришь: не пейте, не курите!   А тут и метро никакого нет!

Это в центре Москвы-то нет метро?!

Впервые за двадцать лет знакомства Вера приехала ко мне домой не для интима. Она примчалась, чтобы взять у меня деньги на поездку в Непал. Понятно, что больше ей от меня ничего не нужно. Но и мне от неё тоже не нужно ничего. У нас всё хорошее останется в Стране Воспоминаний.

– Эх, Верка, зачем ты вообще приехала в Россию,   – сказала Татьяна, давняя любовница Веры. – Нам скоро стукнет пятьдесят, жизнь кончается.   Надо было ехать в Непал сразу, Гималаи бы увидела, это же так здорово!

– Да нет, нельзя так, я приехала с Борисом и с ним должна вернуться.

Ах, Верочка, не в Борисе дело. Борис – не ребёнок и без тебя бы в Москву прилетел. Тебе самой надо разобраться в чувствах, да и в делах материальных. Собрать с друзей деньги, оставить квартиру на попечение бывшей любовнице, которую ты вынуждена была представить Мирославе, как свою младшую сестру, тогда как на самом деле у тебя есть только старшая сестра.

Вчера Вера  робко попросила у меня сколько-нибудь денег взаймы. Я сразу сказал, что дам 700 долларов – всё, что осталось у меня от поездки в Гоа. Эта сумма превзошла её ожидания. Она воспрянула духом и забронировала билеты на вылет из Москвы 11 апреля Катарскими авиалиниями с пересадкой в Дохе два с половиной часа. Билет в один конец не дают. Она заказала рейсы из Москвы в Катманду и обратно за 34 тыс. руб., с возвращением 1 июля. До этого дня я вполне могу не дожить, так что от денег избавляюсь с радостью, чтобы они не пропали. А главное – мне хочется осчастливить Мирославу, т. е. придвинуть к ней Веру как можно скорее.

Вера сидит у меня на кухне, не ест, а курит и пьёт принесённое ею пиво. Она выглядит необыкновенно хорошо. Её гладкое, молодое, загорелое лицо – не женское и не мужское, не юношеское и не девичье, а какое-то просто человеческое, вне пола и возраста. Нечто вроде Джоконды на картине Леонардо да Винчи. Может быть, поэтому на неё так жадно кидаются мужчины и женщины? Моя жена считает Веру красавицей.

Но я не оттаял после того, что она говорила мне в Гоа, я злопамятен.

– Ты всё твердишь, что я туп, портишь мне настроение.

– Но это же правда!

Она поднимается со стула, обнимает и целует меня. Сегодня я под её поцелуями не шелохнусь. Не позволю себе никаких сю-сю.

– Ты – гений, ты большой учёный,   – она читала обо мне в Интернете,   – но ты не понимаешь некоторых простых вещей!

Да, то же мне частенько говорят и моя жена Таня, и моя всё ещё молодая (38 лет) другая приятельница.

Я – жертва свойственной учёным презумпции рациональности. Мне кажутся дебилами все, кто поступает неразумно, т. е. большинство людей.   Однако я и сам выхожу за пределы разума, когда влюбляюсь в девушек. Я от рациональности и умственного труда хорошо отдыхаю.

Потом мы сидим в моей комнате и звоним в Непал. Я первым заговариваю с Мирославой. Она узнаёт меня сразу, но её голос изменён телефоном до неузнаваемости.   Да, в Покхаре хорошая погода. Девушка живёт в отеле с видом на озеро и на Гималаи. Как я себя чувствую? Ну, как обычно, т. е. «ничего». Я заверяю Мирославу, что Вера к ней приедет, но Мирослава всё ещё не верит в такое счастье.

– Скажи ей, что ты её любишь,   – подсказывает Вера.

– Мирослава, я тебя люблю! – кричу я в телефон. – Ты меня слышишь?

– Да, слышу!

– А теперь тебе будет сюрприз, – и  передаю трубку Вере.

Они болтают долго, но всё о том же – об их любви и о поездке Веры в Непал. Любовь любовью, но я уже нервничаю. Если Татьяна случайно  увидит счёт за телефонный разговор, переваливший за тысячу рублей, она не упустит случая испортить мне настроение.

Моя жена Татьяна, как и ожидалось, никак меня не встретила. Я приехал домой в 11-м часу вечера, но Таня ухитрилась к тому времени лечь спать. Её вопросы о Гоа были немногочисленны. Рассказа в виде монолога она не выносит. О Мирославе было сказано мало. Любовный роман Веры Таню не удивил – она давно знает её с этой стороны.

Я преподнёс Тане две бутылки рома «Old Monk» – гостинцы от Веры, которые она подбирала для разных своих друзей с такой любовью. Но Таня не оценила подарка.

– Поставь их в тумбочку на кухне, где твои пустые банки и крышки.

Но в тумбочку бутылки не вошли, они остались на столе, а Таня, как и большинство наших соотечественников, не может оставить не выпитым любой спиртной напиток, стоящий на виду. Она в течение одного дня в чистом виде выпила маленькую бутылку рома (признав, что он был бы хорош и для чая и кофе) и швырнула её в мусорное ведро.

Веру шокировал этот поступок.

– Ну, как же так, это же такой сувенир!

– Ничего, я достал эту бутылочку из ведра, помыл, она стоит у меня в комнате.

Опахало из павлиньего хвоста Тане понравилось. Оставалось показать мой самый любимый сувенир – маленький розовый треугольник 12;17;17 см.

– Что это, по-твоему?

– Бюстгальтер.

– Нет, это трусы.

И я поднёс к самому носу своей жены очаровательные купальные стринги  моей «любимой» девушки.

– Смотри, какие они красивые! Какие пупырышки, шайбочки, висюлечки…

– Ничего красивого, – буркнула Татьяна,   и повернулась к своему компьютеру. Наутро она улетела на защиту диссертаций в Астрахань, что и позволило мне пригласить домой Веру.

Номер непальского телефона Мирославы Вера мне дала, хотя я и не собирался туда звонить, а электронный адрес этой девушки дать наотрез отказалась. Сказала, что сама Мирослава запретила это делать. При упоминании электронного адреса Вера почему-то очень смущалась, менялась в лице и становилась похожей на собаку, грызущую кость. Только что продемонстрированная любовь Веры ко мне в такой момент совершенно пропадала.

Вера показывает мне СМС-ки, которые ей шлёт Мирослава. Они написаны латинским шрифтом без всякой стандартизации. «Ты моя суперженщина…». Вероятно, слово «супер» занимает важное место в небогатом словарном запасе Мирославы.

Вера согласилась взять в Непал путеводитель «Полиглот», а также моё стихотворение «Мирослава» и мою статью «Непал: Экзотика в объятиях глобализации» в распечатанном виде; дала честное слово, что передаст Мирославе. Сам факт, что потребовалось брать честное слово, говорит, увы, кое о чём…

Вера взяла у меня 700 долларов и попросила дать ей ещё тысячу рублей. Я дал. Одевшись, она в прихожей и у лифта покрывала меня мелкими и частыми поцелуями благодарности, похожими на заключительный этап стрижки в парикмахерской. Я стоял спокойно, дожидаясь, пока парикмахер отойдёт. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить».

Будущее обеих девушек на ближайшее время ясно и прекрасно. Мирослава встретит Веру в Катманду и покажет ей столицу Непала. В автобусе, который идёт в Покхару шесть часов (если нет пробок), они не поедут, а наймут машину с шофёром (красиво жить не запретишь) и доедут за четыре часа (если не будет пробок). Я им не завидую, потому что был в этих местах, проехал по всем их  маршрутам.        

В Покхаре Мирослава снимет отдельный дом с видом на озеро  и горы за 150 долларов в месяц. Они каждый день будут видеть мою любимую гору Мачхапучхре – самую красивую и недоступную гору в Гималаях. Они арендуют скутеры и будут носиться по горным дорогам. Я по-прежнему чувствую себя творцом их счастья, а о Творце ведь известно, что «мысли и дела он знает наперёд».

Я знаю наперёд, как они будут заниматься любовью. Я  представляю их тела, их кожу, их запахи. Я знаю все слова, которые они будут говорить. Я вижу, как они, обнявшись, идут по Лейксайд Марг (главная улица Покхары) (в Непале женщины-подруги ходят в обнимку), заглядывают в многочисленные лавочки, как обедают в ресторане и купаются в озере. Предвижу и то, как их любовь будет угасать после того, как они выпьют её до дна.

Их жизнь в Непале – продолжение моей жизни в той стране, во всей Азии, на Земле вообще. Это в какой-то мере моя загробная жизнь. Частица моей души вложена в их любовь. Она – продолжение моей любви и к Вере, и к Мирославе, и ко всем девушкам. В любви Мирославы и Веры моя душа будет жить в Гималаях.

63. Мирослава

Три ценности – богатство, мир и слава,

Но больше них волнует нас любовь.

По Азии кочует Мирослава,

Она в Россию не вернётся вновь.

Видать, её обидела Россия,

Там только мама ждёт её давно,

Но мы её о прошлом не спросили,

И будущее у неё темно.

Кровати скрип и серость покрывала,

И рук твоих целительный покой,

И ты меня, как небо, покрывала,

И извивался я, как червь земной.

Касаний нежность, робость поцелуя

И дерзость рук, струящая в глаза.

Ты помнишь, как здесь плакали, целуя

Твои ладони и твои глаза.

Четыре дня, четыре жарких ночи

Вам разрубили время навсегда.

Как «Мене, текель, перес» светит  в очи

Их огненная  надпись «НИКОГДА! ».

Тебя хотели  и боготворили,

И преклонялись перед чистотой.

Тебя мы все по-разному любили.

Прости за это и прости за то.

Недолго мне коптеть на свете этом,

Но мысль о смерти  убегает прочь,

Лишь только вспомню, как перед рассветом

Под сенью пальм тобою пахла ночь.

Сотрут отели и автомобили

Всю зелень рощ над пляжною дугой.

И ты приедешь: «Здесь меня любили,

Как не любил нигде никто другой».

Меж Аннапурною и Дхаулагири

Прошёл мой путь в таинственный Мустанг,

Как я когда-то, видишь ты Нилгири

И в Покхаре идёшь по Лейксайд Марг.

Не меркнет в мире Джомолунгмы слава,

Но прочим Гималаям не в укор,

И для меня милее Мирослава,

Как Мачхапучхре красивей всех гор.

И светит мира нашего во славу

Твоей  души святая простота.

Не обижайте, люди, Мирославу,

Она для вас –  Добро и Красота.

25 марта 2012

64. Переписка с Непалом

В письмах Веры латиница мною заменена кириллицей,   орфография и пунктуация приведены в норму, лексика не исправлена.

Вера – Борису.   30 апреля 2012.

Привет из Покхары! Поздравляем с 81…!!! Мы тебя любим, вспоминаем, говорим, как ты («Молчу, молчу, я же не спорю, я всем доволен» и т. д.). Здоровья и любви тебе !!! Мира плакала от стихотворения, вся растаяла, ты – первый, кто посвятил ей стих, благодарит тебя. Звони на номер Мирославы. Целуем и обнимаем…

Борис – Вере. 1 мая 2012

Мои дорогие и любимые девочки! Наконец-то я дождался известия от вас, и от этого моё настроение очень поднялось. Надеюсь, что вскоре, недели через две, вы расскажете мне главное, что меня интересует: где вы побывали, какие достопримечательности видели и чем занимаетесь? Я получил письмо от Юли, она в конце апреля была в 600 км от вас, в Дхарамсала, где резиденция далай-ламы. Я посоветовал ей слетать к вам в Покхару и вовлечь вас в путешествие в Мустанг. Не упускайте возможности познакомиться с тибетским ландшафтом. – Ваш Б. Р.

Вера – Борису. 10 июня 2012

Привет! С Мирославой у нас не ладится, я потом всё расскажу. Кроме Катманду и Покхары,   нигде не была. Она медленная и не хочет ничего, встаёт поздно и собирается по 4 – 5 часов. К вечеру только выходим. За всё время секс был три раза по приезде и то никакой – она закомплексованная истеричка. Я очень устала и даже понимаю Реду. Хожу одна на озеро и везде. Целую и обнимаю тебя.

Борис – Вере. 11 июня 2012 г.

Дорогая Вера! Ваша любовь во всяком случае должна была кончиться менее чем за три месяца; для того ты и прилетела в Непал, чтобы не жалеть об упущенном счастье и выпить чашу до дна, но я надеялся, что всё угаснет естественным путём пресыщения, а не так рано и уныло. При всём при том, передай Мирославе мой горячий привет и скажи ей, что я её люблю по-прежнему, что она – самое яркое и красивое переживание в моей жизни за последние годы. О 700 долларах  не беспокойся – я их тебе подарил.  

Вера – Борису. 15 июня 2012

Привет, Боречка!!! Мне жалко, что так всё с ней уныло и скучно, в Агонде было хорошо, мне кажется, что она просто ухватилась за меня от безысходности… Она не любит никого, наверное – я так вижу по всему. Спасибо тебе за всё!!! Целую и обнимаю крепко.

65. Остатки лета

Вера должна была вернуться в Москву 1 июля согласно приобретённому в апреле авиабилету, но этого не произошло. Сестра Марина сказала, что Вера поменяла билет и прилетит в середине июля. Потом пришло письмо мне и прочим Вериным друзьям, что она прилетает в Домодедово 31 июля в 14:25. Но и на сей раз она не прилетела!

Мирослава и Вера посетили Лумбини, родину Будды, но больше никуда вместе не ездили. Вера гуляла кое-где по окрестностям Покхары. Она очень страдала от дождливой погоды и всё время была на грани заболевания. На обратном пути в Россию она одна жила три недели в Катманду. Что вообще делали эти девушки в Непале и на какие средства существовали – сие мне до конца не понятно.

В Покхаре в Веру влюбилась 45-летняя Аня, рантье из Уфы. Она подралась из-за Веры с Мирославой. Вера, как кажется, окончательно поссорилась с Мирославой и прилетела в Москву 30 августа. Она занялась здесь любовью с Аней и уверяет, что это теперь превзошло всё, что было раньше. Но Аня, улетевшая в Уфу, шлёт скандальные письма и терзает Веру безумной ревностью.

Мирослава нынче находится в Индонезии и оттуда бомбардирует нас отчаянными просьбами прислать ей денег. Я перевёл ей с помощью Веры 200 долларов, и с ними она окончательно исчезла из нашего поля зрения.

А у меня началась новая,   большая,   настоящая, взаимная  любовь...

Агонда 7 марта – Москва 9 октября  2012

66. Эпилог

В конце 2012 г. Вера сдала свою квартиру и уехала в Агонду. С тех пор она делит каждый год на три части – между Индией, Непалом и Россией. Зимует в Агонде, лето проводит в Покхаре, оставшиеся  месяцы – в Москве, где иногда находит работу. Из Катманду она, как большинство туристов, летала к Эвересту, но в остальном  ни по Непалу, ни по Индии не путешествовала.

В одной арабской стране (вероятно, в Катаре или в Эмиратах) Веру арестовали за курение в самолёте, и она в ожидании суда и штрафа двое суток провела в настоящей тюрьме вместе с воровками и убийцами, отбывающими долгие сроки. Осуждённые женщины относились к Вере хорошо, помогали, чем могли. Об этом приключении она с удовольствием рассказала моей жене, а мне призналась не так охотно.

Бывая в России, Вера заходит ко мне два-три раза в год, приносит гостинцы – банки с вареньем и солёными грибами. Она вывозила меня из больницы в 2012 г. Один раз мы даже ходили вместе в кино. Мы обмениваемся только сухими, формальными поцелуями – при встрече и прощании.

Сейчас Вера живёт в Агонде на той же «нашей» вилле, но квартира получше, на втором этаже, а цена смешная – 10 тыс. рупий в месяц;   рупия теперь чуть больше рубля. Говорит, что никакой подруги (в прежнем смысле) у неё нет.          

Лариса и её супруг посещают Агонду уже в тринадцатый раз, но они не дауншифтеры, а солидные дачники, пользующиеся очередным отпуском.

Мирослава всё-таки возвращалась в Россию к матери, но насовсем ли, мы не знаем.

Калидас женился, но не на натуральной девушке, а на вдове с ребёнком. О рождении у них общего чада сведений нет.

Бык Ваня скончался в позапрошлом году.

Дополнено и адаптировано для Проза. ру 6 – 12 февраля 2016.

_________________