Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 33. Из сборника Семейная инцест игра

Глава 33. Говорливый Феникс

Он взлетел на борт — легкий, изящный, сверкающий как серебристая стрекоза. Он и был стрекозой с огромными жёлтыми глазами, субтильной фигурой, тонкими руками и ногами. Его пробежка по трапу была выполнена с беззаботной отвагой: а ну как надломятся хрупкие ножки стрекозы и полетит она в воду? Но нет, субтильное видение держалось уверенно и крепко.

Он замер в эффектной позе, сверкая на солнце как неведомое насекомое, позволяя себя разглядывать.

Изящен до последнего ноготка. Никаких чёрных и оранжевых тонов, никакого буйства красок, лишь каскад бледного шёлка с серебром, чуть сбрызнутый бриллиантовой россыпью — смотреть на него в этот солнечный яркий день было одно удовольствие, как будто смотришь на живые струи фонтана.

Так же легко и изящно он раскланялся с нашими офицерами, на его фоне ставшими надутыми дуболомами, нелепо разряженными, с пропитыми красными рожами и налитыми кровью глазами вурдалаков.

Он же, словно не замечая этого, завёл непринуждённую беседу с Безымянной Акулой. Капитан ещё плохо соображал после вчерашнего, и удачная швартовка "Зверя" представлялась мне делом скорее удачи, чем мастерства.

Пьяны были вчера все поголовно — кто не от рому, тот от похоти и крови. Двоих матросов утром спустили в воды Бреева моря после пьяной драки. Малыш Майон, как говорили, был помещён в лазарет.

Нынче же солнце безмятежно озаряло остров-цветок: зелёно-голубой по окоёму прибрежья, чуть выше пояс густой зелени, отсюда, издали, похожий на моховую подушку, ещё выше сизая громада Монте-Майоре, единственной горы, собственно и бывшей островом, и нити водопадов от белоснежной шапки ледника, тающего в небе.

«Зверь» стоял у причала, притихший, но не укрощённый, похожий на злобную тварь, дожидающуюся своего часа, и казался здесь, в этом раю, истинным исчадием ада с багровыми отсветами его на крутых боках.

Именно тогда к нам на борт взлетел граф Лодольфино (и ещё много) Феничи — губернатор Сарабе, Серебряного острова.

Из крепости над портом раздался приветственный залп, и граф небрежно махнул кружевным платочком:

— Ах, черти, запаздывают! Салют-то при входе надо давать!

— Они дают салют в честь вашего визита, — любезно проскрипел Акула.

— Заспались мои молодцы, заленились. Провинция, увы! Они далеко не так расторопны, как ваши отважные матросики, дорогой Фрайц, — отвечал губернатор, без сомнения, видевший, как «отважные молодцы» сонными мухами ползают по вантам и неспеша готовятся к погрузочно-разгрузочным работам.

Безымянная Акула сморгнул и, не придумав достойного ответа, харкнул на палубу (что было строжайше запрещено).

Но говорливому Фениксу ответы — ни достойные, ни какие-либо другие — не были нужны. Он умел заполнять паузы в разговоре. Вернее, он просто не давал им появляться.

Изящно помавая ручкой, он воздал должное отличным парусам, коими имел честь любоваться на рассвете, прекрасным мореходным качествам нашего пинаса, выразил надежду, что и этот визит «La Fiera» принесёт дорогому капитану и его восхитительной команде такую же пользу, как в прошлые разы, посетовал, что боеприпасы в очаровательной крепости Кастеллато-Аль-Фило подходят к концу, и новые будут весьма кстати…

— От чешет! — прозвучало у меня над ухом.

Я обернулся к Нау.

— Губернатор? Он всегда такой?

— Этот-то? Завсегда. Мелет языком, ажно в голове звенит. Говорливая птица. Феникс.

— Вроде, Феничи?

— Дык оно и есть, что Феникс, что Феничи. Тетерев.

— Хм, а мне он кажется неглупым малым…

— Лады. Поставлю тебя сундук его нести. В Лакриму евонную.

Лакрима-Росой назывался дворец губернатора, видневшийся и отсюда ослепительно-белой башенкой среди пышной зелени.

Я понял замысел Нау — отослать меня как можно дальше от капитана и «La Fiera» хотя бы на время. А там, глядишь, всё само собой уладится.

Я точно знал, что с Акулой ничего уладиться не может, боцман тоже это знал, но надежда — не грех.

Поигрывая надушенным платочком, Говорливый Феникс порхал взглядом по палубе, которую едва успели оттереть от крови, расточал комплименты, любезно улыбался, развлекая нашего тихо сатаневшего капитана. Акула-Фрайц, и без того страдающий от похмелья, был окончательно оглушён потоком цветистых фраз и не мог ни возразить, ни вырваться из этого трескучего плена, мучительно цепенел и впадал в состояние, близкое к гипнотическому.

Быть может поэтому без препятствий с его стороны я вместе с другим матросом подхватил немаленький сундук Его Сиятельства и мы осторожно двинулись по трапу.

Граф имел, видно, глаза на затылке, потому что тотчас же повернулся в нашу сторону и глянул пронзительно-строго: в порядке ли его личный груз?

Он скользнул взглядом по сундуку, по Калачу, по мне. Показалось, или его глаза и вправду зажглись каким-то огоньком удовольствия? Чем он остался так доволен? Видом сундука? Или?..

Капитан Фрайц тоже заметил сундук и меня, и уже хотел что-то заорать, и даже успел набрать воздуха, но более — ничего: великолепный, блистающий всеми гранями своих бриллиантов, Феничи повернулся к нему и затрещал снова так, что, вмиг осоловевши, кэп выпустил набранный воздух, но и это амбре не сбило с ног изящного серебряного кавалера. Его, похоже, вообще мало что могло поколебать.

Я ухмыльнулся. Акула попала в сети Говорливого Феникса. Так-так, похоже, птичка съест рыбку.

Мы спустили драгоценный сундук на пристань, и Калач отправился разыскать тележку, которую беззаботные островитяне и не подумали приготовить.

Пристань была пуста, не считая молоденького офицера, держащего в поводу двух коней. Один серебряно-белый, с узкой змеиной головой, широкими нервными ноздрями, он и на жаре встряхивался, прядал ушами, пофыркивал — просто от резвой крови. Несомненно, именно он ходит под Говорливым Фениксом — такой же резвун. Второй был караковый зауряд, трудяга и служака, с неширокими бабками и короткой пястью, но его-то офицерик поглаживал и подбадривал — свой.

Патруль во главе с капралом, оплывающий на солнце, да этот офицерик, вот и всё население, которое мне удалось увидеть.

Вероятно, в безлюдье виновата сиеста, — решил я.

Неизбывной сонной ленью веяло от моря, от мерного шуршания волн, от тёплой воды, чуть плещущей под сваями, от лазурного неба без единого облачка, от солнца, застывшего на полдороге, твёрдо решившего больше не двигаться ни в какую сторону, а так и висеть посреди синего расплавленного простора.

Ох и жара! Так и вправду вскипеть можно

Меня качнуло — я ещё не привык к твёрдой земле под ногами, и тут…

Хрустальное виденье возникло над бортом, изящно проскакало по трапу, остановилось подле меня. Чисто выбритое лицо, вблизи разбегавшееся сеточкой морщинок, белый парик с буклями, посыпанный не мукой, как бы вы думали, а какой-то блестящей пудрой, (мне показалось, что молотым стеклом, но не мог же граф быть настолько безрассуден!) уголки длинного салангайского рта любезно приподняты, огромные жёлтые глаза смотрят прозрачно — весь облик сияет свежестью и беззаботностью. Рядом с ним даже я почувствовал себя неловким увальнем.

— Что вы тут? Ах, застряли! Да-да. Комендант порта сейчас спит. Сиеста. Прекрасный национальный обычай. Но — увы! По обыкновению, я получу свой сундучок не раньше вечерней звезды. Стефано! Останьтесь здесь, дружок, я пришлю экипаж. Сторожите сундучок! От наших недотёп всего можно ждать, — это уже мне с удивительной доверительностью. — Верхом ездите? Стефано, отдайте Бонка этому бравому морячку, он поедет со мной. Прошу, — это опять мне, с учтивым жестом: мол, полезай в седло.

Что ж, я не посрамил себя и птицей взлетел на смирную клячу. Бедный Бонк лишь тряхнул головой, оценивая вес нового седока, и обречённо вздохнул. Феничи одобрительно кивнул на мою ловкость, и мы отправились по дороге через посёлок — наверх, к белой, зефирно-белой сладкой башенке Лакрима-Росы, казавшейся столь же миниатюрной и изящной, как и ею хозяин.

< предыдущая – глава – следующая >