Мусорщик. Часть 1

Однажды подружки потащили её на окраину городка посмотреть на нового садовника Мэра.

Его привезли с границы, после очередной стычки с алигейцами, населяющими небольшое государство первопоселенцев, отошедших от цивилизации прародительницы-Земли, и как обычно, послали на плантации, и вот недавно Мэру понадобился новый слуга, и он его забрал.

Многие из поселенцев стремились к естественности и патриархальности, но не всем это удавалось: мешали накопленные предрассудки и неписаные законы, привезённые с прародины и оставшиеся в крови.

Исконные алигейцы, потомки ссыльных диссидентов, не создавали серьёзного вооружения, не имели производств, не строили больших городов, жили разобщено, небольшими семейными общинами и, подобно древним язычникам, поклонялись Природе и стихиям, но без излишнего фанатизма. И за это поплатились: их почитали за дикарей и не гнушались брать в плен в качестве рабов. Пограничный с алигейцами штат Марона особенно в этом преуспел. Хотя окраинная планета Алигейя давно не использовалась для ссылки политических смутьянов, особо развиваться ей не позволяли, изредка подбрасывая то, что Земле негоже. Техника бывших заключённых и наука оставались на уровне, достаточном лишь для создания цивилизации аграриев и поддержания относительного комфорта, которым владели все, кроме аборигенов. Зато внутренняя инфраструктура была на высоте. Особенно активно развивался морская индустрия, вокруг морей располагались штаты, море кормило и соединяло.

Итак, девочки пренебрегли личными карами и соскочили с городского эскалатора на полпути – подвижность и беспечность, свойственные юности, – и отправились далее пешком на тот конец города, где над котлованом располагался мусороперерабатывающий, вечно дымящий заводик. Место для заводика было выбрано не случайно: небольшая лесополоса отделяла его от города, а роза ветров не позволяла запахам в него проникать, относя их в сторону полей и поселений рабов и селян.

- Мэр велел его выпороть и погнал на пустырь, прикованным к мусорному контейнеру! – щебетала белокурая Лайза. – Все наши девочки уже ходили на него смотреть.

- Что, так уж он и хорош собой? – усомнилась Мэри.

- Говорят, просто потрясающ! Понятно, почему Мэр его прятал первое время. Чтобы не стало жалко, и никто не захотел выкупить.

- Ну что смотреть на мусорщика, пусть он даже и хорош собой, - Мэри пожала плечами. – Это удовольствие для извращенцев.

- Нет, правда, - продолжала Лайза. – На него стоит взглянуть. Ты бы видела, какие у него плечи! А ручищи! Не зря его прадед был каторжником и вкалывал на Северных болотах аж до 70 лет!

- Ну уж до 70 лет! Глупые байки! – поморщилась Мэри. – Кто же это выживет на болотах!

- Нет, правда. Он был неотразим. И, говорят, даже прижил с хуторянкой сынишку, такого же злодея. А злодей от злодея недалеко уходит.

- Но наш мусорщик не похож на злодея, - возразила чёрненькая, кареглазая Розанна. – Он кроткий на вид. И чего ему у Мэра не хватало? Подрезать кусты – это не на болоте гнить.

- Но Мэр стегал его плетью. Как лошадь. Мэр даже собак стегает. Он просто изверг! – кипятилась Лайза. – Кто же это стерпит? Вот мусорщик ухватился за плеть своей ручищей и дёрнул изо всей силы – Мэр и упал…

- А я считаю, что Мэр просто душка! – рассудила Розанна. – Мэр дал, Мэр и взял! Он выбрал на плантации именно его и забрал в дом – и никакой благодарности!

Так болтая, они, стараясь не привлекать лишнего внимания, дошли  до беднейшей окраины рядом с гигантским пустырём, занятым под свалку. Специализированный мини-цех на его задворках работал круглые сутки, перерабатывая мусор на стройматериалы, удобрения, дорожные покрытия, тару. У маронцев ничто не пропадало зря, и везде царила чистота, чем они и гордились.

Вход на пустырь перегораживала одинокая старинная арка, широкая и глубокая, с ошмётками полуразрушенных стен, оставшихся после первого Мэра: он, собирался соорудить на пустыре свою резиденцию, но этому событию помешало восстание рабов-клонов…

… К вечеру его приковывали прямо к каменной стенке довольно тонкими, но сверхпрочными цепями – Мэр имел слабость к  столь архаичным методам удержания и принуждения. Только замок-ёж на щиколотке составлял исключение – он контролировал передвижение и в случае пересечения границы Нижнего города должен был дать болевой импульс в тело и сигнал на приёмник Мэра. Маленький переносной туалет был милосердно скрыт от глаз за стеной.

Рано утром  алигейец дожидался очередной машины, сортировал мусор и отправлял под пресс. На сортировку уходил почти весь день. Потом он тщательно убирал территорию. А затем на весь оставшийся день начиналась пытка бездействием. Мусоровозчики привозили ему скудную еду и питьё. Здесь, в зеленоватом полумраке, он был хотя бы на время защищён от нестерпимого летнего зноя. Но после четырёх  солнце победно вступало под арку, и убежать от него было невозможно; мусорщик жался к стенке в самом дальнем углу арки, защищая голову.

В это время жители южного штата Марона, даже бедняки, забивались в холодные дворики с сочащейся по плиткам водой, либо отдыхали на охлаждающих плитах и ковриках. А мусорщик оставался один на раскалённой сковородке. Его кожа была сожжена до черноты, облезала и покрывалась волдырями. Но он привык и к худшему…  Ведь даже злое солнце Алигейи не было ему чужеродным, а в мусоре можно найти много полезного – например, остатки детского крема или бальзамов.

Он сильно хромал на правую ногу – её поранили ещё в перестрелке на болоте, а теперь глубокий шрам от едва зажившей раны, изуродовавший ногу от колена до ступни, растирался металлическим кольцом до крови, и нога ныла, воспалялась, особенно в холодные и промозглые рассветные часы. Ночью он спал на тщательно оберегаемом от собак клочке коврика, накрываясь от местных насекомых, медлительных, но упрямых, почти целым одеялом, выуженным из мусора.

Быстро прирученные собаки ему не докучали и почитали за хозяина – он подкармливал их объедками из баков, а они выедали насекомых вокруг. Мальчишек приручить было сложнее. Но и им скоро наскучило развлекаться, швыряя в мусорщика камни и палки. Они теперь приносили ему в жару воду, а вечерами сидели в сгущающейся темноте, настороженные, напуганные, и слушали его мрачноватые и таинственные рассказы о болотах и хуторах, а также легенды и мифы о Земле. Он казался им стариком. А ведь ему было едва за 30.

За смирение и послушание Мэр обещал через неделю, в Большой летний праздник, отпустить его погулять. Надо ведь и погладить – не только стегать. Но уж если тот опять сделает попытку сбежать, думал Мэр, кольцо пошлёт сигнал, скрутит в бараний рог, и тогда он посадит его на цепь окончательно. А поскольку он в побеге раба, равно как и в том, что поймает алигейца без усилий, не сомневался, то предвкушал потеху.

А мусорщик думал о том, что уж в этот день его не поймает никто, и кольцо – не помеха: в мусоре он нашёл обломок деструктора – вполне достаточно, чтобы вывести из строя замок. Только набраться терпения и дождаться праздника. Лучше сгинуть в болотах, чем иссохнуть под аркой.

… Девушки остановились напротив арки, под тенью аракуны – единственного дерева Мароны, дающего надёжную тень. Шляпки с широкими отражающими полями защищали их от солнца, набирающего силу – но всё равно не могли уберечь от загара. Мэри, как самая богатая, оставалась и самой белокожей. Авантюра с пешим походом к свалке уже тяготила её, привыкшую кататься на папином миникаре.

Мусорщик сидел на своей жалкой подстилке, откинувшись к стене, и, прикрыв глаза, напевал себе под нос что-то заунывное и тоскливое. Он походил на вырубленного из скалы идола. Выгоревшие до белизны длинные волосы, заплетённые в спутанную косу, щетина на лице и светлые глаза, искривлённый шрамом нос, великолепный торс и мощные, но стройные ноги – мусорщик и впрямь был красив, но какой-то непривычной красотой дикаря.

Несмотря на плачевное состояние, он следил за собой, насколько это было возможно: старался бриться начисто, хотя бы два раза в неделю, ибо обычно алигейцы не терпели растительности на лице; тратил часть питьевой воды для того, чтобы умыться. Кто-то из фермеров подкинул ему кусочек самодельного мыла и коробочку зубной пасты – и он оберегал их, как величайшую драгоценность.

- Эй, мусорщик! – крикнула ему Лайза.

- Эй, мусорщик! – повторила Розанна и, размахнувшись, кинула на подстилку конфету. Но он, не поворачивая головы, вскинул привычную к камням руку, и поймал её. И только потом взглянул на них. Мэри поразил его взгляд – мрачный, усталый, но спокойный.

- Эй, мусорщик, приходи в праздник на свидание, на вечеринке потанцуем! – продолжала Лайза. – Может, даже поцелуемся! Ты умеешь целоваться?

Девушки были одногодки, все весной отметили семнадцатилетие и уже не раз целовались с одноклассниками, а потому чувствовали себя знающими и роковыми. Почему бы не подразнить прикованного раба, безответного и безотказного, повести неприличные и потому соблазнительные беседы – будут потом темы для обсуждения. В этом возрасте так манят запретные плоды.

- Покажи, как ты целуешься! – крикнула Розанна, и выпятила вперёд  полные розовые губки, а потом высунула язычок.

Мусорщик пробормотал что-то невнятное сквозь сжатые зубы. Потом вдруг рассмеялся: - Идите сюда, я покажу вам, что умею не только целоваться! Кто первая?

И, вытянув руку, он едва не ухватил подошедшую опрометчиво близко Розанну за край юбки. Лайза и Розанна с визгом отскочили, а он сделал им вслед непристойный жест. Мэри неожиданно для самой себя покраснела.

Теперь мусорщик продолжал над ними издеваться: - Только имейте в виду, я потребляю лишь настоящих девочек. Если кастрюлька без крышки, мой зайчик на лапки не встанет. Рыжая – хочешь моего зайчика за ушки подержать?

И он снова привстал и сделал вид, что собирается вскочить и броситься на них. Девушки вскрикнули и бросились из-под арки наутёк.

Они возвращались домой, и Мэри была задумчива и серьёзна. Подруги подшучивали – что, мол, впечатлило? Это тебе не маменькин сынок! Небось, дай ему волю – он перетрахает весь городок, да и Мэра в придачу! Они хохотали и толкались, а Мэри пыталась скрыть смятение.

Среди её знакомых юнцов не было ни одного похожего на него, и ни одного, достойного звания настоящего мужчины. Таковым оказался этот раб, сын потомственного каторжанина. Молодой, но со следами бурь на лице: глубокие морщины на лбу, шрамы, впалые щёки, пронзительно-голубые глаза, где не было смирения или злобы – но лишь терпеливое презрение: он знал себе цену. Они спровоцировали его на грубость – он ответил тем, чего от него ожидали, только и всего: «хотят видеть его шутом – что ж, извольте! »  Но почему так легко он идёт на это? От скуки?

А его изумительному телу, загоревшему так, как не положено загорать маронцу-аристократу, его природной силе и грации могли бы позавидовать самые спортивные юноши городка.

А ведь Мэри Каспер была одной из самых избалованных и своенравных юных особ Мароны. Она потеряла в детстве свою дорогую Мамочку, после чего её дорогой Папочка, единственный в городке Банкир, первый человек после Мэра, а может, и не после, не жалел сил на её воспитание и развлечения. Причём больше на развлечения.

Ей позволялось, например, держать в теплице дюжину отборных алигейских змееящериц, и она сама кормила их свежими яйцами и клонированными цыплятами. Ей позволялось пороть горничную за плохо отглаженную юбку из натурального шёлка, или веселиться на вечеринке у подруги до утра. Её дорогой Папочка выращивал ей лошадей для скачек и разрешал кататься на своём личном каре. Брал с собой на охоту на степных волков и обещал к замужеству подарить яхту с собственным капитаном, а к скорому восемнадцатилетию – как минимум, парочку новых рабов.

А дорогая доченька лежала в спальне с охлаждающими стенами без сна, и молодой каторжник, никогда в жизни не спавший на пуховой перине, не выходил из головы.

Она мучилась и томилась, и вот через день решилась глянуть на раба ещё раз, но уже без сопровождающих. В конце концов, кого от этого убудет?

Обойтись без сопровождающей ей удалось легко – горничная давно не была дома в гостях, и с радостью воспользовалась «милостью» хозяйки, что Мэри и проделывала в дальнейшем.

Мусорщик кормил большую рыжую собаку с поджатым хвостом, и Мэри прошла мимо несколько раз, поглядывая на часы, будто кого-то поджидая. И на следующий день тоже повторила этот маневр. Но любопытные взгляды, бросаемые на алигейца, и праздный вид, не свойственный жителям Нижнего города, не оставляли сомнений в истинной причине её появления. Поначалу мусорщик не подавал виду, что разгадал её тайные причины. Но вот на третий день он поманил её под арку. Мэри нерешительно приблизилась – почему она робела в его присутствии, она сама не в силах была осознать.

- Девушка, мне бы курева немного… Не раздобудете? – попросил он тихо, чтобы никто не слышал. – Только с торпой. Нога болит… - пояснил он виновато.

Мэри зарделась. Просьба и разочаровала её, и подбодрила – есть повод придти ещё раз.

Торпу курили только каторжники и наркоманы. Она позволяла им хоть ненадолго забыться – своеобразное подобие земных одурманивающих растений-анальгетиков. Торпа являлась валютой для торговли с Землёй, и банкир единолично владел огромной плантацией, на которой ежегодно гибли рабы.

Мэри согласно кивнула. Но как же раздобыть торпу? Если только у конюхов. Они усмиряют торпой буйных одичавших лошадей, окуривая их – после чего не остаётся ничего другого, как покуривать самим. Собрав все свои деньги, отложенные на ставки для скачек, Мэри послала слугу в конюшни отца за торпой. Конечно, он не преминет воспользоваться случаем, и часть денег осядет у него в кармане, но десяток самокруток у неё должен быть.

Ночь опять прошла в мечтах – Мэри представила мусорщика своим мужем. Вот он в строгом костюме выступает под руку с ней по набережной, а у причала стоит разноцветная красавица-яхта с автономным двигателем, выкупленная у контрабандистов за баснословное количество той же самой торпы, и весь город вокруг наблюдает за ними с завистью и восхищением.

А утром она проспала и опоздала на урок музыки, чего не позволяла себе никогда. Она разглядывала своего манерного, изящного, аккуратно причесанного учителя Клосса, и недоумевала, как и чем именно он мог ей прежде нравиться, как она могла с ним целоваться – а потом гордо рассказывать об этом подружкам? Она ошибалась, раздражалась, а когда несчастный решился-таки, как обычно, на символический поцелуй, ещё недавно такой долгожданный,   она ему надерзила и ушла, не прощаясь, оставив в замешательстве и досаде.

Слуга принёс ей сигареты очень поздно вечером, пряча вороватые глаза. Длинных тонких сигарет было всего восемь – наверняка, он сжульничал, две-три штуки припрятал в тайнике, чтобы потом перепродать. Она прикажет обыскать его комнату! А пока… придётся ждать до завтра.

Ей снилось, что она с мусорщиком целуется прямо на своей большой и белоснежной девичьей кровати, целуется до одурения, до боли, до удушья… Он сжимал её так, что она не могла дохнуть – и вскакивала в панике и страхе, и отбрасывала скомканное одеяло, прикрывшее  лицо. Да полно, что за пугало – эта самая влюблённость? А Мэри была влюблена, в этом не оставалось сомнений.

На следующий день утром Мэри обыскала комнату слуги, не привлекая  внимания отца, нашла торпы – и высекла воришку самолично, давая волю всей своей нерастраченной энергии.

Отдышавшись и тщательно приведя себя в порядок, Мэри отправилась в сад, к своему старому садовнику. Тот всё время сиял кроткой, младенческой улыбкой, он знал её с детства, и она его по-настоящему любила. Мэри обняла старика за плечи и сообщила, что хочет завести для него молодого помощника, тогда он сможет отдохнуть, не будет гнуть спину и мучиться от радикулита, и больше времени будет проводить, сидя с другими стариками на лавочке в городском парке.

- Но… - улыбка его погасла, рот мучительно и недоумённо искривился. – Старый садовник уже не нужен? Я надоел вам? Я так люблю ваши розы, я так любил вашу покойную матушку-красавицу… - он горестно воздел узловатые потрескавшиеся ладони. – А теперь вы хотите меня выгнать! Видит Бог, я так люблю ваши розы, я так любил вашу матушку…

Она пыталась втолковать, что молодой садовник сумеет сделать всё то же самое, а ему, старику, останется лишь отдыхать. Но тот только качал головой и тяжко вздыхал. Он не мог помыслить, как это розы обойдутся без него, и Мэри долго его утешала и успокаивала, баюкала в своих объятиях. Ничего, он привыкнет!

Мэри выбрала в розарии большую кремово-жёлтую розу с любимого куста, и сама срезала её без колебаний. Потом она надела своё обожаемое розовое платье из тончайшего шёлка в муаровых разводах, так отлично оттеняющее пышные каштановые волосы и блестящие, как сливы, тёмные миндалевидные глаза. Придирчиво осмотрела себя в зеркало. Отлично. Против неё сейчас не смог бы устоять даже военно-морской офицер, который в марте на её 16-летии предпочёл танцевать с этой дылдой Кати Малье…

…И вот Мэри около арки. Сердце смятенно бьётся. Она оглядывается по сторонам, словно вор. Чудно и смешно – вор, спешащий к рабу. Что красть у мусорщика? Что за сокровище закопано в горах мусора, который он охраняет, точно сказочный пёс у Пещеры? Ну, пора, решайся!

Она ещё раз огляделась вокруг и, убедившись, что проезжающим мимо редким экипажам нет никакого дела до арки, а до неё тем паче нет никакого дела работникам завода, бросила в обнажённую спину мусорщика катастрофически быстро подвядающую розовую ветку. Он вздрогнул, помедлив, обернулся, поднял розу и поднёс к губам. Его удивлённый, сверкнувший взгляд вошёл в неё отравленным клинком. Вместе с розой ему прямо в руки полетел тщательно упакованный свёрток с торпами. Мусорщик тоже поймал его одной вскинутой рукой, и улыбнулся ей  благодарно и смущённо, а потом поманил рукой. Мэри вспомнила его непристойные шуточки и жесты, покраснела и в панике убежала, растеряв самообладание.

Через вечер она не выдержала, и пришла вновь. Она опоздала: вокруг него собрались притихшие мальчишки, они принесли нехитрую еду, а он что-то рассказывал им хрипловатым голосом. И она с досады оборвала ленты на блузке, однако лицо её не выражало ничего, кроме высокомерия, а губы презрительно поджимались. В руках алигейца дымилась сигарета, и мальчишки смотрели на неё заворожено  и вожделенно. Увидев краем глаза силуэт Мэри, он не показал виду, но произнёс властным тоном нечто такое, что через несколько минут ребятня начала нехотя разбредаться. Ну, теперь или никогда!

Вот мальчишки исчезли, бросая на неё опасливые взгляды, а мусорщик затянулся – и откинулся к стенке. Темнело, на улицах разгорались тусклые светильники, никогда не освещающие Нижний город в полную силу – из экономии. Сейчас скаредность Мэра была девушке на руку. Здесь, в гулком промозглом сумраке, ходили только неверные блики, да собаки лежали свернутыми кульками, безучастные и неподвижные, будто накурились торпы. Терпко-сладкий дымок витал под аркой, пощипывал в носу, и западный ночной ветерок вытягивал его через трубу чёрного провала в сторону завода.

Мэри приблизилась, словно загипнотизированный кролик - на поклон к удаву, мелкими, неверными шажочками. Она увидела, что на аккуратно сложенной и пропитанной влагой тряпке лежит её роза, бывшая когда-то такой свежей и благоуханной. От дневного жара, несмотря на влажные обёртывания, она обмякла и усохла, съёжилась. Она была такая гордая! Её бедная роза!   Мусорщик был недвижен. Она решила, что он задумался или дремлет, одурманенный торпой, и не слышит её шагов.

А он неожиданно обернулся, и она, увидев его глаза, поняла, что он всё давно знает, и ждёт её, терпеливо, чтобы вновь не спугнуть, и что его томит и мучит ожидание. Не меньше, чем её.

Они долго смотрели друг на друга, безмолвно и неподвижно, и лишь стук сердец гулко отдавался под аркой. Она медленно, как во сне, протянула руку, чтоб коснуться его блестящего от пота мускулистого плеча, и он перехватил её, и их пальцы встретились, и несколько мгновений существовали, словно сами по себе. От его пальцев исходила вибрация внутреннего жара, и пронизывала её дрожью от макушки до пяток.

- Как тебя зовут? – спросила трепещущая Мэри. Алигейец усмехнулся невесело, не отпуская её руки.

- На что тебе моё имя? Моё имя теперь забудут даже собственные дети.

- У тебя есть дети? – поразилась Мэри.

- Я разве похож на камень? Моя страна такая же, как и ваша. Только в вашей почему-то не считают нас за людей.

- У тебя… есть и жена?

- У меня есть семья, дитя. И мы почитаем семью священной. Это вы держите нас за дикарей, но сами – не меньшие дикари: мы не держим рабов.

Мэри обиженно поджала губы.

- Мы не дикари! – сказала она с гордостью. – Я докажу. Ты хочешь уйти жить в мой дом? С тобой будут хорошо обращаться. Не как с рабом. Я сама прослежу.

- Ты станешь моей хозяйкой, малышка? - Он поднял широкие выгоревшие брови.

- Да!

Он насмешливо покачал головой, и Мэри покраснела.

- Что значит – хорошо обращаться? Что за награду я получу за послушание? А? Кажется, я понимаю. Спать с тобой на одной пуховой постели?

- Как ты смеешь? – прошипела Мэри и дёрнулась, но не убежала.

- Очень заманчиво. Может, я и соглашусь. – Глаза алигейца жарко заблестели в полумраке. - Но сначала обещай мне, что я побываю на воле!

- Как?

- Отвези меня к морю на холмы. Я так давно там не был, целую вечность, не купался в море…

- И ты не убежишь?

- От тебя трудно уйти.

- Ты обещаешь?

- Клянусь! Только… зачем я тебе? – его голос стал печальным и нежным. – Неужели так приятно иметь дело с бесправным?

- Не знаю… - растерянно пролепетала Мэри.

Алигейец вгляделся внимательнее в её лицо. Он скорее почувствовал, чем увидел, её жадное любопытство, и то, что было непонятно ей самой.

- Ну что же, барышня, ты хочешь попробовать прямо сейчас, что такое раб? – с этими словами он вдруг грубо сжал её руку, резко дёрнул и втащил в самую глубокую тень. Её дорогая соломенная шляпка с цветами-отражателями слетела в пыль, белый шёлк обвился вокруг цепей, звякнувших о камень. Он прижал ладонями  к стене её плечи так, что она задохнулась на миг, а он, застонав сквозь стиснутые зубы, неожиданно бережно и нежно коснулся губами её лица. И ещё раз. И ещё, подбираясь к её губам.

- Добрая девочка… нежная... красивая… я влюбился в тебя с самого первого раза, - зашептал он. – Я ждал тебя каждый день, каждую минуту ждал твоих шагов. У меня так давно не было женщины. Но кто же ты? Ты, верно, очень богатая и знатная особа.

От страха и сладости этих слов Мэри обмякла и почти повисла на его руках. Она поняла, что явилась сюда ради этого момента. Но как он не похож на то, что ей грезилось в фантазиях.

Одно дело – нежная грёза, другое – грубая действительность: оказаться тут, под аркой, в объятиях простолюдина-мусорщика. В реальных, непридуманных, грубых объятиях, от которых по-настоящему подломились колени, истома прошла по телу, смущение и робость, совсем не свойственные ей, завладели и обратили в прах надменность и своеволие. Ни отвратительный запах отбросов, доносящийся из последнего контейнера, ни мухи, ни пыль на его влажном, остро пахнущем теле не показались ей ужасными. Запах пота казался романтичным и прекрасным, а недопустимость, неприличность прихоти обостряла чувства и желания.

Что бы сказали её подружки, для которых эти фантазии были всего лишь игрой? Для них – но не для неё. Конечно, дочь банкира имеет право на свои чудачества, но ведь не до такой же степени?

Нет, это прекрасней того, что грезилось! Потому что – наяву! И она может длить этот сон наяву, так долго, как пожелает, может забрать его в дом и сделать сон бесконечным. Ну, когда же его губы коснуться её губ?

И вот этот ужасный и долгожданный миг наступил. Мусорщик снова затянулся, выпустил удушливый дым ей в лицо. Мэри замотала головой и засопела. У неё выступили слёзы на глазах.

- Хочешь попробовать? – спросил он хриплым шёпотом.

Мэри взяла непослушными губами кончик сигареты, влажный от его слюны, неумело попробовала потянуть – сладкий дым легко вошёл в лёгкие, и сразу закружилась голова. Мусорщик отнял сигарету и, не давая ей опомниться, вобрал её рот, ещё наполненный дымом торпы…

Его рот был упругий, сухой и горячий; он легонько обнимал её за лопатки одной рукой, другой придерживал за ягодицы, чтобы она не упала. Ей показалось, что она на мгновение отключилась. Показалось ли?

Этот поцелуй, эти большие руки так не похожи были на неуклюжие губы и холодные, мокрые ладони самонадеянных юнцов из класса, их назойливость и дрожащие коленки внушали брезгливость. Она из простодушного любопытства первый раз целовалась с одним на вечеринке, а в следующий раз уже видеть его не могла, и танцевала с новым кавалером, с которым повторилось то же самое.

Но этот перевернул все её представления, всё её существо. Это было удивительно и невероятно волнующе…

…Чувства и эмоции настолько переполнили её, что надо было срочно с кем-то поделиться. Мэри встретилась тем же вечером с подругами в доме Розанны Миллер за чаем с пирожными, и как бы между прочим с гордостью похвасталась:

- У меня появился любовник!

- Что? – ахнули девушки. – Ты кому-то отдалась?

- Ещё нет, - сникла Мэри. – Но это будет скоро.

- Кто же это? Неужели мусорщик? Этот дикарь?

- А ты уверена, что он захочет тебя? –  попыталась остудить её пыл рассудительная Розанна. – И не испугается? Его же в бараний рог согнут за совращение горожанки!

- Захочет! – самоуверенно заявила Мэри (ей ли не знать?) – Я его заставлю. И мне никто не указ. Я уже могу и замуж выйти за кого угодно.

- Так уж и за кого угодно! За кого папочка захочет! Очень ему надо – капиталы зря растрачивать на нищего. Да ещё и накажет.

- Ничего, хватит капиталов! Он меня обожает. А наказывать - так вон и Мартышка, и Катарина уже не раз спали с жокеями.

- Ну, уж Мартышка! На ней пробы ставить негде. Я не удивилась бы, если б увидела, что она трахается с мусорщиком в арке, прямо у стеночки! Но ты-то? Дочка Банкира. Мусорщик на это не пойдёт! – Розанна всегда была скептиком.

- Мэри знает, что говорит! – Лайза хихикнула. – Уж она-то заставит! А как ты собираешься это проделать?

- Пока секрет. Мы уедем в праздники на холмы к морю…

- Очень романтично! И жутко опасно!

- Опасность возбуждает, Розика, ты не понимаешь! – Лайза подпёрла подбородок и прикрыла глаза. - Я бы тоже не прочь попробовать. Ты мне его потом не уступишь?

- А не проще ли выкупить его сначала, - хмыкнула Розанна.   – И вози тогда куда угодно. Хоть к морю, хоть в степи. Хоть из собственной спальни не выпускай. Я бы, может, тоже к тебе присоединилась.

- Ха-ха-ха! Розика хочет с мусорщиком переспать! – Лайза ласково обняла подругу за плечи. – Смотри, Мэри ревновать будет. А вдруг понравится? Так как, подружка, устроишь нам рандеву? В своей спальне? Он троих осилит?

- Я ещё не говорила с отцом… - призналась Мэри. – Но он очень хочет к морю, соскучился. Он уже год не видал родных мест. А потом мы вернёмся, к вечеру. Никто и не заметит. Розика, ты одолжишь мне свою машину?   И шляпку?

- Для такого дела… А ты потом нам всё-всё расскажешь, в подробностях. Каков он? И как всё у вас происходило?

Девушки сладко и томно вздыхали, замирая от смелых фантазий и своих собственных представлений о том, как именно всё это должно происходить, воображая себя опытными и бывалыми.

После этого разговора с подругами Мэри снился стройный, мускулистый алигейец, прижимающий к стенке Мартышку с яростными возгласами. Мэри проснулась, рыдая, настолько это зрелище было  омерзительным.

И следующим вечером она побежала под арку удостовериться, что мусорщик ждёт её. Да, он ждал её, хотя ещё был не вполне уверен, что она вернётся после вчерашнего свидания: он сидел спиной к улице, и бережно, экономно покуривал торпу. Но при звуке шагов вздрогнул и медленно обернулся. Теперь ему не было нужды манить. Она подходила сама.

Их движения были порывисты – и осторожны. Опасность разоблачения витала в воздухе, но придавала Мэри отчаянной храбрости и упрямой решимости. Он преступник? Он раб? Он – наказанный? Так даже интереснее. Да она плюёт на тех, кто это придумал! Она его заполучит!

И всё равно, они будто крали друг друга у Города.

… Всю ночь она металась на постели, объятия мусорщика ощущались каждой клеточкой тела, и она не могла от них уйти. Она ненадолго задрёмывала в его руках, но тут входил её дорогой Папочка, а за его спиной толпились родственники, смеясь, шушукаясь и громко возмущаясь.

- А проваливайте вы к чёрту! – кричала она, закрывая мусорщика своим телом.

Желание и истома доводили её до изнеможения, она кусала подушку и приказывала себе прекратить, и, в конце концов, выпила настой успокоительных трав, но и в тошном, неутешающем полузабытьи не могла избавиться от наваждения.

И это повторилось и через день, и вновь через день, после каждого обжигающего и выматывающего свидания.

С момента самого первого поцелуя мусорщик окончательно завладел её сознанием.

Она выжидала день, с трудом пережидала ночь, и каждый второй вечер бежала под арку. Мусорщик теперь ждал её в определенный час, напряженно прислушиваясь, и сидел лицом к улице.

И снова они бросались друг к другу и целовались в тёмном углу арки, прячась от скудных огней улицы и освещенной будки заводского сторожа.

Алигейец давал ей затянуться торпой только разок, но и его оказывалось достаточно. Она плавала вместе с ним в блаженном тумане. Его руки были и настойчивы, и деликатны одновременно. Они ласкали и мяли её тело, забирались под блузку, его грубые ладони и кончики пальцев соприкасались с её кожей. Но никогда не покушались на «запретные» зоны, словно он щадил её. Оберегал, или просто боялся? Или у него и впрямь кто-то бывал? Хотя она чувствовала его дрожь и жар, и – сквозь толщину ткани – могучую энергию его желания. И всё это вместе взятое льстило ей.

Наверное, он мог бы уложить ей на свою подстилку, прямо здесь, под аркой, сию минуту, и она была бы не в силах сопротивляться, как  бессильна была возразить его рукам и губам. Она не понимала, почему идёт у него на поводу.

«Нет смысла рисковать – папа непременно его купит! » - говорил ей один внутренний голос.

«Но почему бы не пощекотать себе нервы? » – Возражал другой внутренний голос. – «Попробовать немедленно, теперь же! Насколько это будет острее и слаще! Вдруг покупка затянется, Мэр заартачится, что-то ещё случится! »

… Иногда он втягивал дым торпы сам, и «поил» её. Но их губы были пьяны не от неё.

После этих объятий и поцелуев со вкусом торпы Мэри чувствовала себя так, словно её подвергли публичной экзекуции, грубому насилию, содрали одежду вместе с кожей. Она чувствовала себя мусором, брошенным на свалку, осквернённой и грязной. Но почему, почему, почему это было так притягательно?

Однажды, с трудом оторвавшись от её губ, мусорщик зашептал ей в ухо, щекотно и настойчиво.

- Через четыре дня, в большой Праздник, я буду на свободе… приходи на Нижнюю площадь, в хороводы… я буду ждать тебя под часами... до полудня…

- А если я… смогу тебе помочь освободиться раньше? – запинаясь, спросила она шёпотом. – Клянусь, я выкуплю тебя, чего бы это ни стоило!

Он внезапно тихо рассмеялся: - Не забивай себе голову зря, девочка. Чего я стою, чтобы на меня тратиться. Мэру-то я достался бесплатно. Просто жди. В Нижнем городе. И с пачкой кредитов для бегства. Этого достаточно.

И он снова впился в её губы, словно ставя печать на соглашении.

Нет, он должен принадлежать ей!

Но, одно дело – фантазировать, воображая рядом, или придумывать щекочущие нервы сценки. Но как сделать, чтобы дорогой Папочка сделал этот подарок для своей дорогой Дочурки? Перекупил у Мэра садовника для её розария?

И вот состоялся разговор. За день до праздника, в разгар приготовлений, когда город убирался плакатами, венками, когда развертывались временные лавки с сувенирами в Нижнем Городе, Мэри поймала отца в гостиной и с налёту принялась за дело.

- Папочка! Ты знаешь, какой садовник у Мэра?

- Знаю, - сказал Папочка, отдуваясь и обтирая лоб шёлковым платочком. – Строптивый. Был садовник, стал мусорщик.

Дорогой Папочка был большим, дородным, начинающим лысеть человеком. Ещё немного – и его голова будет походить на мяч. Поэтому он тщательно причёсывал оставшиеся волосы таким образом, чтобы подольше сохранялось ощущение их наличия. Мэри обхватила обширные плечи банкира сзади, повисла на нём, целуя его в мясистую шею.

- Папочка! Почему ты его не выкупил? Наш Микуля совсем старый…

- Тебе нужен новый садовник?

- Папочка, ты угадал! Ты просто чудо!

- Потерпи немного. И слезь с меня, чертовка! К 18-летию я обещал – и сдержу слово.

- Нет, нет, нет, нет, сейчас! Немедленно! – Мэри спрыгнула и, обежав Папочку, стала заглядывать ему в лицо.

- Ну, уж так и немедленно. Микуля пока справляется. Нечего деньги на ветер выбрасывать.

- Его уже давно замучил радикулит, и в парке развелось полно лебеды и пырея.

- Так пусть твои бездельники помогут. Избаловала! Только в доме и ошиваются! Вот пошлю всех на конюшню! Всех!

Банкир взволновался и шумно уселся на огромный, под стать хозяину, диван.

- Нет, нет, Микуле нужен не просто молодой помощник, а свой собственный, чтобы смог заменить его полностью.

Мэри щекотала ему темечко дыханием и перебирала редкие волосики, грозя нарушить сложное геометрическое построение. Банкир жмурился и млел от бурных проявлений нежности любимой и единственной Доченьки.

- Папулечка - золотулечка - красотулечка – дорогулечка - бубулечка…

- Ну-ну, чертовка, что ты предлагаешь?

- Как что? Выкупить мусорщика! Он молод, силён, и…

- Что «и»?

- Ну и вполне сгодится для чего-нибудь ещё – например, как плотник, каменщик, шофёр… ну-у-у… грузчик!

Мэри знала, что Банкир из экономии любит использовать одного слугу – на разнообразных фронтах. Специализация – это невыгодно. Его слуги должны быть мастера на все руки! Банкир издал протяжный, жалобный стон. Опять расставаться с наличностью!

- Ты знаешь, дорогая, у меня сейчас нет наличности. Всё – в новой фабрике.

- Ну же, папочка! – Мэри опять повисла на отце, поочерёдно целуя то в левую, то в правую щёку. – Ну, пожалуйста! Я лучше на скачках играть не буду в этот раз! Ну, очень Микулю жалко!

- Да?

- Да! – страстно заверила Мэри.

Банкир знал, как Мэри любила старого слугу, и сдался. Он тоже любил свою дочь.

- Но только после праздников. Надо ещё прощупать почву – какую цену заломит этот старый пройдоха. А может, лучше сами организуемся и привезём новеньких? Заодно развлечёмся? Или съездим на ярмарку в Юта-Сити?

- Нет, я хочу мусорщика! – заупрямилась Мэри. – И как можно скорее! А если мэр заартачится – напомни о прошлогоднем аукционе, как он влез в долги. И про акции на южные верфи тоже напомни.

Банкир знал, что дочку невозможно переупрямить. В своё время он где-то и в чём-то допустил ошибку и неправильно воспитывал дочь. В результате она привыкла вертеть всеми вокруг, и Папочкой в том числе, и никогда не уступала в своих причудах и прихотях ни на йоту.

Мусорщик прослыл непокорным и брыкливым,   Мэр был ещё более вздорным. Но и у Мэри норов был не сахар. Банкир почувствовал себя зажатым меж двух огней. Нашла коса на камень – что ж, пусть Мэри займётся дрессировкой, если ей это по душе. Лошади, змеи, теперь вот – мусорщик… М-да.

- Ладно! – с горестным вздохом банкир закатил глаза. Прощай денежки! – После праздника попробую договориться. И впрямь, крепкие руки не помешают в хозяйстве. Всегда можно и на плантацию отправить, если что.

Радостный вопль и смерч из быстрых поцелуев потряс банкира до глубины души. За её счастливый смех он сделает что угодно. Лишь бы несчастное дитя, с семи лет без матери, не нервничало и не грустило.

Таким радостным известием необходимо было поделиться. Мэри едва дождалась вечера. Она ускользнула с вечеринки, устроенной Клоссом, чуть ли не прямо из его рук во время танца. В обширной прихожей, у двери, за вешалкой с плащами и шляпками, её дожидалась упрямая  Лайза. Она улыбалась хищно, спокойно и холодно.

- Подружка, ты такая красивая сегодня. Для кого это, а? Не похоже, что для Клосса.

Мэри  тоже улыбнулась в ответ, весело и немного растерянно.

- Как обычно, Лизика. Для всех сразу… - попыталась она отшутиться. - О чём это ты?

- О чём? А ты, оказывается, жадина. С собой не приглашаешь… не делишься…

- С собой не приглашаешь? Куда? Что ты имеешь в виду?

- Сама знаешь. Если не возьмёшь с собой меня и Розику – скажу Клоссу. Он тоже побежит на вас посмотреть.

Мэри глянула на неё таким диким взглядом, что Лайза испугалась, что та сейчас вцепится ей в волосы.

- Ну ладно, ладно, пошутила. Ты чего? Кто тебя первый раз туда привёл? Забыла?

- Нет, не забыла, - угрюмо отозвалась Мэри. –  Пропусти. Впрочем, можешь говорить кому угодно. После праздника мусорщик будет мой, что захочу, то с ним и сделаю. Ну, иди, говори! Пусть Клосс над тобой посмеётся.

- А я знаю, что ты курила под аркой. Что он трогал тебя, лазил под блузку, и под юбку тоже. Кто  и над кем будет смеяться?

Мэри напряглась, глаза заблестели яростью и слезами.

- Что?.. Ты… подсматривала? Приходила под арку и подсматривала? Стояла рядом – и смотрела? Ты – воровала минуты! Ты! Ты!..

Она покачнулась. Ей показалось, что этот бред ей снится.

- Ну, так что же. Любопытное зрелище – почему бы и не посмотреть? – Лайза тщетно пыталась скрыть досаду, любопытство зависть и ещё что-то неуловимое. Они так явственно читались на её лице, что Мэри наконец-то заставила взять себя в руки, и даже усмехнулась.

- Я тоже кое-что знаю про тебя – что ты по нему обмираешь, ревнуешь. А кто хотел с мусорщиком переспать?   Розика свидетель. Поумерь свои аппетиты.

Лайза сжала кулаки. Девушки стояли друг против друга, задыхаясь от внезапно вспыхнувшей ненависти. Выбежавшая из залы Розанна встала между ними.

- Девочки, вы с ума посходили! Всех взбаламутили. Было бы из-за чего ссориться! Лизика, тебя Клосс только что спрашивал. Сейчас играть будем в поцелуйчики – без тебя он не соглашается. Мэри, давай я тебя провожу до дома.

Она подхватила Мэри под руку и вывела её из дома.

- Что за муха её укусила? – недоумённо спросила Мэри, впадая в тоску. – Ведь и вправду, разболтает!

- Не бойся, я её придержу. Просто завидует –  Сначала ты увела у неё из-под носа Клосса, теперь – мусорщика. Она сама хотела попробовать новую игрушку. Подразнить, мозги закрутить, помучить.

- Но зачем он ей?

- А тебе зачем? Вот и ей затем же. Мужика увидала. Позабавиться решила. По острию походить. Ладно, нечего из-за раба ругаться. Их ещё на аукционах куча. Можно и получше подобрать.

- Но ты-то меня не выдашь? Тебе мусорщик не нужен?

- Не выдам. – Розанна вздохнула. – Мне не нужен. Но будь осторожна, подруга. Ты безрассудна. Сильно рискуешь. Кто угодно может увидеть.

Мэри нежно её поцеловала, и поспешила к мусорщику. Одна единственная дикая мысль металась в голове: Розанна права, если её видела подруга, то мог видеть и кто-то другой. Сплетня может запросто перетечь из Нижнего Города в Верхний, и наоборот. Банкир и его семейство у всех на виду. Радости будет на весь Город. Но отступать поздно.

…Известие о том, что дорогой Папулечка готов выкупить его, мусорщик воспринял со странным смешком.

- Ты обещала, что мы побываем у моря, - напомнил он.

- Я держу обещание. Но и ты сдержи. Поклянись, что не сбежишь. Нам будет хорошо вдвоём. Я не стану тебя мучить и заставлять много работать. Мы будем путешествовать. Мы будем каждый день бывать у моря. Ты будешь красиво одет… Ты рад? Ты клянёшься, что не бросишь меня?

- Хорошо… Да… Я клянусь… Если ты так хочешь… Я не уйду от тебя, маленькая птичка.

«Хорошо – но надолго ли? » - думал алигейец. – «Что, если маленькой Мэри быстро надоедают игрушки? »

Алигейец не верил горожанке. Лучше не связывать себя пылкими клятвами и лишними обещаниями. Он старался их избегать, но она требовала вновь и вновь. А чего стоит клятва мужчины, сгорающего от страсти? Рвать надо резко, уходить сразу и быстро, не оглядываясь. Именно так он и сделает. Раба не станут щадить.

- Я найду тебя на площади, девочка. Жди. Жди. Жди…

Его поцелуи были ещё горячей и настойчивей. Казалось, он готов овладеть ею, и с трудом сдерживается. Он сходил с ума от радости, кровь бурлила: завтра – Большой Праздник. Он будет свободен!