Как Остмарк зааншлюсилась

Моей любимой Милене Ангел

Машкерной одури веселье

Томит и хлещет медный лик,

Векам послушное безделье

Сменяет взрыва воли миг.

Максимилиан Волошин перечел получившееся четверостишие, мысленно обкатывая странно сложившиеся в рифму строки, тут же втискивая их в написанную белым стихом поэму, поймав себя на несоответствиях ритму, чуть поморщился, закусывая бороду, и гаркнул вновь запаздывающей Маврушке, интернированной после побега в Израиль подмандатными Британии войсками в Ливане и репатриированной миноносцем Ее Величества " Эс Кью - 17 " в порт Феодосии :

- Харэ в облаках витать, курва !

Мавруша оборвала занимательный рассказ косящему во все стороны соседскому садовнику о своих приключениях на моменте прибытия английского миноносца на рейд Феодосии, прикрыла вечно слюнявый рот кокетливым передничком, сменянным Максимилианом на толкучем рынке на фуражку подпрапорщика, найденную в саду после поспешного отката отряда Орлова, гонимого и белыми, и красными, и зелеными, так как выбрал душегубец из гвардейских скользкий путь неподчинения всем властям раздираемого Крыма и наложил натурально ордынскую дань на любого, кто хоть краем попадал в оперативную сферу действий отряда, скрывшегося на Тамани.

- Нету человечьей колбасы, - прошепелявила Мавруша, толкая ногой скрипучую дверь в кабинет писателя, поэта, живописца, - с укоренения советской власти указ вышел о запрете людоедства.

- К чорту колбасу, - густым баритоном ответил Волошин, яростно расчесывая бороду обеими руками, - послушай - ка вот.

- Прокислых волн тревожный шорох

У стен мясных дворцов и деревянных стен,

Кровавый пот засеченных стекает с горок

Веселой Лисафет, попавшей в плен

Прозрачных глаз блудящего гусара.

И рвет по нерву пушки гром,

И виснут на куртине декабристы,

Отдав мгновенье выморочного жара

Под залп картечи с крыши  " Интуриста ",

Куда давно утащен сгнивший трон.

- Гы, - отозвалась Мавруша, музыкальным ухом уловив разрыв в непривычно рифмованных строчках.

- Знаю, милочка, - произнес Волошин, пристукивая пальцами по столешнице, - разрыв и рифма, никак не выходит совместить с киммерийским брегом, клеймом  " Романофф " и энергией взрыва. Но совесть, понимаешь, - он грохнул коленом по столу снизу, заскулев от боли, - как тебе объяснить, тетерка жирная, совесть ворочается тут, - показал на грудь, - жабой завидущей. Как представлю Пешкова на Капри - жить не хочется.

- Да насрать на Капри, - засмеялась Мавруша, - как сру я на все Ливаны и Израили, мало ли что бывает в жизни человеческой. А вот чайку, барин, не желаете ?

- Не называй ты меня барином, - взмолился Волошин, отправляя Маврушу взмахом ладони, - какой я барин, это Пешков у нас теперь советский барин, а я как колупался, так и влачу.

И вновь распад, опять война,

А мир летит куда - то вдаль,

И никого не жаль

В завалах нашего говна.

Уж коль исчерпан божий дух

В уснувших по тайге медведях,

То не спасет и  " Попль - вух " ...

- Гнида, - бросил Волошин топотящей в сенках Мавруше, возвращаясь к белому стиху, - испугала рифму.