04 Гермафродит. Роман. Глава 8. Серия: Читать онлайн бесплатно короткие любовные романы

Филис...

Чудный подарок сделал владыка Сад хрустальному Анджели, попутно – и себе самому.

Владыка, как любой дроид, собирал и хранил всю информацию, относительно личного имени-функции, подчиняясь главнейшему для дроидов инстинкту. Однако компоновать, смешивать, изобретать влёчёт не только лишь одержимых конструкторов, в какой-то мере всех дроидов манит конструирование.

Владыке Сад мечталось, чтобы материальной субстанции не было совсем. Нетленный сад. Принципиально не подвластный упадку.

Высших дроидов угнетает смертность людей, владыку – преходящность всяких вещей. Он втайне симпатизировал Августейшему. Стальной шут представлялся вечным.

Но для своей области, для богатого, вольготного, не слишком упорядоченного семейства Сад, его владыка мечтал не о стальном бессмертии дискрет-цветов. Они тоже прекрасны, они были в уголках его владений: испепеляюще-ледяные, тонко дискретные пестролистники. Владыка Сад задумывался о цветках самых обычных, но... без какого-либо плотского носителя.

Филис... Домик, пруд. На берегу плоские камни.

Низкорослые причудливые деревца, кряжистые стволы, потрескавшаяся кора. Сто оттенков мха на песке, на камнях.

Посередине пруда остров. Штирховка тростника. Замерший танец тонких сосен.

Над ними – колонный ствол одного их тех великанов, что покрывают Филис от рамы до краёв, теряется в полуденной густоте собственной кроны. Его пальмовые листья, как страусиные перья, каждое с дуб размером...

Ничто здесь не состояло из артефактов, но – из взаимодействий. Притом, взаимодействовали тенденции, а не субстанции.

«Подвижность» и «тяготение» воды возносились «проникновенностью» солнечного потока: пятен, солнечных зайчиков в пруду.

Убери «сопротивление» земляной охры из сабель прибрежного рогоза, и останется цвет семейства Сад – пучки рогоза обретут резкий фиолетовый цвет. Вода и огонь активизируются. А так, они негромко танцуют на земной, жёлтой «устойчивости».

Итог: пейзажная совокупность. Филис нормален, зелен, проникновенен, тих.

Как дроидскому энке Анджели нравилось число три. Число тех, кому двуединство – судьба, но парное – не талисман.

Три отвечает на вопрос: зачем.

Три стихии образовывали всё, смешиваясь в Саду. Три свойства основных цветов, между горячими и ледяными.

Концентрация – преображение – рассеяние.

Жёлтый – красный – синий.

Любые две стихии, как в любовном союзе энке, служили основанием в саду Филис, а третий приходил любоваться. Третий – снисходил.

К примеру, земля и вода – база для флоры, свет – гость...

Для шума дождя в листве свет и твердь – основа... Сам дождь – гость.

Для влаги, как таковой, для прудов опора – свет и влага, понятно. Земля – гость. Земля держит в ладонях, смотрит: прекрасно?

Прекрасно, соглашался Анджели и смотрел...

Функциональную нишу красного цвета, как чуждого дроидскому, – дроиды не преображают в основе, нового не создают, – занимал пограничный, самый лёгкий из горячих цветов: «Меточный тронный».

Людям он не виден. Это непосредственно часть света, обтекающая предметы. Латунно-медная река, густая и очень подвижная. Она стелется как дым, если бы дым был искрами, которым тесно и не разбежаться.

Ещё этот цвет называют «Рука владыки», «Мановение владыки», или просто «Длань», «Мановение».

В метках зов, приглашение к трону, маркируется этим цветом.

Рисуя флору, Анджели любовался и замирал перед «неорганикой» – стихией земли.

Влага пруда чуть-чуть плясала в утреннем свете. Третьим было «восходящее видимое» каменистого дна. Оно непрерывно преломлялось... Оно... В общем, Анджели посиживал сутки над водой.

Гелиотропу ещё казалось, что Анджели мало гуляет, лишку рисует. Он вообразить не мог, насколько мало Анджели рисовал!.. Сколько проводил в безмолвном созерцании.

Анджели обмакивал кисть, и горизонты: бережок, камыши, деревца сбегали на лист единым, цельным высказыванием. Со вторым движением проходил по ним солнечный свет... Всё!

Кого-то очарует рисунок на Краснобае, оставшись тайной... Происхождения набросков Мема не выдавала. Разгадан бай-мазилами был только стиль, приём – «в два мазка».

Один раз Анджели нарисовал Стража. Ночного Стража.

Они, молча, сидели по разные стороны от обратной свечи... Молча, сидели. Целую ночь. Ну, бывает, дроиды. Им так захотелось. Так звёзды легли.

На следующую ночь Анджели взял уголь вместо кисти и очертил лик Стража в пределах прямоугольного листа.

Утром показал обоим, ему и Гелиотропу, оказалось, что там половина лица. Половина лысой головы, щека с глубокой вертикальной складкой и бровь, сбегающая к переносице круто. Подбородка не было, и рот не поместился, разрез губ совпал с нижним краем бумаги.

Гелиотроп поёжился: рассердится гаер, проблем не оберёшься.

– В темноте же, – поторопился он успокоить братишку, – не портрет, экспромт на тему!..

Но Августейшему понравилось!

– Я таков в ваших глазах, не? Хелий, реально, нет? Топ-колотый, а жаль!

Угольный рисунок, провалявшись на столе до прихода Мемы, тоже улетел на континент, кому-то достался.

С некоторой тревогой Гелиотроп наблюдал динамику внешне однообразной, размеренной жизни Анджели.

Доля статики в этой динамике с его точки зрения росла неуклонно. И даже то, как она росла, выдавало тяготение к статически равномерным периодам.

Конструктору это чуждо. Он так старался при создании дроида не обусловить его, что переусердствовал. Предустановленные контур-азимуты, ориентирующие в пространстве-времени, Анджели скоро отпустил. Казалось, ему просто безразлично – где он и когда.

Гелиотроп в пору досуга, в Дольке тоже часами сидел. Но при этом очень остро, напряжённо размышлял надо всяким разным: «Я – сейчас... Как это? Я – сейчас? Где это? » Анджели мог не заметить, что год прошёл. Мог не вспомнить, вчера или год назад прилетал к нему человек покатать апельсиновые, между своих полюсов вращающиеся, марблсы-орлблсы, партию доиграть. С каких же пор она отложена? А этого он тоже не помнил! Не оставил азимута на лишнюю информацию.

Будучи зван туда или сюда, в мастерскую Дольку, в кузнь У-Гли, на Турнирную Площадь, Анджели следовал за Гелиотропом охотно.

Как ученик он был памятлив без нареканий, как ассистент понятлив, как спарринг-партнёр внимателен. Боя же ни одного в жизни не провёл, его не вызывали и он не вызывал.

Покладистость дроида-энке того хуже не нравилась Гелиотропу! Она походила скорей на непреклонное упрямство, чем на аморфную податливость пластилина. По завершении мероприятия Анджели возвращался к прудам Филис и саду, кистям и краскам подобно отпущенной пружине.

«Во что выльется его пассивность? Высший дроид скатится на уровень технического, до улитки или сразу до лазуритового топа? »

Августейший обратил внимание братишки на этот факт:

– Хелий, радость моя и опора всей дроидской сферы! Сколько тебя знаю, предметы для беспокойства ты выбираешь от противного!.. Чем меньше вес и вероятность грядущего события, тем сильней оно тебя беспокоит! Созданный тобою слепок ушедшей эпохи более упруг, чем все дроиды текущей, вместе взятые. А что его интересы узки, свидетельствует в пользу моего наблюдения. Подумай, функция и вербализация, представляются, суть, единством. Но обязательно ли так? А прежде, когда ещё не сделалось так? Анджел вполне может иметь стократно пролонгированную стадию установления контур-азимута, без какой бы то ни было вербализации. Его имя-функция предстанет сюрпризом такого масштаба, что даже я заинтригован!

Гелиотроп согласился на словах, но не в душе.

Анджели и прежде-то склонный к минимализму даже в своём единственном увлечении, в последнее время достиг в нём совершенства. Он повторял лист «кувшинки» над водой, так и этак, меняя ракурс, порой не меняя и его, лишь оттенки света, расположение капель...

Лист не совсем кувшиночный, владыка Сад одарил Филис дивного благородства растениями. Дроидская флора, не земные метаморфозы, предпочитающие резкие скачки климата, а изначально выведенные в дроидской сфере, ради их внутренних интересов.

Селекция выдержана на двух азимутах: сближение форм с земной флорой и сближении базовых стихий во всех аспектах.

«Кувшинка», избранная Анджели, по форме листа была лесной манжеткой, то есть близко к кувшинке, но не совсем: плоский бокал для мартини с ажурным краем. На воду ложилась редко, когда дождь переполнял пруд.

Она гармонично объединяла в тонкости прохладного листа солнечный свет и воду. Капли, лучи, прожилки насквозь. Глянцевое отражение, подвижные бликов, капли водных линз... Сама по себе – палитра.

И всё это Анджели умещал в несколько мазков кисти. Повторяя раз за разом, и не повторяясь никогда.

Манжетки цвели одновременно двумя способами. На длинном побеге распускалась маленькая белая орхидея: три коротких, два длинных, волнистых лепестка. Вертикальный круглый стебель держал соцветие, напоминающее луковые шары метаморфоз, тоже белые. Пока что-то одно в бутоне, другое в цвету, и на рисунке оно оказывалось за пределами листа. Иногда акварель показывала его отражение...

На рисунках Августейший и продемонстрировал Гелиотропу его неправоту.

– Дроид-Анджел очень не прост, Хелий. Посмотри на его работу издалека. Нет, отойди... Отойди и взгляни, я серьёзно. В сторону отвернись. Боковым зрением... Ничего тебе акварель не напоминает?

Напоминает... Определённо!

Издалека бросалось в глаза следующее...

Выбирая прямоугольный лист, – неисчислимо разнообразие видов бумаги для письма и рисования на Краснобае, – Анджели же заказывал всегда писчий, не для акварели предназначенный, прямоугольный лист. Держал под «обратной свечой», чтобы бумага обрела покрытие ледяного цвета. Всё поле никогда не занимал, компонуя рисунок в кругу. Почти в кругу...

– Необщий дроидский! – воскликнул Гелиотроп. – Однако... Потеряй я навеки ориентир Юлы, если изображённое напоминает хоть какое-то слово! Братишка, рисунки, словно азимут вопроса, без содержания! Словно кто-то приготовил вопросительную метку, но ещё не заполнил её!

– Эка ты загнул, фантазёр, но в целом, да.

Слова необщего дроидского на письме выглядят иероглифами в кругу. Из них постоянное написание имеют всего два: «ди» – да, и такое «здравствуй», которое произносится при знакомстве. Оно принадлежит в равной мере необщему дроидскому и общедраконьему языку, ведь эти ящеры – воплощение базовой схемы автономного дроида.

Анджели рисовал свою прудовую манжетку в кругу, иероглифом. От него же, тая, сходя на нет, непременно выдавался «хвост» иероглифа, символ драконьей воли. Отражением, тенью, листом тростника, лучом, бликом... Непременный атрибут их письменности, росчерк, объединяющий слова необщего дроидского в последовательное письменное высказывание.

На прямой вопрос Гелиотропа, ожидавшего недомолвок, заумных интерпретаций, чего угодно помимо откровенности, ведь они уже спорили насчёт внесения в жизнь разнообразия, Анджели отреагировал с непосредственностью уробороса. Даже встряхнулся по-драконьи!

– Что за повторы, милый? Зачем столько? Что здесь зашифровано?

– Как?! Мои размышления, – ответил Анджели.

Без подсказок со стороны Августейшего отошёл, издалека на разложенные в ряд пяток акварелей взглянуть...

Сощурился и признал:

– Действительно! Уважаемый всей дроидской сферой, о, Фавор, мне только искренне жаль, что оно видится тебе повторами! На мой взгляд, повесть, а впрочем... Гелиотроп, твоя правда: вопрос. Одно недоумение вдоль...

– На счёт чего? – спросил Гелиотроп.

– На эсперанто, – потребовал Августейший.

– Монады.

«Оттого и рисунки просты... »

– Какой же именно вопрос, милый? – улыбнулся Гелиотроп. – Касательно чего в монадах?

Анджели постарался дословно. Он передал Стражу и ковалю вопрос Мемы: кто конструировал их, когда, с какой целью?

– С континента прилетел вопрос?

– Наверное... Я не осведомлён.

Анджели действительно не знал, что там происходит. Немногие знали, телохранители, Гелиотроп. К дроидской сфере мало относится изгнанническая жизнь, морские жути и охотничьи страсти.

– Великое Море создало монады из метаморфоз, – ответил он, – из тех, которые бросили лозу на ось Юлы. Монада – кратчайший метаморф, способ в совсем неблагоприятных условиях побыть. Успеть побыть. Провальный способ...

Монады – плод морских извращений.

Никакой дроидский коваль не конструировал их, Гелиотроп даже немного обиделся на формулировку, донёсшуюся из человеческой сферы. Ему тоже крайне неприятно и непонятно происходящее, но дроиды тут ни причём!

– Тропос их видел. Тропос так мне сказал. Большего не знаю, – отрывисто завершил Гелиотроп.

Анджели кивнул, улыбнулся и поцеловал его, как всегда сворачивая разговор, подозревая, что разочаровал создателя. То есть всё чаще. Что-что, а это послесловие коваля устраивало!

Задумчивый до хрустальной прозрачности Анджели попрощался с обоими автономными гостями у резной, богатой лиственным орнаментом рамы.

Несколько дней спустя.

Проникнув без стука в облачный сад Филис, Мема нашла хозяина в пруду по колено, кистью рисующего водой по воде. В неё обмакивает, на ней и рисует: дроид!

– Нет! – возмутилась Мема, всплеснув руками. – Анджели, неужели это новый зигзаг творческого пути?! Как выгодно шли твои наброски на Краснобае!

– Пользуюсь моментом, – рассеянно ответил Анджел, – владыка Сад грозится истребить плантацию. «Я для наглядности тебе, – говорит, – посадил, а ты, – говорит, – вцепился как уроборос в хвост! Не подходит, фу, к саду! Порча и огорчение». По мне, так подходит...

Мема присмотрелась к зарослям вокруг пруда и отметила, что берега действительно изменились, а пруд стал мельче. Глянец листвы в форме неправильных сердец с острым кончиком. Всюду змеятся толстые побеги черешков, канаты корней. Тронный дроид прав, было гармоничней.

Не желая противоречить другу, Мема свернула разговор в сторону:

– Удалось что-нибудь выяснить по монады?

– Формно да, векторно нет...

Анджел с хлопком оторвал белый, прудовой цветок. Светло-зелёный круглый стебель в мизинец толщиной.

– Пойдём, Мема.

Оставил кисть вертикально плавать в зеленоватой, чистой воде пруда.

«Чего рисовал? На что смотрел? С бережка к чему присматривается с неудовольствием?.. »

– Щёку, – требовательно сказал Анджел, шлёпая к подруге, – щёку человека дроиду! И ты целуй!

«Забавный! Невозможно привыкнуть!.. »

Уравновешенный, но всё же – дроид холода, прохладный Анджели, за обниманием и целованием щёк протянул цветок гостье и сказал:

– Каллу для галло!.. Формно, это она и есть, тебя интересующая, монада...

– Ач-ча!!!

Мема, побледнев, отдёрнула руку.

Смутившись своей девчачьй реакции, – «палёная Мема, позор тебе! » – она взяла сорванный цветок. Понюхала.

– Он безопасен без корня?

– И на корне безопасен, и без. Активность монады исчерпалась. Ты не можешь застать тот момент, когда каллос опасен. Впрочем, Владыка Сад, говорит, что скоро они выпьют весь пруд... Если это счесть за опасность... «А в твоём пруде, – он говорит, – Анджел, четырежды четыре Великих Моря... » Веришь, Мема? Я не поверил, но судя по тому, что каллы посажены вчера, а пруд так обмелел, придётся соглашаться на прополку. Я прошу его: «Несколько оставь! » Он отвечает: «Как? » Я не знаю как, я же не Владыка Сад, я – Ошибка.

– Ты ошибка гения! – возразила Мема. – Иными словами, ты – открытие.

Пальцы дрожали на стебле, скрывая это, Мема дирижировала цветком. Технарю должно быть безразлично, любопытно. Ей хотелось швырнуть прочь гладкий на взгляд и на ощупь, непостижимый цветок.

– Почему он не сухой? – спросила Мема. – Не деревянистый и не огромный, как те?

– Миниатюрный из-за субстрата. А что не сухой, так Гелиос-тропус, быв счётчиком времени, стал его ковалем. Филис он в медленном времени сковал. Вынеси каллос за раму, сделается прахом или соломиной.

На этих словах брезгливость к цветку у Мемы резко прошла, а на ум пришла отличная шутка!..

«Ха-ха, кто-то вздрогнет в Гала-Галло, когда я поставлю в вазу букетик! Но это после... »

– Каллос от любой метаморфозы отличает лишь покрывало, – делился Анджел полученными сведениями. – У метаморфоз оно раскрывается в промежуточной стадии, у монад – в первой и последней. Ну, и форма иная. Не для ваших глаз, можешь не присматриваться. Вы обыкновенный цветок, метаморфозу и монаду не различите. Возникновение и азимуты монад – покрыты мраком тайны... Я понятно выражаюсь? У вас так говорят?

– У нас, Анджели, из осмысленных вещей говорят: «Есть чего выпить? Гоу цокки! » И честное слово, лучше ради остального не открывали бы рта! Любопытно...

Безбашенный технарь, экспериментатор, Мема прикусила мясистый уголок цветка и захлебнулась!

«Четырежды четыре океана?! В этом пруде?.. Верю! »

Через маленький надкус прудовая вода ударила, как из шланга под напором!

Мема откашлялась, отсмеялась, перевернула каллу и внимательно разглядела. Стебель на срезе влажен, но не каплет. И цветок перестал фонтанировать, едва потеряв касание с человеческим телом.

– В одну сторону тянет, – объяснил Анджел, – снизу вверх.

– А ты можешь дать мне его с корнем?

– Могу, наверное, – пожал плечами дроид, – часть корня отрезать, они сеть сплошная.

Корень монады оказался куда примечательней наземной части. Цветок иссох за рамой, как и предсказано, а мощный корень пропал, словно померещился Меме.