Мир Каррома Атти. Событие 2. Гл. 7

ну а дьявол хохотал

упиваясь нашей бранью-

высочайший приз он брал

шевельнув едва ли дланью...

Три ночи подряд к ней ходили черные мужики. Результат их попыток взять ее силой, был одинаков - ни какой. И вовсе не потому, что она отчаянно сопротивлялась.

Они пытались, но у них не выходило, а точнее не входило в нее. И они ее били. Били и били. А может это был один и тот же человек, кто их разберет таких черных, да еще ночью.

Лицо ее раздулось как у трупа, обросло сине красными шишками, губы стали такими же вывернутыми, как у здешних красавиц. А волосы основательно поредели.

Страдания облегчала старуха, поившая каким-то зельем, кормившая жидкой фруктово-овощной смесью, смазывавшая открытые раны и ушибы, всё той же, чудодейственной мазью.

Сливовые по цвету и по форме веки она и не пыталась разлеплять, а рот приоткрывала ровно настолько, чтобы попить или пропустить внутрь пищевую жижу.

В туалет ходила ощупью. Напрочь забросила гигиену. Целыми днями она лежала, и только на спине, потому что бока были отбиты, грудь и живот, кстати тоже, а еще, чтобы не дай бог как-нибудь не задеть лицо и ставшие огромными лиловые уши...

Она чувствовала, что превращается в загнанное до смерти животное. У которого уже нет сил спасаться бегством от приближающегося хищника. Она пугалась и вздрагивала от каждого звука, даже днем. В голове вертелись такие же пугливые мысли:

"Самое страшное для человека это смерть, но еще хуже боль физическая. От любой эмоциональной боли можно избавиться, просто не думая о том, что ее вызывает. Можно не бояться даже смерти и даже физической боли. Но когда ты ее чувствуешь и она становится невыносима, тогда конец тебе"...

"Есть два способа разрушить собственное я, изнывающее от боли: умереть или правильно думать. Думать правильно, значит и поступать соответственно. Жизнь это главное. Самое страшное в жизни это смерть, но еще хуже физическая боль ей предшествующая. Да, нравственность ли, мораль, любое несогласие с предложенным способом выживания - враги жизни. Из-за этого возникает боль, вначале моральная, а потом и физическая"... - крутилось в сознании.

Этой ночью она подверглась избиению еще более жестокому. Кажется, он даже не пытался ее насиловать. Пришел и просто избил. Кажется, он хотел выбить ей зубы. Хорошо еще, что чувствуя себя всесильным не додумался связать и она, хоть как-то могла уворачиваться, иначе осталась бы без зубов. Господи, правый резец шатается и в нем трещина...

В паническом нетерпении она дожидалась, прихода опекунши. Еще одну такую ночь ей не пережить. Надо что-то делать. "Ну, наконец-то!" - обрадовалась Вьяра, мысленно приветствуя черную старуху, а вслух, разбитыми губами еле слышно прошептала: "ХоспОти, ХоспОти." 

И ХоспОти пришел. Но был он совершенно к ней равнодушен и смотрел с презрением. И тут она испугалась так, как никогда еще. Если он оттолкнет ее, тогда эти жуткие черные люди превратят ее в беззубую куклу для оргазма. Порвут ей рот, а со временем и все остальное.

Лучше уж как нибудь вытерпеть этого старика. Она видела его член. Он у него не большой. Безопасный. Кроме него никто не будет иметь ее. Пусть делает это как хочет и когда захочет. Наверняка это будет редко, если вообще будет, исходя из его возраста.

Ну, какие муки ей предстоят? Что он старый и вонючий? Ничего, она отмоет, приведет в порядок эту дряхлую плоть. Уж она сумеет позаботится о гигиене своего избранника. К тому же всегда можно закрыть глаза и представить кого-то другого. И Вьяра пересиливая душу и тело, спустилась с кровати и поползла к нему на четвереньках, обняла его грязные ноги.

Она молила его, делая вид что осознала и раскаялась, тем более что слезы текли сами, хотя и по другой причине. А плакали в ней двое: оскорбленный человек и униженная женщина. Или наоборот, униженный человек и оскорбленная женщина, без разницы, и то, и другое одинаково плохо..

Старик не реагировал на мольбы и причитания. Стоял, подобно статуе, молча и не двигаясь, скрестив руки на груди. И снова ее охватил ужас: "А что если он передумал?" Она подняла голову и как тогда, ночью, при свете костров, увидела эти отвратительные, изуродованные старостью прелести.

Однако, на этот раз, она переборола отвращение и потянулась к ним рукой. Стала нежно массировать неравномерные яйца, подобострастно и заискивающе глядя на него снизу вверх. Теперь она буквально ползла по его ногам выше и выше, и уже хотела поцеловать маленькую, сизую, торчавшую из под морщинистой шкурки головку. Голова ее скрылась под хламидой старика, покрывавшей его до колен, и вдруг он отступил. Брезгливо поморщился... И всё-таки, уходя, бросил: "Хорошо".

С того дня звери перестали мучить. Обходили, что называется, стороной. Только старуха, лечила, кормила. А недельки через две, может поболе, когда она совсем поправилась и пришла в нормальный человеческий вид, старуха отвела ее к старику.

А через год старик умер, скорее всего от цирроза или сердце не выдержало очередного оргазма, вытянутого из него мстительной женщиной. В общем, умер он, а Вьяра завладела смертоносным посохом и сама стала править черным племенем.

Она устроила настоящий матриархат, уж поверьте. А потом, была мужененавистническая империя феминисток, созданная ею. Ну, это уже потом...

На следующий день Горан исчез. Пошел с утра проверять ловушки, расставленные на ночь и пропал. До обеда мы ждали относительно спокойно. Бывало, что он задерживался. Если он задерживался, значит добычи много и нам понадобится еще день стоянки, чтобы произвести ее в дело. Но сегодня его не было слишком долго...

Сколько раз я просил, чтобы он брал меня с собой, но Горан отмахивался, мол, там и одному делать нечего, а ты охраняй лагерь и женщин. Так я и делал, спал зачастую до тех пор, пока запах жаркого, приготовляемого Вьярой или Мириной к завтраку, ни атаковал моё обоняние. Или, когда они пекли хлеб!

В отцифрованных архивах Союза есть сведения, что злаковые, из которых, собственно и производят земляне свой ни с чем не сравнимый продукт, на Землю завезли космические переселенцы. Не хочу спорить, но сдается мне, что это не совсем так, потому что в своих скитаниях, я видел, эти растения произвольно растущими здесь повсюду. Кстати, во многом за счет них мы и выживали, при первой же возможности собирая дикое зерно.

Ну, так вот, впервые о существовании подобной продуктовой формы узнал я на "Трансфере". Целые фермы занимались выращиванием и сохранением семенного фонда злаковых культур. В пищу употреблялись твердые, пористые брикеты, практически безвкусные, зато очень полезные для человеческого организма из-за богатого содержания витаминов и минералов.

Разумеется, многие пилоты дальнобойщики, особенно одинокие странники, в том числе и я, сидели на таблетках годами, предпочитая не заморачиваться сложным процессом приготовления пищи. Но иногда ведь хочется и через вкусовые рецепторы ощутить этот мир в полноте. И вообще, какой нормальный космолетчик не любит вкусно покушать при случае!

Всё что угодно, но никогда не подумал бы, что зерна можно печь! И называется это хлеб! Уверен, когда с планеты снимут статус неприкасаемой и она присоединится к Союзу, то хлеб, станет вселенским, общекосмическим брендом. К сожалению до тех пор, пока землян не признают достойными и равными, распространение продукта будет считаться не законным, то есть контрабандой.

Всю ночь, после бабушкиного рассказа, вечно бодрствующую часть меня, преследовали черные великаны. Они гонялись за мной по всей вселенной. И не было уголка в той реальности, где бы я чувствовал себя в безопасности.

Не однажды я просыпался, то ли из-за плохой концовки очередного сюжета, то ли от весьма ощутимых укусов таежного гнуса. Две основные линии четко прослеживались в моих потусторонних переживаниях.

Как только я находил безопасное место и успокаивался, то какой-нибудь безобидный предмет прямо на глазах превращался, вдруг, в злобного демона, и я снова бежал.

И, чем явственнее слышалось дыхание настигающего зла, чем больше были страх и желание ускориться, тем тяжелее становились ноги и сильнее замедлялся бег, и ужас догонял, но слава Роргу и Райе, в ту же секунду, я благополучно покидал сновидение...

- Что во сне, то и наяву. - не поворачиваясь ко мне, сказала бабуля. Она замачивала хлебную закваску, тонким слоем раскатанную, свернутую в узкую трубочку, в таком виде высушенную до ломкости. Она говорила. - Днем чувства прячутся в суете, а ночью выходят на свет. Человек будто река. Если не спит, то плавает на поверхности. Засыпая - ныряет под воду. Одни видения не глубокие, о вчерашнем. Другие приходят со дна, воплощая застарелые страхи. Если запомнил сон, то считай, заглянул в себя и увидел внутренний мир, который, лишь отражение внешнего.

- Увидел. Это как отпечаток ноги на мокром песке или на снегу... Или вроде того. - переводил я понимание в образы. - А зачем это нужно?

- Чтобы лечить душу. Время от времени ее надо освобождать от лишнего. - занимаясь делом, бросила она. - А ну-ка помоги мне. Сдвинь костер. Давай, давай, еще чуть, еще. Достаточно. Подкормила. Будем ждать. Закваска должна быть пористой и пушистой. От нагретой земли она быстро взыграет. Главное не переборщить с теплом, чтобы ни испечь закваску вместо хлебушка.

Утро ассоциировалось с одноклассницей, тело которой, в силу торопливости собственной природы, приобрело соблазнительные женские формы. Она мечет строгие взгляды и больно бьет, по тянущимся к ней, шаловливым ручонкам. Однако, стоит лишь прижать и облапить в каком нибудь укромном местечке и она млеет от удовольствия, удивляя смельчака неконтролируемой нежностью и упругостью недозрелой груди.

Трудно сказать, почему с утра-пораньше возник этот образ. Может пришел он из-за раздраженной мочеполовой системы, так, как я не успел опорожниться. А может это ветер, упрямо сдувавший кровососущую мелюзгу, упругими порывами навеял воспоминание.  

И день обещался под стать. Я по хозяйски оглядывал стоянку, подыскивая спросонья заботу, для окончательного, так сказать, торжества действительности над воображением и между прочим поинтересовался:

- А Мирина где?"

- В магазин ушла!" - словно кипятком она плеснула в меня сарказмом.

Поначалу я не распознал юмор и недоумевая переспросил:

- Куда?!

- А чего спрашиваешь? В ручей пошла, подмыться, твоя Мирина. Иди, посмотри! - и она рассмеялась. - Пока муженек не вернулся!

- Вьяра, ну, чё ты. - упрекнул я женщину, незаметно поправляя топорщившиеся над интимным местом штаны.

Вьяра прыснула, увидев движение моих рук:

- Заодно сними напряжение! Только не шуми дюже! Впрочем, я бы тебе помогла, да, ведь побрезгуешь старушкой-то, а?

- Над чем смеетесь?! - за спиной раздался бодрый голос Мирины.    

Хорошо, что в этот момент ржанием напомнили о себе лошади. Наверное им тоже было стыдно за меня. К тому же, как мне показалось, в пределах досягаемости животных не осталось и клочка съедобной травки. Частью выщипали, а больше вытоптали.

Глаза в глаза я молил Вьяру свернуть со скользкой дорожки нашего разговора, "пожалуйста" не оконфузить перед ее родственницей, то есть якобы внучкой. Через несколько секунд, голосом, ставшим почему-то слишком громким и чужим, избегая, чтобы проходившая мимо Мирина увидела меня спереди или сбоку, проорал:

- Пойду, напою лошадок и попасу на поляне.

Уходя, я слышал их смех. Что она ей ответила, помешала разобрать хрустнувшая под ногой ветка, хотя уши, как у насторожившегося пса, сами повернулись на звук негромких бабулиных слов. Не буду утверждать, могло ведь и померещиться, будто она сказала:

- Мучается парень...  

Чем мучается, я не разобрал...

У ручья воображение опять разыгралось. Оставленные Мириной следы поддали жару. Отчетливые трафареты маленьких стоп в прибрежной мякоти дали повод дорисовать остальное. Мой ум, помимо моей воли, бурно работал над полотном - как это могло быть.

А сами берега, узкой щелью сдавливая протекавшую между ними воду, напоминали структуру женского органа, внезапно приоткрывшую сокровенный омут. Некоторая их, поблескивающая в солнечных лучах, увлажненность, только добавляла образной ясности.

Прозрачный ручей в полтора, два средних шага, бежал незаметно и почти бесшумно. Не широкий, не глубокий, хотя при желание в него можно погрузиться всем телом, если лечь вдоль русла. Было любопытно - раздевалась ли Мирина вся и как она это делала, например, куда складывала одежду? Обувь снимала точно, потому что влажный песок у кромки, сохранил отпечатки ее босых ног...

Лес на Земле неумолчный. Многоголосный и звучный. Оглушительный над головой и доносящийся из далека. Невидимые певуны, словно дождем заливают массивы трелями и коленцами. Поражает и то, что каждый в лесу солирует, и поет на свой лад, а получается правильный, согласный с душой человека хор.    

Руладно-каскадный монолит щебетания с неуловимой периодичностью вспарывают отдаленная, сопровождаемая эхом, барабанная дробь Дятла, и странно-магическое, заставляющее всякий раз прислушиваться и считать повторения "ку-ку" лесной пророчицы.

Вслушиваясь в шум ветра и переливы птичьих голосов, после того как попоил, стреножил лошадей, отпуская на вольные хлеба, сначала я сидел, потом прилег, и в конце концов, мечтая о запретном и сладком, пригреваемый Солнцем, уснул. Не знаю через сколько, но разбудил меня запах...

Еда! Несомненно еда одна из прелестей жизни! В космосе животная составляющая отходит на второй план, а то и на третий. Однако, стоит ступить на живую планету и понеслось. Начинается обострение всяческих потребностей!

Грубая земная пища, обладает особой привлекательностью. Жаренное мясо или тот же хлеб, с поджаренными боками... ммм... И только здесь, на Земле, я понял, что еда начинается с аромата. С его распространения чуть ли ни на десятки метров по округе, а то и на много дальше. С аромата, пробуждающего бешеное чувство голода, вызывающего обильное слюноотделение.

Хлеб мы пекли на углях. В приспособленных для этой цели металлических чашах. Глубокие, жаропрочные изделия, с поднявшимся до краев тестом, ставили на посеревшие останки дров. Кострище огораживали плотной тканью, словно крепостной стеной и через некоторое время хлеб был готов. А для придания хрустящей корочки будущему караваю, верх его смачивали водой.

Дух свежеиспеченного хлеба витал над поляной, надо мной, над лошадьми и над поющим лесом. Нагло лез в ноздри, раздражая не только мое обоняние. Лошади так же выглядели обеспокоенными. Поднимали головы, прядали ушами, всхрапывали. Трясли лохматыми гривами. Изредка неловкими, короткими прыжками передвигались с места на место, непрестанно нахлестывая длинными хвостами бока. И всё поглядывали в сторону нашей стоянки.

Я встал, отряхнулся, обращаясь к животным пообещал: " Хорошо, хорошо, принесу и вам по кусочку!" "Пора бы уже утолить надобность в насущном. - с приятным предчувствием заключил я. - Да и Горан наверняка пришел. Скорее всего, после обеда мне тоже найдется какое-нибудь дело." С легкостью молодости в миг перескочил овражек и вышел к лагерю, припрятанному за деревьями...

Не доходя сколько-то метров, не совсем близко, но в пределах видимости людей, я остановился за толстой сосной по нужде. Вьяра копошилась у импровизированного очага. Мирина выходила из шалаша, неся что-то в руках. Горан стоял ко мне спиной возле костра.

Пока я управлялся и на пару секунд отвлекся, Горан видимо куда-то отошел, Мирина присоединилась к бабуле, накрывая на стол. Вернее, Вьяра уже сидела поджав под себя ноги, а Мирина что-то положила и распрямилась. Столом у нас была расстеленная на земле, хорошо выделанная шкура. Подойдя, я спросил:

- Как дела?!

Обе с легким испугом обернулись ко мне, Вьяра с укором выговорила:

- Когда ты научился так тихо ходить? Напугал! Ну, ладно, молодец, что вовремя подоспел. Хотели уже идти за тобой. Садись. И порежь хлеб.

Потом она обернулась к Мирине, осматривающейся по сторонам:

- Ты с нами или будешь ждать?

Мирина посмотрела на меня, как будто я в чем-то виноват:

- А Горан не с тобой разве?!

- Нет. - ответил я и попробовал уточнить. - Он сказал, что пошел за мной?

- Как он мог сказать, что пошел за тобой, если ты еще спал, когда он ушел? - удивилась Мирина.

- Ничего не понимаю. - проговорил я и потряс лицом. - Он только что здесь был. Ты разве не видела?

- Кто? Где? - настала бабулина очередь недоумевать. - Горан ушел еще утром. Мирина наверно подумала, что вы с ним, раз его долго нет.

- Ну, а кто же это тогда был? И почему его никто не видел из вас, если он стоял прямо перед тобой, Вьяра? - я положил нарезанную краюху и очумело посматривал на женщин.