Моя любовь на третьем курсе или Истории про любовь

Это было очень давно (см. картинку над текстом).

Тогда в СССР во всех ВУЗах на всех курсах, от первого и по последний, «изучалось» Коммунистическое Слово Божбе. Причем на каждом курсе у этого предмета было свое название. Помню, на последнем курсе оно называлось «Научный коммунизм», а на младших «Диалектический материализм», «Политэкономия социализма» и так далее.

Для того, чтобы придать Коммунистическому Слову Божьему ощущение достоверности, в Советском Союзе его объявили наукой. А, так как это была наука, то и преподавали этот «предмет» «ученые», которые «защищали» соответствующие диссертации на звание кандидатов и докторов  научно-коммунистических наук.

Причем число защитивших такие диссертации было бОльшим, чем защитивших диссертации по техническим дисциплинам. Так что СССР была страной, где научная мысль била не только ключом, но и серпом и молотом.

Один из таких докторов философских наук преподавал нам свой «предмет» на третьем курсе. Мужик он был неплохой, но шебутной. И у него была такая манера — когда нужно было дать классово верный ответ на вопрос, на который в принципе психически здоровому человеку ответить невозможно, он всегда спрашивал студента, фамилия которого была первой или последней в списке.   Исключений не бывало — поступаться принципами он не мог.

Первой в списке нашей группы была фамилия Гриши Аствацатурова. У Гриши папа был армянин, а мама была русская, но в возрасте 16 лет Гриша постеснялся не взять фамилию отца. И всю свою недолгую жизнь он оставался идеалистом и романтиком, светлая ему память.

— Аств… — бодро начал доктор философских наук, но Гришина фамилия не поддавалась.

— Аствасца-ца… — не сдавался маститый ученый. Но Гришина фамилия опять устояла.

— Ишь ты, — с уважением заметил матерый диалектический материалист, и продолжил.

— Аствацаца-на… — Да ни ху-уя себе! — в голос сообщил преподаватель Коммунистического Слова Божьего, — Ну хер с тобой. Бирбкова.

Следующей по списку после Гриши Аствацатурова шла девушка по фамилии Бюрюкова. Она была из очень высокопоставленной семьи. Настолько высокопоставленной, что после окончания мединститута она уехала в Женеву работать в представительстве СССР в ВОЗ (Всемирной Организации Здравоохранения).

В СССР государственный аппарат пополнялся методом отрицательной селекции, но в ее случае эта система дала явный сбой. Впрочем, не фатальный. Потому что, в конечном итоге, даже это Советский Союз не спасло.

По внешности и по характеру она была русской барыней в самом лучшем, романтическом значении этого слова. Во-первых, очень броская внешность. Синеглазая тонкокостная блондинка с длинными волосами, крупными локонами спадающими на хрупкие плечи. А, во-вторых, «во-первых» для меня было более чем достаточно.

Такой подлянки от доктора наук, да еще и философа-материалиста, она явно е ожидала. Не посещать такого рода учебного занятия она для себя считала неудобным, поэтому спокойно просматривала какой-то женский журнал на французском языке. Большую часть жизни она провела с родителями за границей и французский, как и английский, у нее был свободный.

Научный коммунист не даром стал доктором философских наук — ситуацию он ловил на лету. Сразу поняв, какую ошибку он совершил, он как-то потерял лицо и стоял перед ней жалкий и растерянный…

Услышав свою фамилию, Бирюкова подняла свое ангельское лицо, в нее был влюблен не только я, но и вообще все, и доктор философских наук, наверное, тоже.

Поняв всю пикантность ситуации, она улыбнулась уголками губ, плавно махнула ему тонкой белой рукой, мол, успокойся голубчик, я совсем не обратила на тебя внимания, и вернулась к чтению журнала. В те времена, кстати, запрещенного.

Я тогда на английском языке твердо знал две фразы: «Колыбель трех революций» (мы учились в Ленинграде) и «Раздеться до пояса». Ее моя лингвистическая тупость развлекала страшно, и она за вечер великодушно переводила мне «10 тысяч». Нам задавали перевести с английского медицинский текст в 10 тысяч знаков, и для меня это была задача в принципе непосильная.

Диалектический материалист сразу понял ее настроение, почему-то пробормотал: «Чистой воды подкованная возня», и шумно выдохнул от облегчения. Потом поползи слухи, что он в этот момент и пукнул, но я этого не заметил.   А слухи ползли, я думаю, потому что все, что как-то было связано с ней, почему-то быстро обрастало легендами…

…Вчера был на новогоднем корпоративе, где встретил однокурсника. Я сказал, среди прочего, что «хоть и тепло, но хорошо хоть, что снега много». Ну дернуло за язык представителя мелких народов Севера!

— Да, снег есть, — ответил он, — А вот Снегурочка умерла у меня в клинике. Ранней весной 2014 года, когда еще не успел сойти снег со следами убегающего В. Януковича. Диагностировали поздно, метастазы отдаленные — ничего уже сделать было нельзя. Помнишь ее? Ты же вроде с ней даже встречался...

Ее на курсе называли «Снегурочкой». А меня — Mandibula.   Для мединститута вполне нормальная кликуха.   Mandibula — это в переводе с латинского «нижняя челюсть». А у меня нижняя челюсть вперед торчит, неправильный прикус такой. Она еще смеялась, говорила, что во время дождя мне в рот вода затекает. Да и целоваться, по ее мнению, из-за этого я толком не умею.   Хотя я очень старался. Кличку Mandibula она мне придумала, кстати.

А еще она в институтском ансамбле пела. Ансамбль тот назывался «Метастазы». Название, кстати, им я придумал. Вроде политически невинно, но звучит вызывающе. Мединституты в СССР всегда были очагами фронды. Накликал значит, дурак…

С тех пор случилось много чего, разделение Йемена на северной и южной, я выучил иврит и устройство автомата «Узи». «Исламский Неби Юнус — это пророк Иона», «Унитарный патрон для стрелкового оружия изобрел в 1812 году швейцарский оружейник Жан Самуэль Паули» — какой только чепухой у меня голова забита, господи…

А как ее звали — я забыл. Какое-то простое русское имя. Я ее всегда звал «Снегурочка», «Снеговичок», «Снежинка» — тайные ласковые слова, всегда связанные со снегом. Предчувствовал, наверное, что на старости лет стану представителем малых народов Севера…

Как однокурсник мне сказал, что она умерла — так чего-то сердце у меня как-то сразу прихватило, я даже присел сразу.   А потом пил, чтобы отпустило, ну и надрался как старый оленевод под северным сиянием.   Как кукла Лена меня домой привезла — и не помню.

Помню только, что на том корпоративе за моей спиной кто-то сказал: «Жена то у него молодая, эта кукла Лена - в самом соку бабенка. И одежда, подчёркивающая и оголяющая женские прелести, говоря научным языком, женские вторичные половые признаки. Хоть я и на старости лет, а даже вожделение испытываешь, глядя на нее. Вот, говорят: «Годы летят, а студентки третьего курса не стареют». Но, как видишь, и зрелая женщина может быть манящей.

А вот сам Mandibula уже выглядит так, что не на каждое кладбище его такого примут. Хотя, говорят, он в Израиле воевал даже. Представляешь? ».

PS. «Народный фронт освобождения Палестины – террористическая организация, входившая в ООП, но подчинявшаяся напрямую Лубянке и Старой площади. Как, собственно, и вся Организация Освобождения Палестины»...

Как-то, по делам службы, я приезжал из Израиля в Женеву, но позвонить ей, естественно, не мог. Такой звонок мог бы повредить ей, да и мне тоже. Израильская демократия тоже похожа на коробок спичек. Относиться к ней серьезно вроде бы смешно, но и несерьёзно — опасно. А о нашей встрече и речи быть не могло. Вечная мерзлота чертова!