Темная лошадка

Когда рука взмахнула на прощанье,

И губы прошептали боль,

Чтоб одолеть Вселенной расстоянье,

Творец создал любовь.

1. ПОЖАР

Над хутором стояла адская жара. Вот уже середина лета, и ни одного дождика. Лишь роса по утрам слегка трогала повядшие листья кабачков, но разве это дело! Температура днем под палящим солнцем поднималась за сорок. Любое движение давалось с усилием. Все живое спасалось в тени акаций, а люди сидели по хатам. Лишь на полях шла работа. Там собирали урожай пшеницы. Странное дело, начало июля, а гигантский комбайн тарахтел, срезая низкие, уже начинающиеся обсыпаться на степном ветру колосья. Пройдя все поле и вернувшись, он подъезжал к грузовой машине, стоявшей на окраине, и зерно спешно сыпалось в кузов. Потом, порожний, он вновь шел по полю, по новому ряду, и так повторялось несколько раз.

Егор стоял на холме и смотрел на работу хлеборобов. Все это он видел и в прошлом, и позапрошлом году, но обычно в августе. Да, в этом году лето выдалось очень знойным, даже по меркам юга, жара спутывала планы, губила надежды. Словно в наказание, все свалилось на Егора. Видно было, как на небритом загорелом лице его ходят широкие скулы. Солнце нещадно жгло и его молодой виноградник. Он вспомнил, нахмурившись, как копал глубокие ямы, как насыпал в них перегной и щебень, как рубил опоры из колючей акации, раздирая руки в кровь. Да и сами саженцы дорого обошлись ему, чего стоила их доставка сюда от моря, из питомника, ну что тут считать! Обиднее всего было, сколько сил он приложил, сколько времени потратил, чтобы здесь был сад. И все это шло коту под хвост. Засуха каждый день душила по кусту, и он ничего не мог с этим поделать. В июне еще корни держались, и то была вода в кране, и он поливал виноград из ведра, бродя по длинным рядам туда и обратно по несколько раз за день. Затем напор воды стал ослабевать, и приходилось поливать наиболее слабые и особо нуждающиеся в поливе растения. Но потом вода и вовсе в кране иссякла, она шла только ночью тоненькой струйкой, и ее едва хватало на обеспечение жизнедеятельности самих людей, поливы запретили. Все надеялись на большой дождь, его вот-вот ожидали, но он не приходил, и каждый вечер, всматриваясь внимательно в безоблачное небо, Егор напрасно гадал «пойдет — не пойдет».

Дождь даже снился Егору. Во сне он слышал, как ветер раскачивает ветви деревьев, как гремит где-то вдали протяжный гром, и первые удары капель о листья… И Егор был уверен поутру, что дождь все же был, что даже когда он посмотрел в окно и увидел привычную картину засухи, то у него была еще слабая надежда на то, что солнце просто высушило следы дождя. И он очень жалел, что не смог этой ночью встать с постели, что силы оставили его, и он лежал на животе, уткнувшись в подушку лицом в какой-то опустошенной и безвыходной позе, словно потерпевший кораблекрушение матрос, чудом спасшийся во время шторма и прибитый течением к берегу, не в силах ни поднять голову, ни пошевелить членами. Вот так он и лежал, слушая кажущийся шум дождя, и наивно улыбался, благодаря Господа за милосердие к нему и всему живому.

Потом, когда он уже вышел во двор, то с большим разочарованием осознал, что все это ему привиделось, что никакого дождя не было, и солнце продолжает сжигать землю, а виноград умирает, сбрасывая листья и усыхая на корню. Он еще долго ходил печальным по его безжизненным рядам, не в силах помочь корням, и ему хотелось плакать. Рядом на соседском поле росли подсолнечник и кукуруза, но эти растения не сильно страдали от засухи, и Егор впервые позавидовал их упорству и жизнестойкости.

«Почему они тянутся к солнцу, а мой виноград умирает? — подумал он в досаде. — Что я делал не так? ».

И в этот момент к его страданиям прибавился еще и запах гари, и в небе уже кружили хлопья пепла, слышалось огненное потрескивание, и все это очень быстро шло от леса, кралось набегом по низине в сторону камышей, обходя посевы пшеницы буквально в нескольких метрах. И уж тут должно было полыхнуть так, что даже высокий орех мог затеряться в этом огненном зареве. Этот орех рос на склоне холма, почти у его подножия, рядом с камышовыми зарослями. Он первым встречал надвигающееся смертоносное пламя, уже окруженный дымом, и, как безумный самоубийца, протягивал к нему свои тяжелые от зеленых плодов раскидистые ветви и ждал первой боли. Егор спустился вниз наперерез и стал втаптывать сухую траву в землю, неистово бить тяпкой по огню, оголяя камни и глину. От такой бешеной работы на ладонях быстро образовывались ноющие мозоли, невыносимый жар обжигал, палил бороду, отбрасывал назад, но мужчина не щадил себя и верил, что убережет такое красивое дерево от гибели. Но фронт огня был слишком широк, и языки пламени обошли препятствие и поползли быстро вверх на огороды, пожирая на глазах каким-то безжалостным нахрапом сухостой в посадках и нескошенные участки. Егор раскусил коварный план врага и бросился стремительно следом, на ходу пытаясь отсечь атаку пламени уже от виноградника. Но силы были не равны, и мужчина вдруг понял, что в одиночку проиграет эту битву, и жуткая горечь от предстоящего поражения сдавила душу, и все смешалось в удушливом и без того непросветном дыму. Благо резкий порыв ветра подул в спину, и где-то отголоском надежды в помутненном сознании раздались голоса, на помощь бежали люди.

2. НАПРАСНЫЕ НАДЕЖДЫ

Пришла быстрая южная ночь, все погрузилось во мглу. Еще пахло дымом, и где-то трещали остывающие угли, но очаги были локальные. Пожар общими усилиями остановили почти у самых хат. Егор был мрачен. Ему в голову пришло понимание, что он живет не своей жизнью, что вся эта затея с виноградом, все эти чудовищные усилия создать здесь свой маленький шато не увенчались успехом. Может, сама судьба подсказывала ему, что нужно возвращаться в столицу, что земля и палящее солнце не для него, что местные крестьяне тут не подарок, и он совсем чужой среди них. Сейчас он готов был бежать, бежать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. У него еще были сбережения, еще действовал загранпаспорт с шенгенской визой.

— Может поехать на две недельки в Ниццу? — спросил он жену. — Там есть хороший отель, там культура, свежие устрицы.

— Хорошая идея, милый. Это то, что нам сейчас не хватает, просто немного спокойного отдыха. Я уже мечтаю, как мы будем с тобой ходить за руку, слушая шум прибоя и целоваться. У меня есть красивый купальник. Ты даже в нем меня не видел ни разу.

Он доедал суп из крапивы, сваренный наспех женой, и на дне тарелки ловил ложкой вареный желток. Суп ему не нравился, да и есть не хотелось. Еще сильно ныл ожог на плече, но это были мелочи, два или три дня — и все затянется. Жена смазывала рану специальным кремом, заботливо перевязывала бинтом.

Он не сказал ей спасибо, а, впрочем, это было и не нужно, вечерами они часто молчали и занимались своими делами. Она или читала русскую классику, или шила, он обычно просто лежал, уставившись в потолок и мечтая о собственном винограднике, о том как он будет собирать урожаи и делать вино. Каждый вечер до этого возникали новые идеи, то он строил в мыслях новый винный погреб, то придумывал необычные шпалеры, не такие как у всех…

В этот вечер жена не шила и не читала. Он не сразу заметил в ней перемены, и даже когда заметил, решил, что она просто из-за него сильно переволновалась, когда он останавливал пожар. В этот вечер она была с ним необычайно нежна, и сейчас прижималась к его груди, слушая, как бьется его сердце. А оно билось тревожно, и жена гладила ему грудь, целовала шею, подбородок, обвивала своими ногами его ноги, пыталась возбудить в нем желание. Но он не поддавался ее ласкам, не отвечал взаимностью, думая только о том, чтобы пошел дождь. Он верил, что рано или поздно дождь пойдет, и чувствовал себя, словно побитый воин после сражения, с достоинством и чувством реванша.

Егор посмотрел на ее спокойное, умиротворенное лицо. Сейчас у нее были закрыты глаза, и свет от луны, проникающий через окошко хаты, освещал ее едва заметную улыбку. Она любила его. За что и почему, он не знал, но это никогда не вызывало в нем сомнения. Вся ее жертвенность, вся ее нежность отдавались ему, не требуя ничего взамен, и он впервые почувствовал вину перед этой женщиной. Он продолжал ее целовать, целовать неохотно, слушая, как тихо стонет она под его ласками, и эта вина перед ней вдруг стала нарастать в нем снежным комом, душить сильнее сегодняшнего дыма. В его глазах блеснули слезы, и он спешно вытер их, чтобы не показать виду.

Потом он повернулся к ней спиной и сделал вид, что заснул, а она, тяжело вздохнув, села за стол читать книгу, и в приглушенном свете он слышал лишь изредка шелест страниц. В эту ночь Егор понял, что совсем не знает ее, что все эти два-три года совместной жизни он был только и занят этими саженцами, проводя все время на молодом винограднике… Он грустно улыбнулся, вспомнив все эти неудачные затеи, и все ради того, чтобы сделать эту женщину счастливой, обеспечить ей и себе будущее, ту финансовую независимость, которой сильно не хватало им, и сейчас, притворяясь уснувшим, он признавался себе, что был неправ, что ситуация зашла до невозможности далеко, и что нужно было давно остановиться и заняться другими, более выгодными делами в городе.

3. УЖИН В НИЦЦЕ

— Ты смеешься надо мной! — сказал Егор, садясь в приятное и мягкое кресло.

Он понимал, что его спутница не обязана ему верить, к тому же история, которую он ей рассказывал, выглядела слишком фантастичной. И в то же время он надеялся хоть на какое-то уважение, но она смеялась и смеялась, будто он рассказывал ей анекдоты. От всех этих разговоров у него пересохло во рту, и он хотел пить, к тому же он еще сильно проголодался и соскучился по настоящему мясу так, что был готов отдать сто — двести Евро за любое мясное блюдо.

Сейчас они пришли в приморский ресторан, расположились у крайнего столика у кадки с пальмой, и запах жареных креветок и специй летал в воздухе.

— Нет, мне не смешно, котик. Просто невероятные вещи ты рассказываешь мне, — ответила ему вполне симпатичная блондинка с короткой стрижкой.

Она была очень худая, и весь период знакомства с ней Егор только и слушал о вегетарианской диете и исцеляющем все недуги соке сельдерея. Сам он за компанию тоже отказался от мяса, но не по убеждению, а с целью более углубленной коммуникации. Эта блондинка нравилась ему своей доступностью и дразнящей развязностью, и он хотел ее. Сегодня перед отъездом в Россию он решил, что пришло время активных действий.

Блондинка сидела напротив, закинув свои стройные, но уж слишком худые ножки на стоящий рядом пуфик. Это, казалось бы, на первый взгляд, безобидное и привычное движение она сделала не для удобства, а чтобы показать любопытной публике красную подошву своих дорогущих туфель. На ней также было вечернее платье из легкого белого ситца с глубоким декольте от Christian Dior, подчеркивающее красоту ее лебединой шеи. Платье сидело чересчур свободно, отчего ее маленькие груди с торчащими и вечно возбужденными сосками иногда выглядывали наружу. Егор смотрел на эту женщину с каким-то животным обреченным желанием, и это желание уже трудно было скрыть.

— Ты так смотришь на меня, будто готов меня растерзать, — заметила блондинка и засмеялась, прикрывая свой напомаженный алый ротик тонкой рукой с золотым изящным браслетом.

— Еще один день без мяса, и я бы это сделал, — признался он, глядя в ее серые глаза. — Спасибо, что вытащила меня сюда.

— Я просто подумала, что это как-то развеселит тебя. Креветки тут чудесные, я бы сама попробовала, но пока на диете. И давай обязательно закажем вино. Ты же пьешь вино? Ну, не смотри на меня с удивлением, сегодня можно. Я разрешаю.

К их столику подошел молодой официант, смуглый араб с зачесанными вверх волосами. Он приветливо улыбнулся блондинке, и Егору показалось, что он даже одобрительно кивнул ей, что вот, мол, клиент-то что надо. Видно было, что они давно знакомы, что блондинка довольно частый гость в этом заведении. У официанта было прекрасное мускулистое тело, и вся его сила, вся его молодость словно просвечивали сквозь малиновую униформу заведения. Он что-то быстро сказал по-французски, из чего Егор только понял, что зовут его Абдель, и он будет обслуживать их столик.

Был тихий, располагающий к отдыху вечер. Солнце только начинало садиться, и в порту зажглись многочисленные огни. С набережной было слышно, как плещется волна о берег, крик чаек и угадываемые мотивы популярной музыки. На лазурном полотне моря белели многочисленные парусники и яхты. Егор приехал в сезон какого-то праздника, соревнований. Его спутница об этом что-то говорила, но он как-то упустил это из виду. Он был вообще холоден к этим экскурсиям, к этим разговорам. Для него было важно вырваться сюда, чтобы все обдумать, принять верное решение. В какой-то степени ему хотелось отвлечься и, может быть, даже развлечься. Вот уже год у него не было женщины, почти целый год, после той лунной кубанской ночи, которая изменила всю его жизнь. Сейчас он и его малознакомая спутница с мальчишеской прической сидели на летней террасе этого небольшого приморского ресторанчика. Было на редкость немноголюдно, народ предпочитал прогуливаться по набережной, но и здесь звучала французская речь, заполняющая все пространство каким-то изысканным заграничным шармом, к которому он так еще и не привык.

— La carte des vins et le menu (Винная карта и меню), — кивнул почтительно Абдель и протянул Егору меню.

Они выбрали большую тарелку креветок, с неподдельным искусством оформленный овощной салат, оливки, а также взяли бутылку красного. Егор сделал вид, что не разбирается во французском вине и положился на выбор блондинки.

— Так ты мне все же не веришь, — печально констатировал он, когда они чокнулись.

— A toi (За тебя)! — засмеялась звонче бокалов его спутница, поменяв положение ног на пуфике.

Она откинулась на спинку кресла, и под сочными листьями пальмы, склоняющимися над ее головой, она как будто лежала в гамаке на пляже. Егор посмотрел на эту странную женщину, беспечно прожигающую свою жизнь на одном из лучших курортов Франции, и прикинул, сколько ей лет.

«Наверно, тридцать или, может быть, двадцать восемь», — предположил он.

Ему уже было за сорок.

«Хороший вариант для секса, заскучавшая по джунглям молодая тигрица, пусть даже на один или два раза. А чем еще ей тут заниматься? Муж в России, менеджер высшего звена в известной компании. Денег куры не клюют, наверно, и любовниц тоже предостаточно, а тут еще под боком молодая бесшабашная женушка, вечно сующая свой напудренный носик, куда не надо. Вот и отправил ее в Ниццу на зависть подругам, ну-ну, снял таунхаус с четырьмя спальнями с видом на Бухту ангелов, отрыл ей маленький бизнес. Теперь она не домохозяйка, а бизнес-леди, ведет свою страничку в Инсте, находит обеспеченных туристов из России, показывает достопримечательности, фотографирует… Ну, а я один из тех, с кем можно завязать небольшую интрижку. А, может, она скрытая лесбиянка? Такие обычно ищут девушек…».

Блондинка практически ничего не ела, лишь пригубила бокал и проглотила одну оливку, не сводя своего флиртующего взгляда с Егора. Салат перед ней на столе оказался не тронутым. Она вообще его заказала, скорее всего, для эстетики.

Егор жадно набросился на креветки и, пренебрегая правилами этикета, стал громко чавкать от удовольствия. Креветки так и таяли во рту. Он так проголодался, что совсем не почувствовал их вкуса. Блондинка посмеивалась над ним, достав из сумочки веер и помахивая им перед своим лицом. Егор быстро закончил блюдо и жадно схватил бокал с вином, оставив на нем след от жирных пальцев. Ему давно хотелось пить.

Он выпил бокал залпом и вытер растекшиеся по губам красные, насыщенные брызги салфеткой.

— Ну как тебе, котик? Это очень дорогое вино, — поинтересовалась блондинка. — Только ты пьешь его как сапожник. Не буду напоминать тебе марку, ты все равно не оценишь.

Она снова засмеялась тем беззаботным, глупым смехом, который уже начинал раздражать Егора. Да и не только его одного. Он заметил, как немногочисленные посетители ресторана стали неодобрительно перешептываться. Но блондинка не обращала на них никакого внимания. Сейчас она была в таком настроении, будто вся Ницца принадлежала ей.

— Ты на меня злишься. Напрасно. Разве можно на меня злиться? Посмотри, какая я красивая. А? Ну и как мне тебе верить, котик? — улыбнулась она, поставив в сторону недопитый бокал. — Ты приехал сюда на неделю, из России, подумать только, я и там мужчинам не верила, завтра тебя не будет, говори, что хочешь, вешай лапшу на уши здешним женщинам, и тебе ничего не будет, но мне не надо. Я все наперед знаю, к чему все это ведет…

— И к чему же? — спросил он, наливая себе еще бокал.

Его спутница прыснула от смеха, размахивая перед собой веером.

— Здесь есть туалетная комната, — приподнялась она. — Через пять минут ты должен подойти к ее двери и три раза постучать.

— А если я постучу четыре раза? Все равно мне откроешь?

Она вновь прыснула от смеха и, играючи, запустила в него веером. Затем она поднялась с кресла и, виляя узкими бедрами, направилась во внутренний зал ресторана. Егор проводил ее взглядом и выпил вино. Ее просьба зайти к ней в туалетную комнату не удивила его. Она всегда была прямолинейна с ним в своих желаниях. Но ему опять не верили, не доверяли. Это терзало ему душу, отравляло и без того плохое настроение. Он вспомнил жену. Она была совсем другой женщиной: скромной, покладистой и доверчивой. Почему он не ценил это? Почему все эти три года их совместной жизни пронеслись так быстро, не оставив никаких следов, никаких фотографий и слепков. Кто вообще поверит, что у него была жена? Он сам иногда сомневался в этом. А обручальное кольцо на безымянном пальце, которое он все еще носил в память о ней, не являлось прямым доказательством ее существования.

Егор посмотрел на свою правую руку, на золотое кольцо на пальце.

Конечно, морально он был сейчас свободен. У него уже не было обязательств перед женой. В ту последнюю ночь они расстались навсегда, точнее, ушла она, а он не смог остановить ее, хотя всеми силами хотел. Но обстоятельства непреодолимой силы оказались сильнее его естественного желания удержать ее. Во всем был виноват дождь, этот чертов, выстраданный потом и кровью, ливень.

Он еще раз посмотрел в сторону эффектной блондинки, и почувствовал в себе неуверенность и раздражение.

«Зачем я ей все это рассказывал, — грустно подумал он. — Она все равно не верит, думает, что я заговариваю ей мозги. Да ей не надо заговаривать, у нее их и так нет».

Егор сделал жест, и к нему подошел Абдель.

— ; a s’est bien pass;, monsieur? (Вам понравилось блюдо?) — спросил официант, забирая пустую тарелку из-под креветок.

Егор неохотно кивнул. Этот зазнавшийся, вечно держащий себе на уме выгоду и даже не скрывающий своего надменного превосходства араб стал омерзителен ему еще больше. И хотя тот не давал явного повода, Егор не выдержал и нагрубил.

— Gar; on, l’addition (Мальчик, счет)! — сказал он сквозь зубы, сделав пренебрежительный акцент на слове «гарсон».

Официант сразу понял его намерение, но не показал вида и почтительно поклонился. Егору стало даже немного стыдно, он упрекал себя за грубость, оправдывался перед собой, что всему причиной была элементарная ревность. И в то же время, будь он на месте Абделя, он бы не выдержал таких оскорблений и дал бы в морду. Да, да, это был бы его последний вечер на этой работе.

Он сам выплеснул остатки вина в свой бокал и выпил.

4. JE VEUX QUE TU ME FASSES JOUIR

Расплатившись, мужчина решил прогуляться по набережной, посмотреть на парусники и пришвартованные в марине яхты. Погода была чудесная, и легкое опьянение только усиливало ощущение какого-то праздника. Грусть потихоньку оставляла его. Ему встречались улыбчивые счастливые люди, их настроение невольно передавалось и ему. Солнце медленно садилось за горизонтом. Это был очень красивый закат. Багряное светило медленно растекалось и плавилось в теплых морских течениях. Он даже залюбовался этим явлением, завороженный стоял и смотрел вдаль. Ему вдруг вспомнилась та последняя ночь: жена, читающая в приглушенном свете, старая саманная хата. И все как-то не верилось, что сейчас он во Франции с видом богатого туриста и успешного бизнесмена прогуливается по английской набережной, любуется этим закатом. Ему также не верилось, что он только что распивал с молодой симпатичной блондинкой замечательное вино от Chateau De cremat, и та готова была отдаться ему в туалетной комнате уютного ресторанчика с видом на море, просто потому, что он понравился ей.

В этот момент, когда Егор, невольно остановившись, любовался закатом, кто-то подошел к нему сзади и закрыл глаза своими руками. Прохладные женские пальцы легли ему на лицо, и приятная дрожь от их легких прикосновений прошлась по всему его телу. Он вздрогнул, взял эти руки своими руками, и, не поворачиваясь, стал целовать кончики этих пальцев.

— Не обижайся на меня, котик, я верю… — услышал он знакомый голос. — Просто ты меня пойми, кругом столько проходимцев. Я устала одна, понимаешь, среди этих мошенников, и самый главный мошенник — это мой муженек. Он уже в открытую звонит, а на заднем фоне голые бабы ходят. Ну что мне делать? Я тоже хочу любви… Ну, обними меня скорее, ну же…

Блондинка взяла его теплую послушную ладонь и с наслаждением приложила ее к своей груди. Видно было, она долгое время бежала за ним, и еще не отдышалась. Егор ощутил твердость ее набухших сосков и невольно обнял ее. Ему вдруг стало жаль эту запутавшуюся не по своей вине женщину, захотелось согреть ее, поцеловать. Их губы соприкоснулись, и они еще долго целовались на берегу, пока солнце окончательно не утонуло в море, и его последние блики не исчезли с водной глади, как затухающие в ночи угольки.

— Хочешь, котик, пойдем к тебе, я не против! — зашептала блондинка. — Я так устала от одиночества, от этих вечных голодных взглядов, от лицемерия общества тех, кому, в сущности, наплевать на меня. Веришь, я в первый раз встречаю нормального мужика, не лицемера, не гея, ну, не обижаешься, правда? Ты вдохнул в меня надежду, что мир не безнадежен. Откуда ты взялся, и почему раньше не приходил ко мне? А, котик?

Он улыбнулся ей, потрепав приветливо за щечку, и взяв женщину за руку, молча, повел ее по набережной в сторону отеля Negresco. Она, послушная и счастливая, шла рядом с ним, боясь также проронить слово, боясь спугнуть удачу. Она чувствовала, как хрупки и ранимы еще их отношения. И все же она не удержалась и засмеялась. Он посмотрел на нее с удивлением и остановился.

— Ну, право смешно… Честно, честно… я тебя еще уговариваю. Да, девяносто девять процентов мужиков языки высунут… Ты надеюсь, не возомнил себя Богом? А, котик? Это кощунство, гордыня. Давай спускайся, а? Ну хорошо, хорошо… Если хочешь, будь Богом, только милосердным и добрым, хорошо? Ты же не злишься на меня, честно?

Она заискивающе посмотрела ему в глаза. Он опять почему-то вспомнил жену. Та тоже иногда смотрела на него так же, когда он шел напролом, и от него требовалась уступка.

— Не злюсь, — улыбнулся Егор.

— Ну, признайся честно, я хоть тебе чуть-чуть нравлюсь? А, котик? — не унималась блондинка, почти повиснув на нем.

— Ты же русская. Тебе важно нравится мужчинам, — ответил он уклончиво. — Вот почему ты следишь за своей внешностью и расстраиваешься из-за прыщика на носу. Да, ты красивая и немного наивная. Тебе важно найти того, с кем ты будешь, словно за каменной стеной, в полной безопасности и комфорте. И при этом, тебе важно любить и быть любимой, в конце концов, стать хорошей заботливой матерью своим детям. Здесь, за границей, все не так. Все идет к тому, что европейские мужчины разучились защищать своих женщин. Они становятся женоподобными, трусливыми. Европейским же женщинам не надо ничего доказывать. Они, наоборот, независимы и фригидны, не хотят детей, не спешат замуж. По большей части, все поменялось местами, они высокого о себе мнения и им не нужна опека. Сами заработают, сами все решат без мужчин. Этим объясняется твое одиночество здесь, твое мироощущение, что ты в чужой тарелке, и каши тут не сваришь, как не вари.

Они сошли с утопающей в огнях набережной в сторону старой Ниццы, которая уже погружалась в вечернюю дымку ночи. Над всем этим великолепием возвышалась небольшая, поросшая лесом гора с руинами древнего замка, со смотровыми площадками и прохладными тенистыми аллеями.

— Так ты мне не все рассказал о своей жене, я так и не поняла, как ты ее не знал… — спросила где-то на полпути его спутница. — Ты уж прости за вопросы, но я натуральная блондинка.

Она опять засмеялась тем раздражающим его, глупым смехом, и он вдруг представил ее в своей холостяцкой постели конченой извращенкой, визжащей от удовольствия. И ему стало тошно.

— Если честно, — нахмурился он. — Я сам еще до конца не осознал, что произошло со мной. Да, у меня была жена, ровно год назад я также, как и тебя, обнимал ее за талию… Тогда мы жили на Кубани, я пробовал вырастить свой виноградник, ни чуть не хуже, чем та кислятина, которую ты мне предложила сегодня, но… увы…

Он вдруг закашлял, припоминая события той последней ночи, и чувства давно забытой досады на себя отразились на его уставшем лице. Но блондинка продолжала смеяться, совсем не замечая его настроения. Ей показалось, что спутник немного не в себе от выпитого алкоголя, и она даже приятельски похлопала его по спине, будто он подавился оливкой или запнулся на чем-то.

— Ну-ну… У тебя там в отеле, надеюсь, хороший кофе? Непременно надо выпить по чашечке. А? И хотя я не пью, ну ты знаешь мою диету, но сегодня в качестве исключения… Непременно, непременно, по одной маленькой чашечке… Вот видишь, как ты дурно влияешь на меня, с тобой мне хочется пуститься во все тяжкие… Может, и не надо идти в отель? А, котик? А вдруг я там чего-то натворю, а? Да чего мы медлим, как подростки? Мы же взрослые люди, зачем эти игры, эти приличия, все это одно сплошное лицемерие. Ты хочешь меня, я хочу тебя, и у нас нет обязательств, ты же никому ничего не должен, правда, котик? Я хочу тебя прямо здесь, прямо сейчас… Прости, прости, я сумасшедшая… Да, я, возможно, буду кричать, я всегда громко кричу, один раз полицию вызывали, ну это давно было и неправда, да и не здесь вовсе, а тут хорошие люди, они поймут. Они знают, что мы русские, понимаешь?

Она вдруг стала толкать и погонять Егора в спину, словно учительница нашкодившего школьника. Вскоре они оказались между двухэтажными каменными домиками, украшенными вьющимися зелеными лианами. Эти лианы дотягивались почти до крыши, обвивали балконы и мансарды, создавая значительную тень на выложенной из булыжника улочке. Лабутены блондинки стали спотыкаться об эти камни, и она стала разуваться на ходу, чтобы не сломать каблук. С моря сюда задувал соленый бриз и играл с ее легким платьем, то и дело меняя направление. Егор смотрел на блондинку с каким-то нездоровым вожделением. Буквально полчаса назад у него уже был шанс и он благополучно упустил его, но сейчас он почувствовал в себе сильный плотский инстинкт, который овладевал всем его сознанием и толкал вперед.

Он подошел к своей спутнице сзади, пока она мешкалась с обувью, и приподнял ей платье, обнажив ее татуированные ягодицы. Она продолжала смеяться, застежка на одной из туфель не расстегивалась, и женщина так и стояла, наклонившись к нему спиной.

— Я и не знал, что ты масонка, — заметил он одну из интимных тату в виде звезды Давида на левой ягодице.

Блондинка, очевидно, не знала значения этого слова, но восприняла это как комплимент. Мужчина, между тем, присев на корточки, стал целовать ее там, глубоко вдыхая ее запах, смешанный с ароматом сладкого опиума. Голова у него стала кружиться, мысли путались от шокирующих непристойностей, и, слушая этот беззаботный женский смех, который начинал сменяться вскриками и стонами, Егор спустил до колен плотно облегающие кружевные трусики спутницы, и приподнялся в полный рост, чтобы расстегнуть ширинку.

— Погоди, котик, погоди, — зашептала блондинка, роясь в своей сумочке, стоявшей возле ее босых ног.

Она вытащила из нее шуршащую обертку, раскусив ее зубами, ловко достала презерватив и помогла мужчине надеть его. И Егор снова развернул ее спиной к себе, торопясь войти, но, почувствовав, что не в силах сдержать себя, слишком долго он воздерживался, отпрянул назад. Но все равно уже было поздно. Возбуждение спало, и он с досадой освободился от презерватива, небрежно засунув его себе в карман пиджака.

Блондинка подумала, что он просто вдруг расхотел ее. Она поднялась, сделала обиженно губки бантиком, и почему-то перейдя на французский, шепнула ему тихо в самое ухо.

— Je veux que tu me fasses jouir, mon petit mignon. (Я хочу, чтобы ты меня поласкал там, котик).

И он стал ласкать ее, сначала медленно, потом ускоряя темп, а она, облокотившись о его свободную руку и запрокинув голову, минуты три постанывала, пока вдруг не вскрикнула и не замерла. Пока она приходила в себя, Егор оглядывался по сторонам, боясь увидеть случайных свидетелей.

— Все… Все… Я кончила, ; a veut dire que j’ai fini, j’ai fini… — выговорила она. — Отпусти меня.

В одном из домов наверху включился свет, кто-то выглядывал в окно, пытаясь разглядеть в тени лиан «влюбленную парочку». Нужно было уходить. Блондинка привела себя в порядок, поцеловала Егора в губы, и они вновь свернули на набережную.

— Так ты говоришь, что жена у тебя еще та темная лошадка, да? — спросила она Егора, когда они вышли к морю. — Кто бы мог подумать?

Он многозначительно кивнул, идя чуть-чуть позади, немного отставая от своей спутницы. Ему хотелось поскорее избавиться от использованного раньше времени презерватива, и он облегченно вздохнул, когда увидел урну. Неприятное чувство овладело им, он был зол на себя, что у него не совсем получилось, что он хотел совсем по-другому. Одновременно он чувствовал и болезненную вину перед женой, пусть и оставившей его, но все же он еще любил ее, а, значит, изменял. И это неприятное чувство все больше давило на него, он искал оправдания своему поступку, искал какие-то нелепые причины расстаться сейчас с этой женщиной, и в то же время не хотел обидеть ее. Она была не виновата в своей женской природе просто любить и быть счастливой. Он видел в ней родственную душу, видел одиночество в ее серых глазах, и это одиночество было понятно ему, как никогда прежде, потому что он и сам был сейчас одинок.

Они шли по набережной в сторону марины, где стояли пришвартованные кормой небольшие яхты. Их очертания плавно покачивались на волнах, словно дремали. На конце врезающегося далеко в море причала светил маяк, который манил и звал своим спасительным светом всех обреченных и потерявшихся.

— Ты знаешь, я тогда в ту нашу последнюю ночь вдруг осознал, что очень люблю жену, что без нее не могу жить, и что если вдруг будет разлука, а разлука уже тогда витала над нами, то я не смогу этого перенести. Я погибну, как лебедь в тоске по любимой. Мне стало невыносимо больно, что столько времени я уделял винограду вместо того, чтобы просто проводить время с ней. Мы планировали детей, и в ту последнюю ночь она прямо сказала мне, что хочет ребенка, у нее было самое подходящее время, и мы занимались любовью, а потом, — он опять задумался, словно припоминая что-то, — пошел дождь…

У Егора запершило в горле от сказанного, и он опять закашлял. Его спутница посмотрела на него с удивлением, и ее серые глаза расширились.

— Дождь? — спросила она.

— Дождь… — кивнул он. — Настоящий ливень. Да, да, я еще забыл сказать, что в тот момент, когда я осознал, что я очень сильно люблю ее, я еще понял, что совсем не знаю ее. Даже ее имени… Веришь? Три года были знакомы, и я не знал ее имени, может, забыл, а, может, у нее и не было имени. Я называл ее просто Милая, а она меня Милым…. Этого было достаточно.

Он опять запнулся. Блондинка прижалась к нему.

— Я, вообще, о ней ничего не знаю, не знаю, откуда она, кто ее родители! Знаю только, что она провела со мной эти сложные три года…

— Ну, ты даешь! Имя ее забыл! Тут ты что-то не договариваешь… Слушай, давай заберемся на эту яхту. Не бойся, я знаю ее владельца, это старый добрый еврей, он не равнодушен ко мне и часто катает меня на ней, и я даже знаю, как пробраться в рубку, там хороший бар. Ты умеешь управлять яхтой? Там все просто, котик. Сначала отдается подветренный муринг, потом подветренный кормовой… Главное, следить за кранцами.

Егору показалось, что она что-то путает, но блондинка уже запрыгнула на палубу. На каблуках ей было сложно пробраться к закрытой рулевой рубке, и она, все время балансируя, раскинув руки в стороны, пыталась за что-нибудь зацепиться. Это была небольшая парусно-моторная яхта с богатой внутренней отделкой, то ли из красного дерева, то ли из другой дорогостоящей древесины.

— Ну же! Viens ici! (Иди сюда!) Ты не похож на робкого! — повернулась она и позвала Егора.

Он послушался ее и тоже забрался на палубу.

— И ты говоришь, что забыл ее имя, и это после трех лет совместного брака? Она, кстати, хорошо готовила? Я совсем не умею готовить.

— У нее неплохо получался крапивный суп с яйцом, — припомнил мужчина с ностальгией.

Они дошли до рулевой рубки. На водонепроницаемой дверке стоял кодовый замок, и блондинка стала нажимать на нем кнопки, чтобы выдать нужную комбинацию из цифр и букв.

— Да уж, — отчаялась она вдруг, чуть не плача. — Наверно, Сеня сменил пароль. Он обычно меняет его раз в неделю. Жаль, а то бы я тебе показала ночное море.

Егор увидел, как она расстроилась, и ее лицо приняло почти детские очертания обиженной девочки.

— Отойди в сторону, — приказал он, и не успела его спутница отойти, как мимо нее мелькнула нога Егора.

Дверца вздрогнула от удара, но не поддалась сразу.

— Что ты делаешь? — испугалась блондинка. — Это же раритет. Тут, может быть, и сигнализация есть.

Но Егор совсем не слушал женщину и, ударив ногой второй раз, вышиб дверь.

— Voil; (Вот, пожалуйста), — улыбнулся он, пропуская вперед себя свою спутницу. — Мне ужасно захотелось прокатиться по морю. Если что, вали все на меня. Но эта ночь наша, поняла? Так ты умеешь управлять этим корытом? Ну? Давай, давай… — подбадривал он немного растерявшуюся женщину. — Смотри, здесь вставлен ключ, ручка должна быть на холостом ходу.

— Отвяжи концы, там металлический карабин, — тихо прошептала она. — Ты точно не робкий… Точно…

5. В ОТКРЫТОМ МОРЕ НА УГНАННОЙ ЯХТЕ

Небольшая бело-синяя яхта с опущенным парусом и с выключенными фарами вышла из марины. Перед этим она немного потерлась кормой о причал: в начале пути беглецы в момент спешки перепутали передний ход с задним. Под звук сирены приближающейся полицейской машины и ориентируясь только на звездное небо, яхта пошла тихим ходом прямо в открытое море. Она легко скрылась из виду, и ожидать погони было бессмысленно. За штурвалом стояла блондинка, внимательно всматриваясь вперед, чтобы не задеть случайно дрейфующие судна. И хотя яхта оказалась проста в управлении, но требовалось время, чтобы приноровиться к ней и узнать некоторые нюансы навигации.

— Ты хотела кофе, — улыбнулся Егор и поднес своему рулевому чашечку горячего ароматного кофе, только что сваренного в кофе-машине.

Сам же он нашел для себя в баре неплохой шотландский виски и посасывал его из горла, с интересом поглядывая назад на удаляющиеся огни Ниццы. Они не стали включать навигационную систему, боясь быть обнаруженными по GPS в случае, если все же погоня состоится, а предпочли затеряться среди других яхт и небольших парусников, которые дрейфовали под открытым небом недалеко от берега.

— С ума сойти! … Mon Dieu, c’est compl; tement fou! (Боже, это сумасшествие!) — встревоженно кричала  блондинка, вцепившись в штурвал.

Ее речь часто путалась, переходила на французский. Она была в какой-то эйфории и, если бы не ограничение по топливу, с легкостью бы направила яхту на Корсику.

— Нет, все же я тебе верю! Что ты не знал ее имени, прожив с ней три года. Все же верю! — смеялась она, всматриваясь в ночной горизонт и попивая чудесный кофе из маленькой фарфоровой чашечки.

— Почему ты вдруг поверила?

— Да потому что, — смеялась она, — мы с тобой тоже знакомы уже недели полторы, но ты ни разу не спросил мое имя.

— Это верно, — согласился Егор. — И знаешь, тебе бы прекрасно в эту ночь подошли бы длинные волосы. Они так прекрасно бы развевались на ветру под этим фантастическим звездным небом! Зачем ты носишь такие короткие стрижки?

— Это веяние западной моды, котик, чтобы не отличаться от вас, мужчин. Я жертва эмансипации. Но если ты любишь длинные волосы, я отращу их в память о тебе. Хочешь?

Он отхлебнул виски и обнял спутницу сзади.

— Ты пахнешь креветками и виски! — смеялась она… — Mais j’aime ton odeur (Я обожаю твой запах.) Ты мой наркотик, ты невероятно крут! Я даже по-французски лучше стала говорить. Где ты был раньше? У меня не хватает слов выразить то, что я чувствую! Да и не нужно это. Ты это видишь. Мы только что угнали яхту и плывем в открытое море, и если нас поймают, а, скорее всего, нас рано или поздно поймают, нас депортируют в лучшем случае на Колыму. Ты был на Колыме? Говорят, там жутко холодно и белые медведи. Ты добудешь для меня шкуру белого медведя? Я буду щеголять в ней и на этих лабутенах. Надеюсь, их не конфискуют на таможне.

— Тебе там подойдут хорошие валенки, — смеялся и он.

Виски определенно нравился ему.

— Дай отхлебнуть и мне, шутник! Йо хо-хо! И бутылка виски, — кричала блондинка, вырвав из рук Егора бутылку. — Нет, нам однозначно надо плыть до Корсики, пока есть топливо, а дальше нам поможет попутный ветер. Тут нам не дадут спокойной швартовки. Конечно, Сеня, добрый. Может, и простит, но не тебя, точно. Таких смелых и дерзких он на дух не переносит. Я, конечно, рассчитываю, что мои старые друзья не доведут дело до суда и все уладят…. Oui, c’; tait un vrai tour de force. (Да, ты очень круто все это провернул).

— Твой французский, действительно, лучше… — заметил Егор и стал целовать ее лебединую шею. — И эти звезды в открытом море совсем другие звезды, они как будто ближе и ниже, а?

Он продолжал обнимать ее сзади.

— Ближе и ниже… — улыбнулась она, повторяя его последние слова с каким-то сексуальным намеком.

Блондинка повернулась к нему своей сияющей лучезарной улыбкой, готовая вот-вот прыснуть от смеха, а он, подхватив ее под бедра, грубо прижал к штурвалу. Она обвила его торс ногами, повисла на его сильных плечах, все еще держа в руке початую бутылку виски и отпивая из нее обжигающие капли. Затем она застонала, будто пронзенная ядовитой стрелой, понимая, что ничего уже нельзя сделать, что никакого противоядия не существует, да и не существовало в природе. Егор на мгновение замер, словно собираясь с новыми силами, посмотрел на нее сверху с каким-то оценивающим превосходством, словно хотел спросить ее: «Ну как ты, детка, ты чувствуешь меня, каков я? ». Она давно чувствовала эту незримую власть над ней. И весь этот флирт с ее стороны, вся ее показная распущенность, все эти ужимки ее экстравагантного поведения в его присутствии, и даже выражения на французском были лишь общей ширмой, прелюдией перед тем, как признаться себе, что этот человек ей безумно нравится, что она даже, возможно, любит его.

Блондинка, потеряв контроль, выронила бутылку, и та упала вниз на палубу и разбилась вдребезги.

— Хороший был виски, — заметил Егор, — но, как говорят, на счастье.

Женщина засмеялась, еще крепче обвивая его торс ногами, но на этот раз это был не тот глупый смех, который раздражал окружающих. Это был смех абсолютно счастливой женщины, жизнерадостный, полный задора и заразительности, и этот смех, не встречая препятствий на своем пути, разносился по глади лазурного моря, доходя до берега, где, возможно, рвал на себе последние волосы хозяин украденной яхты. Проходившие по набережной туристы останавливались и вслушивались в эти звуки. Они удивлялись, показывали пальцами в сторону моря, гадая, откуда и с какой яхты так радостно кто-то смеется в ночи. И даже разбуженный этим смехом дельфин выпрыгивал из воды в серебристом сиянии маяка и тоже радовался.

В эти мгновения Егор удивлялся, как мало женщине надо для счастья, что нужно лишь обнять и поцеловать ее, заняться с ней любовью, и она вспыхнет новой звездой на этом ночном безоблачном небе. Он даже на нее немного злился, завидовал этой легкости быть счастливой. Сейчас она извивалась от его сильных, нарастающих с каждым разом, резких и беспощадных движений. Она уже не смеялась, лишь слегка повизгивала, прикусывая от нарастающего наслаждения свои влажные от поцелуев губы, царапая ему спину.

— J; sus, tu me baises! — повторяла она про себя, словно не верила происходящему. — Tu me baises! Vas-y, plus fort! (О, боже, ты меня трахаешь! Давай сильнее, давай…)

И от сознания того, что ее великолепные лабутены в результате этих грубых порывов ураганного ветра могут слететь, унестись в открытое море, что этот сильный и пьяный мужчина вошел в нее, совсем не предохраняясь, и она даже не осмелилась намекнуть ему об этом и не потянулась, как обычно, за сумочкой, от сознания того, что она все же позволила этому случиться, чего не позволяла даже с мужем в те редкие часы, когда он навещал ее во Франции, от понимания того, что ее спина упирается о штурвал только что угнанной яхты, эта женщина затихала, с явным трепетом и почти пугающим ожиданием чувствуя, как где-то глубоко в ее разгоряченном под ласками теле рождается неведомый прежде цунами, и эта вздымающаяся волна уже накрывала ее дрожащее от экстаза тело, пока окончательно не накрыла ее. Потом она неистово закричала. И этот неконтролируемый рассудком женский крик рассек ночное небо, и Егору показалось, что небо дрожит. Но эта дрожала в его объятиях женщина, и ее сладострастная дрожь передавалась и ему, и он едва успел отпрянуть назад, видя, как его обильное семя растекается по стоящим соскам оргазмирующей и спадающей к его ногам женщины.

6. СОСЕДИ

Виноградник Егора был небольшим, примерно в двести кустов Каберне Совиньон и Мерло. Всего четыре линии, по два ряда на сорт, тянулись от самой хаты до холма, за которым начинался обрыв. Это было живописное место, хорошо продуваемое ветрами. Здесь все время гудели пчелы, слышалось пение птиц, пахло чабрецом и шалфеем. Другая трава не росла здесь из-за плотных камней, в основном полевого шпата и гранита, слегка присыпанных слоем песка и глины. Именно по этой причине этот холм не распахивали, а лишь косили, да и то не каждый год.

С восточной и северной стороны шел крутой склон и начинался обрыв, уходящий вниз на несколько метров. Так что если кто-то по неосторожности своей оступался, то кубарем летел вниз в колючие дебри дикого терновника. Эти дебри сильно разрослись, с каждым годом все больше поднимаясь по склону, но Егор еще застал время, когда холм был лысым, разве что у самой низины всегда рос орех, зацепившись корнями за мощные и выглядывающие из-под земли черные камни. Местные это место называли Сухим ручьем, так как по весне из-под этих камней, действительно, просачивались ручьи. Они стекали вниз и терялись в камыше, образовывая что-то вроде заводи и болотца. Там любили прятаться фазаны, а в дождливый сезон плавали утки и дикие гуси. Несколько раз человек предпринимал попытки раскопать тут пруд, тем самым косвенно решив вопрос с дополнительным источником воды, но вода не держалась и уходила, словно в бездонную воронку, а камыш в жаркие летние месяцы почти всегда пересыхал.

Отсюда до Эльбруса по прямой было около ста километров. В ясную хорошую погоду с этого холма открывалась прекрасная панорама на предгорья, и можно было увидеть ближайшие станицы, расположенные вдоль горной речки Уруп, в стороне шумел чудом сохранившийся девственный лес. По слухам партизаны в годы войны могли закопать там сокровища спешно эвакуированных музейных фондов, и там часто встречались охотники до чужого добра с металлоискателями. Они заходили и в хутор, и с одним из них Егор даже имел конфликт, так как тот накопал кучу ям по всей округе, разворотив и вывернув наружу вместо клада ржавые банки, битые стекла, какие-то глиняные черепки и остатки ведер. Все это было некрасиво разбросано, и старый мусор, нажитый за многие годы людьми, никогда не знавших, что такое мусорная машина, пришлось убирать самостоятельно, так как местные посчитали эту работу неважной и игнорировали просьбу Егора поучаствовать в экологической акции. Так что никто, кроме любопытных зайцев, не составил начинающему виноградарю компании, да и они разбежались по низине в лес, когда услышали где-то вдали лай собак и одиночный выстрел.

За этим лесом и тек Уруп, в дождливую погоду превращающийся в бурный поток, подрывающий берег и сносящий на своем пути станичные мосты. В засуху эту же реку можно было даже перейти в брод и выйти коротким путем к станице. Этим пользовались жители хутора, протаптывая тропы прямо по кукурузным полям и пшенице. Когда выдавалось время, Егор иногда здесь рыбачил, ловил на блесну щуку. Но потом к рыбалке у него появилась апатия. И все из-за того, что один фермер, ухаживающий за соседской девкой, пытаясь установить с ним нужное знакомство, предложил пойти вместе ночью на сома.

— Что ты все, Егорка, щучкой балуешься? Она тут мелкая и тощая, — говорил тот фамильярно, усмехаясь. — Вот сом — это рыбина. В прошлом году одного дурня с моста чуть не утащил! Давай настреляю воробьев и зажарю. Он любит жареных…

Виноградарь представил жареных воробьев, как он насаживает их бедные, скрюченные тельца на крючки снасти и поморщился. Хоть они часто и докучали ему вечным щебетаньем под окнами и без зазрения совести склевывали раннюю черешню, но их был жаль.

— Потом наживку эту закинем, посидим хорошенько, выпьем на бережку… — продолжал фермер, расписывая все в красках. — У меня к тебе дело есть на двести тысяч, в низину земснаряд запустить.

— Это еще зачем? — удивился Егор.

Ухажер соседской девки посмотрел на него, как на умалишенного, потом сощурил хитрые глаза и покачал простительно головой.

— Как зачем? Озеро выроем, — объяснил он. — В аренду все возьмем, беседку построим, запустим осетра какого-нибудь, а с дураков будем баблосики стричь, а?

Но виноградарю было не до дельного предложения. Все из-за винограда, засыхающего под палящим солнцем. Молодые корешки растений не успели глубоко укорениться, земля от жары не пропускала воздух, превращаясь в такой прочный монолит, что тяпка тупилась от удара, и воды на полив давно не хватало, да и та, что попадала под куст, быстро испарялась прямо на глазах. В такие отчаянные моменты Егор приходил на холм и всматривался вдаль, в серое, дышащее жаром, похожее на разгоряченный асфальт небо. Сейчас в небе парили в поисках зазевавшейся добычи, расправив свои крылья, коршуны. Они зависали над низиной и терпеливо ждали.

«Надеюсь, не по мою честь», — грустно подумал Егор, закрываясь ладонью от солнца.

Его глаза болели от едкого пота, который тек по лицу. Он вытирал лицо рукавом взмокшей рубашки. Сегодня на телефон пришло предупреждение от МЧС, что в регионе ожидается гроза, а также возможен град и шквальный порывистый ветер. И, наблюдая за небом, Егор с нетерпением ждал бурю.

Но ожидания его были напрасны, так как первые грозовые облака, которые стали появляться на горизонте, отстреливались пушками, расположенными на противоположном холме. Ракета за ракетой вздымалась со свистом и хлопками ввысь, оставляя после себя хвосты серого дыма. Недалеко отсюда за холмами располагалась военная ракетная часть, в задачи которой было не допустить выпадения града.

— Как они распознают, что эта обычная туча или град? — ворчал Егор себе под нос.

Туча на его глазах рассеивалась. Гроза уходила в сторону.

Обычно он приходил на холм один, иногда компанию ему составляла жена. Она одевалась в длинные красивые платья, которые шила себе сама, обычно желтого или красного цвета, голову прикрывал голубой шелковый платок или шаль. Он обнимал жену, когда она смотрела на Эльбрус, который отсюда раскрывался во всей красе, двуглавый исполин со снежными шапками. Часть обзора на горы закрывали возвышающаяся над лесным массивом мечеть и высокий, похожий издалека на копье, минарет. Туда поднималась узкая полоска дороги, петлявшая, словно змейка и терявшаяся в дымке тумана. На солнце поблескивали крыши каменных башен, и Егору даже казалось, что он слышит голос муэдзина, призывающий верующих на молитву. Хотя это было невозможно, конечно, уж слишком было далеко отсюда.

— Я думаю, — сказал он однажды жене, — много миллионов лет назад на месте низины протекала древняя река, со временем обмельчавшая. Она отступила на пару километров в сторону леса, туда, где Уруп. А эти черные валуны она принесла от Эльбруса.

— Возможно, — согласилась она, стоя от него чуть позади, когда он рассматривал в камышах прячущуюся фазаниху.

В ногах Егора стояло ведро, полное камней разного размера. Рубашка из розового льна вся взмокла на его развитом от постоянной физической нагрузки теле. Пот привлекал мух и слепней, которые кружились облаком, норовя укусить. Эту рубашку в русском классическом стиле ему накануне подарила жена, которая несколько ночей до этого шила и строчила ее на своей новой машинке.

Он еще тяжело дышал, только что поднявшись с низины по крутому склону, совсем не ожидая в самый пик жары встретить супругу. Она всегда сторонилась солнца и обычно днем в отличие от него находилась в прохладной хате, делая дела по дому.

— Что-нибудь случилось? — спросил он ее отрешенно. — Опять соседи?

С соседями у них были непростые отношения. Сказывалось различие в менталитетах. Началось еще в первый год из-за спора межи между участками. Соседский трактор, распахивающий землю, то ли ошибочно, то ли целенаправленно вильнул вправо, отрезав тем самым узкую полоску не в пользу Егора. И хотя все это уже было улажено, неприятный осадок все же остался. Потом начались постоянные замечания, что то, что они делают, делают не так. Будь то покраска окон или посадка клубники, обрезка старого дерева или даже рассуждения о политике, все подвергалось критике, сомнению, осмеянию, и, конечно, выматывало нервы, создавало вокруг какую-то агрессивную враждебную среду. Конечно, это можно было прекратить, просто послав их всех к чертовой матери, но Егор по доброте души своей оправдывал их невежество сложными условиями жизни, в которых жили эти люди. Он искренно надеялся, что рано или поздно все перетрется, прекратятся подозрительные взгляды, нетактичные разговоры, и все привыкнут друг к другу. К тому же, он опасался за свой будущий виноградник, если вдруг обстоятельства вынудят его уехать на время и оставить тут все без присмотра.

«Пусть уж лучше будет худой мир с соседями, чем добрая ссора, здоровайся с ними, — убеждал он жену, которая была более прямолинейной.

— Все твои уступки они воспринимают как слабость, — говорила она Егору.

— Потерпи немного, — убеждал он ее в обратном. — Вот вырастет виноград, первыми сами прибегут на поклон…

Сейчас появление жены на холме несомненно удивило его, но, вымотанный на солнце, он не в силах был выразить это удивление. Он даже не повернулся к ней, а стоял как бы боком, и она украдкой любовалась его красивым профилем.

— Сегодня очень жарко, — сказала жена. — Я приготовила холодную окрошку. Может, тебе перекусить?

Он словно не слышал ее, все еще глядя перед собой на эти обширные пространства, тянущиеся на многие километры, которые сотни лет кочевники использовали под пастбища. Сейчас они были почти все запаханы. Лишь холмы и близлежащую к ним низину не тронули, оставив крестьянам под выпас и сенокос.

«Когда-то тут проходил и великий китайский шелковый путь», — подумал он и, взяв тяжелое ведро, понес его к своему огороду.

Супруга тяжело вздохнула и пошла следом, по пути срывая букетик шалфея. Она любила чай из ореховых листьев и цветов луговых трав.

— Пушки бьют, — сказала она ему, когда он высыпал камни под куст винограда.

— Бьют… — подтвердил он с неудовольствием очевидное.

Она вдруг заметила, словно впервые, камни из ведра Егора.

— Где ты собирал их?

— Там внизу, под холмом, где растет орех, — неохотно ответил Егор, махнув в сторону. — Может быть, я докопаюсь до воды. Ты видишь, они влажные.

Женщина опять вздохнула.

— Но все это очень тяжело носить наверх. И у тебя не один-два куста, а много. Это колоссальная работа. Но ты молодец, так никто не может.

Этим летом Егор спасал свой виноградник, как только мог. Ему приглянулись небольшие валуны и булыжники, раскинутые по округе. Эти камни он собирал в ведра и высыпал вокруг корней винограда. Тем самым, он надеялся задержать как можно дольше влагу. Такая тяжелая физическая работа под палящим солнцем опустошала все силы, но виноград лучше держался. Обычно Егор приносил по десять ведер в день, а потом под вечер приходил в хату, весь обливаясь потом и тяжело дыша горячим дыханьем, падал на кровать. Жена смотрела на него с каким-то терпеливым сочувствием и продолжала шить или читать. Он часто слушал, как стучит швейная машинка, и думал, где еще взять камней и сколько ведер нужно, чтобы заложить все кусты.

За недели две до пожара Егор собрал почти все раскинутые в округе булыжники и занялся засохшим источником. Там, в тени и прохладе ореха, он выковыривал из влажной глины железным совком камни и, нагрузив ими ведро, поднимался по крутому склону наверх, каждый раз рискуя оступиться и скатиться вниз.

Когда его решила навестить жена, ведро было восьмым по счету. Оставалось еще два ведра, но сил уже просто не было, и он решил отложить работу на вечер. Предложенная окрошка была очень кстати, и Егор, выгрузив ношу, пошел с женой в хату, заметно качаясь от усталости.

Они как раз прошли по меже мимо соседского подсолнечника, как кто-то окликнул их. Это был сосед, седовласый старик в спецовке и с защитной сеткой на лице. Он здесь держал пару ульев и, услышав приближения Егора и его супруги, решил окликнуть их.

— Привет, соседи! — улыбнулся он им сквозь сетку. — Как виноград? Растет?

Спрашивал он это специально, чтобы задеть Егора, ибо на протяжении нескольких недель итак видел страдания виноградника и тщетные попытки виноградаря его спасти.

— Здравствуйте, — кивнула жена, стараясь не встречаться взглядом, и прошла мимо, не останавливаясь.

Егор же задержался, чтобы поздороваться за руку и перекинуться еще для приличия парой фраз.

— Сегодня трое вышли из строя, — ответил грустно он. — У меня каждый день что ни есть бой.

— Ты, вот я смотрю молодой да бестолковый, — покачал головой старик. — Зачем камни носишь? Люди до тебя их выносили, чтобы земля была пригодной для пашни.

— А я пахать тут не собираюсь, все это для земли вредно, — не обращая внимания на замечание, ответил Егор.

— М-да, — покачал головой сосед. — У Вас там в Москве все такие твердолобые, а? Брось ты это чудачество! Вот уже третий год маешься и понять не можешь, что виноград тут плохо растет. Зато бывало, как помню, вон в том тенечке капустка в необхват вырастала. И это без полива и камней твоих. Семечка смотри какая у меня, кукуруза… И спрос на нее всегда. А это все глупости. Ну, не растет тут виноград, хоть ты лопни. Ну, воткни у хаты один куст, как все нормальные люди делают, унавожь хорошенько, и хватит.

— Навоз вкус ягод портит, — с видом знатока ответил Егор, делая вид, что ему уже пора уходить.

— Ну, уж если ты такой одержимый, — продолжил старик, — это тебе надо на Тамань езжать, или в Анапу, там хорошие климатические условия для ягоды, а тут у нас ночи холодные, а днем под сорок. Эльбрус рядом, горы. Учитывать надо было. От такой разницы температур проволока лопается, не то, что твои лозы.

Егор терпеливо выслушивал пчеловода, который ругал его и одновременно сочувствовал ему. Он даже предлагал продать ему этот участок и в какой-то степени был прав, что надо было раньше думать и покупать землю поближе к морю.

— Я вообще не поэтому поводу тебя остановил, — перешел на тихий голос старик, будто это был особый секрет. — Ленка моя тебя просила спросить, чего ее сторонишься, молоко перестал брать?

— Да, она сама меня избегает, — отвел взгляд в сторону Егор. Ему было неудобно видеть в этом строгом, в какой-то степени беспощадном к нему старике посредника в своих отношениях с этой местной дурочкой.

Ленке было на вид восемнадцать, девятнадцать лет. Была она девушкой крепко сбитой, деловой, с простыми чертами лица. Роста небольшого, широко посаженные и уверенно стоящие на земле ноги, с мягким, всегда открытым и выступающим вперед животиком. У нее почти не было талии, зато была большая наливная грудь, которую местный фермер каждый раз при встрече с Егором нахваливал, похотливо причмокивая.

— А ты видал какие титьки у наших? — потирал он руки. — Там у Вас в Москве таких нет!

Но сам Егор никогда не вдавался в этот пошлый разговор, отвечал уклончиво и по существу. В тайне ему нравились в соседской девке шикарные, густые волосы. Удивительно, но они совсем не выгорали на солнце и были насыщенного черного цвета. Любила она их заплетать в тугие толстые косы и складывать на голове в виде закрученного колечка.

— Дай дерну за колечко, — шутил обычно Егор при встрече.

— Ты свою жену дергай, а у меня жених есть! — огрызалась Ленка, но в то же время ей нравилось внимание приезжего, и когда проходило много времени без общения, она сама навязывалась на разговор.

— А что это ты, Егорка, меня стороной обходишь? Али не по нраву тебе моя новая прическа?

— Прическа у тебя бомба, вот только твой на меня в последнее время косо как-то смотрит. На реку зовет сома ловить.

— Это он тебя на реку зовет? Вот сволочь! А меня не зовет… — хмурилась девушка, упирая кулаки в бока. Потом ее лицо преображалось, и она лукаво прищуривалась. — Егорушка, а ты меня когда позовешь?

Было в этих отношениях по-началу что-то задорное, ребяческое, разбавляющее скуку, незаметно для обоих, с молчаливого согласия окружающих, переходящее в безобидный флирт, но на хуторе уже пошел слушок, что Ленка приезжего приворожила. А она и не отрицала слухи, и кажется, сама их и раздувала. Поговаривали, что род у нее по покойной матери шел от цыган, то ли от каких-то ассирийских армян, знающих толк в приворотах. Все это она сама рассказывала Егору, хотя часто путалась, и каждый раз у нее появлялись новые подробности, противоречащие прежним.

Она была младшей дочерью в семье, судя по всему, любимой, хотя и «с приветом». Многие замечали за ней всякие странности и про себя называли дурочкой. Всего у соседа было три дочери. Сам он был вдовец уже более десяти лет, еще при жизни супруги успев выдать старших дочерей замуж. Жили те в городе у мужей, лишь иногда навещая отчий дом со своим многочисленным шумным семейством, а вот младшая дочь Ленка никуда не делась, так и нигде не применив свои таланты, осталась после школы с отцом и помогала ему по хозяйству. Егор обычно встречал ее в поле, когда она пасла козу, и одно время он даже брал у нее молоко.

— За что ты ее так не взлюбила? — спросил как-то раз Егор, начиная выходить из себя. Нелицеприятные выражения в адрес его жены так и срывались с уст жутко ревнивой Ленки.

— Да странная она у тебя какая-то. Все в хате сидит, ну козу б завела, кур, один ты батрачишь с утра до вечера.

— Это не твоего ума дело, чем ей заниматься. У нее, может быть, другая работа.

— Ага, знаем мы эту работу, — и Ленка обиженно фыркнула, нервно дернув за веревку свою комолую козу, вечно волочащую по земле полное потертое вымя. Та заблеяла, сопротивляясь, но пошла за хозяйкой.

Коза у нее была жутко бедовая и вредная. Звали ее Белкой. Много раз Егор гонял ее от своего виноградника, а она, зараза, все равно умудрялась сорвать свежий побег. Молодые листочки она просто обожала. Егор ругался, кричал, бегал за ней по всему винограднику под Ленкин смех, угрожал даже в сердцах, что прирежет козу, но каждый раз все заканчивалось миром. С первых дней знакомства у него с хозяйкой козы складывались какие-то доверительные отношения. Он рассказывал ей о жизни в столице, Ленка делилась с ним слухами и интересными фактами о хуторе. Все это разбавляло скуку Егора, и он относился к ней, как к младшей никудышной, капризной сестренке.

— Ну и чего ты к ней пристала-то? — все не понимал Егор, идя следом за блеющей козой Ленки. — Она любит меня, и мне больше ничего и не надо.

— Да если бы она тебя любила, она бы с тобой эти камни грызла, эту воду носила, эти твои саженцы телом своим от солнца накрывала… Дождь бы у неба вымаливала… на коленях со слезами… А она только с умным видом ходит, важная такая, как пава. Жалко мне тебя, Егорчик. Жалко… Отец у меня говорит, что и не спите вы, дескать, вместе. Прикидываетесь парой, а сами кредитов в Москве набрали на миллионы и тут у нас прячетесь. Так ли то?

— Ну, ему виднее.

Ленка вдруг топнула от злости ногой, оглянулась на него с укором.

— Вот-вот, совсем ты грубым стал, Егорчик. А, между прочим, отец тебе добра желает, нравишься ты ему. Говорит, что тебе только с женой не повезло.

— Ну-ну, так и не повезло… — передразнил Ленку, подбирая кубанскую интонацию, Егор.

— Злой ты… — злобно засмеялась девка. — Помню, в первый год приехал, так мне улыбался, шутил, а сейчас хмурый и ворчишь… И болезненно на критику реагируешь… А, между прочим, я правду говорю, что странная она у тебя. Вчера ночью не спалось мне, душно было. Смотрю в окно, а на твоем винограднике кто-то с фонариком бродит, медленно так, словно ищет кого-то. Видать, она вышла, коль не ты, и там в посадках фонарик, кажется, был, моргает, зовет словно. Вот, думаю, пока муж дрыхнет, ходит кто-то к ней, рога тебе отращивают, и так несколько раз за ночь, ходит и ходит… Я в окошко выглянула и перекрестилась. И все погасло. Ведьма что ли она у тебя? Жуть…

— Да чего она с фонариком ночью-то ходит, это тебе привиделось, — не поверил Егор, представив свою скромную, покладистую супругу, идущую с дрожащим фонариком ночью по посадкам на свидание. — У нас и фонарика то нет. Может, у кого корова заблудилась, пастух искал… Хотя, думаю, врешь ты мне все это специально, чтоб обидеть.

— Ну не веришь, не веришь, — еще больше злилась Ленка, — мое дело тебе сообщить, чтоб присматривал лучше. Тут армяне недавно заселились, теплицы строят, можь, слышал? А они еще те любители до чужих жен… Понял, о чем я?

Все такие клеветнические разговоры, тем более от местных жителей, Егор не воспринимал всерьез. Ленка, по его мнению, запала на него давно или просто завидовала его семейному счастью, тогда как сама была без мужика. Ухаживающего за ней фермера она держала при себе на коротком поводке, но к себе не подпускала. С другими мужиками в хуторе также была напряженка. Одни безбожно пили, другие сидели, третьи были бабниками.

Егор смотрел за всем этим с вялым интересом. Отвечать ей взаимностью, флиртовать он не хотел, это было бы уж чересчур по отношению к жене. К тому же, Ленка была совсем для него молодая, глупая, почти девчонка. От таких потом проблем не оберешься. Хотя, конечно, у нее было, что посмотреть и пощупать, но он, глядя на нее, специально находил какие-то изъяны в ее внешности. Она чувствовала это и обижалась еще больше, в отместку распространяя нехорошие слухи о нем и его жене. Люди про себя посмеивались. Хутор был маленький, и Егор часто замечал любопытные взгляды в свою сторону, слышал тихое перешептывание и хихиканье за спиной. Он со временем совсем перестал выходить в хутор, гулять по его единственной улице до магазина или почты, предпочитал закупаться в станице. Но разговор о ночных фонариках на его земле все же вызвал в нем сомнения, и он, к стыду своему, решил проверить, хотя и не подозревал, что это может быть ловушка и даже гибельное для него и его души дело.

7. ПОДСМАТРИВАЮЩАЯ

Ночью он хотел даже притвориться спящим, повернувшись спиною к жене. Она еще не ложилась, что-то читала за тихим, приглушенным светом. Эта женщина была слишком умна для него, культурна и образованна. С собой на хутор из Москвы они привезли почти все сочинения Толстого и Достоевского, взяли Пушкина и Лермонтова. Егор сам читал мало, у него просто времени не было, хотя он каждый раз обещал жене, что тоже начнет читать.

— Нужно читать русских классиков, — говорила супруга. — Это хорошая пища для ума. Они заставляют нас задумываться о смысле жизни, не терять ни при каких ситуациях чувство справедливости и человечности. Тебе непременно нужно выделить на это время.

Секс с женой, к сожалению, был редок, хотя вспышки страсти и нежности друг к другу все же бывали. Особенно когда Егор выпивал в жару бутылочку прохладного пива. Тогда ему сразу казалось, что жизнь удалась, что все невзгоды и неприятности мелочны, а жена у него самая красивая и желанная. Но пил он нечасто, так как обычно после этого день шел наперекосяк, его клонило в сон, и он, бывало, засыпал до вечера, а ночью мучился бессонницей.

В эту ночь ему также не спалось. Болели ожоги, а, может, все это было вызвано неприятным и дерзким разговором с Ленкой накануне. Сомнения по поводу верности жены начинали мучить его. Он вспомнил последний разговор с соседкой, как она открыто и бездоказательно обвиняла его жену в неверности, как пыталась разрушить доверие к ней, и он почувствовал злость на себя, что повелся на эти бабские козни. Он возмутился в сердцах, что вообще обсуждал свою жену с кем-то. Хотя, конечно, он признавался себе, что у этой местной девчонки была хорошо развита интуиция. Она справедливо угадывала, что женатый мужчина, как он, не удовлетворен своей половой жизнью, испытывает голод в этом. Ленка вообще не верила в высокие чувства, любовь. Все «эти телячьи нежности», как она это называла, раздражали ее, и она была только рада их разрушению. Он сам себя ловил на мысли, что, встречаясь и разговаривая с этой девушкой, между ней и им все возможно, и от этой предполагаемой связи его всячески трясло и выворачивало.

Он повернулся в сторону света и посмотрел на свою жену. В ее руках была книга Толстого, «Анна Каренина». Егор поморщился.

«Ну, совсем некстати читать такое женщине на ночь», — подумал он.

Из-за духоты в хате на ней было только нижнее белье. Она сидела на стуле, повернувшись к нему спиной с распущенными, еще мокрыми после недавнего душа, волосами. Слегка наклонив голову, она внимательно вчитывалась в книгу, тихо перелистывая страницу за страницей. Он впервые заметил на ее бледном милом лице очки, которые раньше не видел.

«Почему он так невнимателен к ней? », — с горечью спросил он себя, и ему захотелось исправить эту непростительную ошибку.

— Ты не спишь? — спросила она его вдруг, оглянувшись и улыбаясь ему. — Я так рада, что ты не спишь. Когда ты спишь, жизнь, словно, останавливается.

— Что-то не спится. Душно, — ответил он, приподнимаясь с кровати и подходя к ней.

Она отложила книгу в сторону и сняла очки, когда он склонился над ней и поцеловал ее нежно в шею.

— Я даже не знал, что ты носишь очки, — тихо прошептал он, опускаясь все ниже.

— В последнее время я много читаю, глаза устают, — вздохнула она едва слышно, а он поднял ее за руку с места и обнял сзади, одаривая мелкими теплыми поцелуями ее спину.

— Аж мурашки идут… — прошептала она.

Его нежные поцелуи трогали ее узкие плечи, касались груди. Она открывалась для его ласк. Егор смотрел на ее умиротворенное лицо, на ее закрытые глаза, на эту едва заметную улыбку и поражался самопожертвенности этой женщины, которая не побоялась пойти с ним на край света ради его мечты. Она ни разу не упрекнула его, не высказалась о том, что она терпит с ним, как страдает, что ей так же, как и кустам винограда, нужна его любовь и забота, что сейчас тяжело и невыносимо. Он вдруг признался себе, что в последнее время хотел жену меньше, чем ожидал дождя. И все это напугало его так сильно, что он отпрянул, словно пораженный током, представив лишь на секунду, что и она может умереть и погаснуть под этим жестоким солнцем.

Он прижался мокрой от пота спиной к прохладному саману, и с нескрываемым страхом и даже трепетом, стал смотреть на свою жену. Она почувствовала это. Ему вообще стало казаться, что эта тихая женщина чувствует и знает гораздо больше, чем он думал прежде. И когда она открыла свои большие изумрудные глаза и лунный свет засиял в них состраданием к нему и нежностью, он задрожал от волнения.

Через окно проникал лунный свет, и он как раз падал на женщину, отчего все ее неспешные, полные естественного величия и грации движения завораживали и гипнотизировали его. Он все еще дрожал, словно от холода, хотя в хате было очень душно.

— Кто ты? — вымолвили его губы с трепетом… — Я совсем не знаю тебя… Я даже забыл твое имя, я как будто во сне…

— Молчи, глупый, молчи… — улыбнулась она, закрывая его рот своим жарким поцелуем. — Ты просто устал. Столько всего сделал, это может не каждый. Ты самый лучший, мой единственный мужчина, и только мой, только мой. Просто побудь со мной в эту ночь, я хочу от тебя ребенка.

Она слушалась его с полуслова, с полувзгляда. Ей нравилось, что ей управляют, что она ведома, и в эти сакральные минуты близости, она с легкостью отдалась ему. Он был счастлив, что она только его, что все сомнения идут от неуверенности в себе, и что нужно все больше уделять ей внимания.

В какой-то момент ему вдруг показалось, что кто-то снаружи смотрит на них через окно. И хотя свет был приглушенный, но очертания постороннего слабо угадывались. Рука Егора невольно потянулась к выключателю, чтобы потушить свет и лучше увидеть двор.

У них не было собаки. Они не хотели связывать себя любыми животными, думать, куда девать их, если вдруг придется срочно уехать. Собака бы, безусловно, залаяла, не позволила бы кому-то даже пробраться близко и уж тем более нагло смотреть в окно хозяйской хаты.

Когда свет погас, он увидел лицо девушки, примкнувшей к запотевшему стеклу, прямо напротив себя, и сразу узнал ее. В этих грустных глазах были слезы, и вся душевная боль, которую он неосознанно причинял ей, лаская свою жену, передалась и ему. На мгновение он замер, застигнутый врасплох, растерянный, не знающий, как себя повести.

«Что делает тут эта дурочка?! », — пронеслось в голове.

Сейчас он искал внушительный повод остановиться, как-то аргументированно выйти из хаты и незаметно, по-тихому уговорами прогнать соседку, но подумал, что, возможно, та устроит истерику, даст отпор, придумает какие-то нелепости в его адрес и будет скандал, который окончательно расстроит его жену. Последняя и так терпела все эти выходки от соседей долгое время, была утомлена его постоянным отсутствием из-за работ на винограднике…

— Милый, ты дрожишь? — услышал он вдруг голос жены. — Что с тобой?

— Просто осознал, как сильно тебя люблю, и мне страшно потерять тебя…

Эти слова сами собой сорвались с его уст, и горячий ответный поцелуй на миг успокоил его, он даже закрыл глаза, прогоняя видение за окном, и стало легче.

«Да она не железная, всегда есть последняя капля, переполняющее море», — подумалось вдруг, и ему стало не по себе, что ему придется покидать это насиженное место, что, возможно, придется начинать все сначала, а, значит, и его виноградник, все его планы и мечты мгновенно рухнут, и эти три года ежедневной изнурительной работы будут напрасно потрачены, ибо плодотворных результатов он никогда уже не увидит. Он представил, как будет выглядеть в глазах тех же соседей их внезапный отъезд, как знающие его люди будут считать его проигравшим, и, возможно, радоваться этому.

Он посмотрел испуганно на жену, и сердце его забилось еще сильнее. Слава богу, она не замечала соперницу, но в любой момент могла поднять свою голову и увидеть ее сквозь окно. Егор сделал гневный жест Ленке, чтобы она уходила прочь, но та продолжала воровато подглядывать, как он ласкает и целует свою жену. Слезы текли по ее пухлым щекам ручьями и, кажется, она даже всхлипывала, не в силах контролировать переполняющие ее эмоции.

«Вот бестия! » — стал пробуждаться в нем гнев, и ночная непрошенная гостья тоже сверкнула глазами.

Руки у нее были опущены, и Егор вдруг понял, что она сейчас ласкает себя, наверняка представляя себя на место его жены, и в этих ее нервных движениях было что-то неприятное для него и грязное. Он опять почувствовал странную дрожь, повернулся спиной, словно попал под прицел и закрыл собою любимую. Благо, она уже растворилась в его ласках, и ее возбужденное дыхание, явное желание его плоти придало ему уверенности.

Она никогда не кричала во время занятия с ним любовью, никогда не стонала громко. Он понимал, что ей хорошо по ее учащенному дыханию, по влажности кожи и ритму и частоте ударов ее сердца, и она сейчас дышала все чаще и чаще, приближая себя к кульминации, и он тоже чувствовал приближение волны.

Между тем, соседка не уходила, злила его и выводила из себя. Он вспомнил, как бегал за ее козой по винограднику, когда та отвязалась в поле. И сейчас, делая ее уже хозяйке угрожающие и прогоняющие ее прочь движения, все было бесполезно и губительно для него. В какой-то момент она, немного медля, ушла в тень, но Егор уже не мог продолжать, как раньше.

— Прости, я слишком устал сегодня, — вдруг признался он жене и отпрянул.

Она ничего не сказала, не обвинила его в неуважении к ней, в том, что он издевается над ее женской гордостью. Она только тихо прижалась к мужу и нежно поцеловала, словно успокаивая его.

— Ничего страшного, милый. Мы можем просто полежать вместе…

Затем он сказал, что хочет выйти во двор, чтобы подышать воздухом, и жена понимающе кивнула.

— Что ж, подыши. Тебе будет полезно. Я, наверно, тоже потом выйду.

Она включила ночник, надела очки и, лежа на животе в какой-то дымчатой, интимной полутьме, продолжила чтение, медленно, раз за разом переворачивая страницы. Такая красивая, взъерошенная, желанная, но оставленная в последнюю минуту своим мужем…

8. БЛОНДИНКА ЗА БОРТОМ

— Надеюсь, я не громко кричала, — хрипло сказала блондинка, надорвав только что голос.

Она выскользнула из объятий мужчины, захватив с собой сумочку, и осторожно перешагивая через стекла разбившейся бутылки, побежала к трапу для купания. Там она разделась, небрежно бросив свое платье на палубу, быстро разулась и спустилась по лестнице в воду.

Егор остался у штурвала. Ему уже казалось, что он всегда был на этой яхте с этой блондинкой. Ему нравилось открытое море: этот звездный загадочный купол, легкий теплый ветер, приятно ласкающий кожу, успокаивающий плеск волны. Он посмотрел на небо, угадывая знакомые созвездия. Ему вдруг вспомнилась Кубань, его сиротливый виноградник, ушедшая жена, и на душе стало невыносимо больно.

— L’eau est bien chauchaude, — послышались внизу всплески воды. — Водичка то, что надо. Viens ; moi, mon pr; cieux petit. Иди ко мне, мое маленькое сокровище, и мы продолжим.

Он пошел за ней следом, но остановился где-то на полпути. Его удивило, что блондинка плавает с сумочкой, повисшей на ее узком, угловатом плече.

— Ты всегда плаваешь с сумочкой? — удивился он.

Блондинка засмеялась.

— Она у меня водонепроницаемая. Это же Louis Vuitton. Я влюблена в нее. Она добавляет мне идеальный образ.

— Надеюсь, она не слишком тяжелая.

— Не волнуйся, в ней всего лишь пару кредиток, косметичка да наши с тобой воздушные шарики. Ну, что ты там медлишь, милый?! Спаси меня от большой акулы…

Она впервые назвала его милым, и это как-то неприятно тронуло его. Даже сквозь пьяный рассудок, он вдруг осознал, что не прав, потому что пользуется ее доверием, что завтра, если повезет, он уже будет в России и быстро забудет эту мимолетную интрижку, но эта женщина будет наверняка скучать и страдать по нему. Он не хотел больше быть источником боли, каких-то душевных переживаний, которые непременно последуют после их расставания. Да, она не разведется с нелюбимым мужем, но она будет искать любовь, потому что будет уверена, что эта любовь существует. Егор лишь пробудил в ней женственность, дал почувствовать себя абсолютно счастливой женщиной, пусть на мгновенье, но это никогда не забывается и всегда является эталоном, к которому так хочется стремиться. Сейчас ему пора было уходить со сцены, пусть и без аплодисментов, но с твердым чувством удовлетворения, уходить вовремя, пока еще можно просто уйти. В его голове возникали варианты, как лучше поступить, чтобы уйти красиво, но красиво уходить не удавалось. Наоборот, его прельщала мысль, как сделать так, чтобы эта женщина просто разочаровалась в нем, прокляла, возненавидела, а потом, если в ее душе действительно бы зажглось пламя любви, то и простила бы его.

— Ну что ж, — сказал он сам себе твердо. — Продолжим.

Он подошел к трапу, по пути сняв с борта светящийся спасательный круг, и посмотрел вниз на водную гладь. Ночное море было спокойным. В его лазурном зеркале отражались все звезды, и каждый тихий всплеск был отчетливо слышен в тиши. Он увидел эту счастливую женщину почти у самого пера руля, плавающую на спине и приветливо махнул ей. Она махнула ему в ответ, приглашая составить ей компанию.

— Ты хорошо плаваешь, — заметил он, улыбнувшись и не спешив бросаться в ее объятия.

— Еще бы! — похвасталась блондинка. — Плавание — это моя страсть. Отлично расслабляет после хорошего секса. Прыгай ко мне, котик. Я уже скучаю.

— Пожалуй, я воздержусь сегодня. Ты говорила про большую акулу…

Блондинка засмеялась.

— Сеня утверждает, что акулы ночью спят. По крайней мере, он всем так говорит, хотя сам плавает с двумя-тремя телохранителями. Ах, Сеня, Сеня, если бы ты знал, что я сейчас вытворяла на твоей яхте!

Женщина игриво забила ножками, так что брызги морской воды попали на лицо Егора. Он даже почувствовал соленый вкус на губах.

— А если попадется акула, страдающая бессонницей? — предположил он. — Хотя, по-моему, как раз ночью и особенно под утро эти твари особенно активны, поскольку это время их приема пищи. Твой Сеня явно не дурак. Хороший способ легально избавиться от надоевшей любовницы.

— Зачем ты меня начинаешь пугать, котик? Я начинаю бояться… Как представлю, что кто-то плавает подо мной… Ужас… Спаси меня, котик…

И она сделала обманчивое движение, что начинает тонуть, как будто кто-то невидимый под водой, действительно, схватил ее за ноги и тащит на самое дно.

— На тебе на всякий случай! — и мужчина бросил в воду рядом с ней спасательный круг. — До берега не так далеко, а если повезет, и если будешь кричать, а ты хорошо умеешь кричать, то кто-нибудь с яхт подберет тебя. А мне уже пора в аэропорт. Самолет рано утром, а еще нужно рассчитаться за отель.

— Ты меня уже покидаешь? — все еще не верила в его намерения оставить ее блондинка. — Не шути так со мной. Давай перенесем твой отъезд на недельку. Если что, у меня есть знакомый консул, он может помочь с визой.

— Спасибо, дорогая. Я очень ценю твою заботу, но я не хочу втягивать тебя в эту историю. За угон яхты полагается реальный срок. Даже если предположить, что я взял тебя в заложники, это только отяжелит мою вину. К тому же, тебе не нужен скандал, после которого твой муженек может закрыть все твои счета в Banque de France. Пресса быстро раздует из мухи слона, они это умеют. Так что яхту пришвартую я сам, постараюсь все сделать незаметно, но если уж поймают, то пусть поймают только меня.

Последний довод немного подействовал на нее.

— Вот тебе еще в нагрузку, — прикинул он, бросая ей ее дорогущие туфли.

— Что ты делаешь? — испугалась она, пытаясь схватить их, пока они не ушли под воду. — Это очень дорогая вещичка!

— Держи еще! — улыбнулся Егор, бросив следом в море ее белое платье, которое тут же подхватил ветер и отнес немного в сторону.

— Ты тысячу раз пожалеешь об этом! — вдруг осознала твердость его намерений блондинка. — Но только знай, котик, это не ты меня бросаешь, а я! И тот последний оргазм я симулировала, понял!

Он ухмыльнулся. Реально ли он сейчас хотел оставить женщину пусть и не чистых благородных качеств за бортом посреди ночного моря, полного невидимых опасностей, или это была просто сильно долго затянувшаяся шутка? Он смотрел с каким-то жестоким равнодушием, как барахтается в темных, пугающе спокойных водах блондинка, как плывет она за своим платьем, зажав в своих гневных кулачках обувь, и пытался пробудить в себе жалость. Как он мог так поступить с ней, которая так страстно и жертвенно отдавалась ему, которая верила ему и восхищалась им?

Когда он направился к штурвалу и снялся с дрейфа, сердце колотилось, как бешеное. Яхта плавно тронулась, а он все же не мог совладать с собой и обернулся. Он видел в свете фар, как бледная женщина вцепилась в спасательный круг, слышал, как русские матерные слова смешивались с французской бранью, и на глаза навернулись слезы. Из него не вышло бездушного циника, но он боялся этих слез. В конце концов, люди заслуживают свои несчастья, они намерено творят большие глупости, а потом страдают всю жизнь, лишь иногда с грустной улыбкой вспоминая их, как лучшие моменты своего никчемного существования.

Яхта возвращалась к Ницце.

— Держись берега, — крикнул он на прощание. — Аu revoir! (До свидания!)

— Мерзавец, мерзавец!

Стараясь заглушить дикие вопли и крики ревом мотора, Егор увеличил скорость и сделал два широких круга. Затем яхта замерла, покачиваясь на волнах. Казалось, прошла вечность. Потом он услышал тихие беспомощные всплески и с облегчением вздохнул.

— Не надо мне твоей руки! — грубо отвергла она его помощь, поднимаясь на борт. — Ты просто сумасшедший! Я потеряла один туфель!

Как ни странно, сейчас она ему нравилась еще больше. Он даже подумал, а не сделать ли ему предложение, но посчитал что это уже чересчур. Блондинка обижена фыркнула, замахнулась на него сумкой и демонстративно села спиной к нему, положив ноги на штурвал. Ее обнаженные покатые плечи, влажная спина чудовищно манили его, он чувствовал возбуждение, ему и вправду хотелось безумства с ней. Она подозрительно молчала, ожидая чего-то, а он все медлил, растягивая предвкушение от хорошего секса и умилялся, глядя, как на ее чудесной головке, точно чадра, белеет мокрое платье, которое так хорошо шло ей вчера вечером.

— Я всегда знала, что все это чем-то похожим кончится. — Вдруг прошептала она и, открыв свою сумочку, стала нервно рыться в ней. По ее судорожным движениям он понял, что она хочет курить.

Он поднес ей зажигалку, чиркнул, но сигарета была мокрая, и женщина скомкала ее и расстроенно прикрыла лицо руками. Ее плечи вздрогнули.

— Отвези меня, пожалуйста, на берег… — всхлипнула она умоляюще.

Он не решился поцеловать ее, как-то утешить, а только сходил в каюту и принес плед.

— Для начала ты должна убрать ножки со штурвала…

Яхта медленно тронулась. Егор давно присмотрел для себя причал вдали от марины, еще когда они под звуки сирены отходили от берега. Причал был почти пуст, лишь несколько рыбацких лодок были привязаны к нему с подветренной стороны.

По мере приближения к берегу на него накатила жуткая тоска. Эта тоска становилась такой невыносимой, что он даже подумал о собственной смерти. Это желание разом прекратить свои мучения было столь сильным, что он стал искать пути скорейшего утоления боли, и вдруг увидел нож, воткнутый в деревянную доску на стене напротив. Очевидно, в часы отдыха кто-то упражнялся здесь в его метании. Он хотел расспросить об этом блондинку, но она, казалось, задремала, прикрывшись пледом. Ее умиротворенное, усталое лицо с закрытыми мокрыми глазами действовало на него, словно мироточивая икона на скорбящего. Он вздрогнул, представив, как она проснется и увидит его с проткнутым сердцем, и выдернул нож из доски, изучая его. Это был обычный рыбацкий нож с острым лезвием и изогнутой ручкой. Егор никогда не думал, что может быть так близко от этого шага. Он словно играл свою лучшую роль.

Уже близился рассвет, хотя солнце еще не вышло из моря. У берега пришлось перейти на малый ход и подойти к причалу правым бортом уже по инерции. Не доходя до места швартовки на две длины корпуса яхты, Егор остановился. Ему пришлось опять на некоторое время включить двигатель. Затем сделав несколько попыток, он, наконец, достиг задуманного, хотя раньше никогда не управлял яхтой такого класса.

Сейчас он прислушался к звукам спящего порта. Все было тихо. Лишь одинокая чайка, низко летя над волнами, иногда кричала, но и она улетела прочь, оставив его один на один со своими мыслями. Город еще спал, последние ночные клубы закрылись, набережная была безлюдна. Егор все еще стоял на палубе с ножом в руке, уже начиналось похмелье и гудела голова, но эта боль была ничто по сравнению с той, что терзала ему душу. Он уже занес нож для удара, как вдруг ему захотелось оставить человечеству хоть какое-то послание, так сказать, в назидание потомкам.

«Сеня, покайся и верни деньги народу! », — вырезал он ножом грубые и неуклюжие буквы.

Они не получались, плясали, лезвие ножа то и дело соскальзывало. В этот момент раздался звонок, и Егор не сразу понял, откуда он доносится. Это трезвонила рация рядом с табло управления. Кто-то пытался связаться с яхтой. Егор долго колебался, отвечать ли ему на этот звонок или просто проигнорировать, так как все, что он хотел сказать, он уже сказал, изрезав дорогостоящую корму. Но любопытство взяло вверх.

— Алле, — пробурчал он в трубку, едва ворочая языком. — Командир подводной лодки на проводе.

Егор был убежден, что это полиция или хозяин яхты, и ему захотелось сострить какую-нибудь издевательскую шутку. Но вместо голоса людей зазвучал шум дождя. Возможно, это было видение, слуховая галлюцинация, специалисты об этом знают, которая появляется от пережитого накануне, от сильных эмоциональных напряжений, а, может, само Провидение спасало его от непоправимого шага. Егор все еще сжимал в руке нож, а сердце его колотилось, словно готовое вырваться из грудной клетки.

В рации шли большие помехи, между которыми пробивалась надрывная французская речь. Кто-то орал в трубку, что-то требовал и доказывал, но сквозь все это Егор отчетливо и ясно слышал шум дождя, и, прислонив трубку к уху, он хорошо представлял, как где-то там далеко барабанят капли по черепичной крыше, как вздрагивают листья винограда от их тяжелых ударов. Он видел, как дождь прибивает пыль на дорогах, как потрескавшаяся от ожидания земля жадно впитывает эти капли, и сердце невольно радовалась этому. Дождь звал его домой, дождь обещал ему встречу с супругой.

— Нет, этого не может быть… — заплакал он, обнимая штурвал, словно падшую перед ним женщину.

Потом все исчезло, и рация давала только одни помехи. Минуты две или три он стоял неподвижно, затем, вытерев слезы, он с каким-то ожесточением бросил нож в стену и тот воткнулся в нее. Егор вдруг понял, что ничего еще не потеряно, если два человека любят друг друга, даже если их разделяют большие расстояния и чудовищные несправедливые обстоятельства, что любовь в таких случаях становится даже сильнее. Он обязательно должен найти жену, объясниться с ней, попросить прощения за ту боль, которую причинил ей.

С горечью в сердце, воспоминания вновь вернулись к Егору…

Крупные капли текли по ее бледным щекам, а он утирал их тыльной стороной ладони, ловил губами… и как потом вдохновленный этим нескончаемым потоком он бегал по винограднику. Этот долгожданный вымученный дождь исцелял землю, и он видел, как на глазах оживают почки, как трогаются они в рост, и как тянутся к тому свету, которая излучала его жена.

— Дождь! Черт возьми, дождь! — кричал в неистовстве он, протягивая руки к небу, ловя пересохшим горлом крупные капли. — Жена, ты видишь, самый настоящий ливень!

Она стояла под ливнем, красивая, нежная, родная, освещаемая вспышками молний. И даже, когда гроза затихала, эта женщина продолжала светиться в этой грохочущей мгле. Он понял, что именно она была тем источником света на протяжении этих последних лет его жизни, тем маяком на пирсе, дарящим ему спасительный свет. Лишь благодаря этому свету он не сбивался с пути, и даже когда стало очень трудно, когда, казалось бы, все его мечты рухнули в одночасье, эта женщина была рядом до последнего.

Но этот дождь забирал ее у него. Жестокий дождь, больше, чем испытание, еще более страшный, чем засуха. Жертвенными слезами орошал он землю, и он, Егор, знал это.

Сверкали молнии, освещая стоявшую чуть позади жену, словно подсказывали ему что-то. Его колени подогнулись, и он упал ниц к ее священным стопам и стал рыдать, боясь даже поцеловать их, осквернить своим прикосновением. А она стояла перед ним промокшая насквозь и светящаяся, с грустным лицом, со взглядом разочарования, все еще гладя его по мокрой голове своими нежными руками и возносилась, подобно ангелу. И под этим проливным ливнем ему становилось невыносимо больно и горестно от того, что он не достоин ее. Он чувствовал эту боль всем сердцем, всей душой, и, поднимая стыдливо голову, вглядываясь в изумрудные глаза этой женщины, пытался вымолить прощение… Он видел, как свет от нее становился все сильнее и ярче, и жмурился, боясь ослепнуть, и сквозь сжатые ресницы он видел, как она уходит от него на небо, уходит навсегда.

Еще левый борт не коснулся причала, как блондинка открыла глаза и, не теряя ни минуты, выскочила на берег. Она неслась с такой легкостью, молчаливая, босая, свободная, как будто парила над пустынной набережной. Егор лишь пожал плечами и еще какое-то время задержался, привязывая яхту швартовым тросом, потом и он побрел в сторону отеля. По дороге ему встретился незнакомый француз-старик, выгуливающий не пристегнутую таксу. Собака обнюхала Егора, радостно завиляла хвостом, для порядка гавкнула, а ее хозяин поднял в знак приветствия шляпу.

— Bonjour, Monsieur! Quelle belle matin; e! (Здравствуйте! Какое прекрасное утро!)

Старик что-то стал объяснять, активно жестикулируя. Видно, что ему хотелось выговориться. Его французский был быстр и сложен, и Егор лишь понял, что тот встает в самую рань, точно вор-преступник, оглядывается по сторонам и ищет безлюдные пустыри, чтобы выгулять своего Пипи без намордника, собирательных пакетов и всех этих новых ограничений, потому что категорически не согласен с властями, и не для того он кровь проливал на Монкорне, и что при генерале Де Голле у собак было больше прав и свобод, чем сейчас у коренных французов.

— И Вам не хворать! — ответил Егор по-русски, вежливо улыбнувшись.

Все прошло, как нельзя кстати, благополучно.

9. ТАЙНА ЧЕРНОГО КАМНЯ

Сначала мы рычали на солнце, и слово было Бог. Я тоже был там и смотрел на восход. Тусклое око Ра поднималось из-за гор, и пелена снега накрывала нас предсмертным дыханием. И в этой снежной пелене молчаливо кружилась огромная черная птица.

— Р-ра, — скрежетали мои зубы. — Р-ра…

Нас сковывал пронизывающий ветер, мокрый снег хлестал по шкуре, и все превращалось в лед. Но мы рычали на солнце, и слово было Бог.

Затем меня вывели в круг и завязали глаза. Я станцевал танец влюбленного самца-оленя. Я пытался понравиться женщинам нашего племени, и это мне удалось. Одна из них вошла в круг, и я быстро овладел ею.

— Р-ра, — прорычал я, отдавая часть себя этой женщине, и опустошенный, падая на землю.

Затем четверо сильных охотников подняли меня и положили на черный и гладкий, лишенный выступов камень. Я был изогнут спиной к нему, голова запрокинута, позвоночник трещал, словно сухое дерево. Повязка сползла вниз, и я мог видеть рассвет.

— Бог ждет искупления, — сказал мне шаман и указал на небо.

Перья на его голове отсырели и гнулись от ветра, седина смешалась со снегом, бледные губы дрожали, и сам он, казалось, искал укрытия, но не находил. Он мучительно шептал заклинания и давал обеты, призывая духов в свидетели.

Жмурясь от боли, я всматривался в горизонт, туда, где над горами летала черная птица. Мир был перевернут. Кремень шамана резал мою плоть. Кровь медленно текла по шее, по моему лицу, мешая глядеть на Ра.

— Р-ра, — рычал я, чувствуя, как крепко держат меня за руки и за ноги.

Мое тело извивалось, как уж. Мне очень хотелось жить, и мой дух пытался вырваться из плена. Сердце бешено стучало, возмущаясь вторжению.

И вот нити жизни порвались, шаман торжественно поднял над племенем мое еще горячее, бьющееся сердце. В этот момент солнце осветило поляну, прогоняя хмурость снежного утра, и я невольно заплакал…

Оставалось еще два ведра, которые Егор отложил на вечер. Жара немного спала, а в тени ореховых ветвей даже стало немного прохладно. Заметно активизировались комары. Они пищали над Егором и легко прокусывали его льняную рубаху. Егор, отмахивался, и бил себя наотмашь ладонью. Это было неравноценное применение силы. Комары были маленькие, сдуваемые сквозняком, а руки у мужчины мощные, способные согнуть в дугу довольно толстый стальной прут. Поэтому ему казалось, что он бьет как будто себя, но неприятное ощущение того, что кто-то подло и без разрешения сосет его живую кровь, вызывало в нем вспышку гнева. У Сухого ручья он обычно работал железным совком, выковыривая из влажной глины наиболее крупные камни. Но сейчас совка не было, и он разгребал все руками.

В какой-то момент изнурительной работы его пальцы наткнулись на кирзовый сапог и попробовали по инерции сдвинуть его в сторону. Сапог не поддавался, но пошевелился. Егор поднял взгляд и увидел перед собой фермера в наушниках. В руках тот держал настоящий миноискатель и едва сдерживал смех.

— Привет, каторжник. Не надоело тебе камни тут шевелить?

Они пожали руки. Егор спросил про оборудование.

— Где это взял? Это ж военное…

— За тридцать косарей купил на Авито, — гордо ответил фермер. — Ты же знаешь, что тут где-то поблизости партизаны в годы войны 70 кг золота закопали…

— Ну уж если ты решил тут все прошерстить, — заметил Егор, — то ты немного опоздал. Я тут одного до тебя уже пинками гнал, столько ям накопал скотина. Соседская коза чуть ногу не сломала, сам лично два мешка мусора с низины вынес после таких кладокопаний.

Фермер ухмыльнулся.

— Знаю, знаю… Но у этих дурачков обычная пикалка, а у меня на глубину серьезную бьет. Наверняка партизаны не дураки были, закапывали глубоко под носом фашистов. Так что если я буду копать ямы, то глубокие. И не боись, все свое заберу с собой. Прибирать не придется.

Егор какое-то время наблюдал с подозрением, как ходит рядом этот сельский предприниматель, потом спросил:

— А что ты с кладом будешь делать, когда найдешь? Там ведь культурное наследие, продать не получится…

— Чего? — тот снял наушники.

Вопрос пришлось повторить.

— Да переплавлю все и делов, — раздался смех. — Да, кстати, каторжник. А ты знаешь историю этого черного валуна? Тебе Ленка не рассказывала?

Егор покачал головой. Он как раз присел на него, немного притомившись.

— Я эту глыбу хотел на тракторе как-то зацепить и вывести, ну думаю, какой-нибудь дурак за него кусков десять даст, а то и более, а потом прикинул, овчинка выделки не стоит, завязнет техника однозначно да и Ленка меня как-то предупредила, чтоб я тут не хозяйничал особо…

— Так что за история? — поторопил его Егор, отмахиваясь от комаров.

— Да по твою душу… Говорят, в древности тут вызывали дождь. Ну знаешь, дикари с бубнами бегали, кричали… Может, и жертвоприношения были.

— Да откуда она-то все знает?

— Говорит, что ей об этом еще покойная мать — цыганка на смертном одре поведала, мол место ритуальное, святое. Да ты сам загляни под камень со стороны лишайника, там знак какой-то выцарапан.

Егор недоверчиво присел на корточки. Было ощущение, что его разыгрывают, играют на его беде — виноградник умирал на глазах. Ведь странное дело, он раньше не замечал никаких засечек, хотя проводил довольно много времени у Сухого ручья. Очевидно, вечно утомленный работой, он просто не обращал внимания на эти детали.

— Ни фига себе… — присвистнул он даже, увидев на поверхности валуна примитивно вырубленный крест.

Скол был грубый, неровный, и трудно было определить, когда он образовался, пять лет назад или тысячу.

— Вот-вот… И чтобы дождь пошел, говорят, надо тут бабу трахнуть, девственницу желательно. Да вот печалька, на хуторе девок не осталось, — интриговал фермер и по-идиотски посмеивался. — Разве что Ленка, но это еще проверить надо.

Вся эта история так сильно взволновала Егора, что он невольно испытал благоговейный трепет перед какой-то великой, но давно забытой тайной. Он еще долго прикасался к насечкам, исследовал черный валун вдоль и поперек, пытаясь найти ответы на мучающие его вопросы.

Странный сон, приснившийся ему на следующую ночь, еще больше убедил его в своих предположениях. Во сне он оказывался в далеком прошлом среди диких человекоподобных существ, обросших, невежественных, облаченных в шкуры животных. Они выбирали жертву, и Егор сам вызвался в круг, танцуя с ними под бой барабана ритмичные танцы. Там была одна молодая девушка, и он предался с ней любовью, оставив в ней свое семя. Затем его уже опустошенного распяли на одном из черных камней, и шаман с перьями в волосах, со страшным, искореженном в трансе лицом наклонился над ним и острым кремнем разрезал ему грудь. Егор исступленно кричал во сне имя Бога, ему очень хотелось жить, он понимал невежество этих людей, но ничего не мог сделать с этим, потому что сам был частью этого невежества, и именно его окровавленное сердце, вырванное из груди, билось в руке шамана в лучах восходящего солнца. Сон он этот в красочных подробностях рассказал жене, а также поделился своими мыслями на счет этих валунов, и она молчаливо согласилась с мужем.

— Надеюсь, та девушка из круга, которая вышла к тебе, была я.

Он не знал, что ответить, подумав, что и так сказал лишнее, и что его сексуальная связь с той девушкой во сне могла как-то задеть ее женскую гордость.

Сейчас, глядя, как его молодой виноградник умирает, и осознав всю беспомощность его спасения в таких условиях, засуха могла затянуться до осени, несчастный виноградарь, уверовал в магическую сущность черного камня — способность вызвать дождь. Но в разговоре с женой он больше упирал на историческую ценность валуна, что, возможно, перед ними, прежде всего, бесценный памятник неизвестной культуры, который открывает новые страницы в истории человечества, и кому, как не им, цивилизованным москвичам, нужно встать на защиту камня от местных варваров и вандалов, и он грезил, как самоотверженно охраняет заросший лишайником валун и не подпускает никого близко до приезда специальной комиссии… Но, представив археологов, раскапывающих все в округе, и последующие за этим толпы зевак, журналистов, угадывая наперед эти все ненужные ему паломничества людей, часто с нездоровой нервной системой, Егор решил, что вся эта шумиха сейчас его семье не нужна, что лучше всего, чтобы это открытие осталось для многих тайной, и пусть жизнь на хуторе останется такой же тихой и спокойной, собственно, ради чего он и уехал сюда из столицы, в тишину и покой, выращивать свой виноград.

— Еще того хуже, все тут затопчут и перекопают, а потом прибирай за ними горы мусора, — подумал он вслух тогда, нахмурив брови.

Жена согласилась с мужем и убедила его, что лучше никому не говорить об этом, что весь этот ажиотаж у Сухого ручья ничего им не сулит, кроме лишних хлопот.

— Если можешь, милый, забудь об этом, — посоветовала она. — Пусть все это останется на уровне домыслов полоумной девки. Люди сейчас не готовы к научным открытиям, они думают о куске хлеба, о том, как прокормить себя.

Затем посмотрев на мужа внимательно, у нее возникла догадка, что он, возможно, что-то не договаривает.

— Надеюсь, ты не собираешься там с ней заниматься какими-то гнусностями? — спросила она прямо, глядя в глаза Егора.

Он вздрогнул, пораженный, как она угадывает его подлые мысли, и клятвенно уверил ее, что все это, конечно, ерунда и древние верования предков — это древние верования предков, вынужденных объяснять проявление природы мистикой и божественностью. Потом он, действительно, словно забыл эту историю у Сухого ручья и даже прекратил собирать камни под виноград, чтобы больше не искушать себя.

Дни тянулись мучительно долго. Любое движение давалось с трудом. Засуха продолжалась, и солнце нещадно палило. Даже в тени температура поднималась до сорока градусов. Чтобы не портить себе настроения, Егор отсиживался в хате, предпочитая смотреть в потолок, а не на то, как желтеют и увядают листья на цепляющихся за жизнь молодых саженцах. Однажды он все же вышел на виноградник с ведром воды, чтобы полить на этот раз не самые слабые и нуждающиеся, как обычно, а, наоборот, самые сильные в надежде сохранить хотя бы их. Он плескал под куст понемногу, и с состраданием и горечью в сердце наблюдал, как потрескавшаяся земля жадно проглатывает воду.

— Что-то ты перестал к Сухому ручью ходить? — окликнула его соседка Ленка.

На ней был синий халат с белыми ромашками, а на ногах — черные шлепанцы на два или три размера больше. Она распустила волосы и заплетала их в две тугие косы на глазах мужчины.

— Да ну эти камни! — отмахнулся он, делая вид, что не замечает ее флюиды. — Все равно в них влаги, кот наплакал.

— А я надеялась, что ты докопаешься до источника, — наигранно расстроилась соседка. — Было бы просто замечательно! Гуляешь с козочкой по жаре, зашли в тенечек и водички напились. Может, нанять кого-то из хутора, если ты устал. И денег много не надо. Сейчас народ у нас за копейки море выроет.

— Еще этого не хватало, — возмутился он и, сорвав верхушку с одиночно растущей конопли, вручил ее Ленке:

— Ты лучше вот это своей отнеси, — сказал он сердито. — Скажи, от меня букетик.

— Спасибо, но лучше бы это была спелая виноградинка! — ужалила его в самое сердце соседка и, демонстративно виляя бедрами, удалилась.

Козлятник находился недалеко, в тени большой акации, где давно ждала дойки ее комолая Белка. Егор слышал, как блеет она у забора, уже наперед зная, что ей несут что-то вкусное.

— Спелая виноградинка… — повторял он снова и снова последние слова настырной соседки.

Тайна Сухого ручья разбередила рану. Он вдруг признался себе, что хочет эту местную дурочку вопреки здравому смыслу, что ему не потребуется никаких усилий затащить ее на камень… Его ломало от этой преступной мысли, от ее легкости и простоты осуществления, но он страшился последствий, раскаяния, разговора с женой, своего нелепого оправдания, что он лишь хотел спасти виноградник, уверовав во всю эту чушь. Какие-то незримые магические силы намеренно провоцировали его, словно предлагали сделку, на кону которой была незапятнанная прежде изменами любовь к жене.

10. НОЧЬЮ У СУХОГО РУЧЬЯ

Когда он выскочил во двор, та странная дрожь все еще не оставляла его. Еще разгоряченный от любовных ласк с женою, в розовой русской рубахе, он встал и замер, проклиная себя за слабость. Он знал, что вся эта дрожь вызвана не болезнью и холодом и даже не страхом потерять жену из-за скандала.

«Поймать эту дурочку и за черную косу отвезти к ее отцу, и чтоб он ей всыпал, и чтоб потом повадно не было…» — была первая мысль.

С другой стороны он не был уверен, что поступит именно так. Старик мог и вспылить, и, даже не разобравшись, в чем дело, схватиться за ружье, принимая все это на свой личный счет. К тому же, непросветная ночь влекла Егора в бездну блаженства и какой-то безнаказанности. Он, словно хищник, ведомый инстинктом, улавливал каждый запах и вслушивался в каждый шорох. Его поступь была легка и осторожна, движения в случае необходимости молниеносны. Это была его территория, его земля, и все что на ней — все принадлежало ему… Сексуальные фантазии, вспыхивающие каким-то ярким калейдоскопом в негодующем сознании, подстегиваемые желанием жестко наказать вздорную девчонку, возбуждали его все сильней и сильней. То он представлял, как отыщет ее под каким-то кустом и, как она на коленях будет вымаливать у него пощады, а он, наматывая на кулаки ее косы, прижмет к себе, как она удивленно и послушно откроет рот и выполнит его волю; то как он набросится на нее и в этом недолгом сопротивлении пощадит ее девственность, но возьмет и свое, как она выскользнет из его объятий и унесет его обманутое семя, довольная и счастливая, в темноту… Было даже обидно, что Ленка, скорее всего, удрала уже домой и лежит там под одеялом, экзальтированная опасным приключением, пока он ищет ее голодным волком, не зная, как унять свою плоть.

Егор уже собирался возвращаться в хату, когда увидел слабое свечение где-то в глубине посадок. Свечение быстро погасло, и он даже решил, а не показалось ли ему, настолько все это было невозможно и мгновенно. Потом он вспомнил разговоры Ленки о том, что у жены его может быть любовник, что жена как раз собиралась прогуляться ночью перед сном, и кровь забурлила в его жилах от ревности. Он сделал шаг в темноту, другой, потом и вовсе пошел вперед на встречу неизвестности. По мере приближения глаза уже привыкли к темноте, на помощь также пришла луна, заливая пространство своим таинственным светом, но Егор от волнения терялся и сбивался с тропинки. Пройдя свой виноградник, он остановился, прислушиваясь. Трели цикад гудели повсюду, словно тут была их сатанинская свадьба, а где-то на трассе изредка проносились машины. Свет снова моргнул два раза, уже отдаляясь, и Егор решил, что неизвестный дает условный сигнал, и понесся вперед, уже напролом, готовый разорвать соперника голыми руками.

В приступе ревности он совсем не думал о последствиях и лишь представлял, как выйдет на незнакомца и спросит его, что он собственно делает на его земле, что хочет сказать, кому подает сигналы. И если тот побежит, попытается догнать его. Возможно, будет битва, его последняя битва. Он совсем не боялся смерти. Даже если враг окажется сильнее, он все равно сделает все возможное, чтобы как можно больше причинить ему вреда. Егор сжал свои кулаки, приятно ощущая в них силу, как могут они бить наотмашь, свалить даже быка или лошадь.

Свет еще сверкнув пару раз, словно дразня идущего к нему, погас окончательно. Егор как раз подошел к краю обрыва, где под ногами лежал Сухой ручей, и всматривался в его бездну, все еще сжимая кулаки. Он чувствовал, что здесь не один, что враг, а в его представлениях это был самый ненавистный враг, следит за ним, возможно, притаившись где-то в кустах терновника, или залег в траве в нескольких метрах, выжидая броска.

— Милый! — услышал он вдруг вдали тревожный женский голос, где-то со стороны хаты.

Это звала его жена. Скорее всего, она стала волноваться длительным отсутствием мужа и вышла за ним во двор.

— Милый, где ты?

Возможно, она тоже видела свет на винограднике, возможно, даже знала, зачем этот свет, и кого он зовет в темноту. Кроме того, Егор заметил, как и со стороны хаты тоже блеснуло что-то яркое и предположил, что у жены есть свой секретный фонарь, о котором он совсем ничего не знал.

«Она ходит по ночам с фонарем на свидание, когда я сплю», — вновь уколола ревность.

Егор решил не откликаться. В этот момент он совсем не доверял жене и, слыша, как зовущий его голос становится ближе, понял, что и она идет к холму.

— Вот и настал час истины, — прошептал он еле слышно, дрожа от ревности.

В этот момент что-то треснуло в темноте, там внизу по склону прямо под ногами Егора.

— Выходи! Я знаю, что ты здесь! — обратился он в темноту, слегка наклонившись вперед, чтобы лучше различать очертания тени.

И в этот момент кто-то стремительно подскочил сзади и сильно толкнул виноградаря в спину. Почти удержав равновесие, он попытался поймать нападавшего, но все же соскользнул по влажной от ночной росы траве и покатился вниз с обрыва. Падая, он понял, что его провели, что неизвестный находился на том же холме совсем рядом, дышал ему в спину. Что треск внизу был вызван, скорее всего, брошенным туда камнем или палкой для отвлечения внимания. Еще Егор слышал, как жена уже совсем близко звала его, и свет дважды моргнул где-то вверху и снова погас.

Потом была острая боль от колючих веток терновника, словно тигры напали на него, и терзали и рвали на части, потом, инстинктивно закрывая лицо, он упал и покатился к низине, и там каменная стена валуна грубо остановила его. В каком-то забытьи он попробовал подняться, но не мог, околдованный этим падением. Вокруг была глубокая ночь. По-прежнему светила луна, мерцали звезды. Сон перемешался с явью. Девушка с распущенными волосами явилась ему и склонилась над ним. Он лежал на спине у самой низины под ветвями ореха, закрывающими небо. Слабый ветер раскачивал листья на ветках, словно убаюкивал их. Рядом, точно море, шумел, покачиваясь своими метелками, избежавший пожара, камыш.

Егор не хотел подниматься, отстранять от себя эту девушку. Ему было так хорошо, что он закрыл глаза, а она успокаивала его, плавно положив ему свои руки на широкую грудь, осыпала поцелуями его лицо и шею…

От тихого, просачивающуюся сквозь боль блаженства он задремал, точно убаюканный этими плавными ритмичными движениями, а когда очнулся, то понял, что лежит у Сухого ручья, прямо у черного валуна, который так жестко остановил его падение. Кто-то по-прежнему был рядом с ним. Но была ли эта жена, нашедшая его в ночи, он не был уверен. Голова еще гудела, он снова попытался подняться.

— Слава богу, что тебе лучше…

Егор узнал родной голос. Жена помогла ему подняться.

— Что тут произошло? — спросила она, усадив его на камень.

— Странное дело, — ответил он, посчитав ее беспокойство о нем немного фальшивым. — Когда я вышел из хаты, то заблудился…

Он замолчал, не желая делиться подробностями.

— Как можно было уйти так далеко… — покачала она головой.

Он недоверчиво посмотрел на жену. Она никак не выдавала себя, вытирая платком его раны.

— Я думал… — тут он запнулся. — Я думал… Когда я упал… Черт, даже не верится, что я свалился с обрыва…

— Тебя спасла моя рубашка, — едва улыбнулась она. — Что ни говори, а лен — прекрасный материал.

Егор ухмыльнулся.

— Как же ты нашла меня в такой полутьме?

— Тебя долго не было. Я вышла во двор, чтобы позвать тебя. Никто не ответил. Тогда я пошла на виноградник. Я сразу решила, что ты пошел туда. Я сильно испугалась за тебя. Я звала, кричала, но ты не отзывался.

— Откуда у тебя фонарик? — спросил он, нахмурив брови.

— Фонарик? — переспросила жена, немного смутившись.

— Не отпирайся, я видел с холма, как ты светила, когда искала меня, — не выдержал он, больно сжав ей руку.

— Это сверкала молния, — улыбнулась она опять.

— Молния? — не поверил Егор.

— За холмами всю ночь грохочет… — теперь жена посмотрела на него пытливо, и он отвел взгляд в сторону.

— Жутко душно, ты не находишь? — освободила она свою руку и отстранилась.

Он и вправду задыхался, ему словно не хватало воздуха.

— Да, парит… — вымолвил он с трудом, оглядываясь по сторонам.

— Ты ведешь себя в последнее время очень странно…

— Странно — не то слово, — ухмыльнулся Егор грустно. — Особенно странно, как ты оказалась здесь?

— Я просто пошла на виноградник и звала тебя там. Потом я поняла, что ты на холме, но тебя там тоже не оказалось. Зато мне встретилась твоя соседка. Она чуть не сшибла меня с ног, пробежав мимо. Мне было больно, Егор!

Жена впервые упрекнула его, и ему стало совестно.

— Когда я спустилась к ручью, — продолжила она свой рассказ, — ты был без чувств, стонал. Я так испугалась за тебя. Это гиблое место, гиблое, понимаешь! Нам немедленно надо уезжать отсюда, она не даст нам покоя. Ты бы видел ее надменное, злобное лицо… Нужно вызвать полицию!

— Не надо! Я сам виноват, оступился… — стал успокаивать он то ли жену, то ли себя.

— Да, оступился, — повторила она задумчиво.

— Клянусь, у нас с ней ничего не было! — воскликнул он, точно оправдываясь, и, понимая, что сам себе не верит, что эта ложь отвратительна, как никогда, замолк.

Жена тоже молчала. Это желание убивало его, а где-то за холмами действительно грохотало. Он взял ее ладонь, заглянул в глаза, захотел поцеловать губы, но она отвернулась. Тогда он встал и повел ее за собой к дому, и она тихо, накрыв голову платком, смоченным его кровью, покорно пошла за ним.

— Ленка — хорошая девка, просто она ревнует к тебе, считает, что я ей что-то должен. Я завтра обязательно объяснюсь с ней. Такого больше не должно повторяться, — говорил он в каком-то бреду.

Не узнанная им в пелене ночи девушка, занимающая с ним любовью на валуне, не выходила из головы. Тихо шелестела листва, шумел камыш, и мягкие распущенные волосы развивались повсюду, закрывая обзор. Полузакрытым взглядом он видел обнаженную красивую грудь, колышущуюся над ним в плавном, возбуждающем ритме, видел, как девушка закусывала губы, чтобы не выдать себя легким стоном, как помогала себе рукой и, как вулкан его неконтролируемой страсти обильно извергся в нее, и он уснул абсолютно счастливый… Нет, в те минуты он совсем не думал о дожде.

— Ты сейчас очень красивая, — сказал он жене примирительно, остановившись на винограднике, и увидел на ее милом лице слезы.

Его сердце сжалось от боли. Неужели Ленка воспользовалась его беспомощным состоянием, а жена все видела? Или все же эта гордая женщина, что рядом с ним, спугнула соперницу и заняла свое законное место? Что стоит спросить у нее вот прямо сейчас, без всяких обиняков, что же все-таки произошло с ним после падения?

— Ты плачешь? — спросил он, робея.

— Нет, милый. Это пошел дождь…

11. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Самолет компании Air France приземлился в Шереметьево-2 с небольшим опозданием. Помешали погодные условия. Москву заволокло плотным туманом. В салоне было не многолюдно, но те немногие пассажиры так хлопали в ладоши в честь приземления, что Егору казалось, что он на финальном футбольном матче 1 лиги Пари Сен-Жермен Париж — Лион. Хорошо, что Егор сидел в бизнес классе один за плотными шторками. На нем был костюм от Brioni, пиджак от которого был небрежно положен на соседнее кресло. Галстук из качественной шелковой ткани немного душил его. Он не любил галстуки, считал их атрибутом зависимости, и предпочитал переговоры без них, но еще сегодня утром у него была очень важная деловая встреча, и правила этикета обязывали нацепить эту удавку. Потом до самолета оставалось совсем немного времени, и впопыхах Егор просто забыл его снять.

Сейчас он читал Le mond, испытывая некоторые трудности с переводом, и запивал каждую достойную его внимания новость глотком прохладного виски. Иногда он смотрел в иллюминатор и видел, как самолет делает уже второй круг над аэропортом, пытаясь преодолеть туман. Газеты он читал редко, но чтобы отвлечь себя от посадки, попросил у бортпроводницы свежий номер какой-нибудь французской газеты. На первой полосе было предостережение для читателей, что купание в пригороде Ниццы запрещено из-за сообщения о возможном появлении акулы недалеко от берега. И что поэтому традиционная ежегодная регата откладывается на неопределенное время.

Прочитав бегло несколько других незначительных новостей, Егор наткнулся на забавный заголовок «Confesse tes p; ch; s, Senia» (Покайся в своих грехах, Сеня). Статья посвящалась реформе страхования и рассказывала об угоне яхты и чудесном ее обнаружении в бухте Ангелов уже с признаками вандализма. Журналисты, словно соревнуясь друг с другом, писали такие небылицы, что поверить нормальному человеку было довольно сложно. То они впутывали в эту темную историю сотрудников КГБ, мстящих бывшему советскому диссиденту, ныне президенту яхт-клуба в Ницце, то утверждали, что здесь замешаны инопланетяне и русская мафия. Больше всего общественность возмущал не сам факт угона, а то, что неизвестные воры яхту вернули в ту же ночь, и что страховка в данном случае не сработала, и собственнику яхты за ремонт придется платить из своего кармана.

— Vous pouvez y aller, monsieur, (Вы можете идти, месье), — улыбнулась хорошенькая стюардесса, убирая со столика пустой стакан с остатками кубиков льда.

Егор отложил газету в сторону и отстегнул ремень безопасности, затем, накинув пиджак, направился к выходу.

— Merci pour le whisky, — поблагодарил он стюардессу, оставив на подносе щедрые чаевые.

Ему определенно везло в последнее время. Он был словно неуязвим и оттого беспечен и еще более отважен. В Ниццу эта была уже третья деловая поездка за год, в результате которой Егор установил связи с ведущими виноградарями Франции и экспортерами вина в Россию. На одном международном форуме по виноделию в Париже он познакомился со своим будущим партнером по бизнесу, которого убедил инвестировать в Россию несколько миллионов Евро. И хотя это были непростые переговоры, и существовали значительные риски из-за санкций, в конце они ударили по рукам. Теперь оставалось дело за малым. Но все эти успехи не сильно радовали Егора.

Он вспомнил ту последнюю ночь на Кубани, когда с женой возвращался от Сухого ручья. Еще не успели остыть ритуальные черные камни, а первые капли дождя уже застучали по листьям деревьев. Небо озарилось яркой, раздирающей вспышкой молнии, последовал раскат грома. Дождь застал их на винограднике. Егор спотыкался, падал, и грязь на нем быстро смывалась ливнем, настоящим теплым летним ливнем, и он смеялся и даже плакал, позабыв обо всем на свете. Потом все куда-то провалилось. Память отказывалась помнить подробности, все было как в густом тумане…

Потом он еще какое-то время жил один в надежде, что жена простит его и вернется, ходил вдоль холодных стен туда и обратно, изнывал от одиночества и досады. Он слишком поздно понял, что все, что он делал эти три года, были не ради счастья жены, а ради своего эгоизма. В какой-то момент, напившись до чертиков, он взял тяжелый топор и побежал на виноградник с одной единственной целью — все уничтожить. Но и здесь ему не хватило решимости. После проливного дождя виноград тронулся, ожил. И Егор отступил. В тот же вечер все, что было дорого ему из личных вещей жены, даже ее швейную машинку, фотографии, книги, которые оставались в хате, он сжег на большом погребальном костре, как он это сам называл. Он лишь оставил себе рубашку, ту самую заветную, из розового льна, в которой он кубарем летел с обрыва в ту роковую ночь. В ней же он и уехал. Фермер предложил ему за план совсем низкую цену, но он был не против, лишь бы побыстрее уехать, избавиться от этого несчастного места, которое напоминало ему о расставании и тех тщетных усилиях сделать себя счастливым. Он хотел навсегда забыть об этом негостеприимном крае, о Ленке, которая еще больше стала вешаться на него, приняв исчезновение его жены, как свою личную победу.

— А я тебя хотела на свадьбу пригласить, — лукаво сказала она ему, когда он передал ей ключ от хаты и вышел через калитку на улицу.

Он лишь махнул ей рукой на прощание, но это было больше похоже на взмах отчаяния, и, опустив голову, побрел к автобусной остановке. По пути ему встречались люди, смотрящие на него все тем же подозрительным взглядом, таким же, как и встречали его три года назад, когда он только вынашивал планы о своем шато и вине. Ему уже было безразлично, что думают о нем. Он уезжал навсегда.

Потом у него была депрессия, достаточно долгая, и он в какой-то момент понял, что спивается и тратит последние силы совсем не на тех женщин. Он вспомнил о Ницце и решил взять для себя отдых на пару месяцев. Там он и познакомился с инвестором, ищущим надежного человека в России, который будет представлять его интересы. Деньги вкладывались в строительство первого в России винного отеля под известным брендом со своей собственной винодельней. На тот момент в Крыму появилась хорошая возможность договориться о выкупе земли по кадастровой стоимости. Все это в течение года Егор провернул с поразительным везением, и инвестор в последний его приезд в Ниццу предложил ему даже войти в долю на равноправных условиях. Но все эти везения в коммерческих делах никак не компенсировали неудачи в личной жизни. Егор несколько раз пытался объяснить невероятное вознесение жены, но безрезультатно. Он даже нанимал детектива, который, к сожалению, после проведенного поиска лишь развел руками.

— Видимо, она реально вознеслась на небо, — сказали Егору. — Никаких зацепок, никакой кредитной истории, никакой засветки в СМИ.

И вот сейчас, садясь в такси, Егор вдруг догадался, где может находиться его жена. Эта догадка никогда прежде не приходила ему в голову.

— Здесь можно курить? — спросил он таксиста.

Тот кивнул и опустил окна машины. Но сигарет ни у кого не оказалось.

— Сейчас будет автозаправка. Там можно купить, — предложил таксист.

В этот момент в салон залетела невероятно красивая бабочка. Она словно спасалась от кого-то и села Егору на плечо. Он бережно взял ее в руки, чтобы рассмотреть, потом выпустил в окно.

— Надо же. Редкий экземпляр. Один мой приятель — лепидоптерофилист, не подумайте ничего плохого, десять лет провел в американских прериях, гоняясь за такими с сочком, а тут такое везенье… Вы верите в чудеса?

— У каждого явления есть своя причина, — ответил таксист философски. — Человек многого не знает и многое объясняет мистикой. И если мы смотрим на небо и не видим звезд, это не значит, что звезд нет. Просто все затянулось тучами.

Егор вдруг вспомнил, как когда-то жена стояла на холме и смотрела вдаль на предгорья Эльбруса. В хорошую погоду на одном склоне можно было увидеть мечеть, и это живописное место, куда они так и не доехали из-за занятости Егора, всегда привлекало ее внимание.

— Посмотри, как там должно быть красиво! — восхищалась жена. — Нам непременно нужно найти с тобой день и съездить туда. Это же недалеко, только протянуть руку.

И она протягивала вперед изящную руку, туда, куда был устремлен ее томительный взгляд, и трогала, словно на ощупь, пальцами манящие ее каменные башенки, будто они были осязаемы для нее и приятны, и даже когда все скрывалось в облачной дымке, она с удивительной легкостью угадывала очертания, словно она, а не кто другой, была творцом всего этого мироздания.

Наведя справки и не задерживаясь долго в Москве, он взял билет на рейс Москва — Минеральные воды.

Сама мечеть располагалась вблизи небольшого горного селения, где жили потомки древних адыгов, на высоте около семисот метров над уровнем моря. Она была построена еще в позапрошлом веке и ничем особым не была примечательна. По пути к ней разве что находилось хорошо ухоженное мусульманское кладбище. Несколько лошадей паслись на склоне. Егор подошел к одной из лошадей темной масти и даже погладил ее, а она, вытянув к нему свою длинную морду пыталась губами захватить край его рубахи, била копытом, словно хотела, чтобы он оседлал ее, чтобы помчался галопом по ковылю, навстречу поднимающемуся из-за гор солнцу. Ему нравилось то спокойствие, которое царило здесь. Он прибыл сюда поутру, сменив дорогой, из натуральной шерсти костюм от Brioni на эту льняную рубашку, сшитую его женой. Когда он уже шел по аулу, местные мальчишки крались за ним следом, любопытно поглядывали на него и радостно кричали что-то непонятное на своем наречии.

— Чему они так радуются? — обратился он к местному пастушку, встретившемуся ему на пути.

— Джина, Джина, — звал тот кого-то, оглядываясь.

Пастушку было на вид лет пятнадцать, рыжий, как огонь, весь усыпанный веснушкам, с плетью в руках. Подросток гнал впереди себя двух эдельбаевских баранов, коротко стриженных, с жирными, свисающими мешками курдюка, и когда остановился, чтобы ответить, животные побрели к стогу сена, стоявшего у одного подворья прямо на улице.

— Они кричат «Розовая рубашка! », — ответил он быстро Егору.

В этот момент неизвестно откуда выбежала огромная на высоких и мощных лапах собака, отсекая им путь. Она громко рявкнула, виляя куцым хвостом, и в два-три прыжка пыталась прихватить одного из баранов за бок.

— Я ищу свою жену, русская, красивая, скромная женщина. Где-то год назад, она, возможно, была здесь проездом.

Пастух показал плетью на подворье и, отогнав оттуда своих баранов, все-таки успевших урвать немного травы, продолжил путь, потрепав своего лохматого помощника по холке.

Егор подошел к подворью, огороженному низеньким плетнем. Там стоял дом из красного кирпича с зеленой металлочерепичной крышей. Дом был не полностью достроен. Часть веранды и пристройка требовали ремонта. Казалось, что стройка оборвалась неожиданно, и все оставалось в таком состоянии многие годы.

— Здравствуйте, бабушка, — обратился он к пожилой черкеске в длинном черном платье, украшенным теплым мехом. — Мне сказали, что Вы можете помочь мне.

Она кормила утят во дворе и не сразу заметила гостя. Егор стоял у плетня, обвитого плющом, у открытой калитки в тени абрикосового дерева. На дереве висели сочные и ароматные плоды, которые так и хотелось сорвать и скушать. Сильный медовый запах парил в воздухе, сводя с ума ос. Старуха обернулась к Егору, щурясь на солнце, и какое-то время смотрела на него. Потом вдруг на ее морщинистом сухом лице появилась радостная улыбка, и она крикнула:

— Джанэ тхьэмбылыфэ! (Розовая рубашка!)

Из дома вышел высокий старик-черкес, опираясь на трость. Поверх его плеч была накинута богатая черная бурка, а седую голову украшала баранья, хорошо выделанная папаха. Он по привычке погладил свою седую бороду и строго посмотрел на старуху. Видно было, что он хозяин в доме, что все его уважают и не смеют перечить.

— Здравствуйте, — поздоровался с ним Егор почтительно.

— Сэлам алейкум, — ответил тот, стоя на пороге.

— Я ищу свою жену, — твердо сказал Егор, — Скажите мне, где она? Я так больше не могу, понимаете? Я знаю, что я виноват перед нею, но если она любит меня, хоть немного, я прошу дать мне шанс, еще один шанс…

Он еще долго говорил что-то старику, а тот гладил свою седую бороду, и на его безмятежном лице не было видно никаких эмоций. Егору даже казалось, что черкес совсем не понимает его русскую речь.

Вдруг где-то из сада донесся детский плач. Егор вздрогнул, бледнея, чувствуя, как подкашиваются колени. Старуха во время подбежала к Егору и усадила его на лавку, что-то опять по-черкесски крикнула старику.

— Да будет твой приход счастливым, присядь, присядь, — говорила она Егору. — Она нам как дочка стала. По дому хозяюшка, заботится о нас стариках. Пришла сюда, спрашивала, где комнату снять. Наш дом в самом начале, мы ее приютили. «Живи, — говорим, — как дочка». — Сыновья у нас взрослые уже. В Турции живут, женились, а нам старикам и одиноко, и доброе слово слаще меда будет. Да и никогда у меня не было дочки. Всю жизнь молила Аллаха послать, и вот под самую старость, как в сказке пришла. Хорошая она у тебя, парень. Таких нигде не встретишь больше. Береги, заботься.

Пожилой черкес скрылся в доме и через минуту вышел, опираясь на посох, а в другой руке держа изогнутый бычий рог, отделанный серебром.

— На, утоли жажду, джигит, я вижу, твоя дорога сюда была трудная, — поднес он Егору рог, полный красного виноградного сока. — Должно быть, славный сан (вино) получился, любящие руки делали его специально для тебя, но ты долго не шел. Вот и забродил сок, превратившись в вино. Ждала она тебя очень, все вдаль смотрела… «Говорит, — вот приедет скоро за мной муж в розовой рубашке, Вы уж его не гоните».

— Божественно, — с трудом промолвил Егор, и забродивший сок потек по губам на его розовую рубашку.

— Молодое сан (вино) получилось, — улыбнулся черкес. — Мы не пьем вино в силу обычаев, хотя когда-то наши предки были лучшими виноделами в этих краях. У меня в саду остался еще помнящий моего прадеда сэнэкуаш (куст винограда). Жена твоя говорит, что ты у нас виноградарь. Тебе надо взглянуть на эту лозу. Она толстая, как голова барана. Не обхватишь так просто. Ягоды нежные и сладкие, как губы любимой женщины. Грозди тяжелые, сочные, как полное небо дождя поздней осенью. По осени у нас праздник. Весь аул угощается. Излишки винограда продаем на рынке, делаем варенье и соки. А женские руки сделали из него и вино, потому что слишком долго ждали тебя, русский. Должно быть, очень вкусно, счастливый! Пей на здоровье, пей! Чтоб тебя люди стали ценить так же, как воду.

В этот момент из сада вышла молодая женщина в знакомом Егору желтом платье. Она держала на руках младенца, который сосал ее грудь. Егор увидел голые пяточки, которыми ребенок иногда дрыгал, отгоняя мух, и поднялся с лавки. Сердце учащенно забилось.

— Жена… — вымолвили трепетно губы, — жена.

Он передал пустой рог старику, сердечно поблагодарил его за поднесенное вино. Потом он не в силах больше терпеть разлуку, охмелев от счастья, бросился к жене и упал в ноги.

— Вставай, вставай, — говорила она ему, плача от радости. — На тебя смотрит наш сын.