Ловец заблудших душ. Часть одиннадцатая

Снег хрустел под сапогами, словно сырая картофелина, в которую вонзается острый нож. Ван Хоттен оставил кучера с возком за углом, и теперь шёл к дому Каховских, внутренне подстраиваясь под внешность и характер Евгения. Мимо протопал сторож с колотушкой, оглядел позднего прохожего, убедился по шубе в его благонадёжности и хрипло заорал:

- Спите, люди! Ночь на дворе!

Альберт выждал, пока сутулая фигура не скроется в будке, возле которой горел костёр, и толкнул дверь.

- Не усомнилась во мне Елена, - с удовлетворением подумал он. - Ждёт!

Шубу повесил у входа, и осторожно двигаясь, отправился в спальню к Каховской. Его обострённое обоняние ощутило запах воска от зажжённых свечей, и вскоре он стоял перед дверью, покрытой красным лаком. Он сконцентрировался на нужном облике и вошёл. Елена в белом пеньюаре и кружевном чепчике сидела у изящного столика и писала. Гусиное перо окуналось в чернильницу, чтобы, вернувшись к листу, пополнить ряды слов, украшенных виньетками и завитушками. Каховская была так погружена в сочинение послания, что не сразу почувствовала присутствие другого человека. Но, когда тень ван Хоттена легла на край стола, женщина испуганно обернулась, прикрывая ладонью письмо. Её глаза расширились, и она бросилась на грудь мужчины, стоявшего перед ней.

- Евгений! Женечка! Милый мой - воскликнула она. - Я знала, что ты ко мне вернёшься. Отовсюду: хоть из райских кущ, хоть из Кощеевой вотчины, хоть из Тартара. Сердце моё, что же ты молчишь?

- В эту ночь нет на земле мага с танцующими журавлями на спине, - подумал Альберт. - Целиком и полностью я - Евгений, любящий беззаветно и этим победивший смерть.

Он подхватил Елену на руки и отнёс на кровать, разобранную для сна. Снял чепчик, чтобы освободить тёмно-русые волосы. Вдохнул их аромат - мягкий, с ноткой душицы. Покрыл поцелуями лицо, залитое слезами, прижал женщину к себе, утешая и расслабляя. Распустил пояс у пеньюара и осторожно снял его и ночную сорочку. Обхватил колени Елены и прижался к ним, ощущая, что ей нужна именно такая близость - доверительная, заботливая и позволяющая не вторгаться, а прорастать друг в друга.

- Мне так не хватало тебя, - прошептала Каховская. - Четыре года я не жила, а чудилась себе и окружающим. Призрак прежней Леночки Аксаковой, одетый в мнение чужих людей! И все от меня чего-то хотят: муж - постельных игр и наследника, родители - внука, которому можно будет передать поместье; общество - соблюдения законов и правил. Даже горничная ожидает, когда мой супруг перестанет окучивать меня и целиком переключится на её "огород". Я всем должна! Разве это правильно? Ещё немного, и я выпила бы макового настоя, чтобы уснуть навеки и встретиться с тобой на полях, заросших лилиями. Знаю, что это грех, но тащить на себе огромный крест я больше не в силах. Ты понял это и пришёл сам. Я люблю тебя, сердце моё.

Альберт быстро разделся, бросив одежду прямо на пол, уложил Елену поверх одеяла и стал ласкать, целуя её в уголки губ и в глаза, поглаживая шею и спускаясь к полным грудям с маленькими сосками, не вытянутыми ещё жаждущим младенцем. Он не торопился, чтобы не оглушить женщину своей страстью, а подарить ей блаженство. Прошёлся языком по ложбинке между рёбрами, по животу, податливо мягкому, пропустил пальцы в "руно", покрывающее лобок, и стал играть с женственностью, ещё зажатой, но раскрывающейся от обилия взаимных чувств. Елена вздрагивала, убеждаясь в том, что её тело живо, молодо и отзывчиво.

- Во мне нет холода, - успела подумать она перед тем, как провалиться в бездну или взлететь в небо.

Ван Хоттен, опираясь на сильные руки, навис над нею, чтобы войти осторожно, не причиняя боли и неудобства. Она приняла его со стоном удовольствия и обхватила ногами. Движения его ускорились, фаллос до самого основания заполнял собой женщину, заставляя желать ещё больше. Альберт перевернул её на живот и распластался поверх, придавив к перине. Снова вошёл, уже не заманивая, а утверждая свои права на это горячее тело, отвечающее на его натиск откровенно и ликующе. Обладать, отдавая всего себя без остатка, - вот благо для мужчины, тот стержень, которому не требуется подпитка ложью и подобострастием. Мужчина и женщина стали одним существом, соединившись в утолении пустоты, созданной смертью, чтобы продолжать жить полнокровно и осмысленно. Альберт исторг сперму в расслабленное тело, сознавая, что нынешней ночью будет зачат ребёнок, носящий фамилию Каховского, любимый матерью, как продолжение Евгения, и сотворённый Силой заезжего мага. Елена, утомлённая ласками, уснула, а ван Хоттен заглянул в кабинет её мужа. Тот стоял на коленях перед иконой Николая Угодника и истово молился, ударяя перстами себя в лоб и плечи. Его лицо резко постарело всего за сутки и напоминало античную маску, символизирующую скорбь.

- Бог нуждается в равновесии, - подумал Альберт, - и поэтому предлагает людям выбор. Прямой или тайный, навязанный или принятый по собственному желанию.

Мороз вызвездил небо, и оно сверкало, словно рождественская ель, обвешенная шарами, пряниками, позолоченными орехами и атласными лентами. Кучер находчиво перебрался к костру сторожей и балагурил, приняв на "грудь" по маленькой. Ван Хоттен свистнул, и возок шустро подкатил к нему. Время было хрустально-застывшее, отделяющее прошлое от грядущего.

- Не хочешь узнать о судьбе своего подкидыша? - сказала утром Клео, нарочито серьёзно размешивая сахар в чашке с чаем. - Неужто любопытство не кусает тебя за пятки?

- Ещё как кусает! - согласился Альберт. - Если ты готова, то приступим.

Он погрузил своего "рыжеволосого чертёнка" в транс и приступил к расспросам:

- Ты видишь, кто родится у Елены?

- Да. Сын. Окрестят его в часовне, построенной на Охте, и имя дадут - Аркадий.

- Что ожидает его мать?

- Через два года Каховский-старший переберётся в иной мир, а молодая вдова будет растить сына в поместье родителей. Ещё через два года она выйдет замуж за полковника Икримова и проживёт с ним в любви и согласии тридцать лет. Родят троих детей. О маковом настрое Елена и думать забудет.

- Славно! - потёр руки ван Хоттен.

- После разбитной Елизаветы недолго поцарствует курносый Пётр, поклоняющийся королю Фридриху и солдатской муштре. Его свергнет собственная жена, которой надоест быть приживалкой при любовницах супруга. "Золотой век дворянства" - так нарекут её правление, обожжённое амбициями полководцев и самозванцев, желающих занять трон, расцветшее науками и искусством, смешавшее немецкую рассудительность с русской "азиатчиной". Её сын, Павел, начнёт ломать то, что напоминало дела матери, и погибнет в замке, который не убережёт от хладнокровия заговорщиков и от гордыни наследника.

- Зачем мне знать о русских царях, - недовольно буркнул Альберт, - если мы не останемся в России?

- Я иду по дороге твоих потомков, служащих своим императорам.

- Тогда продолжай.

- После Александра наступит время междуцарствия. Наследник, брат Константин Павлович, откажется от престола, и младшему, Николаю, придётся спешно перехватывать упавшие вожжи. И вновь бунтари из дворянских родов решат поставить шах и мат случаю, приведшего к власти не того, кем хотелось бы управлять. Декабрь 1825 года - странная битва, превратившаяся в избиение. Твой потомок, Каховский, должен будет совершить покушение на царя, но в последний момент откажется. Его и ещё четверых приговорят к четвертованию. Надеюсь, ты помнишь, что это? Но милостиво повесят. Да, я вижу! Грохот барабанов, оглашение приговора, намыленные верёвки и... пять болтающихся тел, судорожно дёргающих ногами. Один сорвался!!! Помилование и каторга? Но нет! Его вновь заталкивают в мешок и отправляют в петлю. Вешали пятерых и покойников должно быть ровно столько же - для отчётности. Всё, на этом прерывается твоя связь со страной богачей и нищих, церковной "благодати" и ловкой распущенности, живых людей и "марионеток".

- Просыпайся, девочка. Хватит бродить среди теней.

- Четвёртая дверь закрылась, - сказала Фелитта, обнимая за шею Алекса. - За нею мы оставили себя - мага ван Хоттена и его ученицу, непокорную Клео.

- Ты так и не полюбила меня, девочка? - спросил Алекс, целуя Литту в висок. - Неужто я не сумел обольстить тогда твоё лохматое Высочество?

- Я любила тебя, ван Хоттен, но понимала, что должна быть Другом, которому доверяют до последней капли крови, а не любовницей, которой рано или поздно найдут замену. Ты вспомни, до какой степени Клео-Клеопатра не подходила для роли искусительницы!

- Да, уж, отроки и похожие на них девицы меня никогда не прельщали, - ухмыльнулся Алекс. - Зато сейчас со мной великолепная, страстная Королева, рядом с которой я ощущаю себя не регентом, а Королём, которого никто не может свергнуть.