76. Утро

Подошла к зеркалу за дверным проёмом, посмотрела на себя поближе, провела ладонями по щекам, по горлу. Удручённо качнула головой. Ушла в противоположную сторону, похоже, на кухню, загремела посудой. Я встал на холодный пол и стал делать зарядку. Выглянув в комнату, скрылась обратно и вышла с самодельным вязанным круглым ковриком из тряпок. У нас тоже такие делали.

-- Встань сюда.

Я попытался её обнять, но она увернулась.

-- Не надо днём!

Глаза её были строги и холодны. Интересно! Что было ночью и утром?

В квартире было не холодно. Почти как в моей гостинице. Вся кухня завешана нашей одеждой. Фаина уже в халате.

-- Посмотри за яичницей.

Вышла. Чтобы проникнуть к плитке, пришлось подныривать под сушащуюся на бельевой верёвке майку. Яичница поджарилась. Вернулась. Укоризненно покачала головой.

-- А колбасу не догадался положить? Я же её даже порезала.

-- Приказа не было.

-- Я в комнате верёвки натянула. Перевесь всё туда. Шинель и форму поближе к батарее.

Опрокинула поджаренную яичницу в тарелку и положила на сковороду нарезанные кусочки колбасы, сверху залила яйцами.   Я снимал с верёвок на кухне одежду и переносил её в комнату, сплошь затянутую бельевыми верёвками. Вернувшись за очередной порцией одежды, чуть прихватил её плечи руками.

-- Не надо, Саша! День ведь!

Паша тоже не любила, когда её днём тискали или обнимали. Но у Фаины глаза сейчас были много строже. Такое впечатление, что она резко изменила отношение. Наверно, развешанная одежда напомнила моё нехорошее вчерашнее поведение. Я унёс последние вещи. Вернулся. Фаина нарезала хлеб, поставила на плитку чайник.

-- Садись завтракать.

-- Фая! Что случилось? Ты на что сердишься?

-- Я не сержусь.

-- Я же вижу.

-- На себя. Ешь!

После пары кусочков встала и вышла из кухни. Через минуту я вышел в комнату. Она стояла лицом к стене за развешанными вещами, будто молилась. Поднырнув под одежду, приблизился к ней.

-- Ну, что с тобой?

Взял руками вздрагивающие от тихого плача плечи. Она резко выдернула их вращая всем телом.

-- Не трогай меня!

И уже не могла сдержать плача близкого к рыданиям. Я повернул её к себе и обнял.

-- Хочешь? Я сам на себя напишу заявление, что изнасиловал тебя.

-- Дурак! Такой большой дурак!

Она припала ко мне и заплакала ещё яростнее. Я гладил ей спину, ничего не говоря. Женские слёзы меня всегда давили. Но знал, что не следует ничего говорить, если не знаешь истинной причины плача.

Проплакавшись, затихла, всё так же доверчиво прижимаясь ко мне.

-- Прости меня! Я с тобой про всё забыла. Пашу ругала, что связалась с таким молодым, а сама…! Я ведь её на два года старше. Понимаешь? Сейчас девчонки в 14 лет рожают. Даже есть в 13. Я же тебя родить могла! Совсем забыла о возрасте. Как девчонка, как равная себя повела. Прости!

-- На чём это сказалось? У нас что-то не совпало? Я неправильно себя вёл?

-- С ума свёл! Ещё чуть-чуть и я влюбилась бы! Зачем мне эти муки? Скоро пора думать о другом мире, а я в детство впала!

-- Ну и что? Тебе плохо со мной было?

-- Хорошо! Вот это и плохо! Как посмотрела на себя в зеркало…. Старуха, а с молодым парнем…! Прости!

-- Никогда! У меня было много женщин и девушек. Но ещё никого не было лучше тебя ни в чём. Я ещё никогда не чувствовал такого душевного трепета, такой страсти, как с тобой. Даже Паша не могла достичь такого, хотя мы жили с ней целых три года. А ты за одни сутки стала солнышком, которое затмило все звёзды. Если ты откажешься от меня, я что-нибудь сделаю с собой.

-- Да что ты понимаешь? Будут в твоей жизни такие звёзды, которые засветят любое солнце. Ты ещё совсем не жил. Ты ничего не видел. Паша мне многое рассказала. Ты жил всё время в мужском обществе. В вашем посёлке не было молодёжи, учась в училище, был только рядом с Пашей. Кузьмич рассказал, что и там вокруг были только мужики да старухи. Где ты мог встретить кого-то? С кем мог сравнить?

-- В училище было полно девчат на кухне и в столовой.

-- А ты общался с ними? Ты всё время посветил Паше. Тебе некогда было на кого-то посмотреть внимательнее. Даже заработок от печек ты расходовал на неё. Даже я не столько внимания уделяла ей. Она умнее меня и жила не только с тобой, чтобы не слишком влюбиться, чтобы ты не слишком увлёкся.

-- Заведи и ты кого-нибудь. Может, это оттолкнёт меня.

-- Я так не умею. Меня даже в публичном доме только силой заставляли отдаться клиенту.

-- Я тебе нравлюсь? Не как любовник, а как человек.

-- Да я ещё при разговорах по телефону с Пашей уже сходила с ума от рассказов о тебе. Я даже не думала, что есть такие мужчины. А вчера…, сегодня…. Саш! Не своди меня с ума. Ты для меня весь мир перевернул. С тобой у меня он весь заискрился, заиграл красками. Но я достаточно взрослая, чтобы разобраться в этом. Давай прекратим это.

-- Я привык жить с женщиной. Мне иногда невыносимо хочется поиметь кого-то. Так я попал с Надей. Паша, наверно, рассказывала про неё? Если я тебе не противен в постели, поживи со мной хоть какое-то время. Поверь, это не только похоть. С тобой я почувствовал что-то большее, чем духовная близость. Меня восхищала Паша. Но ты затмила её. Она – луна, а ты – солнце. От тебя не только свет, но и тепло.

-- Мне тоже невероятно хорошо с тобой! Будь я молодая, даже хотя бы как Паша, я ни за что не отпустила бы тебя. Но раз уж так получается, дай мне слово, поклянись, что ты не будешь отворачиваться от молодых, подходящих тебе по возрасту женщин и девушек. Что ты не сделаешь меня иконой, как Пашу. Я поживу с тобой хоть немного, как с любимым мужчиной. Тогда тебя не опутают другие, заманив тебя в постель. Ты будешь с другой думать не о койке, а о её душе, о близости характеров и стремлений. И я, зная истинное состояние её намерений не только по поведению, но и по медкарте, могу подсказать возможную опасность. Когда вы найдёте друг друга, я буду счастлива вашим счастьем. Ты понял меня?

-- Понял. Так говорила и Паша. Наверно с твоей подачи.

-- Она поступала глупо, отталкивая. Я – медик. Можешь не опасаться заразиться. Я никогда не оттолкну, пока не буду убеждена, что ты нашёл свою половину. Пообещай, что ты не будешь монахом, если мы с тобой будем любовниками. Я не хочу быть причиной твоей несчастной жизни.

-- Если ты не оттолкнёшь меня, то я и в самом большом несчастье буду счастлив рядом с тобой. На этом условии, я на всё согласен. И ты мне ещё больше нравишься этим.

Я поднял её заплаканное личико, поцеловал заплаканные глаза, а потом крепко поцеловал в губы, прижав в объятии.

-- Как стыдно! Как представлю со стороны, что ты целуешься со старухой, меня выворачивает наизнанку. Я ночью позволю тебе делать со мной всё, что ты только пожелаешь, но не надо ничего такого делать днём. Вдруг кто увидит, услышит. Позор обоим. Это моя просьба к тебе. Только одно ограничение.

-- Хорошо! Последний раз.

Я опять крепко поцеловал её.

-- Ну! Чуть губы не оторвал! Пошли завтракать.

Яичницу с колбасой положила мне, а сама ела чистую яичницу. Уже наливая чай вдруг сказала:

-- Кто будет спрашивать, говори, что я тётя по материнской линии.

-- Почему по материнской!

-- Труднее разобраться в разнице фамилий.

-- Конспиратор! Тогда пусти племянника на постой. А то люди скажут, что это племянник утром от тёти уходит?

-- Хорошо. И запишем тебя очередником на квартиру.

-- Таким не дают. Я же холостой.

-- За особые заслуги. Вон, у тебя уже две медали.

Выпили чай. Пошли сушить одежду утюгами. У неё были два утюга, чтобы хоть один был исправный. Дольше всего сушили шинель. Разговаривали. Я всё больше удивлялся её отличию от сестры глубиной мудрости, душевности, доброты. И чем больше мы общались, тем больше тянуло меня к ней, тем больше я чувствовал наше сродство в понимании жизни. А это приводило к ещё большему восхищению ею. Даже звук её смеха казался невероятно милым и восхитительным. Иногда заметив мой излишне восхищённый взгляд, она хмурила брови и делала понятное движение плечом, рукой или головой.

-- Тётя Фаина! Давай прогуляемся до гостиницы за моими вещами. Раз уж мы узнали друг друга, и ты пускаешь меня квартировать, то прогулка будет полезна для твоего здоровья и для моего познания города.

Мне показалось, она с удовольствием согласилась. Низкое солнце, совсем недавно начавшее показываться над горизонтом, просто, звало на прогулку. Для начала я предложил зайти в военторг и купить звёздочки для погон или готовые погоны. А то истинное звание у меня только на шинели. А под ней я всё ещё лейтенант. Купили, и звёздочки, и пару погон. Прямо в магазине поменяли погоны на кителе, а звёздочки пойдут на повседневку. Под руку с «тётей» мы пошли к гостинице. Меня знали только те, кто был на торжественном собрании. Зато Фаину знала половина встречных. Кто-то спрашивал, кто я ей, кто-то молча проходил мимо. С кем-то она заговаривала сама. Как бы между делом сообщая, что на собрании узнала племянника. Это одновременно оправдывало её и её сестры заботу обо мне.

Фаина светилась каким-то внутренним светом, помолодев на десяток лет. Похоже, она неосознанно гордилась тем, что идёт с таким молодым офицером под руку.

Хозяин гостиницы сожалел, что я покинул его. Он спросил разрешения давать нуждающимся в кладке или ремонте каминов и печей людям моё имя. На что я дал добро. Плату за неиспользованные дни и обеды я отказался принять.

Нести чемодан в правой руке я не мог из-за положенного при встрече с другими военными отдании чести. Не мог и отдать ей чемодан из-за этических соображений. Поэтому она, просто, держалась за моё запястье. Я предложил ей погулять по городу. Оставив дома чемодан, мы пошли в другую сторону. Фаина просто и коротко рассказывала о достопримечательностях, мимо которых мы проходили или которые были видны в отдалении.