Повесть о Микки-Маусе, ч-2. 1, 2012 или Эротические повести

Часть вторая

«Скерцо для Цуццикерсца»

После того, как я вернулся в наш мир, первые лет семь я вообще не вспоминал о Микки-Маусе. Сначала я даже не умел говорить. И даже не понимал, зачем это нужно.

Где-то к концу первого года после моего возвращения я постепенно стал понимать, что такое речь и даже страстно захотел научиться говорить сам, но слова никак не давались мне. Я всё лопотал и лопотал, не зная отдыха и стараясь изо всех сил, но несколько полная женщина с толстой рыжей косой, которая постоянно была в то время рядом со мной и которая, как я уже постепенно понял, называется «мама», всё никак не понимала меня. Я сердился и в неистовстве бросался звеньями пластмассовой пирамидки.

Конечно, это не делало моё лопотанье для неё более понятным, но, долго ли коротко ль, в конце концов говорить я всё-таки научился.

Да, повторюсь, ни о каком Микки-Маусе первые годы я даже не вспоминал, как и о многом другом, то есть обо всём том, что со мной было до того, как нас с Микки убило народное Быдло.

Я не помнил ничего ни о Миле, ни о ЛисЕве, ни о чём другом. Всё как будто началось заново; всё выглядело так, будто я просто родился на свет, и никогда прежде тут не был. Я действительно был ребёнком, а в голове у меня поначалу был  какой-то странный серый туман. И уже конечно, очень долгое время я не помнил, как я здесь оказался. Всё как будто начиналось лишь с этих адских перегрузок в том страшном туннеле, который жестоко сдавливал меня своими стенами и толкал вперёд.

Уже потом, много лет спустя, я всё вспомнил. Очень, очень не сразу. Когда, например, я впервые увидел Милу, я, с одной стороны, сразу понял, что она будет моей женой – вот просто так точно будет и не может никак быть иначе – но сказать, что я уж прям что-то вспомнил – нет, этого сказать никак нельзя. Когда же я впервые увидел Ольгу Велимировну, то, конечно, она мне сразу понравилась, и я бесчисленное множество раз во время подростковых своих мастурбаций представлял, что вытворяю с ней нечто запредельно, на свой юношеский взгляд, неприличное (хотя с возрастом я и понял, что скорей всего ей бы понравилось то, что я делал с ней; да потом мы и впрямь с ней в одной из жизней стали любовниками) – да, это всё было, но понять, то есть вспомнить, как оно всё было на самом деле; отчётливо осознать, что на сей раз я родился на этот свет потому, что на том свете имел с Ольгой секс на бильярдном столе при большом скоплении любопытных завсегдатаев того ещё потустороннего кафе, что она сладко и бурно кончила, и стенки её истекающего адским соком влагалища стали волнообразно сжимать мой член, каковые сокращения постепенно перетекли в сокращения уже вовсе не вокруг члена, а вокруг моей головы, то есть я внезапно уже весь оказался во влагалище, но уже другой Ольги, той, что впоследствии внушила мне, что она называется «мама» – нет и ещё раз нет, всё это я понял только тогда, когда мне почти исполнилось 39, когда я пережил уже почти всех, кого когда-либо всерьёз уважал: Христа, Пушкина и других, не говоря уж о Лермонтове, Джимми Моррисоне и Курте Кобейне.

Конечно, понять такое непросто. Многие так и живут всю жизнь, не догадываясь, не зная истинной правды, истинной причины того, что отважно называем мы бытием. А если кому-то и удастся такое понять, то ему обычно делается, мягко говоря, страшно, и весь остаток жизни он, как правило, тратит на то, чтобы скрыть эту правду от себя самого, найти во внешнем мире, в беседах с людьми, в заботах о ближних, хоть какие-то зацепки, чтобы позволить себе считать, что это неправда, что всё это лишь показалось; мол, с кем не бывает или что-то в подобном роде.

В отличие от таких людей, я решил на этот раз так не делать. Да и плюс к тому мне стало казаться, что на сей раз я попросту не имею на это права, права на ложь самому себе…

Целиком и прочее ищем на официальном сайте...