Еще раз про любовь. Из книги Истории про любовь

ТРУДНО ЧТО-ТО НОВОЕ СКАЗАТЬ

Тем более, написать. Сотни миллионов стихов, романов, романсов, опер, мюзиклов, пьес, картин и прочей бумажной, музыкальной, художественной и театральной продукции произвело сексуально озабоченное человечество. Причем, качели неуемного интереса к этой проблеме то туда, то сюда непрерывно прыгали во времени и пространстве. То буйствовала сексуально-революционная половая распущенность, свобода любви, порно, то, наоборот, провозглашалась пуританская воздержанность, целомудренность, строгость нравов. И непонятно было, что лучше, что хуже.

А иногда происходило такое смешение любовно-сексуальных стилей и предпочтений, что только диву даешься, сколько же идиотов, считающихся мудрецами, живет на этом свете. Вот взял я для смеху еще моими родителями подброшенную когда-то мне, четырнадцатилетнему подростку, пожелтевшую от времени брошюру «Половой вопрос с коммунистической точки зрения» (ОГИЗ, 1930 г). В ней некий  умник-еврей А. Залкинд выдает такие вот забавные сентенции:

"Вместе с другими отрицательными элементами доставшегося пролетариату буржуазного наследства рабочий класс получил  от эксплуататорского строя также и попорченную половую жизнь. Это приводит к постепенному ее прогниванию. Половое удовольствие оказалось оторванным от непосредственной своей цели – размножения – и превратилось в само довлеющее наслаждение.

Непомерно разбухшая и запутавшаяся сексуальность лежит в социальном хаосе эксплуататорского строя, сдавливающим и уродующим все остальные - законные,   здоровые биологические и социальные проявления человеческого организма. В этом хаосе создаются нелепейшие, вреднейшие перемещения внутри телесной энергии, которая вместо творческих путей направляется по линии паразитизма, путаницы и болезни".

Эта белиберда была бы смешна сама по себе, если бы мы не знали, что всего лет за 5 до этих умствований "коммунистическая точка зрения" на половой вопрос была совершенно противоположной и полностью совпадала с той именно, которая теперь Залкиндом называлась буржуазной. В те послереволюционные годы семья объявлялась "устаревшей, ненужной и свое отжившей социальной конструкцией". В Москве на углу Арбата и Смоленской строился многоэтажный "дом коммунистического быта" или, иначе, "полового равенства и сексуальной раскрепощенности", где коридорная система крохотных комнат-общежитий допускала любые формы свободной любви всех с каждым и каждого со всеми.

Однако, укрепление сталинской имперской государственности, восстановление по новому образцу старого крепостного права, беспаспортное закрепление крестьян, принудительный труд, гулаг и прочие прелести строившегося социализма полностью исключили какие-либо свободы, в том числе, конечно, и сексуальные. Новые "законы коммунистической морали" возвращали в страну поначалу торопливо отброшенные революцией стародавние традиции царских времен (и это, несмотря на одновременно лживо провозглашавшееся искоренение "пережитков капитализма в сознании людей"). На домостроевскую идеологию и работал бред типа того, который только что я процитировал.

Да, диву даешься, как стремительно меняется уровень морали. Еще в начале ХХ-го века мой юный дед тащил свою подругу на вокзал, чтобы целоваться на перроне под видом прощающихся у пульмановского вагона. И, когда в 50-х годах я как-то высказал удивление тому пуританству, бабушка вздохнула: "А где нам было еще обниматься? Не в подъезде же, как делают нынешние молодые".

Но уже в 80-х никто не стеснялся прилюдно взасос целоваться не только в подъезде дома, но и на метрополитеновском эскалаторе. Что тут говорить о чуть более позднем времени, когда уши прохожих где-нибудь в парке Сокольники могли по вечерам ловить ничем не приглушенные звуки страсти, несшиеся из придорожных кустов, а любому четырнадцатилетнему мальчишке стали доступны самые горячие интернетовские порно-сайты. О, времена, о, нравы!

*  *  *

О любви, действительно, написаны горы. И, если бы кто-то взялся собрать и сложить вместе все посвященные ей бумажные издания, то получился бы, если и не Эверест, но, наверняка, Эльбрус. Второе сравнение даже точнее первого, так как нашу родную горную вершину господь Бог, использовав подземную тектонику, сделал двойной или, иначе говоря, двуглавой. Таким образом, можно считать, что высится она этакими мужчиной и женщиной, обозначая как бы гендерный дуализм мироздания. Кто из них двух выше, кто главнее?

Вот вопрос, который стоит за моими наукообразными разглагольствованиями. А более, не менее правильный и, если хотите, однозначный ответ дает, хотя бы, мой долгий жизненный опыт, который, как бабушкин сундук, доверху набит многообразными встречами, знакомствами, дружбами с сотнями разных людей. Их часто совсем непростые судьбы на моих глазах или по их рассказам складывались (и расцеплялись) в разнокалиберные и разноцветные семейные и любовные пары. В одних из них энергетическими вампирами оказывались женщины, пившие кровь с шампанским и лобстерами у своих мужей, любовников и партнеров. В других зависимыми оказывались женщины, обслуживавшие мужиков своим телом, тарелкой, а нередко и банковской карточкой.

Но вот какой главный вывод хочется мне сделать из моих многочисленных более чем полувековых, наблюдений. Самыми крепкими и благополучными все-таки становятся те парные союзы, где в лидерах пребывают именно дамы. Они, опора семьи, хранители очага, руководят семейным бытом, экономикой платяного шкафа и холодильника. И в трудные времена очень нередко именно женщины служат паровозами, вывозящими свои семьи из ужасов войн, погромов, беспорядков, из бедствий пожаров и землетрясений, из жизненных неурядиц и денежных кризисов.

Недаром в мудрой идишской интерпретации на вопрос "Вер гейт ин ды ойзен?" (кто ходит в брюках?) звучит ответ "ды ваб"(жена).

Одним из ярких примеров локомотивной личности в доме была моя бабушка, которая без серьезных потерь протащила нашу семью через 2 громовые русские революции, через кровавую гражданскую и 2 страшные мировые войны, через сталинский голодомор индустриализации, невероятные трудности послевоенной разрухи и трагические преследования безродных космополитов конца 40-х и начала 50-х годов.

Однако, о какой именно любви идет речь, вся ли она такая одинаковая? И если этих любовей на свете много и они все разные, то сколько их?   По числу жителей планеты, объясняет интернет, то есть, 7,5 млрд. - ведь у каждого человека любовь своя собственная, особенная, неповторимая.

Но это далеко не полный ответ. Извечная потребность людей кучковаться, объединяться, а также присваивать всему разные имена принуждает их наводить и здесь порядок, все раскладывать по полочкам - придумывать разные виды, подвиды, типы, классы. Поэтому бытует любовь счастливая и несчастная, щедрая и скупая, платоническая и плотская, страстная, неразделенная, верная, случайная,... Можно перечислять и перечислять.

Помимо этого, обозначенное этнографами количество живущих на Земле людей в нашем контексте надо бы еще и увеличить в несколько раз, потому что каждый человек в течение своей жизни любит по-разному. В молодости любовь - парное молоко, в зрелости - тягучая сгущенка, а в старости - жидкая простокваша (но нередко бывает и сладким йогуртом).

*  *  *

Юности свойственна любовь, носящая имя древнего философа-грека Платона, давшего миру не только легенду об Атлантиде. Правда, платоническая любовь, вопреки смыслу, придаваемому по традиции этому названию, вовсе не исключает требовательной тяги разнополых половозрелых друг к другу. А потому отношения могут начаться не только с первого взгляда, но и с первого полового акта.

Пятнадцатилетние мальчишки из старшей группы пионерского лагеря продырявливают дырки в фанерных перегородках душевых камер и впиваются глазами в мокрые скаты девичьих плеч, испытывая от этого неистребимое волнение между ног. Также вниз неудержимо тянутся пальчики быстро взрослеющих девчонок, и они одновременно с прокалыванием ушей для сережек нередко прорывают ноготками и свою завесу невинности.

И все-таки больше всего именно в нежном возрасте душа довлеет над телом, и чувство опережает чувственность. Именно тогда нам открывается старая истина, что лишь секс можно получить за деньги, а любовь ни за что не купишь.    

Но вот приходит срок, когда юношеская сперма взрослеющих юношей начинает неуемно бурлить и бродить молодым вином, настойчиво требуя немедленного выхода. Одновременно и у девиц набирает крепость некая бормотуха, по ночам делающая сочным персик внизу живота. А в дневные часы их женское нутро начинает излучать какие-то фантастические волны, от которых у парней голова идет кругом, и штаны впереди неприлично топорщатся.

Ну, как не вспомнить здесь ту командировку на Урал, где четверо не обремененных какими-либо моральными предрассудками молодых сослуживцев всласть попахали на почве местного совсем не стихийного бедствия. Стояло жаркое лето 1957-го года и в южно-уральском Каштыме («Челябинск-40») только что прогремел атомный взрыв, сравнимый по силе с будущим Чернобылем и бывшей Хиросимой. Именно по этой причине на десятки километров вокруг не только погибли растения и животные, но пострадали и высшие творения природы. Мужчины поголовно перестали ими быть, а женщины потеряли необходимость предохраняться.

Потому-то дееспособная бригада москвичей поспела как раз вовремя. Каждый из них в меру своих способностей и возможностей за неполные две недели отоварил с десяток молодых телефонисточек со станции Горсвязи, официанток ближайшего ресторана, горничных гостиницы, продавщиц из соседнего продмага. Кто только не побывал в их небольшом четырехместном номере, где была установлена очередь приема гостей по две сразу. Сколько же миллионов сперматозоидов было произведено на тех привозных яичных фабриках!

Я согласен с давним утверждением: каждому в жизни отмерено строго определенное количество всего, что суждено потребить. Например, если кому-то положено сесть 2 тонны мяса, то больше ему нипочем не осилить - то ли с какого-то времени нечем будет его жевать, то ли нечем будет  переваривать, а может быть, за отсутствием того и другого вопрос отпадет сам собой. Точно также каждому мужчине дано извергнуть за его жизнь определенное количество живчикового бульона. Правда, по-разному - одному ведро (бочку?), другому только кастрюлю (банку?). И большинство тех, кто этот долг перед будущим человечества уже выполнил в молодости, всю остальную жизнь живет, ну, если и не евнухом, то почти монахом.

Так что зрелость - это чаще всего застой, стагнация, то есть, стабильность, а, говоря образнее, сохнущая горбушка хлеба, которую есть еще можно, но уже далеко не так вкусно. Вот почему значительная часть мужчин, достигая с возрастом определенного уровня возможностей, в основном довольствуется своими женами (ну, изредка, чужими). И если обзаводится любовницами, то, в лучшем случае, лишь на раз в неделю, а то и в две.

И приближающиеся к климаксу представительницы прекрасного пола частенько становятся льдышками в кровати. О своей близости с партнером от них можно услышать паскудное: "я ему дала" (будто, сама ничего не взяла), что звучит для мужского уха противнее, чем остывшая манная каша во рту. А как обидно, когда некая дура, не достигшая на этот раз верха, вдруг со злостью шипит своему уже кончившему мужу: «ну что, выписался в меня? ». Или другая,   бесчувственная фригидка, вообще никогда не знавшая оргазма, заявляет, что любовь любовью, а "секс - это для здоровья, а для чего еще".

Впрочем, не менее чем эти перлы, неприятны моему уху и суконно-канцелярские названия ("влагалище, вагина") самого прекрасного места в теле женщины. Уж, лучше то самое матерное слово.

Правда, есть и дамы, которые от природы не дамы. Сколько не увлажняй им половинки наслюнавленным пальцем, никак не раскроешь. Я знал одну старую деву, не встретившую своего единственного, обладателя отмычки к ее стальному зажиму. Так она и прожила свою жизнь нераскупоренной.

А, с другой стороны, есть такие природно удачливые, у которых все эротические точки снаружи, и они кончают от одного лишь пальпирования.

Но если женщине ничего не нужно, то какая может быть романтика? Никакая.

И скисает прежняя любовь, окухониваются отношения, теряется новизна, и бывшая яркая трепетная связь превращается в тягомотину. Не потому ли мужья именно в районе своих 45-50 заводят любовниц и бросают надоевших жен, "уходят к молодым", хотя и те чаще всего оказываются не такими уж молодыми, но зато умеющими ловко имитировать любовную страсть, оргазм и прочие заманки доверчивой мужской души.    

А им, мужикам, так хочется найти оправдание своих измен. И они обычно говорят: мы - петухи, нам недостаточно, как наседкам, сидеть подолгу в курятнике на одной и той же жердочке, мы почаще менять ее хотим. Нам вообще недосуг кудахтать, жаловаться, что проса мало и ячменя не стало. Нам ведь не только кур обработать надо, а еще и решить мировые проблемы - вовремя прокукарекать, объявить, что уже светло, что солнце встало. Да, и себе просигналить, что пора бы сбегать, вон ту пеструшку помять.

Недаром почти все трубадуры, менестрели, барды, поэты - лирики петушиного рода.

И еще одно замечание. Именно из-за своего природного самцового плюрализма мужчина до конца дней продолжает любить всех женщин, которых когда-то любил. А женщина, наоборот, чаще всего терпеть не может того, с кем рассталась, хотя бы и по ее собственной вине.

Однако лето кончается, и наступает возраст, когда осенними листьями волосы принимаются падать с головы и зубы валятся с десен, когда эротика становится экзотикой, и соитие событием, а не бытием.

Так, что, совсем уж чувства притупились, от поцелуев уста устали, сердца сердиться вовсе перестали?

Ничего подобного. Недаром этот период жизни называют временем независимости. От всего: от надоевших начальников и сослуживцев, от постылых обязанностей и забот. Живи в свое удовольствие, ходи в парк, спортивный клуб, гоняй бильярдные шары, расписывай пульку в преферансе, читай книги, разгадывай кроссворды, играй с внуками на детской площадке или, на худой конец, забивай с мужичками козла во дворе своего дома.

Да, и о любви грех забывать, прав Пушкин, ей "все возрасты покорны".   Она, конечно, не добавляет годы к нашей жизни, но добавляет жизни к нашим годам. Старея, мы не перестаем любить, но стареем, переставая любить. Причем, любовь снова становится другой, более целомудренной и возвышенной, чем раньше. Как и в юности, ее душевная романтическая составляющая делается главнее секса, а значение самого полового акта поднимается на новый куда более высокий уровень. Именно редкость делает его особенно сладостным, ценным и важным, он становится уже не обрызлой овсяной кашей в кухонной кастрюле, а шоколадным тортом на праздничном столе.

Впрочем, этот феномен можно объяснить и без громких фраз. Просто в отличие от молодежи у пожилых людей секс безопасен, как безопасная бритва - женщина не боится подзалететь, а мужчина не боится куда-то опоздать. Ни на работу, ни к жене. И если когда-то целью постели было детопроизводство, то теперь она служит лишь для удовольствия, наслаждения, радости. Ощущаете, как хороша такая перемена приоритетов?

Что же касается разнообразия форм и видов секса, то я лично только за нормальный половой акт, то-есть, в цифровой метафоре - 1 на 0 (1х0). Никакие контакты оральные - 6 на 9 (6х9), мужские гомосексуальные - 1 на 1 (1х1) или женские лесбиянские - 0 на 0 (0х0), пренебрегающие детопроизводством, не могут быть полноценными. Так же, как контрабас с виолончелью, сколько бы ни спали вместе, скрипки не сделают.

Недаром, среди гомиков так мало долговременных прочных связей. И вся их упорная борьба за легализацию отношений и надежда на законный брак - одна химера.

Впрочем, что это со мной, о чем я? Дело детопроизводства, конечно, важно для каждого из нас, но оно - из сферы будущего, а я хочу быть счастливым сегодня, сейчас, сей миг. Разве можно какой-то арифметикой, цифрами, нулями оценить спущенную с Неба таинственную интимную связь двух разнополых половинок?

Ведь как оно великолепно это сплетение рук, ног, волос, судеб. С чем сравнить радость слияния губ, дыханий, мыслей, чувств? Что может быть выше, значительнее той минуты соединения друг с другом, когда ты входишь в нее, и вы вместе замираете в непередаваемом словами сказочно прекрасном наслаждении. Вокруг вас никого и ничего, вы одни на всем белом свете. И вслед за этим откуда-то изнутри само собой возникает изумительное сладостное движение, вперед-назад, вперед-назад, все глубже, быстрее, чаще. Еще, еще, еще,... Вы стонете от восторга, впиваетесь друг в друга языками, кончиками пальцев, ногтями, коленками. У вас одно тело, одна душа, и вы одним существом в едином порыве взлетаете вверх, все выше, выше, выше. И вдруг... ВЗРЫВ! Огромный, безграничный. Там, в вашей глубине с пронзительным вскриком рождается неизвестное будущее, из маленькой точки, из молекулы, из ничего возникает новая Вселенная, зарождается новый Мир.

Остановись мгновение - ты прекрасно!

Платоническая любовь и плотская - какая из них сильнее? Не знаю, не знаю... Хотя большинство задумывающихся об этом, наверно, ответят, что, конечно, власть пола сильнее и страсть побеждает чувство. Но, скорее всего, настоящая сила в слиянии души и тела - двигателе внутреннего сгорания мощностью в миллионы лошадиных сил. Огонь этого мотора сжигает все на своем пути. Сколько примеров этого в человеческой истории.

Английский король Генрих YIII в пламени любви к Анне Болей спалил мосты к римскому папе, запретившему ему развод с законной женой ради брака с простолюдинкой. А тот из-за этого, вопреки почти тысячелетней истории католичества в своей стране, ввел новую государственную религию - англиканство, которое с тех пор уже 5 веков исповедуется в Англии. Точно также через четыреста лет его потомок король Эдуард YIII, влюбившись по уши в двойную разведенку американку Уоллис Симпсон, вообще отказался от трона в пользу своего младшего брата Георга.

Вот какова сила любви!  

*  *  *

Можно много и долго философствовать о любви, ее возрастных, вкусовых и прочих разновидностях. Однако никакие умозрительные абстрактные рассуждения не могут быть столь же наглядны, как конкретные случаи из нашей повседневной жизни. Это все равно, что высматривать курицу в супе и все время сомневаться, не петух ли там плавает. Да, и сами мы варимся в одной среде, едим один и тот же бульон с одинаковыми сухариками, поэтому, не раскусив их, как следует, не прожевав до каши на зубах, мы с трудом можем ощутить их отличие друг от друга.

Не лучше ли сделать это на частных примерах? Вот они.

ОДИНАДЦАТЬ РАССКАЗОВ О ЛЮБВИ

С Т А Р О С Т Ь

ОЧАРОВАНИЕ

Они шли, оживленно беседуя, по аллее городского парка. У него была аккуратная седая бородка, длинный старомодный плащ и три ноги. Крайней служила сучковатая деревянная палка с большим овальным набалдашником. На него опиралась его левая рука, а правая сжимала ладонь спутницы, одетой в двубортный джерсовый костюм и широкополую шляпку с франтоватым красным цветком.

Быстрым шагом, придерживая сумку на длинном ремешке, к ним сзади приблизилась молодая женщина, стучавшая по асфальту тонкими высокими каблучками. Осторожно обойдя пожилых людей, она вдруг перед ними остановилась, обернулась, и ее лицо вспыхнуло широкой улыбкой.

- Ой, как же вы очаровательно смотритесь, - воскликнула она. - Какие молодцы. Простите за нескромный вопрос, сколько лет вы вместе?

Он скосил взгляд на ее пышный бюст и глубокий вырез блузки, намекавший на отсутствие лифчика. Потом задумчиво сдвинул к носу развесистые щетки седых бровей и, помолчав немного, ответил:

-  Сколько, сколько... так долго, что я и не помню сколько.

А его спутница зажгла глаза-фонарики, растянула губы в кокетливой улыбке и нарочито капризным голосом проворчала:

- Ну, как же ты не помнишь, забыл, что уже полтора года прошло, как мы золотую свадьбу открутили.

Прохожая еще больше разулыбалась и в восторженном жесте подняла вверх большие пальцы обеих рук.

- Вот здорово, вот молодцы, - воскликнула она. - Дай вам бог доброго здоровья и успехов во всем еще на долгие лета.

Она послала воздушный поцелуй и, помахав рукой, убежала.

А старики перебросились веселыми взглядами, крепко прижались друг к другу и, подождав пока прохожая скроется за деревьями, громко и радостно засмеялись.

Чему? А тому, что были счастливы. Хотя и познакомились совсем недавно - на танцевальном вечере в клубе "Тех, кому 50+". Впрочем, какая разница где? Существенно то, что каждому из них было далеко за 70, причем, с бо-о-льшим плюсом.

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Они познакомились по интернету, немного поимейлили, потом обменялись телефонами. Через несколько дней он как-то невзначай ей позвонил. Но услышал такой приятный молодой голос, что захотелось поговорить подольше. На следующий день он снова набрал ее номер. Потом стал звонить каждый вечер, и она ровно в 10 тут же оказывалась у телефона - было ясно, что ждет его звонка.

Они болтали обо всем –  новом кино Голливуда, теракте в Египте, концерте Мадонны. И не могли оторваться друг от друга, говорили, говорили. Рассказывали, как провели день, что делали, куда ходили. Если он где-то задерживался, то волновался, что не успеет во время ей позвонить. С утра думал, что скажет вечером, о чем спросит, о чем расскажет, и уже не мог заснуть, не пожелав ей спокойной ночи.

Наконец договорились о встрече. Он тщательно побрился, надел выходной костюм, белую сорочку, галстук, причесал остатки волос. И, поглядев на себя в зеркало, с беспокойством подумал, как она воспримет сушеную грушу его старой физии с впалыми щеками, покрытыми вязью морщин, и с крючком-носом, висящим вялым укропом.

Он приехал незадолго до назначенного срока и еще на дальнем подходе к кафе, где они договорились встретиться, ее увидел.

То, что это она, он понял сразу.

Но и то, что, конечно, это была не она, ему тоже сразу стало ясно.

Подперев стену спиной, у дома стояла седая старушка с бесформенной сутулой фигурой и крупными чертами лица, неловко покрытым неуместно яркой косметикой. Она тоже его заметила и сначала порывисто к нему направилась. Но, сделав несколько шагов, неожиданно остановилась.

Они встретились глазами и замерли в смятении и нерешительности.

Он потоптался на месте, помедлил, а потом, может быть, сам того не сознавая, вдруг круто повернулся и зашагал обратно.

К своей неустроенности, к своему одиночеству.

З Р Е Л О С Т Ь

СТАГНАЦИЯ

Раньше все было иначе. Придешь с работы домой, а жена, минуту назад замарашкой, стоявшая у кухонной плиты, вдруг нырнет в зеркало, пошерудит там чего-то и выйдет оттуда прекрасной венерой из пены морской. Щечки, губки - античные коринфы, платье - барокко, прическа - рококо, а глазки светятся так, что бра тускнеет на стене.

Прошли годы, и  вот теперь она выходит к тебе в замызганном халате, на лице белый мел и черный грифель под глазами. Несет тебе вчерашнюю котлету с позавчерашней гречкой, жалуется, что Сенька опять двойку получил, что свет в ванной перегорел и стиральная машина не фурычит.

И придется, как всегда, проверять арифметику у потомка, лезть на табуретку лампочки вкручивать, возиться со шлангом у стиралки. А тут уж и спать пора. В туалет сходишь, зубы почистишь и, скинув шлепанцы, усталый повалишься на кровать, бывшую когда-то семейным сексодром.

Жена тоже сюда вскарабкается, угнездится рядом, по привычке ночнушку с коленок сдернет, и ты без особого энтузиазма спросишь: "Ну, что, будем?" Она посмотрит на тебя сонным взглядом и также лениво ответит: "Ну, давай". И ты начнешь старательно трудиться, одновременно прислушиваясь к котлете в животе, вдруг вздумавшей затеять громогласное бурление. А она запрокинет назад голову, примнет затылком подушку, плотно закроет глаза и задышит глубже, реже, ровнее.

Продолжая усердствовать и на мгновение отвлекшись от котлетной бормотухи, ты подумаешь, что надо бы и супруге уделить внимание. Посмотришь на нее, прислушаешься - и (о, какой прикол!) тут же остановишься, замрешь, увянешь.

Что такое, что случилось?

А ничего особенного - просто она заснула...

СМОЛЬНЫЙ

Они встречались в той съемной однокоечной комнатенке не так уж часто - тогда, когда удавалось перехватить ключ у таких же, как они, узников запретной свободной любви. Но однажды (такая удача) им прифортило вместе поехать в командировку в Ленинград. Вот уж когда они оторвались по полной, страсть бушевала целую неделю, и главное - где (!).

В знаменитом здании Смольного, который в 17-м году служил штабом для большевиков, а до революции был «Институтом благородных девиц». В хрущевские времена там находилось ведомственное общежитие для приезжих, и в святых стенах, слышавших когда-то шуршание бальных туфелек, топот солдатских сапог и картавый говор Ленина, наши любовники в штормовом экстазе бесстыдно скрипели видавшей виды пружинной сеткой узкой односпальной казенной койки.

... Но, увы, даже выкипающее от стоградусной температуры молоко в кастрюле остывает со временем. А уж любовь...

После той жаркой ленинградской командировки что-то в их бурной страсти перегорело, казавшаяся раньше такой крепкой связь как-то сама собой ослабла, пошла на убыль, потускнела, завяла, а потом и совсем прервалась.

Через пару лет они случайно встретились на улице. Зашли в ближайшую кафушку, посидели, поцедили чай из бумажных стаканчиков, погрызли присоленных орешков, помолчали, погрустили и снова ощутили печальную ненужность друг другу. Не говоря лишних слов, они поднялись из-за стола и пошли к выходу. У дверей прощально коснулись плечами, потом она тронула сухими губами его щеку и, опустив низко голову, ушла в темноту вечера.

Ничего не поделаешь. Большая страсть - это редкий счастливый случай, а он, как звезда эстрады, не любит выходить на бис по нескольку раз.

ОН, ОНА И ЧЕМОДАН

Они познакомились в московском Доме ученых, где он читал лекцию по археологии Дагестана, а она водила дочку в детскую секцию рисования. Весна скатывалась к лету, и он так же, как в прошлые годы, собрался ехать в экспедицию на Каспийское море. Там был пляж, солнце, мандарины, арбузы, мушмула. Договорились, что она тоже к нему приедет.

И вот настал этот день. Он заранее прибыл в аэропорт и примостился к двери таможенного контроля ждать с букетом цветов ее выхода. Наконец, она появилась, красивая, длинноногая, в коротком платье до колен, в золотистых туфлях на высоких каблуках. О, как она была долгожданна, как желанна. После крепких объятий и нежных поцелуев он подцепил пальцами ее большой четырехколесный чемодан и повел к машине.

Возле помятого потертого уазика веселая улыбка исчезла с ее лица, она удивленно скосила на него глаза, но ничего не сказала. Помедлив немного и брезгливо поморщившись, она смахнула ладонью пыль с сиденья и, опершись на его плечо, вскарабкалась на подножку. Всю дорогу молчала, а он без перерыва рассказывал ей о своих раскопках в хвостовой части дербентской крепости Нарын-кале.

Возле палатки-брезентухи образца 60-х годов глаза ее совсем погасли, она остановилась в нерешительности и снова недоуменно на него посмотрела. Потом глубоко вздохнула и, нагнув голову, вошла внутрь вслед за своим чемоданом, сразу заполнившим все помещение, где стояли две односпальные кровати, и канцелярский стол, заваленный бумагами, картами и осколками черно-лаковых арабских кувшинов. Она присела на край единственного в палатке стула и спросила, пытаясь улыбнуться:

- А где же тут у вас руки моют?

Он в смущении зарделся щеками и промямлил извиняющимся тоном:

- Да, конечно, извини, что-то я об этом не подумал. Туалет же у нас только один, общий, вон стоит за кухней у ограды лагеря.

Ночь, как всегда без сумерек на юге, торопливо спустилась с гор, и под пологом палатки тоскливым тусклым светом загорелась лампочка, свисавшая на длинном проводе без абажура. Томясь неуемным желанием, он тут же предложил улечься спать, но, к его огорчению, она ему в близости отказала, сославшись на усталость после трудного перелета. Однако, и утром, несмотря на настойчивые упрашивания и уговоры, уже без каких-либо объяснений она снова его к себе не подпустила.

После скороспелого завтрака, состоявшего из поджаренной на электроплитке яичницы и стакана чая из термоса, она вышла наружу, и пока он наводил на столе порядок, недолго о чем-то пошепталась со своим айфоном. Потом, взбодрено расправив плечи, подошла к нему поближе, широко распахнула уже подведенные тушью глаза и виноватым голосом произнесла:

- Ты знаешь, у меня ведь в городе подруга, она очень хочет со мной встретиться. Ты уж не обижайся, мне надо к ней поехать. Проводи меня, пожалуйста, на автобусную остановку.

- Ну, как же так, как же так, - растерянно залепетал он, - мы ведь так хотели...

- Нет, - твердо отрезала она, - в другой раз. Давай, бери чемодан прямо сейчас, и пошли.

В полном недоумении, убитый, поверженный, с низко опущенной головой, он повел ее к автобусу, который, как назло, сразу же подошел. Она чмокнула его в щеку и быстро вскочила на автобусную ступеньку. Дверь за ней закрылась, она уехала.  

Так он ничего и не понял...

М О Л О Д О С Т Ь

У НОГ БРОНЗОВОГО ГИГАНТА

Нет, красавицей она не была, да, и просто хорошенькой, пожалуй, тоже. Но от нее исходило нечто такое, что сердце разбивалось о ребра, язык деревенел на нёбе, и мозги перевертывались вверх тормашками. Иногда это излучение по-умному именуют некими флюидами, а чаще валят на стрелы Амура-Купидона.

Конечно, ни о каком сексе речи быть не могло. Хотя он истекал в буквальном и переносном смысле, но даже мысли не допускал, чтобы перенести свои пальцы куда-нибудь за вырез ее кофточки или разрез юбки. Несколько раз делал предложение, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это еще больше разжигало его страсть, и он относил ее отказы за счет каких-то соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал.

«У нее кто-то есть, - плел он сеть своих терзаний. - Не тот ли мерзкий тип, с которым она в четверг ходила в театр? Или отвратный широкоугольный атлет с плечами-аэродромами, который живет у них на третьем этаже? ».

Нет, хватит мучиться, решил он для себя. Пора, наконец, опустить крюки вопросов на ось восклицательного знака.

В праздник 8 марта с букетом гиацинтов он встретил ее на площади у ног городского бронзового гиганта. Она взяла его под руку и защебетала о каких-то своих милых пустяковинках, а он, настраивая себя к серьезному разговору, молчал, застегнув лицо на все застежки-молнии. Как обычно, они пошли гулять по вечерним переулкам, и он глядел по сторонам, выискивая поуютнее и потемнее уголок для интимного объяснения.

Наконец, на скверике у розария он остановился, обнял ее за плечи, близко склонил к ней голову и, глубоко вдохнув аромат ее волос, выдохнул:

- Давай, все же, ответим друг другу «да».

Она сначала небрежно вздернула носик, поиграла туда-сюда глазками, а потом посерьезнела, убрала за зубы улыбку и вдруг решительно оттолкнула его от себя. Ему же показалось, что это там на площади бронзовый гигант топнул ногой.

- Ну, вот опять ты пристаешь, - рубанула она наотмашь, повернувшись в сторону и на него не глядя. - Я тебе уже говорила - нет, нет и нет.

А он еще больше заклеился, замолчал, в голове снова заворочались пудовые мысли-булыжники. Все ясно, она его не любит, и нечего на что-то надеяться, надо гасить свечи. Расстроился, сник, а она прижалась к нему плечом и виновато взглянула ему в глаза.

- Ты что обиделся? Чудной какой-то.

Но он ничего не ответил, жалко улыбнулся краем губ и, проводив ее до дома, с опущенной головой и ссутуленной спиной направился к метро.

Больше они не встречались. А он так и не понял, что ни о каком замужестве она и думать не могла в свои 16 лет.

НЕДОУМЕНИЕ

Они учились вместе в институте, и она как-то попросила его помочь сделать курсовую работу по дифференциальной геометрии. У нее дома никого не было, что очень помогало сосредоточиться на особенностях и разностях асимптот, эволют и эвольвент.

Но после утомительного проникновения в тайны семейств огибающих кривых они каким-то странным образом от письменного стола незаметно переместились на стоявший рядом диван. Там они обхватили друг друга за плечи, тесно обнялись, потом их губы сами собой как-то неожиданно встретились и скрестились в жарком сладком поцелуе. Надо признаться, что у него это было в первый раз. И очень даже понравилось. Он потянулся к ней снова, затем повторил еще, и еще. А она прижалась к нему всем телом, закрыла глаза и с придыханием что-то зашептала невнятно и горячо.

Но затем случилось нечто странное и непонятное. Она вдруг приглушенно застонала, все тело ее задрожало, забилось чуть ли не в конвульсиях, а потом как-то сразу обмякло и затихло. С неровными красными пятнами на щеках, с каплями пота на носу, она резко оттолкнула его от себя и пересела с дивана на стул.

Как же он испугался. В голове пронеслось, не сделал ли что-то не то, не так. Может быть, слишком сильно прижал ее к себе - не сломал ли чего? А, может быть, она вообще какая-то припадочная?

Его богатый сексуальный опыт не позволял предположить что-либо другое.

НЕСООТВЕТСТВИЕ

Они познакомились на концерте классической музыки. Его подивила ее продвинутость - она отличала allegro от andante и могла назвать по номерам сонаты Брамса и симфонии Малера. А потом, когда он пошел ее провожать, читала ему наизусть Жака Превера и Поля Элюара.

В следующий раз он пригласил ее на выставку импрессионистов, где она тоже продемонстрировала классный интеллект. Оказалось, ей известно, что французских художников по имени Моне было два, Клод и Эдвард, что Тулуз-Латрек умер алкоголиком, а Ван Гог отрезал себе ухо.

Приустав от такого напора образованности, он решил все же обратить внимание и на сексуальную составляющую этой всезнающей личности. Подходящим для такой оценки рентгеновским аппаратом ему представлялась одна не раз уже испытанная и удачно обросшая кустами ракитника скамейка в городском парке.

И вот в очередной субботний вечер они встретились на остановке 5-го автобуса. Галантно подав руку, он подсадил ее на высокую ступеньку. Народу ехало много, и они оказались очень кстати довольно плотно прижатыми друг к другу. Развивая наступление, он положил ладонь ей сзади на спину и острожными движениями стал нащупывать пуговки лифчика. Однако желаемого отклика не последовало - она резко дернула лопатками, давая понять, что его пальцам на них делать нечего.

Потом взглянула на него подозрительным взглядом прищуренных глаз и вдруг спохватилась:

- А где билеты, ты их что не взял?

По старой студенческой привычке он обычно этой обременительной процедурой пренебрегал, и сегодня тоже не счел нужным ей изменять.

- Зачем? - махнул он беспечно рукой. - Нам тут ехать-то всего пять минут.

Она посуровела, недовольно покачала головой, щеки ее покрылись розовым накалом.

- Как это зачем? Если не боишься проверки, то разве не стыдно, хотя бы перед людьми? - Она полностью освободилась от его руки и повернулась боком.

Он игриво оглянулся, посмотрел вокруг и недоуменно пожал плечами, потом снова, шутливо повертев головой в разные стороны, растянул губы в веселой улыбке:

- Кто тут что видит, тем более, почти все в темных очках.

Но она шутку не приняла, надулась, поджала губы, затем строгим тоном школьной математички с полной серьезностью произнесла:

- А тебя не озадачивает, что видно все Сверху.

Он с еще большим удивлением посмотрел на нее, опять смешливо поглядел туда-сюда, поднял голову вверх и вонзил взгляд в потолок.

- Нет-нет, ничего не вижу - над нами крыша, кроме того, сегодня пасмурно, сквозь облака бог нас никак разглядеть не может.

Однако просвещенная особа еще больше посуровела, глаза ее уткнулись в пол и вдруг, когда двери автобуса на остановке открылись, она, даже не оглянувшись, стремительно к ним метнулась и спрыгнула наружу.

"Вот дура", - ругнулся он про себя, поколебался немного, но за ней на выход не пошел и поехал дальше.

Ю Н О С Т Ь

УЛЫБКА

Все дни начинались одинаково. В семь утра под подушкой крикливо и назойливо вопил будильник. Он протирал глаза, зевал, бездумно-задумчиво разглядывал потолок.

Перелом в утреннем ритме дня происходил после того, как у него на шее затягивался галстук, который заводил его, как шнурок лодочный мотор. Движения сразу становились быстрыми, решительными. Он на ходу вливал в себя стакан кофе и зажевывал его омлетом с колбасой.

Потом был спринтерский бег на короткую дистанцию, плохо заводившаяся машина, объезды, перекрестки, светофоры, муторная парковка, и вот он уже, наконец-то, попадал в лифт. А тот, подлюга, с предательской медлительностью бесстыдно сжирал все его сэкономленные минуты.

В офисе на 11-м этаже у него был компьютерный двух тумбовый стол, нутро которого пухло от служебных записок, писем, реклам, кружек, ложек и пингпонговых ракеток.

Тот день складывался нескладно: от патрона получил выволочку за неправильно составленное и не туда отправленное письмо, гугл расстроил хоккейными бездарями, пропустившими восемь шайб в свои ворота, и мама позвонила - пожаловалась на давление за 200.

Несмотря на все это, у него почему-то было приотличнейшее настроение. Он тихонько насвистывал модный мотивчик, притоптывал в ритм пяткой и вытягивал крючком курсора нужные цифры из удачно взломанного им вчера сервера конкурентов.

- Ты чего размузицировался? - укоризненно заметил сидевший рядом сослуживец и приятель Джон. - Не с чего тебе сегодня веселиться.

Он умолк и ссутулился над столом. Действительно, что это он так разрадовался?

И вдруг вспомнил. Утром, когда тот паскудный лифт опустел на 5-м этаже, он остался вдвоем с очень симпатичной голубоглазенькой блондинкой. И она ни с того, ни с сего ему вдруг так мило улыбнулась и обдала такой приятственностью, что у него чуть ширинка на штанах не лопнула.

Неужели это он, узкоплечий хиляга-коротышка, ей понравился? И почему не взял у нее телефончик?

НА ЧАШКУ ЧАЯ

Они с Аллой встречались уже пару месяцев, ходили в кино, театр, в городской парк, где подолгу обнимались и целовались на скамейках. Наконец, в один из вечеров, когда он, как всегда, проводил ее до подъезда, она сказала:

- Может, зайдешь на чашку чая?

Полный приятных предвкушений, он тут же обхватил ее за талию, поднял на руки и ракетой взмыл к небесам.  

Но на пороге аллиной квартиры его встретило некоторое разочарование в виде полной дамы с двойным подбородком, пучком седых волос и крупными кольцами на пальцах обеих рук. Сразу становилось ясно, что ждет в будущем ту, с кем он так активно только что целовался.

- Это моя мама, знакомься, - услышал он подтверждение своей догадке.

- Здрасьте, здрасьте, - красиво програссировала мама, - очень приятно. Я много о вас наслышана, Аллочка мне говорила. Сейчас будем пить чай с малиновым вареньем собственного приготовления, из собственного сада. У ваших родителей тоже, наверно, есть загородный дом?

Оказалось, под «чаем», хоть и с вареньем, в этом доме понималось нечто гораздо большее. Стол украсился бутылкой красного вина и большой менажницей с салатом оливье, сельдью под шубой, холодцом, черной икрой, сервелатом, бужениной.

Но еще больше его удивило, что, кроме них троих, ко всей этой вкуснятине припали и две откуда-то вдруг появившиеся пожилые тетки, толи родственницы, толи соседки. Они широко, по-свойски разместились за столом и, не произнеся ни слова, стали хорошо выпивать и хорошо закусывать. Аллина мама села рядом с молодыми, близко к ним наклонилась и, направив руку в сторону горки с хрусталем и фарфором, громким шепотом доверительно сообщила:

- Это все мы отсюда уберем, поставим вам широкую софу и комод.

Алла покраснела и потупила взор.

А он, нервно заерзав на стуле, стал нетерпеливо ждать удобного момента, чтобы сказать "уже поздно, мне пора", встать из-за стола и поскорее унести отсюда ноги.

ВООБРАЖАЛА

Он сидел на скамейке, скучал и от нечего делать смотрел по сторонам, отмечая разные несуразности уличного бытия. Его глаза скользнули по треснувшей с края витрине магазина-бутика, по перекошенному навесу над дверью аптеки, по выгоревшей на солнце вывеске булочной. И вдруг его взгляд споткнулся, остановился, замер - с соседней улицы быстрым ровным шагом вышла Она. У нее были густые раскинутые по плечам солнечные волосы, короткое светло-синее пальто и длинный коричневый платок, свисавший с шеи до самых ее колен.

Неожиданно из подворотни углового дома навстречу ей выскочили трое. Один из них, высоченный шмок в надвинутой на глаза кепке, с глумливой улыбкой вразвалочку подваливал прямо к девушке. Два других здоровенных качка подкрадывались сзади и поигрывали зажатыми в огромных кулачищах длинными блестящими финками. Еще мгновение, и все они набросятся на свою беззащитную жертву.

Нет, нет, преступление не должно было произойти, его следовало предотвратить. Подлых бандитов надо было остановить, повалить на землю, обезоружить. Вперед, в бой, в схватку!

Он соскочил со скамейки, бросился наперерез длинному шмоку и с ходу сильным левым хуком сбил его с ног, потом резким коротким ударом ноги в пах поразил одного из шедших сзади качков и одновременно острым правым локтем с размаха врезал другому прямо под дых. Оба, размазывая ладонями под носом кровь и сопли, с грохотом повалились на асфальт.

А оправившаяся от испуга красавица одарила своего героического спасителя благодарной счастливой улыбкой.

... Ему было 11 лет, и среди одноклассников он числился в больших воображалах.

Глава 15. ОН + ОНА = ??

МУЖЧИНОЙ  НАДО ЕЩЕ СТАТЬ

Первое пробуждение ранней сексуальности пришло ко мне еще в детском саду, когда я вдруг как-то задумался над тем, чем девочки писают, если у них нет для этого такой специальной штучки. И потом по истечении  общегоршкового периода уже в школе я иногда в мыслях любопытствовал, что они там в девчоночной уборной так долго делают.

А в первом классе я еще больше ощутил, что-то тут не то. Ну, взять, хотя бы, постоянно лезшую в глаза тоненькую рыжую косичку Леры Бинович. Она висела с передней парты прямо над моей чернильницей-непроливайкой и еще задолго до звонка на переменку начинала нетерпеливо выделывать кренделя перед самым моим носом. Жгучее желание дернуть за нее или хотя бы дотронуться до загнутого вопросительным знаком лохматого хвостика сразу же  отрывало меня от косых линий чистописания. Но больше всего, помню, мне хотелось лерину кисточку обмакнуть в ту самую чернильницу и смотреть, как быстро и весело капают с нее большие черно-фиолетовые капли.

Но самый сильный и грубый удар по моей детской невинности был нанесен однажды летом, когда мы, трое соседских мальчишек, залезли на чердак недостроенной дачи Вольтика Луценко. Под кровлей из осиновой щепы было жарко, душно, темно и немного страшновато. Вдруг самый старший из нас Валька Минаев расстегнул штаны и вытянул из-под трусов свой тоненький вялый крючок. Я подумал: «вот дурак, не мог что ли на улице пописать». Но Валька выставил наружу еще и свои крохотные морщинистые яички.

- Давайте, *** дрочить, - сказал он, заставив меня вздрогнуть от неожиданности и вызвав вместе с непониманием и удивлением еще какое-то странное новое чувство. То ли стыда, то ли волнения.

А Вольтик, так же, как и я, не достигший еще мастурбационного подросткового возраста, испуганно промямлил:

- Что ты делаешь, не надо, папка может увидеть, заругается.

С тех пор мы этого Вальку Минаева старались избегать.

Другой еще более впечатливший меня эпизод был связан с познанием анатомии противоположного пола. Нет, конечно, я и до того нередко видел голых девочек, но в тот раз было совсем другое...

С одной из дочек фабричной работницы, жившей в нашем доме, я томился во дворе в раздумье, чем бы заняться. Никто из соседских ребят, кроме нас двоих, в тот момент не гулял. А с той девчонкой, хотя она и была на пару лет меня старше, ни говорить, ни, тем более, играть во что-нибудь совсем не хотелось – она была скучна, глупа и не интересна.

- Пойду-ка я домой, - сказал я ей и направился к крыльцу дома.    

- А у тебя игрушки есть? – спросила она меня.

- Солдатики оловянные, книжки, - ответил я. Потом подумал и добавил: - еще шашки есть, можно поиграть.

- Это я не очень, а вот в карты, в подкидного дурака, могу.

- Ну, пошли, - ответил я без особого энтузиазма, не очень поняв, о каком дураке идет речь.

Дома никого не было. Мы вошли в комнату, и я разложил шашки на мамино-папиной тахте. Девочка на нее сначала уселась, потом повалилась набок, а затем...

Это меня поразило, как удар по голове. Она вдруг игриво и хитро на меня взглянула, одной рукой, задрав полы платья, быстро стянула с себя трусики, а другой крепко схватила мои пальцы.

- Раздвинь мне половинки, - тихо сказала она и требовательно потянула к себе мою руку.  

Я, как теперь говорят, был в шоке. Резко отшатнувшись от тахты, я в большом смущении вырвал свои пальцы и задел локтем шашки, которые с грохотом разлетелись по полу в разные стороны.

А девчонка, как ни в чем не бывало, нехотя поднялась, подняла кверху трусы, поправила оборки на платье и недовольно бросила мне:

- Ну, ладно, я пойду.

Еще долго после того, как она ушла, я не мог придти в себя от потрясения.

А вот случай из моего уже более позднего детства. В жаркий летний день на подмосковном клязьминском пляже, полном загорелых и обгорелых тел, я после долгого барахтанья в воде лежал на спине, положив руки под голову, и жмурил глаза от бьющего в глаза полуденного солнца. Но вдруг нечто более сильное, чем дневное светило, ударило в мои прикрытые веки. От неожиданности у меня не только глаза распахнулись, но и рот широко открылся.

Нет, она не была голой, ее влажное тело плотно облегал цветастый пестрый сарафан, это под ним ничего не было. А сарафан, наверно, служил прикрытием, когда, выйдя из воды, она стягивала с себя мокрый купальник.

Тонкие пальчики ее узких ступней почти касались моей коротко стриженой головы, а выше них за коленями поднимались гладкие овальности-округлости матово загорелых икр, бедер и...

Конечно, эти два бугорка, соединенные (разъединенные?) загадочной узенькой щелкой не произвели бы на меня такого уж большого впечатления, если бы... Если бы вокруг них не было того легкого нежного пушка, редких коротких рыжеватых волосиков, подсвеченных солнечными лучами, пробивавшимися сквозь тонкую ткань подола. Впервые увидев эти ростки пробуждавшегося подросткового девичества, я впервые ощутил то непонятное и непривычно острое волнение, которое позже стало часто меня одолевать и все больше становилось ожидаемым, желанным, тревожным.

В сильном смущении и стыдливом смятении я крепко закрыл глаза и, привстав, резко повернулся на бок.  

Примерно в том же возрасте я впервые испытал и некоторое душевное любовное волнение. У нас в классе училась маленькая черноволосая девочка по имени Лиля (как потом выяснилось, армянка). Мне казалось, что и она иногда поглядывала на меня заинтересованно. Поэтому, когда, листая том Пушкина, я увидел стихотворение с названием "Лиле", я тут же его переписал на тетрадный листок и после долгих многодневных мучительных колебаний решился его ей передать.

Как-то между уроками я подошел к лилиной парте и незаметно, чтобы ни она, ни еще кто-нибудь, не дай бог, не увидел, осторожно подсунул стишок в ее учебник по арифметике.

Только намного позже я сообразил, что предмет воздыхания великого поэта носил не совсем то имя, которое меня так прельстило:

Лила, Лила, я страдаю      

Безотрадною тоской,          

Я томлюсь, я умираю,  

Гасну пламенной душой;

Но любовь моя напрасна:

Ты смеешься надо мной

Смейся, Лила: ты прекрасна

И бесчувственной красой.

Сколько лет тогда было Пушкину? Я не знал. Мне было 9.

Забавное воспоминание из моего детства связано с периодом, когда я впервые обрел свою собственную жилплощадь. Эту почти настоящую комнату, хотя и проходную, узкую, а зимой еще и очень холодную, предоставил мне наш дореволюционный квартирный коридор. Туда взрослеющего мальчишку родители переселили из угла за шкафом, опасаясь, что я со своей кровати уже могу разобрать смысл их ночных вздохов и ахов. И на самом деле, когда однажды я услышал мамины стоны, я с горечью подумал, какой же папа плохой, зачем он так мучает мою дорогую мамочку.

Из коридора на большую лестничную клетку вела парадная двустворчатая дверь, снаружи утепленная мягкой ватинной обивкой с коленкоровым покрытием. Топчан, на котором я спал, примыкал к этой двери, и как-то ночью я проснулся от довольно сильных ее ударов мне в спину. Что это, кто-то рвется к нам в квартиру? Можно себе представить мой ужас – запоры на той двери были очень хилыми. Но вдруг колебания двери прекратились, я подождал немного, а потом снова заснул.

Наутро я решил, что все это просто-напросто мне приснилось. Однако в следующую ночь таинственное дверное буйство повторилось, я снова долго не спал, натянув от страха на голову одеяло. Наутро рассказал родителям. Папа недоуменно пожал плечами, мама с тревогой на него посмотрела, потом они вышли в бабушкину комнату, откуда до меня донеслись их приглушенные возбужденные голоса. Но, ни тогда, ни позже  ничего мне не сказали, и я решил, они «тоже думают, что это мне приснилось».  

Загадку той двери не очень в то время мне понятно объяснил пришедший недавно с войны мой дядя Лёля. Ему было уже за 20, и он обо всем судил уверенно и безальтернативно.

- Эх ты, чудак-наивняк, - сказал он, рассмеявшись после  моего рассказа. -  Что тут понимать-то? Дверь мягкая, к ней девки жопой и прислоняются, когда их ебут. Вон их сколько голодных ходит.

И вправду, напротив нашей квартиры было фабричное женское общежитие, где тесными рядами стояли железные койки, разделенные узкими тумбочками. Позже, повзрослев, я понял – где же еще было тем прядильщицам-текстильщицам трахаться, как не у нашей мягкой парадной двери?

Однако, в тот момент в лёлином развеселом объяснении, кроме, конечно, родных матерных слов, многое мне показалось совершенно непонятным. Почему он говорит, что эти женщины голодные, у них ведь всех есть рабочие карточки, по ним они хлеба намного больше получают, чем, например, мы с бабушкой по иждивенческим. И главное - разве можно встояк (!) делать то, что, как я точно знал, дяди с тетями делают только в горизонтальном, а не вертикальном положении?  

*  *  *

Но мужчиной я стал очень не скоро - только на 3-м курсе института. То была производственная практика, проходившая на строительстве Ткибульской ГЭС в Грузии. В горной деревне Дзеври нас разместили в общежитии - деревянном бараке, где для студентов было выделено несколько небольших комнаток. Рядом жили строительные рабочие, большинство которых были женщины, в основном русские, приехавшие на заработки из сельских районов Краснодарского и Ставропольского края.

Это были молодые здоровые деревенские девки, шумные, веселые, заводные. Как и все остальные приезжие, они без всякой меры и устатку потребляли дешевое местное вино, а также, кому и когда удавалось, сперму немногочисленной мужской части общежития. По утрам во дворе они вешали на сушильные веревки наспех постиранные трусики, лифчики и... презервативы.    

Приезд на практику группы московских студентов вызвал у них нескрываемый интерес, чем в первый же вечер не пренебрег мой друг Яша Нотариус. Он был лет на 5 нас всех старше, поэтому житейским половым опытом (и, естественно, чем его реализовать), по-видимому, обладал немалым. Думаю, это он шепнул одной из девиц, пусть ее зовут Клава, о моей недопустимой невинности.

Она была коренаста, грудаста, и обладала аппетитными ямочками на толстеньких щеках, покрытых нежным розовым румянцем. Мы быстро с ней познакомились и сразу перешли на "ты", а на следующий выходной день отправились вдвоем купаться на озеро, затерянное в межгорной впадине. Мы резвились в воде, брызгались, смеялись. Но вдруг Клава затихла, остановилась, потом подошла ко мне совсем близко, и у моих щек оказались ее полураскрытые в улыбке губы.

- А, как ты думаешь, в воде можно, – вопросительно-утвердительно прошептала она и взяла меня за руки. А я, переложив свою ладонь ей на плечо и, обняв за талию, повел на берег, где растерся взятым из дома вафельным полотенцем и стал одеваться.

Только потом я догадался, о чем это она тогда меня спрашивала...

Другой раз вечером в быстро густевшей темноте мы сидели с ней на скамейке, спрятанной в кустах за домом, и нежно прижимались друг к другу. Вскоре наши губы слились в поцелуе, затем еще в одном, третьем, четвертом. Ее пальцы скользнули вниз по моей спине, забрались под пояс брюк, и я непроизвольно восстал там во весь свой немудреный рост. От ее глаз не скрылась эта метаморфоза, и она осторожно и ласково погладила вздутие на моей ширинке. Вот тут и случилось со мной то самое. Я замер, напрягся, дернулся, громко задышал, забился в сладостной дрожи. И вдруг, крепко вцепившись в клавины плечи, я  под ее рукой прямо в штаны весь выплеснулся.

Какой позор, какой стыд! Я вскочил, хотел убежать, спрятаться, исчезнуть. Но Клава, ни капли не смутившись, потянула меня за руку и усадила рядом.

- Ну, что ты, дурашка, успокойся, не трухай, - улыбнулась она. - Пойдем сейчас наверх, я с себя свои трусики сниму и тебе отдам, а твои мы подсушим.

Через пару минут мы оказались в крохотной клетушке на чердаке без окон. Там под шиферной крышей стояла узкая железная койка с матрацем, подушкой и голубым пикейным одеялом. Не снимая юбки, Клава стянула с себя небольшие розовые панталоны и протянула их мне.

- Переодевайся, - сказала она, - а мне давай твои, я их простирну, протру и сушить повешу.

Она подошла ко мне, расстегнула ремень на брюках, потянула трусы за резинку и спустила их вниз, потом нежно потрогала моего опозорившегося предателя. И, о чудо, он снова восстал! Я задрал Клаве подол, а она легким движением зажала кончиками пальцев мою мошонку и направила что надо куда надо, и куда я сразу же стремительно провалился.

Как давно я ждал этого момента, как предвкушал, как жаждал этого наслаждения. Но его не было. Все произошло совсем не так, как я раньше думал, как-то иначе, очень даже удивительно. Я почему-то не чувствовал в женщине ее нутро, почти совсем не ощущал ее стенок, не терся о них, не касался. А наши губы впивались друг в друга, ступни ног крепко сцепились, и ее пальцы продолжали бегать по моим яичкам, далеко забираясь под них, потягивая и сжимая легким движением. И снова, уже второй раз, они меня не послушались. Плечи мои покрылись потом, я остановил свои буртыхания, замер, изо всех сил стараясь удержать струю. Но ничего не получилось, я взорвался, излился, обмяк, завял. Потом медленно перевалился на бок и затих в постыдной слабости и усталости.

Клава грубо меня оттолкнула, повернулась спиной и больно пнула ногой в бедро. Я вскочил, стремительно натянул на задницу еще не просохшие трусы, брюки, сунул ноги в босоножки и, не застегивая их, кубарем скатился вниз по лестнице.

- Ты где шляешься, - сердито прошипел засыпавший уже на соседней койке мой напарник Жорка Еремеев. Я ничего не ответил. «Эх, знал бы ты, что со мной только что произошло», - подумал я.

Наутро, увидев Клаву, я хотел было к ней подойти, но она отвернулась и прошла мимо, даже не удостоив меня своего взгляда.

Потом у меня еще была пара разных одноразовых случайных случек, снова не доставивших мне ожидавшегося удовольствия и возможности почувствовать настоящий вкус к половой радости бытия.

И только позже во время первой в жизни самостоятельной служебной командировки в военный городок Оренбургской области Донгуз мне довелось тоже впервые плотно (кажется, 3-4 дня подряд) познать некую даму, начальницу отдела кадров, высмотревшую меня в неполном взводе других приезжих командированных. Благодаря ней я догадался, что повторяемость в сексе - это совсем не плохо.

БУЙСТВО МОЛОДОСТИ.

Однако настоящим мужчиной я все-таки сделался значительно позже, лишь когда кончил институт и начал много ездить по командировкам. Почти в каждой такой поездке встречались женщины, находившие во мне нечто для них привлекательное. А я со своей стороны, оттяпав от торта несколько сладких кусков, уже не мог избавиться от неумолимой тяги к наслаждению кремом и шоколадом любовных страстей.   О, с какой плотоядной жадностью хапал я их еще и еще.

Мне хотелось задрать юбку каждой прохожей уличной красотке, попутчице в лифте, соседке по подъезду, врачихе поликлиники, продавщице промторга и продмага. Я мотался по командировкам, и счет моих случайных связей быстро достигал двухзначных чисел. Бывало (хотя не слишком уж часто), я по два раза в сутки сливался то в одну, то в другую первую встречную. Как это я не боялся подцепить чего-либо? Удивительно.

Никогда позже так жадно, неразборчиво и безрассудно не предавался я сладким любовным утехам. Может быть, я лишь чуть преувеличиваю, но перечень моих сексуальных побед оказался наиболее густо насыщенным именно в этот не очень уж долгий, но очень активный период моей предсемейственности. Вот навскидку несколько наиболее памятных непрочных или даже случайных любовных связей.

*  *  *

То была одна из первых любовей, которые завязывались у меня в той истерии неуемной тяги к постельным удовольствиям. Она была школьной подругой моей кузины. Мы сначала встречались в полуразвалившемся, предназначенном на снос деревянном здании фабрики «Красная заря», куда мою семью поселили на время капитального ремонта нашего дома. Потом в пулеметном темпе стали трахаться уже в ее квартире возле ВДНХ. Ох, как же она была в любви страстна, неутомима, ненасытна, требовательна. Все было бы очень здорово, если не было уж  так чересчур  слишком...

---

Серьезной претенденткой на серьезность отношений оказалась однокурсница моих школьных друзей. Ее отца, разоблаченного в Америке, как агента Кремля, вместе с годовалой дочерью еще до войны вывезли из Нью-Йорка, а потом, естественно, сгноили в ГУЛАГе. Оставшись одной, дочь продолжала жить в одной из комнат большой коммунальной квартиры ведомственного дома работников НКВД, стоявшем на Пушечной улице рядом с площадью Дзержинского (в середине 80-х годов на его месте возвели второе огромное здание советской охранки). После обязательного цикла романтических свиданий мой напор увенчался успехом, причем, без такого уж упорного сопротивления. В первую ночь я увидел на простыне большое пятно крови, мне было объяснено, что это потеря невинности. Но у меня тут же почему-то возникло сомнение, не следы ли это ее месячных. Я ведь знал, что очень уж она хотела выйти замуж. Но сбежал я от нее совсем не только из-за каких-то таких подозрений. Очень меня коробила ее прямолинейность - слишком уж она была правильной толстолобой коммунякой, верившей (наверно, под влиянием одураченного и погибшего отца) в социализм и победу революции во всем мире.

---

А мои первые командировочные постельные связи начались с одного случая в Калининградской области. В первый же день командировки в Советск (бывший восточно-прусский Тильзит) я после работы пошел прошвырнуться по городу. Пялясь на старинные германские фасады, я вдруг заметил молодую женщину, выглядывавшую из окна на 2-м этаже. Я подмигнул ей, она ответила улыбкой, которую я сразу же бесцеремонно принял за приглашение. Через пару минут я уже был в комнате, где высилась большая кровать с периной, а у стены стояла шеренга женских туфель и детских ботиночек. Мы обнялись и без обмена поцелуями взобрались на кровать. Я стянул с нее юбку, сдернул трусики и с жадностью в нее вонзился. При первой же фрикции она прошептала «ой, как здорово, как хорошо». Но только я приблизился к концу, она с силой вытолкнула меня из себя. Я сник, потом поднялся снова, и операция повторилась. Так продолжалось несколько раз, и я думал, что таким способом она продлевает себе удовольствие. Только, через пару лет, вспоминая тот случай, догадался – это же она боялась подзалететь. Вот какой я был тогда простофиля.

---

С симпатичной дамочкой, коллегой по инженерной геологии, мы познакомились на конференции в Свердловске, а потом не без приятности жарились в ее Норильске, куда я пару раз ездил в командировку. Запомнилась таймырская экзотика тех ночей: свисающая со стены шкура белого медведя, завидно длинный член моржовый и несколько грозных зубов ископаемого мамонта. Рассказывая о своей нелегкой заполярной жизни, она пожаловалась: «Всю неделю вкалываю - работа, ребенок, стирка, магазин, и только по выходным иногда позволяю себе мужичка».

До сих пор у меня на стене висит ее подарок – рог оленя.

---

Другая случайная любовь случилась в Ленинграде. В гостинице на Невском меня познакомили с некой поэтессой, которая явно была не без таланта, по крайней мере, те стихи, которые она мне читала, лились из нее, как вода из крана. Правда, в то время я, наверно, по неразвитости чувств и вкусов, такие вирши не любил - слишком уж они были простые, бесхитростные, бездумные, в основном про любовь, весну, летние вечера. И запомнилась она мне, пожалуй, не своими стихами, а оральным сексом, который любила больше обычного. А я впервые тогда узнал, что это такое, и не очень-то это мне понравилось.

---

А вот еще одна командировка, на этот раз в Архангельск. Для пользования картой города (в те годы это был бо-о-льшой секрет) требовался некий «Допуск формы №2». Его присылка из Москвы по спец каналам 1-го отдела занимала больше 2 недель. И благодаря этому мне посчастливилось полной мерой вкусить сладость приятственного молодецкого кайфа. Однажды, прогуливаясь в безделье возле своей гостиницы, я положил глаз на улыбчивую юную девицу, стоявшую в очереди в парикмахерскую. К моему некоторому удивлению, а больше к удовольствию после недолгой артподготовки она сдалась на милость победителя и согласилась зайти в мой номер "на чашку чая". При продолжении "чаепития" уже в постели она повела себя несколько странновато - обнажила лишь нижнюю часть, снятию же лифчика, несмотря на мои упорные приставания, категорически воспрепятствовала. До сих пор не могу понять почему. Зато с упоением читала неизвестные мне и слегка скабрезные стихи, сказала - из Есенина. Может быть, не знаю.

---

С очередной своей возможной невестой после романтической предвариловки в Москве (театр, кино, парк, поцелуи, объятия) мы поехали в Сочи. На вокзале нас встретила агентша по курортному найму для "диких" отдыхающих и повела в однокомнатную избушку-сараюшку, стоявшую прямо у пляжа на берегу моря. Мы так сладко и обнадеживающе миловались в поезде, что я не утерпел и, не разбирая чемодана, бросился ее раздевать и одолевать. Все произошло в считанные минуты. И, о, ужас! Оказалось, я лишил ее невинности. "Что же ты не предупредила", - бормотал я растерянно, но все же не с таким уж большим чувством вины, как можно было бы предполагать. Однако, и она, как я понял, не была так уж сильно озабочена и огорчена. Наверно, потому-то наши сеансы продолжились в спринтерском темпе. Ежедневная страсть бушевала больше недели, потом я совсем иссяк. А она причину моего охлаждения не поняла, огорчилась, расстроилась и восприняла, как отлуп. Но я, будучи совсем молодым оболтусом, и на самом деле, в отличие от нее, к немедленному усерьезниванию наших отношений готов еще не был.

Расставание уже в Москве было неловким, скандальным – она со своей мамой ходила даже в юридическую консультацию узнать, нельзя ли меня как-нибудь прижучить, заставить жениться (только что вышел специальный Указ об ужесточении  наказаний за изнасилование). Мне позвонил оттуда юрист, давил на психику, угрожал, и я здорово тогда перетрухал.

---

На украинском бальнеологическом курорте в Трусковце, где я выгонял уратные камни из почек, возле бювета минеральной воды я познакомился с длинноволосой блондинкой из Омска. Мы стали встречаться, гуляли по парку и она крепко сжимала мою ладонь, возбуждающе покалывая ее своими острыми ноготками. Потом сама повела меня к себе. Сношались мы всего раза два, и происходило это в темной маленькой комнатушке, которую она снимала у какой-то бабки, пронзительно храпевшей за тонкой фанерной перегородкой.

---

Как-то вечером, будучи в командировке в Петрозаводске, с соседом по номеру я вышел из гостиницы прогуляться. Вдруг к нам подошел таксист и предложил: «Поехали? ». Не дожидаясь моего согласия, сосед втолкнул меня в машину, и через минут пять мы очутились в комнатенке, где умещалась только одна полуторо-спальная кровать и только одна «дама». Я не успел опомниться, как мой шустрый сосед, бросив на пол одеяло, быстро устроил на нем праздник плоти, а я дураком вынужден был рядом на кровати слушать зажигательные сексо стоны. Естественно, что от этого эротического напряга мне струю удержать не удалось. Я стыдливо отвернулся к стенке и зло подумал, какую глупость сделал, что согласился на эту авантюру. Но вдруг ощутил жаркие прикосновения быстрых подвижных пальцев к моей волосатой груди, задней промежности и нижней части живота. Естественно, что я немедленно снова по крупному восстал, сменил гнев на милость и повернулся туда, куда было надо. Через пару минут я услышал приятную похвалу: "У тебя лучше".

---

А эта была кандидатом медицинских наук (география и статистика эпидемий). Познакомились зимой на лыжах в пансионате, где она еще до меня трахалась с моим приятелем (мы в шутку называли себя потом «молочными братьями»). Стали встречаться уже в Москве, правда, не так уж часто, но довольно долго (несколько месяцев, ха-ха). Ее односпальная кровать в полном одиночестве с трудом умещалась в узком чулане-пенале коммунальной квартиры, где за стеной-перегородкой в соседней комнате спал ее взрослый сын.

---

Мы познакомились на вечеринке еврейских знакомств. Она приехала из Кишинева и жила с тетей. Позже заимела постоянного друга, от которого родила мальчика. А тогда она меня приятно удивляла не часто встречающейся у женщин способностью кончать по нескольку раз. Мы встречались нерегулярно, а потом она как-то незаметно передала меня своей ближайшей подруге, объяснив мне потом с улыбкой: «чтобы добро не пропадало». А с той мы периодически встречались несколько лет, ездили куда-то на юг. Но отдавалась та вторая в отличие от своей подруги без особого интереса, что меня озадачивало и немного обижало. В начале 90-х годов они обе уехали в Израиль.

---

А здесь была другая ситуация. Наши встречи начались с занятий на курсах Московского Турбюро. Ее бывший муж, сын генерала и известной медицинской целительницы, автора книги по оздоровлению, уже в путинские времена стал замминистра финансов РФ. Она водила дочку на какие-то занятия в Дом ученых, где, как я думаю, искала себе кого-то более перспективного, чем я. По-видимому, меня допустила к себе, как того рака на безрыбье. Но я на нее сильно запал и как-то пригласил поехать со мной в Крым, она согласилась. Пробыли, увы, мы там вместе очень недолго. Она вдруг чего-то взбрыкнула, собрала чемодан и куда-то укатила, а потом в Москве даже не отвечала на мои телефонные звонки. Я же, дурак, поначалу сильно переживал - любовь, действительно, сильнее разгорается на дровах отказа.

---

Соседка по Преображенке была слегка «не в себе», или, попросту говоря, чокнутая. Очень любила пальпирование, от которого оргазмировала быстрее, чем от нормального полового акта. Водила меня на «представления» пресловутого японского авантюриста, главы какой-то дурацкой и, как оказалось, криминальной религиозной секты Яум Сёнрико, они при полном аншлаге проходили на огромной арене Олимпийского стадиона на проспекте Мира.

---

А эта связь началась в поезде, где мы страстно взасос целовались в тамбуре. Она работала на номерном заводе в цеху, делавшем по конверции подарочную керамику, которую она направо-налево дарила всем, и мне в том числе. Зимой мы ездили в пансионат кататься на лыжах, а один раз были летом на юге. Но уж очень в любви она была страстной, ненасытной, требовала еще и еще. А я уже был не тот, что 20 лет назад, утомлялся, уставал. Когда я ее бросал, приезжала ко мне на работу, плакала. Может быть, и зря я с ней расстался - она была одна из немногих, наверно, по-настоящему меня любивших. Кто знает?

---

Как же была умна и приятна эта женщин, жаль, что ничего серьезного у нас не получилось. Мы познакомились в очередной праздник Симха Тойре на «горке» - крутой улице Архипова, где напротив входа в Хоральную синагогу возле решетки железного забора стояли или сидели на сумках, портфелях, рюкзаках (то есть, «на чемоданах») именно те, которые хотели показать, что собираются «отваливать» и искали контакта друг с другом. Вскоре после нашего недолгого романа она с дочерью и на самом деле уехала в Нью-Йорк, где потом вышла замуж за скрипача симфонического оркестра.

* * *

Вспоминая сегодня эти мои без должного стеснения озвученные греховные похождения, я думаю, что кроме неугомонных сперматозоидов меня на них толкала бессознательная потребность найти наконец свою половинку. При этом я чувствовал, что нравлюсь женщинам, имею у них успех, и пользовался этим, собирая их в букет ромашек для гадания на лепестках. Но подспудно выделял из всех лишь некоторых - каждый раз вытаскивал слева из-под четвертого ребра портрет моей мамы, сравнивал, сопоставлял и с сожалением вздыхал: "нет, не то". Правда, как видно из предыдущего, не всех сразу отбраковывал, с одними встречался накоротке, с другими подолгу, а иных "просматривал" по разу в неделю, и только некоторых, наиболее аппетитных, "надкусывал", "пробовал на зуб".

Но, может быть, то было просто любопытство? Может быть, меня раззадоривала безуспешность попыток просечь разные тайны женской сексуальности. Например, почему одним, чтобы потечь в интимном месте, достаточно ощутить мужскую руку на груди, а другим для этого требовались какие-то предтечи в виде нежных слов и вздохов в парке на скамейке? Первые, а это чаще всего были простушки без интеллигентских забалдонов, отдавались сразу, с разбегу. А для соблазнения вторых, обычно более умственных, приходилось применять некие, хотя и не очень замысловатые, но многодельные приемы.

Например, если девица в первый вечер «крутила динамо» (бытовало такое выражение) и сразу в койку не шла, то при следующей встрече ей говорилось: «я так по вас соскучился». Вслед за этим под рюмку водки или бокал вина вопрошалось: «не выпить ли нам на брудершафт? ». Далее все зависело от качества и продолжительности поцелуя, ну и, конечно, от темпераментности и способности (готовности) партнерши. И нередко именно такие дамы вызывали недоумение тем, что вместо наслаждения вхождением в них мужской шоколадки, они частенько удовлетворялись одними лишь сладкими ласками, пили, так сказать, чай "вприглядку".

Удобным инструментом при выборе спутницы жизни, служили тогда для меня еще и танцы. Цепляешь деваху за талию, кладешь руку ей на плечо и ведешь за собой, погружаясь в ритмы вальса или танго. И от того, как она себя ведет, как слушает музыку и как слушается тебя, прикидываешь, не будет ли она тебя давить и подавлять, не чересчур ли сексуальна или, наоборот, не слишком ли фригидна. Какой же я был дуралей!

* * *

Последний атомный взрыв мужской сексуальной зрелости настиг меня уже в Америке. В то время, как не странно, кастрюля моего еще молодого (? - как же все относительно!) тела продолжала кипеть, требуя немедленного выпуска пара из постоянно возмущавшегося крана. И тот, всегда некстати и не вовремя напрягаясь, заставлял меня суетиться, кого-то искать, что-то предпринимать. Для этого, в частности, под рукой оказывались местные лосанджелесские русские газетки с разными призывными рекламными объявлениями. Вот, например, такие:

"Прекрасно выглядящая женщина средних лет ищет друга без вредных привычек"

"Готова для серьезных отношений с интеллигентным мужчиной. Мне 58".

"Я из Беларуси, жду звонка от мужчины за 60"

Кое с кем я встречался, приценивался. Одну даже как-то затащил в кровать, но удовольствия почти никакого не получил. Она молча и неподвижно лежала подо мной пластмассовым тазом, и я, чуть-чуть подрыгавшись, быстро иссяк. Потом натянул штаны, рубашку и безоглядно убежал, чмокнув фригидку в щечку. Через несколько лет, встретившись с ней где-то у знакомых, с трудом ее вспомнил. Оказалось, что ее звали Фира.  

Другая из газетно-рекламных была сравнительно молодой, внешне вполне ничего, даже сексуально привлекательна. Но она еще работала, к тому же имела дочку с выводком маленьких деток, требовавших ее почти ежевечернего присутствия. Какая же, подумал я, при такой вечной занятости будет она мне попутчицей в моих любимых турпоездках. И вообще, что это за спутник жизни, шагающий по ней со мною лишь в четверть ноги.

Третья, тоже моложавая, игривая, улыбчивая гомельчанка, в отличие от предыдущей, имела не дочь, а сына. Поэтому к заботе о ее внуках, по обыкновению, была задействована больше другая бабушка, мать невестки. Все было бы ничего, если бы... За несколько встреч выяснилось, что говорить с ней совершенно не о чем, что уровень ее интеллекта, хотя и выше пола чуть-ли не в два раза, но еще не достиг даже края унитаза.

А еще одна внешне была вполне ничего, но какая-то замкнутая и молчаливая. Сначала я даже посчитал, что это не такой уж большой недостаток, но вот она открыла рот, и вместе с дурным чесночным духом из него вылетел такой местечковый рыночно колхозный говор, что я тут же дал поворот от ворот.

Наконец, появилась Эва (Эвелина Михайловна) - дама, приятная во всех отношениях. Она не без изящества носила стильные жакеты, платья, шляпки, всегда со вкусом одевая то, что ей шло именно на сегодняшнюю прогулку и в сегодняшний вечер. От всех моих предыдущих просмотров, эта выгодно отличалась культурой и интеллигентностью. Эва была умна, образована, начитана. Она запросто могла прочесть строфу из Маяковского, знала, кто такой Мишель де Монтень и Жан Поль Сартр, различала стихи Павла Когана и Иосифа Уткина. Правда, вскоре оказалось, что эта ее эрудиция объяснялась профессией - она всю жизнь проработала в одной из кишиневских библиотек.

Мы встречались раз в неделю. Я приезжал утром в субботу с обязательным букетом цветов, потом мы ехали в очередной парк или музей, по возвращению она лакомила меня неким эксклюзивом, плавно перетекавшим в недолгое ночное лакомство, которое редко протягивалось до утра. Оставаться у нее еще хотя бы на один день как-то не складывалось - она никогда не предлагала, а я особенно и не настаивал. Впрочем, и от каких-либо более или менее длительных со мной турпоездок и экскурсий Эва всегда отговаривалась. Так продолжалось более полутора лет. Однажды в азарте подъема сексуальной страсти, прервав град сладких поцелуев, я неожиданно для самого себя вдруг пробормотал:

- А не пора ли нам усерьезнить наши отношения?

И услышал ответ, сразу погасивший жар моего тонуса:

- Ты же не бросишь свою маму, а мне, если бы мы жили под одной крышей, наверно, пришлось бы за ней ухаживать.

С большим трудом в ту ночь мне удалось еще раз раскочегарить свою буржуйку, чтобы не оставлять без дела нерастраченное топливо.

Шатко валко мы продружили еще пару месяцев, а потом как-то все естественным образом потихоньку сошло на нет. Но еще долгие годы я с Эвой перезванивался, обменивался впечатлениями о новых фильмах и спектаклях, дарил ей свои книги.

А затем появилась в моей жизни Лина. Но это были уже совсем другие времена, другая история, другая эпоха.

Ни с кем, даже с женой я не жил так плотно и не был так близок, как с нею. Никогда не ощущал я раньше себя таким защищенным с тыла, никто, как она, не проявлял ко мне, к моему здоровью, самочувствию, настроению такого искреннего внимания, никто раньше не интересовался моими делами, заботами, проблемами. Наш союз развивался от первоначальной бурной плотской страсти до многолетних романтических отношений и уравновешенного стабильного быта. Дай Бог, чтобы он и дальше ничем не омрачался. Наверно, это и есть настоящая любовь.

А ЭТО БЫЛА НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ

К концу недолгой эпохи моей хаотичной суетной досемейной жизни, кроме грубого животного секса, относится и познание тонкой чувственной любви. Может показаться странным, что я говорю это после признания в своих многочисленных случайных связях и половой распущенности. Но ведь, и на самом деле, лишь случившееся со мной летом 1959 года впервые  отделило мое представление о «настоящей большой любви» от неразборчивого банального траханья. До того я считал, что все бесчисленные словоплетения на любовную тему – просто сюжетные выверты стихов, романов, пьес, фильмов.

В тот день я шел куда-то по дачной загорянской улице, варил в своем котелке очередную мозговую кашу, и вдруг мой беглый взгляд споткнулся, запнулся, замер. Это была Она. И я сразу же пропал. С первого взгляда, с первой улыбки.

Меня настиг, ошарашил приступ тяжелой болезни, хуже, как мне тогда казалось, любого инфаркта, инсульта, страшнее чумы, холеры, тифа. Начались изматывающие, непреходящие терзания, муки, боль. Я плохо спал и плохо ел. Днем на работе, вечером за чашкой чая, ночью на своем диване я непрерывно страдал.

Что со мной, почему я вспоминаю то счастливое время восторженного пребывания на вершинах настоящей любви со знаком минус? Ведь была такая радость встречаться с этой небожительницей, богиней, смотреть в ее светящиеся карие глаза, нырять в потоки ее волнующих улыбок, наслаждаться томящим запахом ее каштановых волос. И целоваться, целоваться, целоваться - до звона в ушах, дрожи в коленках, до пикового накала страсти, до мокроты в трусах.

А негатив моей памяти связан с тем, что я дико ее ревновал. Ко всем: школьным друзьям-приятелям, институтским однокурсникам, соседским мальчишкам, встречным прохожим. Она была кокетлива, игрива, контактна, и в моем воображении магнитом притягивала к себе всю мужскую половину населения Земли. То мне представлялось, что ее прижимает к волосатой груди крутоносый абхазец из Сухуми, куда в августе она ездила с родителями. То сновидение подкидывало мне фильм ужасов, где она растворялась в объятиях боксера с накаченными бицепсами, и я слышал стон ее оргазма.

Я ужасно страдал, а, как известно, сильные стрессы оставляют куда больший отпечаток в душе, в памяти, чем спокойные, хотя и приятные эмоции.    

Женя была двоюродной сестрой моей институтской сокурсницы, и у ее родителей, как и у моих, была дача в Загорянке, где мы познакомились. На момент нашей встречи ей только что исполнилось 17, она кончила школу и поступила учиться в институт «Связи».

Я здорово на нее запал и несколько раз делал ей предложение выйти замуж, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это разжигало мою страсть штормовым ветром, а я относил ее отказы за счет каких-то моих соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал, страдал.

«У нее кто-то есть, - плел я сеть своих терзаний. - Не тот ли это шмок, с которым она в четверг ходила в Консерваторию? Или тот башкастый гигант мозга с 4-го курса ее института? А, может быть, широкоугольный атлет с плечами-аэродромами, который живет у них в соседней квартире. Конечно, каждый из них ей милее, чем я, хиляга, тугодум».

И вот пришел тот страшный день, когда я получил последний решающий удар по морде. Как всегда мы встретились в сквере на Пушкинской площади, близко от которой она жила. Я сунул ей какой-то очередной презент и снова стал приставать:

- Жеканька, давай, наконец-то, ответим друг другу «да». Пора уж нам посерьезнеть.

Она и посерьезнела, ответив мне на этот раз без всякой улыбки:

- Нет.

И добавила с максималистской жестокостью:

- Не обижайся, но для серьезного выбора, думаю, я выберу не тебя, хотя, может быть, на тебя и похожего.

Я был убит, подавлен. Не помню, как дотянул еще десяток минут, пока провожал ее до дома. Возле своего подъезда она торопливо чмокнула меня в щеку и застучала каблучками по лестнице.

А моя голова ворочала тяжелые мысли-булыжники. Что произошло, почему она так сурово, так грубо меня отвергла? Неужели, на самом деле, у нее уже был кто-то другой? Почему она меня не любит? Почему моя любовь, такая большая, глубокая, так безответна, одностороння, жёстка, подобно коре дуба?

Эх, какой же я тогда был туподур, как это я не додумал, что она мне отказала просто потому, что ее время  для взрослой любви и замужества еще не пришло, что это я, будучи старше на 7 лет, в отличие от нее, уже созрел и вызрел спелым помидором. А ее надо было еще ждать и ждать.

Вместо этого я, обидевшись, надувшись, перестал ей даже звонить.

Вскоре безнадега происшедшего начала меня как-то отрезвлять, вылечивать. Конечно, я продолжал вести  тягомотные прения с самим собой и со своей горькой судьбой. Но мои наивные внутриутробные спичи о вечной любви, боли разочарования и прочий бред, неделями раздиравший мою глупую душу, постепенно становились все более блеклыми.

А вскоре жажда наслаждений и беспечность молодости взяли верх, и я снова ударился в разгул приятельских вечеринок, встреч, попоек и случайного траханья с разными потенциальными невестами.

Потом я женился, и наступил долгий период брежневского застоя-сухостоя, закончившегося у меня намного позже того времени, когда страна освободилась от бровастого генсека. Но именно теперь-то, наконец, и одарила меня судьба настоящей гармонией души и тела. И я, наконец, женился.

*  *  *

Иза (Изочка, Изанька, Изёнок) была маленькой изящной девушкой с большой привлекательной грудью, тонкой шеей, черными чуть волнистыми волосами и живыми яркими глазами. При первой же встрече она очень мне понравился, и я сразу же пригласил ее к себе домой. Предлог был под руками – мне только что удалось переписать у кого-то на свой маг модных тогда сестер Бэрри. Придти одной ей, видимо, было неловко, и она привела с собой своего брата Володю, который был на 2 года моложе меня. Мы слушали идишские песни в джазовой обработке, болтали о том, о сем. Когда гости ушли, я увидел на столе оставленную Изой авторучку. «Это знак, - подумал я. - Может быть, этим она дает мне повод позвонить ей, значит, она девочка скромная тактичная. Хотя и наивная, неужели я не нашел бы способ достать ее? »

Я позвонил на следующий день, повел ее на концерт популярного в то время блестящего танцора Махмуда Эсамбаева. Потом мы стали часто встречаться, вскоре дело дошло до поцелуев, обниманий, она невероятно сильно меня возбуждала, и я умирал от желания...

Несмотря на то, что это был период пика моей половой активности, и я вел совсем не монашеский образ жизни, все же я не был таким уж конченым повесой и прислушивался к голосу разума, озвученному, в частности, моей мудрой бабушкой. Застав меня как-то с очередной пассией, она пробурчала сердито: «Прекратил бы ты, наконец, зря болтаться, пора и детей заводить, а то семя несвежее будет». И, вняв этому призыву, я решил, что вот, действительно, пора обзаводиться семьей, жениться. Тем более что, вроде бы, и кандидатура на сей раз была вполне подходящая.  

В очередной раз я в этом уверился, когда понаблюдал за Изой на вечеринке по случаю наступления 1961-го, года. В нашей молодецкой компашке было этакое негласное правило - встречать новый год с новыми девчонками. Вот я и позвал на ту вечеринку свою новую невесту. В противоположность большинству других приведенных моими приятелями девиц, которые с ножкой на ножке были погружены в светский трёп, Иза, скинув зимнее пальто, сразу же принялась споро крутить салаты, нарезать колбасу, расставлять на столе тарелки, ставить стаканы. «Хозяйственная, деловая, не белоручка», - сказал я себе.

Позже я отметил и еще один позитив, выгодно отличавший ее от многих своих эгоистичных сверстниц, с которыми мне до нее доводилось встречаться. Кто бы и когда Изу какой-нибудь вкуснятиной не угощал, она обязательно ею делилась. В том числе и каждую подаренную ей мною коробку конфет или даже простую шоколадку она тут же распечатывала и отдавала мне добрую половину.

Познакомившись с Изой в ноябре, я в августе сделал ей предложение и 15-го числа мы с ней зарегистрировались. Причем, не в каком-то там задрипанном ЗАГС-е, а в только что открывшемся тогда новом и единственном в Москве специальном «Дворце бракосочетаний» у метро Кировская. Свадьба была скромной, застолье прошло в доме изиных родителей (комната в коммунальной квартире).

За долгие годы совместной жизни мои отношения с женой почти точно следовали теории известных в математической логике Эйлеровых колец. Они то сливались в один круг, и мы подолгу жили душа в душу единым божьим существом, не отвлекаясь ни на что, кроме себя самих. То наши кольца в большей или меньшей степени просто накладывались окружностями, пересекались - в эти периоды мы жили вместе в любви и согласии, но вследствие разности интересов и забот часто отрывались друг от друга. Однако бывали времена, когда наши круги только касались в одной точке, а, бывало, даже отделялись на какое-то расстояние.

Именно в такие периоды я поворачивал оглобли к другим женщинам, хотя и не так уж часто это случалось. Но я в этом измену не вижу, мои связи не были серьезными, капитальными. Я любил Изу, испытывал к ней самые нежные чувства, она удовлетворяла меня во всех отношениях и, в принципе, мне никто, кроме нее, не был нужен. Почему же я позволял себе время от времени "ходить налево", как тогда говорили?

Во-первых, это было этаким ненасытным мужским любопытством к чему-то новому, еще неизведанному, и многие встречные женщины часто готовы были удовлетворить мой интерес к этому делу, чем я не мог не пользоваться. А как можно было не податься искушению, при случае, получить наслаждение от обладания податливым женским телом, ощутить тепло ласковых рук и горячесть сладких поцелуев?

Кроме того, свои адюльтерные утехи могу еще объяснить естественной реакцией на изину сварливость и ругачесть, которую я по своей упертой обидчивости не способен был сразу же прощать. В действительности же, идиллию счастливой семейной жизни портили оба наши характера -  ее нервный, взрывной, истеричный и мой обидчивый, неотходчивый, злопамятный.

Уже в первые дни свадебного отпуска (в Архипо-Осиповке, на Черноморском побережье Кавказа) Иза стала налетать на меня по всяким пустякам. То она злилась, что мы куда-то опаздываем, а я медленно собираюсь, то психовала, когда я по ее мнению долго застаивался у лотка с местными сувенирами. Сначала она, как бы извиняясь, объясняла свои взрывы естественной причиной: перестройкой организма - потерей девственности и резким скачком судьбы, который, говорила она, не мог пройти для нее просто так.

В момент очередного раздражения Иза как-то даже заявила, что у нас, по-видимому, вообще психологическая несовместимость, и надо подумать, не расстаться ли. Но я ее успокаивал, говорил, что все обойдется, надо не нервничать, надо постараться проглотить эту ложку дёгтя - она, наверно, неизбежна и бывает у всех новобрачных. А сам про себя копил обиду, дулся, и думал, может быть, и правда, надо разбежаться. Но тут же себя останавливал, рассуждая «вот столько выбирал-выбирал, наконец нашел, чего ж теперь... ».

Вскоре вопрос сам собой рассосался – несмотря на все наши неуклюжие старания предохраняться, противные толстые баковские презервативы не выдержали напора молодой страсти и порвались. Моя жена забеременела и 4 июня 1962 года родила дочку Лену.

В будущем наша в целом счастливая совместная жизнь неоднократно глупо омрачалась изиными нервными взбрыкиваниями и моими неадекватными ответными вспышками гнева. Вместо того чтобы очередную ссору представлять себе простой размолвкой и отшучиваться, я начинал злиться, усугублял конфликт, и тоже орал по-базарному. В результате какой-то пустяковый повод становился причиной целого скандала. Вслед за этим я обычно поворачивался и уходил ночевать к маме.

Кстати, если бы не она, скорее всего, я, озлобясь, ушел бы совсем, развелся и переселился к какой-нибудь очередной своей пассии. А куда еще мне оставалось бы исчезать? Так что, зря Иза валила на свекровь свои беды – та, наоборот, на многие годы сохранила нашу семью. Поэтому ей надо было бы быть моей маме благодарной, а она ее всячески поносила, причиняя боль мне и, фактически, настраивая дочек против их бабушки.

Несмотря на все это я Изу любил, изо всех сил старался не обижаться и все терпел. Тогда же у меня сочинился и вот такой стишок:

Мы сегодня с тобою поссорились,

Все случилось нелепо, некстати,

Ты сказала: «Такие истории

Надоели мне. Знаешь, хватит! ».

Я в ответ задымил папиросою,

Хлопнул дверью балконною грубо.

Исподлобья взглянула ты косо

И сердито поджала губы.

Полчаса протащились. Мы хмуримся.

Мы молчим, выжидаем и злимся.

Я с балкона гляжу на улицу,

Ты у зеркала меришь клипсы.

Настроение самое скверное.

Значит, вот: не сошлись характером,

И, как принято, должен, наверно, я

Собирать чемоданы, и -  к матери.

Неужели вот так все и кончится,

Ссора глупая все уничтожит?

Но мне ж этого вовсе не хочется

Да и ей, я уверен, тоже.

Нет, я первый не выдержу. Знаю я,

Знаю, жить без нее не могу я.

Пусть все ссоры к чертям убираются!

Подойду – и ее поцелую.

Сентябрь, 1963 год

Наиболее широкая расщелина прорезала нашу семейную равнину в канун 1971 года, когда я почти на две недели застрял в родительском доме на Суворовской. Хотя со своей Леночкой я видеться не переставал, забирал ее после школы, приводил к бабушке. И как-то эта моя 9-тилетняя отрада, опустив глаза и поджав губы, тихим голосом произнесла:

- Пап, давай женись опять на маме.

Ну, как тут было не растрогаться...

Я вернулся к Изе, мы снова зажили нашей обычной семейной рутиной с заботами о покупке нового холодильника, лечении простудившегося ребенка, квашении капусты и закручивании банок с солеными помидорами на зиму. Происшедший перерыв в наших отношениях сильно раскочегарил мою сексуальную активность, Иза тут же снова подзалетела, и 16 августа 1972-го у нас образовалась вторая моя дочь - Инночка.

Мы прожили вместе 30,5 лет. Почему такая точность после запятой? А потому, что наше супружество оборвалось в тот день, когда я проводил в Шереметьеве Изу с Инночкой на ПМЖ (постоянное место жительства) в Лос Анджелес. Там с 1990 года уже находилась старшая дочь Лена с мужем и внуком Сеней.

Уезжали они непросто. Все было на нервах, Иза волновалась, психовала.

Я помогал собирать вещи, упаковывать чемоданы и баулы, доводил их «до ума», по нескольку раз взвешивал и менял размеры, чтобы благополучнее пройти бандитский тогда таможенный досмотр. И очень гордился своей изобретательностью. Например, тем, что сообразил, как обмануть пограничные рентгеновские лучи, вложив «матрешкой» кастрюлю в кастрюлю, а в самой маленькой спрятав семейную реликвию – старинную серебряную сахарницу с именным клеймом ювелира царского времени. Ой, как Иза беспокоилась, что не пропустят этот еще бабушкин раритет.

Потом мы расстались на долгие годы. Я стал получать от Изы этакие деловые письма – то она просила прислать ей с оказией какие-то бумаги, то передать приветы и всякие вещевые подарки ее подругам. Никакой лирики, никакого призыва скорее приехать, даже намека на то, что меня она ждет. А в 1994-м от приехавшей на каникулы в Москву Инночки я с некоторым недоумением узнал, что Иза завела себе boy-frienda, некого ливанского армянина Вартана.

Тогда я и понял, почему так часто улавливался холодок в ее письмах и телефонной трубке. Хотя внутренний голос говорил мне, что все это временно, что изина связь так же несерьезна, как и мои прошлые левые ходки, за них вот она мне по справедливости отомщает. Но приехав в Америку в 1997 году, понял, что я «кинут» на самом деле. Иза не встретила меня в аэропорту и не проявила никакого интереса к возврату прошлого.

Позже, через месяцы, а потом и годы, она пыталась исправить положение и несколько раз под разными предлогами назначала мне встречи (по телефону-то мы с ней продолжали общаться, как ни в чем не бывало). Но я закусил удила и не мог заставить себя забыть обиду.

Иза серьезно болела диабетом, почками, последние несколько лет жила на диализе и ушла из жизни в 2011-м, который был годом нашего 50-тилетнего юбилея, когда мы могли бы отметить Золотую свадьбу.

Теперь-то я понимаю, что, конечно, мы расстались по глупости, и я до сих пор корю себя, что не сумел помочь сохранить ей здоровье. И что не смог убедить ее заниматься физкультурой: ходить со мной на стадион, заниматься ОФП («Общей Физической Подготовкой»), бегать на лыжах или хотя бы делать по утрам зарядку. И не смог побороть свой обидчивый злопамятный характер. Увы, прошлого не вернуть.