Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 12. Глава Семейная инцест игра

Глава 12. Горький мёд

После трёхдневного путешествия на юг я прибыл в Гуф, один из портов, коими так густо усыпано наше южное побережье.

Торжество, гордость, восторг царили в моей душе, и даже путевые впечатления скользили мимо без особого следа.

Перед глазами всё ещё стояло прекрасное лицо Дагне, я ещё слышал чуть глуховатый голос, его насмешливые интонации, ощущал руки, повергавшие меня в транс, но главным была воля этого человека. Я привык к людям более аморфным, более «рыхлым». Несмотря на чётко выраженную жадность или страх, доминирующие в их душевном складе, все они были не целеустремлёнными; их желания были просты и понятны, а многие обходились и вовсе без желаний, существуя по инерции, удовлетворяя лишь свои животные позывы.

Цели же Дагне казались закинутыми за горизонт обыденности, и я мог только предполагать их, перебирая самые высокие и до того пустые понятия: «служение», «честь», «преданность».

Примеривал я к нему и слово «гордыня», но что-то не связалось — каменная стойкость и затаённая грусть не дали укрепиться этому определению. Была в нём некая эмоциональная аскеза — так я это назвал. Не бесчувствие, а ощущение сдерживающей плотины. И что там за плотиной — поток ли, вой стихий или тихая гладь — я не знал. И я уверен, что Дагне и не хотел моего знания.

Я ощущал себя мальчиком рядом с ним. Мой прежний мир показался мне мелким и серым, Дагне открывал мне новый или прежний, но в ином, совершенно ином ракурсе.

Чего во мне было больше — вожделения или преклонения? Что меня больше восхищало: его прекрасное тело или высота тех сфер, в которых он вращался и в которые мне не было доступа? Пока не было...

Словом, я находился под впечатлением этой встречи и если не был ещё влюблён всерьёз, то понимал, что задеты и моё сердце и разум и даже честолюбие.                

Не успел я расположиться в условленной гостинице, как прибыл матрос с известием, что меня ожидает судно, буквально пляшущее на рейде, так как капитан рассчитывал выйти в море ещё вчера и задерживается только из-за меня. Пожав плечами, я, так и не успев отряхнуть дорожную пыль, отправился к причалу, сел в лодку и вскоре был доставлен на борт парусника, готового отправиться в Салангай.

«Бонвиль» был двухмачтовым кечем, военным авизо, быстроходным, небольшим, но прилично вооружённым каронадами и несколькими мортирами, так что пираты были нам не страшны. Другим его достоинством было то, что наш корабль был третьим в ранге яхт, перевозящих кроме дипломатической почты ещё и послов и прочих высокопоставленных особ, так что моя каюта была почти роскошна, денщик опрятен, капитан любезен, команда производила впечатление дружной, слаженной, и похоже, матросы любили своё судно и дорожили местом.

Выйдя из гавани Гуфа, мы некоторое время плыли вдоль берега с густым древостоем. Здесь ещё царила поздняя осень, тусклым золотом сияли необлетевшие буки и грабы, а то вдруг яркими пятнами рдели среди них клёны или красные дубы на холмах.

На поросших ракитником берегах горели костры рыбаков, и дымок копчения разносился далеко, вызывая у меня на борту голодный спазм.

Впрочем, я несправедлив. Кормили на «Бонвиле» хорошо, а капитанский стол, куда пригласили и меня, был даже изыскан.

Капитан Хирзолт ван дер Оэ был сторонником умеренности во всём, что не касалось службы: алкоголь был выдаваем низшему составу ежедневно, но в разумных количествах, может, потому за всё плаванье — а оно длилось более двух недель (как мне сказали, это небольшой срок, при встречном ветре или штормах оно могло бы затянуться на месяц) — у нас не случилось ни одного падения за борт, ни одной драки, ни одного наказания, чего я, признаться, ждал, будучи наслышан о жестокостях во флоте. Не было также случая дезертирства, хотя мы делали остановки в нескольких островных портах.

Первым был порт Региенс на небольшом острове Ванно. Несмотря на пафосное название, это был небольшой рыбачий посёлок, очень уютный и тихий, где самым величественным зданием оказался дом податного инспектора — в шесть окон и с двумя колоннами у входа.

Здесь я впервые попробовал мёд местного земляничного дерева. Удивительное лакомство оказалось сладким лишь в первые секунды, а затем рот заполнила травяная горечь, в которой язык ещё пытался различить сладость. Среди многих новых кушаний этот мёд запомнился мне более всего. Может быть, потому что я решил, что он похож на мою жизнь?

Это почти каботажное плаванье, вдоль берегов — безопасное и комфортное, приятное общение (я подружился с двумя офицерами, которые научили меня читать карты и определять местоположение по звёздам), монотонность распорядка и дисциплина, царящая на корабле, убаюкали меня. Я отстранился от собственной жизни и последних событий.

И в то же время некая находка заставила по-иному взглянуть на себя и на тех, кого я полагал хорошо знакомыми.

Как попал дневник моей сестры в мой дорожный сундучок, я не знаю. Но разбирая вещи, я нашёл эту книжицу в самом низу, на дне. Поняв, что это личные записи Кле-Кле, я долго не мог решить, что мне с ним делать. Если это случайность, то всё должно оставаться как есть и я не раскрою дневника девушки. Но если он был положен специально? Если это робкий призыв, какое-то признание, которое она не могла сделать напрямую? Тогда не следует им пренебрегать и прочесть нужно.

Наконец я решился и в один из дней перелистнул форзац и прочёл на титуле старательно выведенное:

"Дневник Клементины-Адалии-Моран-Шен, Сиятельной Дюффо-Бон-Бовале и Арнивон"

Надпись была, как полагается, украшена цветочками, росчерками и завитушками. Далее следовали собственно записи.

Я вздохнул и принялся за чтение.

< предыдущая – глава – следующая >