Разъебаум славный усами и лысой головой

Фишерле с трудом отслоил носовую очистку и, внимательно рассмотрев ее со всех сторон, отважно зачислил в наивысший слой, густо покрывающий древесную стену. Еще дедушка Фишерле, скрываясь от губернского начальника, забривавшего тогда рекрутов вчистую, основал эту славную традицию, мудро ссылаясь на многочисленные прокламации эсдеков, прямо взывавших к разуму трудящихся, что, впрочем, нисколько не помогло Фишерле - деду, когда губернский город захватил с налета отряд атамана Струка Зеленого. Вытащили веселые петлюровцы, прибившиеся к атаманцам от безысходности, отчаянного пролетария за космы да на фонаре и вздернули, строго - настрого наказав обывателям не снимать труп до святок. Так он и висел, лениво растрачивая мясо клювастым воронам и суетливым пошехонкам, в тот лютый год научившимся делать пирожки из человека. Отец Фишерле, наученный горьким опытом предыдущего поколения, сам полез в губернские начальники, чтобы забривать рекрутов на еще одну бестолковую войну, на чем и прокололся. Въехал в губернский город большой человек из наркомата обороны заслуженный краском Струк Зеленый и сразу же выявил недостачу наличного состава среди одинаково лысых голов рекрутов, сшибленных в стайку бойкими исполкомовцами на кладбище. Вытащили веселые петлюровцы, сменив форму одежды на более приемлемую актуальностью момента ситуации, ответственного работника за космы да в подвале исполкома и расстреляли, строго - настрого наказав сторожу Исайке закопать труп на кладбище, откуда вывезли рекрутов в товарных вагонах воевать самураев на каком - то Халхин - Голе. Так он и сгнил в суглинке кладбища, пока не раскопали неглубокую могилку суетливые пошехонки, научившиеся в тот лютый год обирать мертвецов, меняя смертную одежонку на клубни и махру на близлежащем рынке. Сам Фишерле, наученный горьким опытом предыдущего поколения, поклялся самому себе страшной клятвой не бывать ни начальником, ни рекрутом, потому и стал идиотом. Конечно, участковый врач сказал, что он уже родился идиотом с двумя головами, но даже врач не мог представить, что очень скоро придет такое время, когда серп и молот сменится снова двоеглавым орлом, а пока Фишерле сидел себе на табуреточке, поджав ноги, и украшал стену носовыми очистками.

- Эгей, Фишерле ! - раздалось как - то с улицы.

Выглянул Фишерле и узрел могучую толпу губернских обывателей, расцветившихся троецветными розетками и бантами, выдвинув вперед бобриковато постриженного военрука, за ненахождением присяжных поверенных, отмененных по Указу со всем правосудием в тот лютый год, когда пошехонки научились из траченых мышами кумачовых рубах изготовлять банты и ленты, украсившие впоследствие впалую грудь того поверенного, чью должность вместе с носителем отменили пулеметом случайно заглянувшие в город матросы.

- Выходь, Фишерле, - театрально закинув руку за борт серенького пиджачка в обтяжку, выкрикнул военрук, щедро угощая папиросами петеушников, за неимением гимназистов, отмененных тоже по Указу в тот лютый год, когда пошехонки научились давить тифозную вшу скалками, немало привнеся в дело победы. - Соответствуй, Фишерле, нашему новому старому гербу натурой.

Фишерле двоился. Одной головой ему хотелось пойти по стопам деда и отца, став кем - то действительно важным, но вторая голова зудяще талдычила : " Не гоняй, Фишерле, ну их всех на х... й, от этой уё... ой страны не хрен ждать хорошего, вот увидишь, как военрука скоро посадят лет на двадцать за растрату или вообще грохнут на мосту." Решил Фишерле прислушиваться не к головам, а к голосу совести, по всем понятиям медицины располагающейся в желудке.

- Не е... и мозги, Фишерле, - истерически умолял военрук, беспомощно оглядываясь в поисках городовых, отмененых по Указу в тот лютый год, когда пошехонки научились седлать на чугунке теплушки и укатывать подальше от этой страны, пухнущей идиотией с каждым новым поколением взрослеющих младенцев, рожденных, как и Фишерле, уже идиотами, пускай и без двоеглавости.

Пронзительно вскрикнул свисток. На станцию вкатился, пыхая пузатыми клубами белого пара, паровоз. Фишерле даже протер все четыре глаза, так как встречал такой продукт явно устаревшей техники лишь в музее, куда его водили с пионерами для вящего внушения, хитро скрыв вторую голову под мешочным капюшоном, искусно скроенным и сшитым пошехонками, научившимися в тот лютый год кроить и шить по заграничным выкройкам ловкие шкеры и вислые снуло пиджачки, ликвидируя тем самым, товарищ Лиза, крайне присущий самой могучей и справедливой стране дефицит всего или, как выражала свои эмоции незабвенная Света Курицына из говенной потупчиковщины вид сбоку, " Рост поширше важнее прав ", с чем не мог поспорить ни один гаишник, сапогасто возвышаясь над куриноголосой и закатывающей овечьи зенки Анжеликой Варум, снявшейся в одном древнем клипе полуголой.

- Сейчас спрыгнет из салон - вагона Струк Зеленый, - бредил наяву Фишерле, пока военрук с толпой разбегались на всякий случай, - и вытащат меня веселые петлюровцы из гербов да в виде почтовой марки и приспособят, расплющивая асфальтовым катком.

Но из салон - вагона, не выпрыгивая, высунулся оживленно гримасничающий барон Дрейден, мигнул боцману Дидько, меряющему деловито широченными клешамии перрон, а уж тот махнул хлопцам и ништяковая штучка или вещица ( о, Дитушка ) из  " Точки - У " поставила жирную такую точку в моих взаимоотношениях с населяющими культурную столицу Северную, мать ее в грызло, Пальмиру блогерами, потому как тесать колья на выпуклых от мыслизма лбах толстых партизан - скучно. Уж лучше на Дитушку дрочить, ма пароль, красочно представляя голость тоненьких муз под одеждой. И поскольку этот говенный городишко некогда приютил казаха Цоя кочегарно, песня. Короткая, как жизнь Цоя.

- Звезда сияет полуночно,

Мы пьем портвейн и хлипкий чай.

А я дурак, но не нарочно,

Меня таким родили чай.

Родили строго идиотом,

Совсем и вовсе без башки,

Пускай сосет Потупчик ротом,

А мы набьем свои кишки.

Вином и мясом постепенно,

О, чудной буженины звук !

Потом в Венецию надменно,

Ну, а в конце, конечно, пук.

Тот самый пук, что служит

Знаком пред просрачкой.

И всяк, кто с красотой не дружит,

Нехай в иных местах кайфует ржачкой.

Гадская песня, явственно не Цой, но не надо заманивать коал в навозные местности, где коалы по определению не живут. Им и в Австралии и на  " Проза ру " не кисло.