Глава третья Тропинки

Выбравшись из лавки, Лука Евграфович первым делом извлёк из кармашка жилетки маленькое зеркальце в медной оправе и осмотрел свой внешний вид. Увиденное столь потрясло его, что опёрся он плечом о забор и тихо зарыдал. Появляться на публике в столь измятом виде не представлялось никакой возможности. Утерев лицо, чиновник прошмыгнул через широкий двор купеческой лавки к задней калитке, которая выходила к ручью, заросшему старыми вётлами и сильно замусоренному местными жителями. За калиткой была обширная помойка, заваленная бумагой, ветошью и объедками. Две облезлые дворняжки встретили появление Луки Евграфовича недовольным ворчанием, но всё же ретировались в густой полынник пополам с крапивой, спускающийся к самому ручью. Вдоль ручья, который местные жители называли Соплёй, была мальчишками и собаками протоптана тропинка аж до самой церкви и дальше, к особняку городского головы. Туда и направился Лука Евграфович, старательно избегая встречи с людьми.

Солнце уже поднялось высоко, тропинка вилась между заборами мещанских усадеб и зарослями в долине ручья. Ветра тут не было вовсе и жара стояла совершенно невыносимая, а пуще того неприятных ощущений добавляли густая вонь помоек и шнырящие тут и там голодные псы. По счастью, Лука Евграфович всюду носил с собой трость, так что штанины удалось уберечь от собачьих зубов и добраться-таки до моста, перекинутого через Соплю и соединяющего Пожарную слободу с прочим городом. Тут Лука Евграфович остановился и прислушался. Нужно было как-то пересечь дорогу и продолжить путь в сторону усадьбы городского головы, но тропинка упиралась в кусты, столь густо облепленные белой пылью, которую поднимали проезжающие по дороге повозки, что выбраться на дорогу и не испачкаться было весьма затруднительно. К тому же где-то на дороге слышен был разговор двух людей, совершенно невидимых за густыми грязными ветками, встречаться с которыми Луке Евграфовичу вовсе не хотелось.

- Так ить ихбродь же!

- А я тебе что?! – возмущённо выкрикивал и тут же осекался молодой и очень знакомы голос. – Сказано тебе, дурья твоя голова, приезжай, сцепляй телеги колёсами, чтобы и растянуть их нельзя было совсем. Прямо вот тут!

- Так ить это… Ихбродь по шее.

- Что ты заладил?! «Ихбродь! Ихбродь! » Завтра воскресенье, чтоб был на месте со своими гавриками! Как в церкви заутреню позвонят, должен быть уже как следует!

- Так ить того… Ежели что… Каторга же…

Пришлось Луке Евграфовичу простоять в кустах почти четверть часа, страдая и обливаясь потом, прежде чем разговор на дороге умолк и в одну сторону по дороге направился глухой звук спотыкающихся о камни на пыльной дороге ног, а в другую звонкий звук подкованных копыт и грохот пустой телеги. Подождавши пока оба эти звука удаляться на расстояние достаточное, чтобы можно было появиться на дороге незамеченным, Лука Евграфович приподнял тростью грязные ветки, согнулся пополам и одним прыжком, головой вперёд выскочил на дорогу. После густых кустов, солнечный свет на покрытой белой пылью дороге был так силён, что Лука Евграфович не сразу смог разлепить глаза. Когда же зрение его привыкло к яркости полуденного солнца, он увидел, что в сторону Пожарной слободы действительно удалялась пустая телега, запряжённая молодой рыжей лошадкой с накормленным, блестящим на солнце крупом, а в телеге лежал мужик, выставив вверх босые ноги, и напевал какую-то песенку. Что это была за песенка, на большом расстоянии понять было уже невозможно, потому что доносилось только какое-то нытьё и гундение, прерываемое отдельными поросячьими взвизгиваниями. В сторону города же вышагивал молодой господин в новеньком вицмундире, фуражке, но без трости, и потому именно заложивши обе руки за спину. Лука Евграфович не стал ждать пока сей чиновник обернётся и увидит всё непотребство, поэтому быстро пересёк дорогу, приподнял тростью грязные ветки и нырнул в душный полумрак густых ветвей старой ветлы. Там он только что не врезался в двух здоровенных детин в перепачканных рубахах, но при этом в сапогах и картузах.

- Ой как… - удивлённо промямлил один из детин и почесался в неприличном месте.

- Мы жешь… - поддержал его товарищ и попытался спрятаться за первого.

Лука Евграфович очень испугался первое время, приняв этаких верзил за бандитов. Но пока его глаза привыкали к полумраку, пока он стоял и хлопал глазами, самый большой страх уже прошёл и видно стало, что мужики и сами не на шутку перепугались его самого.

- По нужде мы, - сказал первый.

- Не слышали мы ничего, - подтвердил второй.

- Ни словечка, - первый замотал головой как лошадь, отгоняющая паутов.

- И как Никодим Васильич велел телеги на мосту сцепить тоже не слышали… - тут второй понял, что сказал совсем не то, что следовало бы, поэтому из его рта вырвалось далее только совсем тоненькое и удивлённое: - Ой-ой!

Глядя на их поведение, Лука Евграфович совершенно осмелел и для начала неуверенно погрозил мужикам кулаком. Он желал бы сказал им что-то грозное, но полуденная жара сказалась на состоянии его, отчего выпитая у купчихи водка вновь начала туманить разум и путать мысли. В дополнение к похмельному состоянию прибавились ещё и головная боль с изжогой. Поэтому Лука Евграфович вновь погрозил здоровякам кулаком, после чего пошёл по тропинке далее вверх по ручью через заросли крапивы и полыни.

За ветками замаячил купол Н-ского собора, когда Луке Евграфовичу стало совсем плохо. Он остановился у древней ветлы, опёрся о неё правой рукой и простоял, пожалуй, минут пять, прежде чем его немного отпустило. Где-то совсем рядом за кустами журчала Сопля, и Лука Евграфович тоскливо посмотрел в заросли. Возникло даже неодолимое желание обмыть в ручье лицо, шею, руки, да избавиться от надоедливого запаха малинового варенья, вызывающего новые волны слабости желудочной. Но поскольку мало кто в городе мог поручиться, что Сопля течёт сама по себе, а не потому, что в неё беспрерывно льют помои, желание это было признано положительно безумным.

За церковным забором к ручью выходила самая обширная помойка из встреченных ранее. В центре лежали три разодранных мешка с окаменевшими куличами, покрытыми разноцветной плесенью, далее просматривалась гора яичной скорлупы, а слева лежал почти целый, хоть и сильно изношенный платяной шкаф. Вдоль забора же по другую сторону тропинки в живописном беспорядке разбросаны были смирновские полуштофы голубого стекла, часть из которых была разбита и опасно топорщилась острыми гранями, другая же, меньшая часть, не ставшая ещё добычей мальчишек, оставалась цела и благоухала остатками хлебного полугара. Посреди всего этого пейзажа мордами друг к другу стояли большая, лохматая собака и мордастый, матёрый кот, оба чёрные, словно облитые дёгтем. При появлении Луки Евграфовича, они повернули головы в его сторону, причём собака глухо заворчала, а кот вытаращил свои жёлтые глаза и зашипел как печка, на которую плеснули воды. Лука Евграфович потоптался на месте, посмотрел на купол собора, перекрестился тростью, затем выплюнул некстати попавшую на зуб малиновую семечку и прошмыгнул мимо церковного забора на другую сторону помойки. Животные проводили его недобрыми взглядами и снова уставились друг на друга.

Когда тропинка упёрлась в белый угловой столб ветхой ограды особняка городского головы действительного статского советника Дуплянского Прохора Наумовича, который находился в столь преклонных годах, что редко появлялся на улицах вверенного ему города, Лука Евграфович передохнул немного, после чего полез влево от тропы, к известному только ему пролому. Там, где вплотную к ограде росли густые заросли смородины и крыжовника, несколько прутьев в заборе были расшатаны настолько, что достаточно было чуть приподнять их и переставить в стороны, а затем, оказавшись уже на другой стороне, вернуть прутья на место. Фокус этот Лука Евграфович обнаружил ещё в самом своём детстве, когда вместе с другими мальчишками устраивал набеги на чужие сады. На его улице было всего два дома, которые принадлежали чиновникам – дом его отца, безвременно почившего от скарлатины, да ещё дом титулярного советника Кляксина, у которого было четыре дочки и ни одного сына. Посему Лука Евграфович частенько убегал от няньки, чтобы поиграть с сыновьями путейских рабочих. Те звали его барином, но не прогоняли и не обижали в играх своих. С этими же мальчишками Лука Евграфович частенько бывал в саду городского головы с целью собрать смородины, крыжовника да черешни. Был бы жив к тому времени его отец, запорол бы, наверное, своего сына, а няньку же Лука Евграфович ни во что не ставил и грубил ей при любой возможности. В этот субботний полдень Лука Евграфович пробрался через ограду, вернул на место ржавые прутья и осторожно подошёл к низкому северному крылу.

Прислуги у престарелого головы осталось немного, только конюх Илья, такой же старый, как и сам хозяин особняка, кухарка Матрёна, да ещё дочка немки-гувернантки Розалинда Карловна Хазенклевер. Внуки у городского головы давно выросли и разъехались, гувернантка стала не нужна, но оставалась жить при своём господине просто потому, что податься ей было некуда. Уже в пожилом возрасте она неизвестно от кого прижила дочку, да вскорости и покинула этот свет, оставив малютку на попечение и заботу прочим обитателям особняка. Имя девочке дала ещё мать, в честь какой-то своей дальней родственницы, а отчество, за неимением законного отца, придумал сам Прохор Наумыч сказав: "Мать её была нерусь да нехристь, так и спуталась с нерусями, больше не с кем. Сталбыть будет Карловна." Таким образом и получилась Розалинда Карловна, которая выросла, закончила курсы, выучилась шить на новомодной механической американской машинке и стала не только полезной и образованной обитательницей особняка, но и известной в городе швеёй. Не ладилось у неё только с личной жизнью, поскольку пошла она в мать, была высокой и худой. Лицо же её было костляво, глаза походили своим цветом на осеннюю лужу, а волосы были тонки, редки и цветом соответствовали глазам, разве что были ещё немногим светлее. И в довершение облика, носила Розалинда Карловна большой нос, который при этаких худобе и росте делал её похожей на огромную единицу из школьной тетради нерадивого ученика. Сам Прохор Наумович не любил девушку и всякий раз, когда видел её, устраивал себе такое выражение лица, словно только что выпил стакан касторового масла и заел горстью клюквы. Однако же и беспредельную доброту его отрицать было бы положительно несправедливо. Хоть он и был груб с Розалиндой Карловной, однако не брал с неё за проживание в своём особняке ни полушки, а даже напротив, оплатил ей обучение и пополнение гардероба. Американскую механическую швейную машинку Розалинда Карловна опять же приобрела на деньги Прохора Наумовича. Поэтому Розалинда Карловна предпочитала оставаться в северном крыле и престарелому хозяину на глаза не показываться, чтобы не портить настроение своему благодетелю, хоть тот и был на словах неизменно груб и жесток с нею. В детстве она, как и Лука Евграфович, пробовала свои силы в детском хоре при гимназии, там они и познакомились, там же начались их запутанные отношения.

Основной вход в северное крыло был со стороны парадного, но туда Лука Евграфович не пошёл из риска столкнуться со сварливой и вредной сплетницей Матрёной. Вместо этого он подобрал несколько мелких камешков и принялся швырять ими в окно второго этажа. Вскоре окно растворилось, в нём показался нос Розалинды Карловны, затем и вся она высунулась наружу и летний ветерок растрепал её полупрозрачные волосы.

- Лукашка? Ты чего здесь делаешь?

- Ты меня сначала накорми, напои, да в баньке попарь, а потом вопросы задавай! – парировал Лука Евграфович и крутнул в пальцах трость.

- Сейчас спущусь, - пообещала Розалинда Карловна и втянулась обратно в окно.

Вскорости старая дверь скрипнула, дёрнулась и изнутри послышался голос Розалинды Карловны:

- Дёрни на себя!

Лука Евграфович взялся обеими руками за позеленевшую от времени медную ручку и как следует дёрнул. Ржавые гвозди не выдержали, их шляпки отделились и скрылись в кустах с пронзительным свистом, словно были выстреляны из лилипутских пушек. Лука Евграфович покрутил ручку и крякнул:

- Экая оказия!

- Ну что там? – послышалось из-за двери.

- Я ручку оторвал, - смущённо признался Лука Евграфович.

- Недотёпа! – обозвала его Розалинда Карловна.

За дверью послышались удаляющие шаги, потом не мгновение воцарилась полная тишина, затем стук каблуков стал частым, приближающимся, дверь содрогнулась от удара изнутри, Розалинда Карловна вывалилась наружу и упала прямо в объятья Луки Евграфовича.

- А вот и мой дикий фламинго! – сказал Лука Евграфович и поцеловал Розалинду Карловну в кончик носа.

Та утёрлась, встала на землю, отряхнулась и легонько толкнула Луку Евграфовича в плечо:

- Уже успел насосаться зелья?

- Совсем немножко, - пожал плечами тот.

- Пошли, - Розалинда Карловна одёрнула юбку и пошла внутрь. – Только тихо! Завтра к его превосходительству прибудут учёные аж из самого Санкт-Петерсбурга. Все заняты приготовлениями, а мне велели сидеть в комнате и не пугать Прохора Наумыча.

- Какой-то он у вас квелый. Избегает общения с такой красоткой, - снисходительно бросил Лука Евграфович и как бы невзначай налетел сзади на свою провожатую.

- Отстань, бес! – зашипела Розалинда Карловна и добавила: - Если хоть слово скажешь про мой нос, выкину из окна!

Комната Розалинды Карловны была хоть и не особо просторной, но очень светлой и чистой. Во всём был порядок, отглаженные занавески шевелил ветер. Лука Евграфович подошёл к окошку и приподнял одну из занавесок. На чистой ткани местами были заметны тонкие чёрные линии, которые возникают, если из утюга вываливаются незаметные глазу частицы угля. Обернувшись, он увидел на столе в углу и сам утюг, покоящийся на чугунной же подставке. Большой, закопчёный и очевидно слишком тяжёлый для тонких рук швеи. Сама же Розалинда Карловна убрала шитьё с кушетки и уселась на неё.

- Ну, рассказывай, зачем пришёл, - и сразу добавила: - Денег не дам!

- Эх, - тяжело вздохнул Лука Евграфович. – А я как раз за этим. Поручик Прикладов вызвал меня на дуэль. Если не отдам до завтра деньги, конец мне.

- Прикладов? Этот хлыщ? – лицо Розалинды Карловны перекосилось в презрительной гримасе и совершенно неожиданно стало почти красивым. – Не смеши меня, Лукашка, какие в наше время дуэли?

- Да всё бы обошлось, если бы не этот Гришка-варнак. Как только Прикладов вспомнил про дуэль, так этот чёрт святой тут как тут, давайте, мол, дуэльтесь.

- Много должен-то?

Лука Евграфович хотел соврать, как это часто бывало, но с Розалиндой Карловной он был всегда честен. В чём тут секрет, он и сам не знал. Спроси она его сейчас про купчиху Шеину - всё бы рассказал до мелочей.

- Двенадцать рублей должен. Три рубля уже добыл, девять осталось. Ещё бы три рубля где-нибудь достать и будет половина. Прикладов отступится.

- Нет у меня денег, Лукашка, - покачала головой Розалинда Карловна. – Помогла бы, раз такое дело, но нечем. Ну, раз уж ты в гости зашёл, давай хоть твой зипун залатаю. А ты пока физиогномию в порядок приведи. Раковина вон, в углу.

- Спасибо и на этом, - грустно отозвался Лука Евграфович, стянул с себя вицмундир, передал его Розалинде Карловне, а сам пошёл умываться и приводить в порядок лицо.

Когда он закончил, швея уже отремонтировала рукав его вицмундира и разжигала угли в утюге. Вскоре в комнате запахло дымом древесного угля, Розалинда Карловна взяла утюг в левую руку и принялась раскачивать вперёд и назад чтобы раздуть огонь внутри пожарче.

- Уголь плохой в этот раз привезли, - словно извиняясь, сказала она. – Трещит, искрит. Все занавески исполосила.

- Я видел, - отозвался Лука Евграфович.

Он сидел на кушетке, пока Розалинда Кардовна гладила ему одежду. Глядя на её работу он отметил, что со спины она очень даже ничего. У неё тонкая талия и крепкие бёдра, движется она плавно, словно танцует и ловко орудует тяжёлым утюгом, с которым не каждый мужчина бы управился. Сам того не замечая, он встал, тихо подошёл к Розалинде Карловне сзади и осторожно положил свои ладони ей на бёдра.

- Остань! Сейчас утюгом приголублю! – заворчала Розалинда Карловна, но Лука Евграфович был непреклонен:

- Да брось бы эти лохмотья. Им уже ничем не поможешь. Да и не нужно это на самом деле.

- Уже хоронишь себя? Отцепись говорю!

- Какая ты колючая. Роза должна быть с шипами! По крайней мере один шип у тебя есть!

Розалинда Карловна с грохотом поставила утюг на подставку, схватила какую-то тряпку со стола и принялась хлестать Луку Евграфовича. Тот отступал, закрывался руками от ударов и хохотал. Оказавшись у кушетки, он оступился, повалился спиной вниз, при этом схватил Розалинду Карловну за руку и увлёк за собой. Оба упали на кушетку и принялись на ней барахтаться.

- Задушу, аспид! – шипела Розалинда Карловна.

- Да будет тебе! – продолжал хохотать Лука Евграфович. – Он привлёк швею к себе и поцеловал её в губы.

- Какой же ты дурак… - осуждающе сказала Розалинда Карловна, но больше не сопротивлялась.

- Дурак, это верно, - не стал спорить Лука Евграфович. – А и то подумать, вдруг мне удастся победить Прикладова, что тогда?

- Да не будет никакой дуэли. Запрещено это. Вот я пожалуюсь в полицию, тогда посмотрим, какая у вас дуэль будет.

- Будет, - уверенно кивнул Лука Евграфович и снова поцеловал Розалинду Карловну.

Он расстегнул массу мелких пуговок и обнажил плоскую, костлявую грудь. Чтобы не смотреть на это, Лука Евграфович нырнул лицом в ворот и отметил, что пахнет швея очень свежо и приятно. Вообще, Розалинда Карловна была бы завидной невестой, если бы все люди на земле неожиданно ослепли бы. Лука Евграфович не стал раскрывать глаза и дальше действовал наощупь, освобождая свою пассию от слоёв одежды. В какой-то момент ему стало казаться, что вскорости он откроет глаза, увидит груду одежды, а никакой Розалинды Карловны уже и не останется вовсе. Но под очередным слоем ткани его руки наткнулись на твёрдую кость, покрытую тонкой, горячей кожей. Не открывая глаз, Лука Евграфович целовал какие-то бугры, проводил ладонью по волнам, похожим на стиральную доску, а Розалинда Карловна тем временем тяжело дышала и пыталась стащить с Луки Евграфовича узкие форменные брюки. Когда это удалось, Лука Евграфович уверенно приступил к делу. Он действовал размеренно, тщательно прислушиваясь к реакциям Розалинды Карловны и всячески им потакая. И Розалинда Карловна отвечала ему взаимностью. Едва сдерживая стоны, она изгибалась как кошка, осыпала ему поцелуями лицо и впивалась пальцами в спину.

- Только без ляльки, - шепнула она, когда Лука Евграфович напрягся так, словно в его организме не осталось ни одной расслабленной мышцы. И Лука Евграфович исполнил её просьбу.

Потом Розалинда Карловна усадила гостя посреди комнаты и привела причёску и усы его в порядок. Солнце к этому времени уже склонялось к закату. Время таяло, как снег под мартовским солцем, но Лука Евграфович никуда не торопился. Он пил чай с маленьким кусочком сахара на двоих и смотрел на ветви грушевых деревьев, покачивающиеся за окном. Затем он снова посмотрел на Розалинду Карловну, и та укоризненно улыбнулась:

- Ну, чего смотришь? Страшная, да?

- Что мне в тебе всегда нравилось…

- Что?

- Ты не обидчивая. Тебя обижают, а ты всё равно добрая. Пойду я. Попробую раздобыть рублики. Долг всё равно отдавать нужно хоть так, хоть эдак.

- У меня правда нет денег, - сказала Розалинда Карловна.

- Я знаю, - отозвался Лука Евграфович, взял со стола фуражку, надел её себе на голову, подхватил трость и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась, но через мгновение вновь открылась и в щель просунулась его улыбающаяся физиономия: - Я проверил!

Розалинда Карловная схватила грязную тряпку и швырнула ею в лицо Луки Евграфовича, но тот успел захлопнуть дверь, со смехом сбежал по лестнице, выскочил в сад, послал воздушный поцелуй окну на втором этаже и быстрым шагом пошёл к пролому в заборе.

Глава четвёртая Вечер: