Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 47. Семейная инцест игра

Глава 47. Казённые хлопоты

Стыдливая Белонка заглянула в дворцовые окна, залила малиновым светом маленький столик, заваленный бумагами, холодный зев беломраморного камина, мазнула нежным лучом по столбикам серебряной кровати с оборванной фатой, по телам двух мужчин, прижавшихся друг к другу под шёлковым покрывалом.

Эта картина была уже ближе к обычной, но всё-таки настораживала. Раньше мужчин здесь не наблюдалось. Кроме хозяина, разумеется.

Белонка, считавшаяся луной женщин, нахмурилась. Свет в окне потускнел.

И этот, вернейший из верных...

Фривольные амурчики, прятавшиеся в резных листьях замечательной кровати, имели ныне вид плачевный и потерянный. Всю ночь им пришлось наблюдать за неуместным поведением двух мужчин.

В одной из самых соблазнительных спален города, созданной для плотских утех, томных вздохов и сладострастных телодвижений, хозяин и гость занимались непонятной суетой с бумагами и если и стонали, то ближе к самому утру, когда разгибались, потирая застылые поясницы, и языки высовывали исключительно от усердия, а по полу ползали только в поисках завалившейся куда-то бумажки.

А когда кавалеры всё-таки решились перейти к постельным утехам, то амурчиков ждало ещё более жестокое разочарование.

Двое мужчин и не подумали ублажать друг друга и распаляться страстью, нет, они, как были, в одежде, повалились в серебряное лоно так, что у того чуть ножки не разъехались от тяжести, а серебряная сетка прогнулась едва не до пола. Вместо ласк и поцелуев они пихались локтями, перетягивали короткое одеяло, оборвали прозрачный балдахин, а потом так и затихли: жопа к жопе. Ужас! Хоть бы поцеловались, что ли…

Нет, конечно, Дагне мог бы…

Но он очень точно знал, что получит в ответ, а Бертольди спал как убитый, в полной уверенности, что Дагне таким очень точным знанием обладает.

Розовый свет Белонки истаял в холодном прозаичном свете зимнего утра.

Бертольди разлепил глаза, зевнул, посмотрел на спящего Дагне и пихнул его кулаком в бок. На что Дагне незамедлительно лягнул его, не промахнувшись даже во сне.

Пора было вставать.

Серебряная кровать оказалась по-женски коварна: за растянутую сетку она мстила ноющими боками, затёкшими руками и ногами.

— Я даже голову отлежал, — пожаловался Бертольди.

— Не надо было наваливать на неё столько подушек, — назидательно отвечал бессердечный Дагне.

— Ты храпишь во сне! Что мне было делать?

— Я не храплю. Это от усталости.

— Храп от усталости... Это что-то новенькое... Ох, спина!

Дагне хмуро посмотрел на розового помятого Бертольди. В их тандеме он считался более крепким и неприхотливым. А то бы, конечно, порассказал... Что там спина! — вот шея, плечо и замерзшее колено...

— Значит, ты — в Горный музей, за образцами. Тащи всё чёрное. И в Глиптотеку загляни.

— Угу. А потом в Собрание рукописей? Где искать такого книгочея, чтоб разбирал эти каракули? Или сразу к епископу подъехать? Брат этот, Аутперт, раз уж такой сведущий…

— Поищем нейтралов. Епископские люди — это… Сам понимаешь. В Университет. Порасспрашивать. Ну и своих науськай, может кто-то знает такого доку по разным языкам. Мы ведь не знаем даже, язык ли это, может просто закорюки. Я таких не видел. Историческое общество посмотри. У них вроде большой архив всякого. Рукописи. Покажешь завитушки самому главному. Нет, лучше самому старому. Старому и вредному. Такие и есть самые мозговитые, если из ума не выживают.

* * *

Его разбудил тихий стук в дверь: служанка принесла кувшин горячей воды и свежее полотенце.

Тениш вскочил с кровати — он сам просил разбудить пораньше, хотя всю ночь пришлось писать отчёт. Подводить Бертольди не хотелось.

Вчера он заехал на свою съёмную квартиру, где хозяин, с презрением глядя на его скромный казённый камзольчик (был вручен ещё на побережье, вместо матросской одёжды, да так и не сменил, всё не было случая), сварливо сообщил, что квартирная плата просрочена Тенишем за целый месяц, и что в порядочном доме, в котором мечтает жить половина города, комнаты на вес золота и не могут простаивать в угоду разным непонятным личностям, и что в его бывшей комнате сейчас живёт приличный господин, негоциант, не чета ему, который платит за полгода вперёд, не то, что какая-то шантрапа подзаборная, которая оставляет после себя не пойми что за имущество, его и в залог не возьмёшь — одни бумажки да чернильницы.

— Там было серебряное зеркальце на ручке, — кротко ответствовал Тениш, — и песочные часы.

Посопев недовольно, покрутив носом и приглядевшись — признал-таки хозяин камзолец казённый, а казённые людишки бывают ой как непросты — и от греха подальше повёл Тениша в чулан, где вручил ему узелок с вещами, книги и отдельно, вернувшись, зеркальце, ещё тёплое от чьей-то руки.

Теперь можно было и к "девочкам". Домой.

Кле-Кле успела подготовить матушку, и ему лишь оставалось припасть сыновним поцелуем к ручке в митенке и дать усадить себя за стол под неизбежные аханья и оханья: похудел! остригся!

После ужина, оставив матушку дремать у камина, он зазвал Кле-Кле в свою комнату.

— Я обнаружил твой дневник. Уже в море.

Кле-кле покраснела, опустила голову.

— Прости. Леазен, у меня… я просто не знала, что об этом думать. Это давно мучало меня. Нет. Сначала я просто не могла об этом думать. Совсем. Но теперь... Я просто не знаю никого, с кем можно было бы... Кому я могла бы…

Мне страшно, Леазен. И я не понимаю, чего боюсь. Всё это в прошлом, но страх — он сейчас. И я не могу разобраться...

— Мне кажется, я разобрался, — печально ответил он и рассказал ей о девочке, неопытной и юной, пошедшей за зовом первой любви — безоглядно, о предательстве, притворстве, о безграничном, но глупом доверии…

— Так она красавица? — спрашивала она об Оливине.

— Одна из первейших в Ниме, — отвечал Тениш.

При упоминании о шкатулке Кле-Кле побледнела и замотала головой:

— Нет. Этого не может быть. Отец… он не мог злоумышлять против короля! Там не было, не могло быть чего-то такого…

— Там могла быть переписка с послом Инштадта. Если есть желание, то много чего можно выдоить из самой простой бумажки. А желание у дяди было.

Сестра задумалась.

— Милый, это слишком тяжёлое обвинение. Мы не можем так думать… Я не могу так думать о человеке, пусть он и неблагородно обошёлся со мной. Что, если всё это — ужасное совпадение, и он не доносил, не клеветал на отца?

Тениш помедлил, прикинул свои новые возможности: пожалуй, ему есть что ответить сестре.

— Дела против королевских чиновников такого ранга ведутся тайно, но не анонимно. Всё сохраняется в архивах. Если я увижу подпись под доносом, узнаю, кто проходил свидетелем, кто предоставлял доказательства — ты поверишь?

Кле-Кле стиснула кулачки, вскинула на него огромные серые глаза, в которых, он видел, ещё плескалась последняя надежда — нет, не на любовь, давно нет, но на порядочность…

— Да. Я поверю.

Тениш усмехнулся. Её неверие во зло забивает последний гвоздь в крышку гроба Алессандье. "Проси что хочешь", — щедро предложил Бертольди. Теперь у меня есть что попросить. Доступ к секретному архиву, к делу герцога Бон-Бовале, бывшего суперинтенданта Его Величества, осуждённого за измену.

Вот и всё, отец. Тайное станет явным.

***

Назвав себя в караулке на улице Белых Азалий, Тениш получил провожатого и скоро оказался у знакомой двери. Снаружи её охраняли два гвардейца, по галерее рядом змеились неприметные люди в штатском, бросая вокруг такие незаинтересованные взгляды, что ясно было: никто и ничто не ускользнёт от их внимания.

Но его пропустили беспрепятственно.

В кабинете Бертольди на стульях у стеночки чинно сидели двое сухопарых старичков, похожих, как близнецы. На коленях каждый из них держал объёмистый сундучок, у того, что сидел ближе к камину, рядом стоял длинный ящичек с замочком.

Дагне в кабинете не было.

Тениш поклонился как мог изящнее — сегодня он был одет подобающе и встречи по одёжке он не страшился.

— А вот и вы!

Часы на камине начали отбивать девять, и Тениш похвалил себя. Бертольди наверняка понравилась его пунктуальность.

Бертольди и впрямь был благосклонен, предложил сесть к выставленному дополнительно столу, на котором пылали шестисвечные жирандоли, подозвал сухопарых старичков, из которых один оказался чуть выше, а другой имел мышиного цвета парик.

— Приступим, господа, — весело потёр руки маркиз.

— Позвольте прежде представиться, дабы не возникло никаких сомнений в моей отличной компетенции, — проскрипел тот, что выше, с первых слов заявляя о непримиримой своей позиции, за которую, очевидно, намеревался драться до конца. — Я магистр геологических наук, ведущий специалист кафедры минералов Горного института имени принцессы Марии Мельке Иоганн-Габуса фон Бернсгоф-и-Тешов, почётный член минералогического общества города Пуссенвестля, почётный шихтмейстер Рассовской Геологической Академии…

— А я, — не менее гордо перебил его тот, что пониже и с короткой косицей, — хранитель Королевской Глиптотеки, доверенное лицо Его Величества, кабинетский камер-регистратор, сото-майор ван Блинке Францелин-Гунтор к вашим услугам!

Отрекомендовавшись, оба уставились не на Тениша и не на Бертольди, а друг на друга.

— Вы забыли сказать, что вы член общества алхимиков-спиритистов, — ехидно заметил более высокий Иоганн-Габуса.

— Алхимиков-спиритистов во славу Божию! С ведома и одобрения Церкви!

— Один епископ — это ещё не вся Церковь! — запальчиво возразил Габуса.

Ван Блинке открыл было рот для уничтожающего ответа, но тут же захлопнул его и торжествующе спросил:

— А зачем это вы сюда барометр притащили?

— Это великолепный экземпляр барометра-анероида! Последнее слово науки и техники! Прибор для предсказания погоды и измерения Temptreture — и без всяких магических штучек, заметьте!

Старикашка шустро подбежал к своему ящику, открыл его и с поклоном преподнёс Бертольди.

Откуда пронюхал ушлый Габуса о любви маркиза к высоким технологиям — остаётся только гадать. Но Бертольди вдруг покраснел, как мальчишка, впервые подглядевший в замочную скважину кухарки, и осторожно потрогал блестящую диковину робким пальцем.

Габуса ещё пошептал что-то волшебное: «шестерёнки», «зубчатая передача», «прогресс» и «механическое устройство без участия человека» и тем окончательно околдовал наивного Бертольди.

Блинке попыхтел от злости и в пику коллеге принялся раскладывать на столе содержимое своего ящика, постаравшись занять всё место на столешнице.

Чего здесь только не было!

Собственно, не было ничего, кроме чёрных кусочков породы — но зато всех оттенков, от серого, до угольно черного.

Тениш погрузился в мир минералов, загадочно поблескивающий при свете свечей. Каждый кусочек лежал на своём месте в коробках, то одиночных, то поделённых на секции, и каждый был снабжён разборчивой запиской. Вот этот — гуглинит антрацит — взят из шахты на острове Кулле, а этот антофиллит не вполне подходит по цвету, но уж больно красив, гвоздично-бурый, со стеклянистым роговым отливом, здесь представлена самая тёмная разновидность — верилит. А это — гематит, видите, какой металлический блеск, на самом деле чаще он бывает красным — из-за железистых окислов, а это серый галенит, на воздухе он теряет свой блеск, довольно распространён… Что это, вы хотите его достать? Ах, посмотреть поближе! Да, конечно. Поосторожней! Да, весьма тяжёл.

Токовавшие у суперсовременного температурного анероида на шестерёнчатой передаче Бертольди и Габуса замерли, насторожились и посмотрели в сторону стола, заваленного коробочками и коробками.

Тениш с видом опытного ювелира взвешивал в руке неприметный камушек серо-чёрного цвета, вертел в пальцах, вспоминая столь знакомую тяжесть, приглядывался к тусклой поверхности. Галенит. Они возят галенит, которого полным-полно вокруг. Свинцовый блеск.

Зачем возить то, чего и так в избытке? Зачем храмовники? Капитан, привязанный к штурвалу? Зачем суда, караванами идущие по морю и гибнущие в бурях? Зачем, наконец, зефирный дворец Лодольфино, уставленный серебром, его сонная смуглая жена с тысячными нарядами? Что всё это значит?

< предыдущая – глава – следующая >