04 Гермафродит. Роман. Глава 26. Серия: Секс роман

Бутон-биг-Надир смотрел лун-шель-да-да.

Вальсирующий и всё равно – боевой, сражающийся танец хозяев Рынка Лючия. Смотрел и понимал его, уже зная, чему свидетель.

Он вспоминал своё первое посещение Клуба энке, ностальгически вспоминал шель, увиденный тогда, в полном неведении принятый им за шквал скрытых страстей.

Сравнивал, изумлялся. При всех подводных камнях, танец двух энке неизменен в сердцевине, в главном, чему и слова-то не подобрать.

Теперь Буро ясно видел, что это всё: объятия гермафродитов, разящие замахи незримых мечей, оступающиеся мнимые падения, неприкрыто страстные поддержки... Пожатия рук, вспышки взаимных улыбок, отстающих на долю секунда одна от другой... Всё – подношение. От начала до конца всё совершается ради отсутствующего третьего, ради данс-фри, Лючии. Ради гермафродита так долго не принимавшего роскошь сокровищницы, настежь распахнутой перед ним, что судьба её захлопнула... Но драгоценный блеск и сейчас играет за дверями, вместе с пьянящей музыкой шель.

Волны – шель-да-да... Настойчивые, неукротимые волны.

Вчера настал такой день, в который Буро захотелось обернуться назад, побыть с морем наедине.

Великое Море разбивалось в непрерывном грохоте и шипении о каменисто-кубическую отмель в виде серпа. Нет хищных теней, течения слишком сильны. Под голубым небом это довольно-таки мрачное место обрело иной вид. Живой, властительный.

Остро-серебряные блики беспорядочно скачущих волн заполонили юго-запад Великого Моря. К вечеру они набирают силу.

Буро смотрел вдаль, откуда волна шла уверенно и неотвратимо, выделяясь на фоне прочих. Несла к каменистому серпу пенный гребень... Вот потеряла, обрушилась вдалеке... Снова взметнула...

Вблизи побережья скачки волн упорядочивались широкими фронтами. Массивные, они не достигали берега, разбиваясь об отмель, катя к ногам Буро шипящую пену.

Вечерело, волны шли чаще, агрессивней, чётче. Одна за одной, гряда за грядой. Гром и шипение сливались, и за свитой, докатившись, вставала – она. Не Косатка, нет, минутная царица среди волн, которая гордо над ними встаёт, перебрасывается через подводные скалы, обдаёт брызгами... Отступает... Долго, широко... Промежутки между волнами прибоя становятся долинами. Плоские, голубые от небесных просветов. Скоро всё начнётся снова, новая царица возложит на себя пенистый гребень короны где-то у горизонта.

Буро уединился с морем, чтобы подумать о его природе, о своём прошлом, – что из чего выросло? Что испарилось, а что просолилось безвозвратно? – и не думал вовсе ни о чём.

«Волна, как утоление страсти. Полное: от пены на гребне до пены на песке. Сладостный путь от первого объятия до взрыва в недрах желанного цокки.

Волна летит... Набрасывается... Разбивается, обтекает и отступает... Много-много раз, сколько угодно раз.

Не знаю, вечна ли Морская Звезда, но море не прекратится.

Шель-да-да – это волнение без берегов. На подводных мелях. Катятся, сталкиваются, бегут и бегут волны, падают, встают... Не обо что им честно и страстно, сладострастно, окончательно разбиться».

Рынок был зачарован танцем королей шель-да-да...

Потрет Лючии наблюдал шель-лун, танцоры разыгрывали пред ним условное сражение ласк, выпады и блоки. Ласки и снова ласки, так и не коснувшиеся Лючии, как не принятые берегом волны.

Из рамы, с качелей, ножкой задевая сочные белые каллы, прелестный гермафродит смотрел одиноким облачком. Туда им не добросить пену. Волны швыряют яркие блики друг другу, толкаются, растрачивают неисчерпаемую тягу жизни: отдать себя, вручить, в руки положить, преподнести.

Лишь в ускорении финального кружения лун-шель, замедлившись, Арована взглянул на дорогие обоим уголки торжествующей, неопределённой улыбки.

Буро достаточно знал о гермафродитах, чтобы с Агавой наравне почувствовать его мимолётный взгляд как маленькую ошибку в танце.

Простительную. Агава немедленно развернул партнёра к себе и вернул в шель. Раскрутил, закружил. Скорей, скорей, ещё скорей... Он сорвал, предназначающийся такому апогею, бумажный фрак Араваны, и отдал публике роскошный тюльпан его тела во всей обнаженной, припудренной красоте.

Флегматичное собрание энке выдохнуло и разразилось сплошными, как грохот моря, аплодисментами, когда они замерли рука в руке на последних аккордах.

С противоположных сторон бального зала Биг-Буро и Эйке-Ор любовались на шель, как с разных берегов широкой, бурной реки.

Человек всякий раз знает, когда на него обращено чьё-то внимание, но в этот раз танец разорвал интуитивную связь. Ничто не смогло возобладать в душе, пока не отзвучала музыка. Хотя могло идти вторым планом, подводным течением.

Эйке потерялся, куколка в празднично одетой, толпе собратьев, двуединых на вид и по сути самодостаточных...

Пренебрежение энке к их уникальности, и то двулико! Они, вроде, и хотят подчеркнуть, что собрались лишь для танца, скрыть единством и строгостью фраков пикантность тел, но добиваются противоположного результата. Шейный платок, узкий галстук так манит на нежной припудренной груди, как не манит и полногрудая, обнажённая танцовщица-сокки.

Во фраке из лёгкого, белого шёлка, не подходящего материала, Эйке там, на противоположном берегу шель-да-да затерялся скромным цветком в траве. Лишь угадываемый, склоняемый ветром. Вот кто-то уламывает его на следующий танец... Двое ищут для шель третьего – фри. Мимоходом один играет поясной лентой, которая свяжет их в танце, будет кандалами, станет взмахом меча... Эйке рассеянно ловит её... Улыбается, чтоб показать, как польщён, но не утаить, что – показывает: я польщён...

Двух энке, пристающих к Эйке-Ор Буро знает, они акробаты. На Мелоди Рынки их рисковые мим-сценки памятны завсегдатаям.

Шель акробатов обходился без трюков, но был экспрессивен до предела, нет пауз, нет зависаний. И ещё это очень контактный шель.

Второй акробат, как пучок травы при порыве ветра заслонил от Буро, принадлежащий ему цветочек.

«Что он делает? »

Лентой обводит всех троих по бёдрам, связывает: не сбежишь, уговорились на следующий шель.

Буро видел Эйке среди его сословия и не понимал, какое вообще отношение имеет к этой куколке. К тесной связи внутри двуполого племени?.. К их непобедимой в прохладце во всём: от чувственности до богатства?.. Их выправку в иные времена назвали бы военной... Губительные, невиновные, обособленные... Но через один танец, не более, Эйке-Ор вернётся обратно к патрону, отделившись от толпы гермафродитов, подобно капле из тучи.

Глядя на осанистого Биг-Буро, Эйке-Ор тоже сам понимал себя каплей в море, былинкой в траве, отдельным и неразличимым. Загоревшись от ленты, скользнувшей по бёдрам, шёлком по шёлку, Эйке захотел выделиться, станцевать для него с лучшими, с акробатами.

«Биг-Анджел... Буро такой большой, что когда появляется где-то, то заполняет шатёр или рынок без остатка!.. Непостижимо, что этот вельможа взял себе именно меня из нашего племени, всем чужого. Сам Бутон-биг-Надир, чьего расположения ищет и тот, кто осведомлён о его особенностях, так скажем, наслышан... »

Кроме того, господин земли и моря за цокки, за голубиную службу, щедро платил, но иногда соизволял брать в долг, что безумно трогало Эйке! Забывал про отдачу, как с близким другом! Вспоминая, отдавал вдвойне.

Эйке-Ор незаметно ушёл в мечты о самом ближайшем будущем.

«Сто раз, а до сих пор, как сон. Не верится».

Превосходный любовник, и в сотый раз Буро умел пригубить его, как первые дождевые капли ловят ртом. Самозабвенно погрузиться... Гамак волнами ходил на цепях, подобно вечному приливу – туда-сюда, туда-сюда, то бурно, то вкрадчиво. Казалось, нет причины способной положить предел их неравновесному союзу.

Свет в Рынке Лючия неожиданно затрепетал и померк.

Резкий перепад освещения смягчился лиричной мелодией и разгорающейся под потолком люстрой. Скрытая механика изображала эмблему Лючии: паук ткёт сеть, каждое перекрестье делается маленьким пауком и начинает ткать свою... Чем больше их, тем слабей сиянье исходного паука и ровней приглушённый свет, раскинувшийся на весь потолок.

– Что это?! – вздрогнул Буро, обернувшись по привычке.

«... за пакостный набор костей?! » – про себя добавил он.

Эйке-Ор был уже рядом! Он не мог не засмеяться. Зрелище, которое для Буро – призрак глубоководных, ненасытных в злобе теней, для клуба энке – давнишний талисман.

В этот раз не станцевать Эйке шель-фри.

Кочующий «эцке-моргана», обладатель переходящего «моргана-венца» посетил Рынок Лючия, а значит, обычный – лунданс для всех. Особенный – для кого-то одного, выбраного морганой.

В полумраке зала неспешно вальсировала смерть. В одиночестве. На свободном, постоянно расширяющемся свободном пространстве...

Скелет приближался к кому-либо в ближнем кругу и глазницы вспыхивали, будто смерть ищет, выбирает. Плотные два ряда зубов неотразимо, подкупающе улыбались.

Почти сразу стало заметно, что кости черепа и скелета – проекция от обруча на голове, но эффект не нарушился. Отнюдь.

Стыд, охвативший Буро, приплюсовался к первому непроизвольному содроганию.

– Какие большие зубы! Лишку большие, неестественно, – прошептал он, словно полудроидам доводилось видеть скелеты иначе, нежели в случайных Впечатлениях.

Редко что Буро выбивало из колеи... Увидев моргану, он низко пал, до пустословия, лишь бы не молчать! Карнавальный наряд, вроде ясно и понятно, ничего страшного... А пусть оно не приближается! Какого чёрта?!

У Морского Чудовища всё на рефлексах, не всегда поручишься за себя. Может выйти неловко, глупо...

Вытаскивая занозу досады, Буро долго ещё вспоминал этот спазм в животе, этот глупый испуг.

Незамутнённость улыбки на лице черепа, вот решающая деталь. Полнейшее расположение с той стороны, с этой – животный страх. Никак, ну никак не разжать кулаков!..

«Настоящая смерть. Не с кем ей поболтать, пошутить не с кем... Хотя она даже не назначает сроков! Улыбка её чище ясного неба, прозрачней всего на свете».

Толпа смеётся, но и мечется голубиной стаей! Кто не успел отвести взгляда, ищут в глазницах отклик, где вовсе нет ничего... Берёшь ты меня или нет?

Отвечая на шквал его недоумения – «... ну, и вкусы, ну, и маскарад у вас, гермафродитов! » – вполголоса Эйке успел изложить Буро, как оно повелось:

– Ты не представляешь, какие наши буки. Старый клуб энке... – даже с ноустопщиками не сравнить. Собирались, чтобы помолчать. Стук марблс... Кроме него – шум дождей за рамой. И вот однажды постореннему марбл-ассу проиграл весь клуб, представляешь? Играли на желание. Понятно, на какое именно, с любым партнёром... А он: «Как же мне выбрать из вас? Как не промахнуться? Ведь такая удача не повторится вовек. Давайте сначала потанцуем? » И предложил игру, завершающуюся его призом: свет выключается, в сумраке он ловит того, кто не успел найти пару! Взглянул на моргану и ты – её! Тогда надел этот венец... Если не хочешь, в глаза моргане нельзя смотреть. Но и закрывать их нельзя. То есть, можно, но знаешь, как страшно?! А вдруг она стоит напротив и ждёт, терпеливо ждёт, пока ты забудешься?! Ну, вот... Затем слух разнёсся, игра прижилась, у эцке стало больше гостей и заказчиков на цокки-услуги.

– Кто игру-то выдумал? – ухмыльнулся Буро. – Весёленькая, бодрящая.

– А черт его знает, не гермафродит. Поступь тяжёлая, глаза холодные. Он был в сопровождении, кстати говоря, прелестных девушек, танцовщиц, правда, закрытых с головы до ног. Как флёр укутаны были тонкими покрывалами. Искусные танцовщицы, искусней чар. А сам никакой, лишь запомнили, что на одной руке, которой марблс катал – перчатка. Наверное, терял руку, регенерация не завершена, некоторые этого стесняются.

– Ишь, а теперь? Кто моргана?

– Да тот, кто прежней морганой выбран! Хочешь быть следующей? Проберись поближе, глянь в лицо, очень вероятно, тебя возьмёт!

Без слова, Буро обхватил Эйке за плечи и увлёк за фронт вальсирующих пар:

– В другой раз, – несколько торопливо пробормотал он. – Сегодня живые приглашают живых, да, золотой, драгоценный?

Эцке-моргана не приблизился к ним, но, сколько танцевали, Буро кожей, затылком чувствовал холод, льющийся из его глазниц. Эцке-моргана не спешил, он испивал преимущества редкостного венца, откладывая и откладывая выбор.

Эйке-Ор был тёплый, живой, маленький. Лодочка, спасающая Биг-Буро в холодном океане непредсказуемости. Эйке перед Буро часто танцевал, но вместе не доводилось.

– Почему? – обнимая его за шею, вслух удивился Эйке этому факту.

– Так я ж не умею.

– Так вот же?

– Тискаться, перетаптываться? Это могу. Долго, несчётные годы, Эйке, драгоценный, ноги служили мне, как омертвелые подпорки, с трудом переставляемые... Обратно не переучиться.

– Стоило бы, Анджел. С тобой восхитительно. Даже моргана видит, следит за тобой. Зря отказываешься.

Буро поёжился.

– Имею виды на менее костлявого, золотого эцке этой ночью.

– Серьёзно? Тогда не покинуть ли нам Рынок Лючия?

Буро прищурился, соображая время, покосился в сторону рамы:

– Хе, и Рахат-Лукум встретит нас к утру, вместе со всеми, кому я срочно понадобился.

Он не хотел здесь. И в то же время очень хотел – здесь и прямо сейчас, в чуждом месте, от костлявого призрака невдалеке...

Будучи неосознанными, меняя суть, передавая и растрачивая запал, чувства порождают чувства. Водопад: над порогом сносящий, у подножия сильнейший, веющий водяной пылью, в ручейках ласковый...

Буро испытывал страх, неуют, раздражение и подспудную жажду сломаться, отдать скелету морганы безоружный взгляд.

Страх перешёл в гнев, гнев в желание, в настоятельную жажду действия.

Не разнимая объятий, они привальсировали за бархатный полог соседней комнаты. Остановились. Журнальная, кальянная... Без разницы.

Вход в кукольное тело Эйке, как выход к спасению, узкий, тайный, открытый, добрый. Здесь, вот сюда на ощупь нырнуть, там вынырнуть, в чужом тепле. Так убежать от морганы.

Восхитительно свойство гермафродита: сверху женственного, снизу мужского на первый взгляд. Но там, дальше мужского, сокровенное заново удивляет.

Радушно принимают странника губы нижних врат, под воздетым копьём энке, миниатюрным, пропорциональным и упругим. Не теперь пригодится.

Буро закрыл глаза и сразу распахнул, потому что Эйке-Ор остался снаружи. Во внутренней тьме, пауки, умножаясь, ткали стальную паутину, и белозубая улыбка скелета озаряла то, что он всегда знал.

Напуганный, злой, возбуждённый Буро проникал не в щёлку, достойную фривольного или нежно-иносказательного поименования, а в эцке, как в неизведанную землю. Вечно девственную. И это главное! Что ведёт к надежде? Отсутствие хоженых троп.

«Ач-ча, как ты мил, как ты нужен и как ты, наверняка, догадлив! Заметно я дал слабину... Пропусти меня. Прекрасно... Превосходно... »

Он поцеловал Эйке и остался так: губы к губам, изредка отпуская лёгкие поцелуи, как необязательные, бессмертные слова в учащающемся дыхании.

Ничего Эйке не заметил, никакой слабины.

Что вельможа, подобный Биг-Буро, способен испугаться морганы, ему бы и в голову не пришло.

Эйке-Ор упивался неожиданным всплеском страсти. Чувствовал, как желанен, и не задумывался, с чего вдруг. Шель, моргана, атмосфера... Памятное, особенное для него цокки.