04 Гермафродит. Роман. Глава 36 или Секс роман

Готово, все цепочки на местах.

Один из парней со своего плота шагнул к Злотому. Проверил крепления и сказал:

– Не тушуйся, это пустячки, подсказки, цацки. Главные застёжки будут внутри.

И достал продолговатый футляр...

– Неее, господа хорошие!.. – отшагнул Злотый, пятки зависли над водой. – Мы так не договаривались!

В футляре лежал здоровенный червяк, при ближайшем рассмотрении, состоящий из металлических колец. Он извивался, как настоящий, и непрерывно выпускал тонкую струю, застывающую золотистой нитью.

Второй, распахнувшийся со щелчком, квадратный футляр предъявил мохнатого паука, с подобным же свойством.

Обе скрытых механики немедленно поглощали производимое ими.

Не обратив решительно никакого внимания на отказ и на округлившиеся глаза Злотого, парень спросил:

– С которого начинаем?

– Да идите вы к чёрту! – Злотый невольно процитировал Господина Сому, с детской обидой в голосе.

На что? На то, к примеру, что и обижаться-то не на что.

Девушка отложила дудочку, прервала дорожный, повторяющийся мотив и упрекнула парня:

– Расскажи в двух словах хотя бы. Чего ты?

– А зачем? – беспечно откликнулся тот. – Удовольствие портить? Первый раз бывает только раз.

Он взял мохнатого паука двумя пальцами, перевернул на спинку и пощекотал брюшко. Паук сжал все шесть лапок. Раздался скрип металла о металл. Они заканчивались иглами, которые и выбрасывали тонкую струю-нить.

– Оглянись что ли, – сказал он Злотому. – Видишь, до тебя это пробовали, все живы остались. Лёгкий яд есть, да, и в черве.

Злотый, вообще-то, пил с Биг-Буро далеко не лёгкие яды... Какая, в самом деле, разница, что за упаковка у выпивки? Чашка, раковина, паук, каштан, рог ача...

Паук был отпущен Злотому на ладонь. Скрытая механика рванула вверх по руке, почуяв живое тело. Шесть острых иголок кололи ровно между болью и щекоткой. Непередаваемо.

Для завсегдатаев «болотной Ниагары» зрелище уже началось. Невозможно удержаться от смеха.

Мохнатая, колючая тварь в непрерывном беге стремилась заткать жертву сплошь, не пропуская ни малейшего участка кожи. Паук был модифицированным прибором татуировщика. Застывающей жидкостью легче прошить кожу, и твердеет она при нужном натяге.

От тонкой нити, слегка утопленной под кожу, тело Золотого блестело в унисон его имени. Настолько нежная татуировка не держится дольше суток, но для задуманного больше и не надо.

Паук стремителен, ткёт плотно, деваться некуда... Злотый извивался, катался, упал в воду и был вытащен обратно за перекрещенные цепи, как котёнок за шкирку. Твёрдо решил выстоять на ногах до конца. «До конца» и получилось...

Одна из девушек сняла с него последнюю деталь одежды, короткую борцовскую юбку, и паук с живота устремился на бёдра. Он метался зигзагами, сужал концентрический маршрут... А вот уже и конический...

Золотящее насекомое поднималась по его чреслам на пик, ставший, крепким как скала. Замирающий ужас. Колючесть и...

«А!.. Невыносимо! Он меня укусит! Ооо... »

– Не-не-не... – погрозила горлица Злотому. – Погоди, тебе стрелять рановато!

На незатканном кожаном шлеме его достоинства ассистентка поймала паука и вернула в заточение футляра, и возбуждение замерло. Удивительно: не пропало, не прорвалось... Застыло, как под ледяным ветром.

Злотый понял, в чём прикол. Сплошное, тревожащее воздействие регенерации одновременно навевало некоторую сонливость. Отголосок дроидской анестезии при залечивании крупных травм. Два неуловимых, взаимно аннигилирующих побуждения.

В наступившем тайм ауте Злотый обратил внимание на своего мучителя и проводника. На улыбочку.

Недаром Чудовища Моря боятся строгой симметрии, она режет. Равновесие – неразрешимый сюжет.

Цокки-баям, и никому кроме, свойственно это в улыбке – идеально равные пропорции расположения и самодовольства. Ты видишь? Он смеётся над тобой! Ты видишь? Он любит тебя! Физически, в ближайшие полчаса – несомненно!

Серьги на длинных цепочках оттягивают мочки ушей: маятник в круге, маятник в маятнике – «цокки-цокки».

«Это цокки-бай высшего уровня. Дорогой».

При всей их открытости к благотворительности и экспериментам, за эксклюзив таким цокки-баям ещё как дорого платят. У его помощниц аналогичные украшения в виде колец.

«А ты ломаешься, – сказал Злотому внутренний голос. – Цокки и сокки-баи в жизни никого не предавали. Плохо, что ли развлечь народ, заполучив троечку голубок разом? »

Ах, как он ошибся! Голубки больше не прикоснутся к нему. И никто не прикоснётся.

Цокки-бай вынул извивающегося червяка и поднёс Злотому ко рту на ладони.

– Я не хочу! – вырвалось у того на радость зрителям. – Я никогда не делал ничего подобного!

– Какой буся, – сказала горлица с дудочкой и заиграла снова.

Злотый взял губами конец червяка. Эта тварь была толщиной с запястье!

А в горло пролезла, шутя... Сокращаясь, растягиваясь.

Смех сквозь слёзы, Злотый зажмурился и проглотил целиком.

О, это было что-то!.. Это была искусственная жажда. Препятствие соку жизни уйти в бёдра целиком, выплеснуться наружу.

Вспоминая Элитранс, где выдержка – главный козырь, Злотый никак не ожидал прямо противоположного расклада: всё дразнило, но и препятствовало изнурительно отодвигаемому высвобождению.

Поквиталась с ним за утречко судьба.

Прямым, дюймовым ударом под дых – так и задумано, вырубить на пару минут, – добрый, лаковый цокки-бай скинул Злотого в пруд, на подводную арену.

Злотый дышал водой и медленно приходил в себя.

Связанный...

Разрываемый неестественно сильной жаждой внутри и щекотным возбуждением на коже...

Превращённый в сплошной золотой гобелен. Маленькие, неутомимые покалывания гнали возбуждение к мысу доброй надежды...

Зрительский амфитеатр расположился на плотах, сбившихся широким кругом.

В первом ряду лежат, сидят во втором, за ними – стоя.

Голубки и взаимные ласки.

Первый ряд вооружён фонариками. По Злотому бродит осязаемо целующий свет. И всё-таки главное не фонарики. Прожектор цокки-бая образовал ультимативно яркий круг, площадной помост, лобное место: сюда плыви.

Он освещал загодя налитое масло, оттенка пережжённого янтаря... Странное масло, тяжелей воды, не растаскивается волнами. Яркий круг заполнен парящей канителью. Вода в смеси с маслом – полуморская, кусачая. Проблески эротически насыщенных Впечатлений мелькают, но не позволяют себя рассмотреть.

Плыви сюда, здесь обретёшь спасение, унизившись до немыслимой публичности, взлетев до полнейшего безразличия к ней.

Об эту канитель, масло и свет можно тереться, вонзаться, любить.

Злотый попал в светлую канитель и заблудился в щекотке, в облизывающих, беспорядочных бликах... Ринулся прочь. Желание подталкивало обратно. Он разрывался между ярким светом, куда мог осязаемо погрузить мучительное желание, и тёмной водой, где мог спрятать свою беззащитность.

Плыви сюда, покажись со всех сторон, кувыркающийся, связанный. Получи то, за чем пришёл. Смущённо, невзначай, скованно, ускоряясь... Упиваясь ничтожным сопротивлением воды-масла-света. Светлый приап, овладевающий тёмной водой, в бесстыдном зрачке прожектора. Проникай томлением в пустоту, стыдясь и утрачивая стыд. Прижмись, вынь, продолжай без оглядки... Видишь, как над водой одобряют тебя? Не видишь.

Обнажённый позор, Злотый был приставкой к своей, клином сошедшейся, нежной и твердокаменной плоти. Разгорячённый, жаждущий встретить хоть какое-то сопротивление, он непрерывно заплывал и покидал круг.

Фонарики, сужая луч, скользили по поверхности воды. Злотый, выгибаясь, всплывал, ловил их на кончик тела. Тяжёлой водой, как зыбучим песком, засасываемый на дно, он старался попасть в луч изнывающим от тоски местом. Попадал и снова нырял, перекувырнувшись, уходя от жадных глаз.

Через некоторое время не только щекотка, не только лижущие прикосновенья лучей, сам позор толкал его обратно. Он хотел – там, хотел – у всех на виду.

Цокки-бай повращал прожектор. Свет излился мерцающими импульсами, образовал течение и превысил сумму выдержки. Сделалось всё равно.

Злотый развернулся к нему лицом и поплыл на месте рывками, змеиными изгибами. На вершину, навстречу...

Ан нет, усложняем игру! Течение сносило его, выталкивало из круга. Не найти стопами дна. Только слабые прикосновения – воды, масла и фонарей.

Тяжёлым китовым прыжком Злотый пролетел через вожделенную канитель янтаря, ощутил её схватывание, её масляную тугую ладонь. Кайф и позор.

Его уносило течение.

Полудроиды нормально дышат водой, но в смеси с маслом прибавлялось лёгкое удушье... Оно приближало развязку.

Далеко не юнец, Злотый оказался несведущ во многих самоочевидных, казалось бы, вещах, девственен как Ярь. Едва не во всех, касательно цокки!

Стыд возбуждает, публичность, нагота. Позорная, сладкая неволя, связанность удесятеряет остроту чувств.

Зависимость, многолюдность. Взгляды...

Для Злотого приключение обернулось жуткой провокацией. Утратой всяких представлений о себе. Каким он был, кто он есть. А когда прошлое пропадает, так и будущее. Хотя на его статус в кругу Секундной Стрелки и в борцовской среде мимолётное приключение никоим образом повилять не могло! Разве близкий друг, вроде Биг-Рамона, заржав, упрекнёт в лицемерии: «На Южном кто-то плевался в сторону подкапюшонных боёв, а на Ниагаре?! »

Отчаявшийся, осатаневший в пружинистых и режущих цепях, без опоры, без Яри, без завтрашнего дня, под ярким прожектором, бьющим сквозь закрытые веки, Злотый отдался ему, словно Ярь была им. Проник в святая святых её бесстыдного целомудрия и овладел лунным камнем: «Ярь! Ярь! Ярь! ».

Он больше не плыл, а прожектор больше не кружился.

Цокки-бай покачал головой, такого упорного днём с огнём не сыщешь. Но сломался и такой.

Для публики насупил миг повального цокки в дышащей тишине. Долго ждали.

Прожектор сделал толщу пруда огромной чистой линзой. Под золотистой мишурой, в самый фокус её ритмично, судорожно входили бёдра пловца под увеличительным стеклом света и воды. Для него – Ярь. Для них – оно самое, цокки с пустотой, со всеми разом.

Фонтан наслаждения подбросил масляную канитель сверкающих блёсток и воды вперемешку, и Злотый отрубился насовсем, на всю ночь.

Экстремальное развлечение. Лёгкие яды червя остались внутри, а скрытая механика хитрым образом проступила, распавшись на тонкие кольца. Червь ушёл с его ослабевшего пика, обретшего покой.

Злотый был мёртв. Самолюбие, разбитое кувалдой на куски.

Но с точки зрения публики он заслуживал награды.

Проснулся Злотый на глянцевом зелёном плоту усыпанный лепестками, конфетами, украшениями...

«... как цокки-голубка! Стыд, стыд, стыд».

Ожерелье широкого ошейника не снято. Подарок от цокки-бая на память и похвала: молодец. Упрямый, выносливый. Не сердись, ладно?

Злотый коснулся паука в кругу медальона, приняв его за застёжку, но ошейник не расстегнулся и медальон не открылся.