Очень странное кино - девять. Тематика: Очень откровенные рассказы

Выросшей, но остающейся тоненькой и кудрявой Лизоньке Тицкой

Худенькая девочка, постриженная по - гаврошевски, в шортах и маечке на бретельках, нисколько не скрывающей начинающие набухать грудки, маленькими сосками уткнувшиеся в ткань с какой - то забавной рожицей, то ли Микки Мауса, то ли Ариэль Рэбл, привлекла внимание Штаубе, беспокойно меряющего шагами асфальтовый пятачок перед подъездом, где была явка. Необъяснимое чувство назойливо билось живчиком в левом виске, не пуская в сыроватую мглу пропахшего кошками подъезда, он хотел уже бежать на угол, где кошмарной скульптурой эпохи развитого социализма торчала телефонная будка, чтобы позвонить контролирующему операцию Реброву, как взвизгнувшая тормозами серая   " Волга", откуда доносился задорный припев песенки Джимми из индийского кино, заставила Штаубе замереть на полпути. Прикоснувшись к мочке левого уха, Штаубе подал незаметный маяк вылезшему из - за руля Сереже, деловито кивая взъерошенной головой. Заперев дверь машины, Сережа независимой и чуть вихляющейся походкой избалованного представителя золотой молодежи прошел мимо Штаубе, скрывшись в подъезде. Понимая, что ничем не в силах помочь отважному мальчику, старик, ковыляя, подошел к похожей на маленького Гавроша юной девушке, сейчас он уже видел, что первоначальное впечатление обманчиво, девушка, не девочка, может, лет двенадцати, они сейчас рано взрослеют. Штаубе осторожно кашлянул.

- Вот мышь у тебя, вроде, на майке, - начал неспешно Штаубе, как обычно в таких ситуациях прикидываясь умудренным ветераном, даже позвенел прикрепленными к клетчатому пиджаку орденами, доставая из кармана смятую папиросу, - а того, верно, не знаешь, что во время войны за такие вот художества расстреливали.

Девочка загадочно улыбнулась и попыталась выпятить грудь. Конечно, у нее ничего не получилось, нечему там было выпячиваться, но глаза Штаубе по - волчьи вспыхнули и он взял незнакомку за тонкую ручку, по - детски тонкую, он даже всхлипнул, вспомнив спортшколу и юную Олю, завербованную Ребровым, первую ночь на даче, когда драли они юниорку и в хвост и в гриву, заполняя спермой все отверстия оказавшегося неожиданно развращенным тела.

- И про вареных детей, наверное, никогда не слышала ? - спросил Штаубе, ощущая кожей : вот оно, клюнула. Теперь никуда не денется.

Он повел девочку через проходные дворы, пересек пустырь, захламленный бетонными блоками, поросший жесткой городской травой серого цвета, обогнув покосившийся вагончик бытовки с нарисованным углем членом, возбужденно стоявшим в обрамлении непристойных лозунгов, вкривь и вкось намалеванных неизвестным охальником, видимо, и не знавшим, что ходил под статьей, лет десять назад скандал был бы грандиознейший, КГБ подключилось бы, вывели б на чистую воду провокатора. Да, строго, но порядок был. Штаубе толкнул девочку в тупичок, образованный задней стенкой бытовки, покоившейся на силикатных кирпичах, и боковой глухой стеной закрытого на ревизию магазина. Усмехнулся про себя, еще раз благодаря провидение, пославшее им такого командира боевой группы. Все предусмотрел Ребров. Накануне операции отправил Олю с документами из треста, та и прикрыла магазинчик, на всякий случай, что может и не наступить.

- Сядь пока, - срывающимся голосом сказал Штаубе, закуривая вторую папиросу. Девочка уселась на продавленный матрас, лежащий в тупичке. Скорее всего, его выбросили к подъезду переезжающие, а какие - нибудь пэтэушники перетащили уже сюда, где был ловко пить пиво и курить, прячась от глаз взрослых.

- В общем, - начал Генрих Иваныч, нервно расхаживая вокруг острых коленок девочки, уткнувшейся в них подбородком, - демобилизовали его с фронтов. Пришел он в комендатуру, ткнулся в первый кабинет, потом до заведующего дошел, психанув в конце концов от неискоренимой привычки бюрократов отфутболивать ветеранов, встал в коридоре и вынул гранату. Кричит. " Разнесу, мать вашу, все, если не предоставите ". Ну, ему сразу. Ладно. Отправился он к вечеру, отпоили его у вахтера чаем морковным, валидолу выдали, папирос. Приходит. В коридоре, когда сразу за дверью поворачивать налево, сразу за неработающим огнетушителем, и увидал он головы детские. Стоят у стеночки. А в комнате на керогазе чан чугунный. Возле него двое. Баба толстая в засаленном полушубке и мужик мелкий, белесый и скользкий, что твой налим. Варят детей.

Штаубе подошел вплотную к молча слушающей незнакомке.

- Снимай шорты, - решительно прошептал он, дергая веком.

Девочка кивнула и стянула шорты.

- Трусики тоже, - уставившись на белую полоску трусиков, уже громче и тверже приказал Штаубе, бросая окурок папиросы к бытовке.

Сняв трусики, девочка развела ножки и Генрих Иваныч застонал, увидев розовую щелку, чистую, не испоганенную гнусной волосней, влажную и нежную. Отставив в сторону протез ноги, он рухнул на колени, ползя к девочке и подвывая. Вцепился руками в ее колени и впился алчным ртом в юную раковину. Он вылизывал ее долго и тщательно, девочка успела кончить раза три, наверное, орошая шершавый язык Штаубе пряной влагой, поскуливая и хватая старика за волосы, седоватым венчиком встопорщившиеся вокруг гудящей головы.

- Опять за свое, - раздался сзади укоризненный голос Сережи. - Все Реброву расскажу, Генрих Иванович.

Штаубе обернулся. Девочка, нисколько не испугавшись, натягивала трусики, щелкнула кнопкой шортиков и вскочила. Порывисто обняв Штаубе, чмокнула его в темя. Проходя мимо Сережи толкнула мальчика плечом и пропала, скрывшись за бытовкой. Сережа качал головой, пока Штаубе вставал, подтягивая протез и вытирая блестящие губы.

- Пойми, Сережа, - выходя из тупичка говорил Штаубе, зная, что мальчик идет следом, - она единственная, кому я рассказал про вареных детей.

Сережа охнул, прижав кулачок к щеке.

- Потому даже Ребров не способен, - залезая в  " Волгу " толковал Штаубе, щелкая тумблером заграничной магнитолы, - мне ничего сделать, и Оля, и ты, и даже писатель Пелевин, и придумавший все вот это вот все.

Он вальяжно повел рукой, тычком вставляя кассету.

- Ай эм а диско данса, - раздалось в салоне и Сережа выжал сцепление, нащупывая рычаг коробки передач. Штаубе закрыл уставшие глаза и до базы не произнес больше ни слова.