Вспомним бессмертную рыжую Ландер

К чану подошел кудрявый малый с серьгой в ухе и отрубил :

- Ведро !

Хихикая, одноглазый зачерпнул ведром подошедшего, стараясь не проливать, молча протянул, бережно придерживая кожаное дно, и повернулся к Ермолаю.

- Видал ? От меня торгует.

Ермолай пожал плечами и уселся на приступок, рассматривая висевшие сбоку чана сапоги и картузы, неторопливо набил трубку и хлопнул себя по карманам, ища кресало.

- Заррок, - прорычал из - за чана лохматый мужик и швырнул каменюку в пробегавшую собаку. Тряхнул головой и подался на площадь.

- Все равно обманет Бога - то, - все так же хихикая сказал продавец и протянул Ермолаю спички, новомодную зряшную выдумку людоморов, ходивших в слободу через площадь. - Сменял на парочку баб, - похвастал одноглазый, - одна истинно искусница, вышивает и сосет так, что сам граф Орлов разум потерял и на войну ушел. А этот, - махнул он неопределенно рукой в сторону спотыкающегося мужика, - Бога обманет. Лишь вчера уплатил попу грошик, Богу - алтын, принес зарок, ан шалишь, нету терпежу - то.

- Обнаковенно, - дымил Ермолай, прислушиваясь к отдаленному звону сигнального колокола, - зарекалась свинья, а грязь сама найдет, выползет из - под подошвы серой почвой или с неба сыпанет. Ноябрь, - поежился десятник, задирая голову к неприветливому небу Петербурга.

- Найдет, - согласился продавец, переступая опорками, - как всегда. Вон, - засмеялся он, - один мой знакомец взял да и вышел на сайт Бибисей, а там все то же говно бессмысленное из какого - то Кадырова, Либермана, потрохов сучьих и мериканских войск, внушающих невольное почтение Карлу Шведскому охряпкой и в гамуз.

- Пидарасы, - нехотя выругался Ермолай, - как Пионтковский или иных местностей оглоеды. Жуют говно десятилетиями, все никак не нажрутся.

- Да и х... й на них, - ответил одноглазый, присаживаясь рядом с Ермолаем. - Пока народишко не набежал, послушай лучше сказочку.

Он оглянулся и начал рассказывать, неприятно скалясь и подмигивая.

- Поехал раз молодой баринок, оставшийся безымянным, в славный город Толедо. Ну, поехал и поехал и х... й с ним, как говорится, хотя при третьем союзе надо ставить запятые. Но то - то и оно - то, что Толедо давно уже стал гребанным Дамасском, Багдадом стал древний град, засран такими, как Кадыров, до самых святых шпилей и гавани, весь покрыт шевелящимся ковром из черножопых ублюдков, спасающихся из пустынь, но почему - то только туда, где сразу восемь соток евро выдают на гора.

- Стаханов, - начал было Ермолай, но продавец ударил его ковшом по спине. - Какой, в манду, Стаханов ?! - заорал он, багровея. - Совок хренов из левацких завихрений и собесного пищеблока - вот во что матушку Европу превратили.

- Хер на них, - отмахнулся Ермолай, слыша топот рабочего люда, - на всех. И сказочка твоя - говно. Я вот тебе сам предоставлю в плепорцию, - кашлянул десятник.

- Спел раз немец Удо про лондонских кожаных парней, думая по немецкому обычаю о байкерах, волосатых и опасных бандитах на мотоциклах. Ну, спел, и спел, и х... й с ним, как говорится, - ставя запятые продолжал Ермолай, выбивая трубку о край чана, - но то - то и оно - то, что в Лондоне кожаные не такие, как в немцах. Моды, - протянул он презрительно, сплюнув в пыль.

- Были таковские, - добавил одноглазый, вскакивая на ноги, встречая раскинутыми предупредительно руками набегающих страждущих сограждан, - но уже рязанцы из полчка Ляпунова. Тех - но - ло - гия, - по слогам произнес продавец, разливая вино в ковшики.

- А по - нашему, - тоже поднялся Ермолай, - обезьянничество.

Он шел по площади и ругательски ругался про себя, как лохматый мужик, зарекаясь хер забить на все мировые поганые СМИ, переливающие из пустого в порожнее чепуху и гадость словесности. Но можно и Алису вспомнить.

Она запела колыбельную и принялась качать младенца, яростно встряхивая его в конце каждого куплета.

Лупите своего сынка

За то, что он чихает.

Он дразнит вас наверняка,

Нарочно раздражает!

Припев

(Его подхватили младенец и кухарка)

Гав! Гав! Гав!

Герцогиня запела второй куплет. Она подбрасывала младенца к потолку и ловила его, а тот так визжал, что Алиса едва разбирала слова.

Сынка любая лупит мать

За то, что он чихает.

Он мог бы перец обожать,

Да только не желает!

Припев

Гав! Гав! Гав!

– Держи!  – крикнула вдруг Герцогиня и швырнула Алисе младенца.

– Можешь покачать его немного, если это тебе так нравится. А мне надо пойти и переодеться к крокету у Королевы.

С этими словами она выбежала из кухни. Кухарка швырнула ей вдогонку кастрюлю, но промахнулась.