Валентин и валентина

ВАЛЕНТИН И ВАЛЕНТИНА

Сказать Валентину «нет», я не решаюсь, но и сказать «да», не рискую. А потому, выговорив себе / в который раз!/ время на размышление, поцеловала в небритую щеку и выскользнула из машины. Но прежде, чем войти в подъезд, постояла ещё какое-то время , вдыхая тёплый июльский воздух и глядя вслед удаляющимся сигнальным огням «тайоты».

Чего хотел от меня Валентин? Того же, чего хотят другие «валентины» от других «валентин», неглупых, молоденьких, сладеньких, с формами, могущими потрясти сознание новых властителей материального мира. Но главное, чем привлекают  валентин девушки, вроде меня, неопытность — в преодолении которой испытывают самое большое наслаждение, а потому согласны платить за неё любую цену не в пределах разумного /о разуме речь не идёт/,   а возможного. Но когда имеешь дело с неопытностью, обыкновенно не шибко рискуешь.

Впрочем, наши «двухвалентные» отношения отличались от только что мною описанных. Во-первых, они не основывались на материальном интересе с моей стороны, а во-вторых, не столько мне нравился Валентин /хотя нравился очень /, сколько затеянная мною игра в «дашь - не дашь». Но как возвышается девушка в собственном мнении, как поднимают её над землёй умоляющие, милости жаждущие мужские глаза, и сознание, что от одного её слова зависит станут ли они печальными или засветятся радостью.

Теперь я осознаю, что в моём поведении было много детскости, но ведь и то правда, что чувствовать себя ребёнком рядом с солидным мужчиной, а Валентин старше меня на целых десять лет, очень, очень приятно. Когда он рассказывает о неизвестном, например, странах, в которых побывал по коммерческим своим делам, я почти физически ощущаю плотность Мёртвого моря, минареты Стамбула, нагромождение небоскрёбов Нью-Йорка и вечное обаяние Рима. Не говоря уже о всяких островах, обросших пальмами, как собака шерстью. Это не моё сравнение, но я заметила за собой неожиданную привычку, думать его мыслями и выражать их его словами.

В такие минуты я почти полностью в его власти, и он распоряжается ею по собственному усмотрению, кроме того последнего, пока ещё для него запретного, в котором заключён тайный смысл наших встреч, и без надежды на которое не было бы ни его пленительных рассказов, ни моего чувства собственного достоинства. Иногда я так расслабляюсь / особенно, когда его рука проникает в самые интимные мои места /, что, кажется, прояви он чуточку больше настойчивости, и я сломаюсь под напором исходящий от него мужественности.

Но он привык уже довольствоваться лишь тем, что позволено, и когда рука его погружается в моё влагалище, как в рукавицу / снова его слова /, я едва сдерживаю крик восторга, чтобы не  выдать своего ощущения / ох, эта чёртова гордость!/и, конечно, из страха за лелеемую / неизвестно зачем / девственность. Слегка надавливая на неё, Валентин шутит, что может и таким способом лишить меня того, чем я так дорожу, но в обстоятельствах, подобных этому, я совершенно утрачивала чувство юмора и целиком сосредотачивалась на том, чтобы одним поворотом таза уйти из опасной зоны.

Я часто корила себя за неуместную игру в прятки. К чему она, если мы оба страстно желаем одного и того же? Но склонная к романтическому восприятию действительности, неизвестно кем и когда мне привитую, я почитала скромность главным своим достоинством, хотя и не лишавшим меня ощущения реальности, но отнюдь не покровительствующей сентиментальным дурам, как однажды назвал меня Валентин. Да и реальность такова, что девушка не может долго пренебрегать условиями, навязанными ей временем, в котором живёт, если не хочет остаться одна... Одна! Какое страшное слово. И когда в тёплых объятиях Валентина по телу моему разливается успокоительное блаженство, я ещё острее ощущаю возможность одиночества, и даю себе слово сделать всё, от меня зависящее, чтобы такая возможность не превратилась в неизбежность.

И всё-таки я оттягивала, оттягивала, оттягивала  решающее событие, словно какая-то неведомая сила довлела надо мной, лишая меня воли и не позволяя проявить решительность там, где, по обстоятельствам места и времени была бы особенна уместна. Поддаваясь этой сумятице и неразберихе чувств, я многажды определяла для себя предельный срок затянувшегося противоборства и даже обозначила его коротким словом: скоро! Но Валентин только рассмеялся:

– Скоро, это когда?

– Когда приглашу тебя к себе. Если это случиться, то непременно у меня, чтобы чувствовать себя спокойной и неуязвимой.

– Неуязвимой от чего?

– Мне трудно это объяснить. Тут столько разных нюансов, отклонений от логики и здравого смысла, предвидений и предчувствований, что порой мною овладевает непреодолимый страх, только потому не убивающий меня, что этот последний шаг ещё не сделан.

– Чушь какая-то! – не выдерживал Валентин и, перегнувшись через меня, сидевшую рядом, открыл дверцу машины. Мне казалось, что я, в полном смысле, переигрываю самое себя. И тогда, чтобы вернуть утраченные в его душе и сердце позиции, шептала, целуя в небритяшку:

– Не злись, дорогой! Уже скоро, очень скоро, скорее, чем ты думаешь...

И когда сигнальные огни «тойоты», исчезли в полутьме, я достала из сумочки ключ и вставила в замочную скважину. Этот хороший, как у нас принято было говорить, «люксусовый» дом всего в три этажа, возведённый после войны немецкими военнопленными, являлся, по сути, антикварной редкостью. Несмотря на прошедшие с той поры десятилетия, дом всё ещё выглядит достаточно презентабельно, и когда я поднимаюсь по лестнице из мраморной крошки, опираясь на перила из морёного дуба, самой себе кажусь героиней зарубежного фильма о сладкой жизни буржуазки, возвращающейся после ночной попойки, дабы за день передохнуть и набраться сил для следующей ночи.

Квартиру купили мне родители. Они люди скромные, но выше среднего достатка и к тому же бережливые, так что сумели прикопить средства, достаточные, чтобы выстроить единственной и горячо любимой дочери надёжную «стартовую площадку» в будущее. Будущее это видится мне неопределённым по форме и прекрасным по содержанию, возможно потому, что с отличием окончила школу и столь же успешно преодолеваю университетскую «ферулу» / словечко Валентина невесть что обозначающее /, хотя, разумеется, и то и другое происходило и происходит не без их помощи. Так или иначе, но я личность — самостоятельная, причём настолько, что отвергаю любые попытки Валентина взять меня на содержание. Я не жадная, мне хватает и родительских денег.

Я поднялась на свой третий этаж, но едва открыла дверь, как с лестницы, ведущей на чердак, свалились на меня два типа, настоящие бугаи,   так мне, по крайней мере, на первых порах померещилось, скрутили, онемевшую от неожиданности и ужаса, втолкнули квартиру и захлопнули за собой дверь.

– Иди, иди, – приказал один из них, чернявый, подталкивая меня в спину, – чего боишься? Бояться надо было раньше. Теперь ты в полной безопасности.

Второй, шатен, худощавый, напоминающий карлика-переростка, как я убедилась, не только внешне, но и умственно, оглядев квартиру, хмыкнул:

– Неплохо устроилась, девочка. Я бы тоже не отказался от таких апартаментов. Откуда денежки: крадёшь или ****уешь?

Я молчала, всё ещё пребывая во власти стресса. Мысли ворочались в голове, как ледяные глыбы в весенней реке. Чего им от меня надо и что со мной сделают: изнасилуют или убьют? А, может, и то и другое?

Однако, судя по их поведению, они и сами не знали, что им делать, или просто оттягивали время, упиваясь своей властью и безнаказанностью. Осмотрев квартиру, порывшись в белье, приведшем их в неописуемый восторг, словно впервые видели женское исподнее, обнаружили полтыщи долларов, и карлик, со смешками и ужимками, будто такую огромную сумму с трудом может уместить в свой карман, осведомился, вся ли эта наличность и нет ли ещё где-нибудь загашника, но мой отрицательный ответ вполне его удовлетворил. Потом бандиты выгребли содержимое холодильника и всё, что не требовало варки / котлеты, голландский сыр, молоко, помидоры и молодой лучок / уничтожили с какой-то сверхъестественной скоростью, как если бы не ели много суток. И, только насытившись, решили заняться мной. Правда, возникла непредвиденная помеха их намерению, затрещал телефон. Я не сомневалась, звонил Валентин. Но чернявый достал из кармана  складной охотничий нож и перерезал провода, приговаривая, как заклинание:

– Так будет спокойнее... спокойнее... спокойнее...

Он медленно подошёл ко мне, притом так близко, что его дыхание оседало на моём лице капельками пота. После нескольких минут томительного молчания, приказал мне раздеться, но не успела моя рука дотянуться до застёжки на юбке, как вдруг запротестовал карлик, потребовавший для себя право раздеть меня, поскольку эта процедура действует на него возбуждающе и по этой причине он не намерен от неё отказываться.

– А для меня вполне достаточно, что разденется сама! – отрезал чернявый. – Хочешь раздевать, найди для себя отдельную девку и вытворяй с нею, что заблагорассудиться. А эта — наша общая добыча, и главный здесь я, а потому будет так, как я хочу.

– Ты главный!? – побагровел карлик. – Весьма важное научное открытие. Я вообще полагаю, что ты — никто и взят мною в компанию исключительно из милости. И она тебе будет оказана при условии, что не будешь впадать в манию величия и корчить из себя генерала Топтыгина.

Они ещё долго пререкались, хватая друг дружку за грудки, но постепенно воинственность их стала угасать, и они пришли к компромиссу, удовлетворившему обоих. Решено было, что сниму я только кофточку и юбку, а остальное — карлик. Он снова пришёл в восторг от моего белья, задрожав, как в лихорадке. И, продолжая дрожать, стал снимать с меня трусики, упавшим к моим ногам, и мне не оставалось ничего другого, как переступить через них. Затем он обхватил меня руками, плотно прижав к себе, расстёгивая лифчик. И я оказалась перед ними обнажённая. Непривычная, в обстановке стресса, к жадно разглядывающему меня мужскому любопытству, я чувствовала себя потерянной, и если что-то могло поддержать в эти минуты мой дух, так это восторг зрителей, в искренности которого сомневаться не приходилось.

Они восхищались моим телом и отдельными его частями с простодушием подростком, впервые раскрывших порнографический журнал. Чернявый несколько раз обошел вокруг меня, с почтительной робостью прикасаясь к предметам своего восторга, а карлик, забравшись с ногами в кресло, сидя в котором я любила смотреть телевизор, поддакивал напарнику, мыча и причмокивая. Пока тянулась вся эта канитель, я успела придти в чувство и успокоиться, поскольку в поведении незваных гостей не было ничего такого, что обыкновенно воспринимается как угроза жизни. Что же касается «чести», то любая женщина должна быть готова к такому повороту событий, даже при полном отсутствии сексуального опыта.

Однако, чутьё подсказывало мне, что, несмотря на столь оптимистический прогноз, я  обязана быть настороже, поскольку любой неверный с моей стороны шаг, истолкованный превратно, способен в корне изменить, и без того висящую на волоске ситуацию, не в мою пользу. Поэтому, не вступая с ними ни в беседу, ни в пререкания, молча выполняла все их требования, вроде того, чтобы лечь, раздвинуть ноги и ягодицы, а когда последовали вопросы, с очевидной целью подразнить мою чувственность и свою похоть, отвечала на них, хотя и односложно, но без обиняков.

Особенно удивительным показалось им то, что я ещё девочка, и, дабы в том удостовериться, приказывали мне раз от разу лечь и распахнуться. После чего, с учёными мордами знатоков, заглядывали вглубь моей пещерки, но по их виду легко можно было догадаться, что эти ребята, если и не первые на «промысле», то уж в качестве насильников разве что стажёры.

Поверили они моим несвязным объяснениям или нет, сказать не берусь, но было заметно, что пыл их угас, и они остановились перед озадачившей их проблемой в явной нерешительности. Снова и снова, вместо дела, от них ожидаемого, они задавали мне щекотливые вопросы, на которые отвечала терпеливо, пусть неосознанно, но явно желая их подзадорить. Мы как бы поменялись ролями. Но поскольку время шло и ничего не происходило, я почувствовала себя /уж перед самой собой, могу позволить себе быть откровенной/, обманутой в своих ожиданиях. Странно осознавать, но не потеря денег огорчала меня больше всего, а неуклюжая попытка бандитов отказаться от задуманного. Видимо, они готовы были ограничиться ограблением. Судя по всему, моя девственность стала для них непреодолимым препятствием, и они топтались перед ним, как слоны перед пустым корытом. И даже пытались советоваться со мной, как лучше им поступить.

Лучше было бы оставить меня в покое, но отвечать таким образом, не значило ли подтолкнуть их к решению, от которого готовы были отказаться? Согласна, происходящее выглядело глупо, нелепо, смешно, но мне было не до смеха, когда я догадалась, что решимость их испарилась, именно тогда, когда я смирилась  с неизбежным.   Выяснилось, что они не те, за кого себя выдают. Они испугались собственных желаний. Потому и затеяли новый спор, кому первому я достанусь. Какая, в сущности, разница? Уступите друг другу или метните жребий. Но они продолжали препираться, и я уже стала опасаться, как бы чрезмерное усердие каждого добиться своего, не вылилось в драку над моим распростёртым телом.

Вслушиваясь в их перепалку, я вдруг поняла, что они вовсе не оспаривают право первого, а всеми правдами и неправдами стараются его переуступить. Это могло бы показаться невероятным, если бы не произошло на самом деле. Мне понадобилось немало усилий, чтобы заставить себя сдержаться и не высказать этим глупцам и подонкам всего, что я о них думаю.

Между тем, за окном прояснялось, и с наступлением утра я почувствовала усталость не столько от бессонной ночи, сколько от бессмысленности происходящего. Но нет ли в случившемся и моей вины? Мысль эта пришла мне в голову, как озарение. Разве не в книгах, посвящённых сексу, я почерпнула зародившееся сомнение, переходящее сейчас в уверенность. Скажу больше, авторы таких книг, словно сговорившись, перекладывают на хрупкие женские плечи поиски того золотого ключика, которым открывается сундучок с мужской потенцией. Взвалив, таким образом, вину на себя самоё, я глядела на своих «насильников» более примиряющее и почти не удивилась, услышав собственный голос:

– Вот что, ребята, мне пор спать, да и вам не мешает отдохнуть. Если нам повезёт встретиться ещё раз, это не будет столь неожиданно, и мы проведём время с большей пользой.

Похоже, моя неочевидная ирония задела в них что-то мужское, потому что они помрачнели и с решимостью, прежде в них не замеченной, совершили то, чего я так хотела и так боялась. Они набросились на меня, словно коршуны на живое мясо, и, вырывая друг у друга, терзали, будто набитую ватой куклу. Я, как Шалтай-болтай, моталась между ними, и в те короткие мгновения, когда ко мне возвращалось сознание, я поняла, что выжить в этой оргии сумею лишь в том случае, если сама присоединюсь к ней.  

Произошло нечто, вроде вакханалии времён римских императоров. Мои мужчины будто взбесились, и то, что я, впервые в жизни исполняя минет, могла доставить им такое удовольствие, возвысило меня в собственном мнении больше, чем неуклюже разыгранное целомудрие по отношению к Валентину. Объяви я себя царицей Савской, оба шустрика не только признали бы за мной право на трон, но и с охотой отдали бы себя в рабство.

Оставалось совершить последнее, но решающее: совокупление. Я ждала этой минуты с волнением и впервые подумала о Валентине с пренебрежением. Прояви он, вместо терпения и изысканности, чуток нахальства, он, а не они стали бы для меня лучом света в тёмном царстве секса. Каково же было моё удивление, когда чернявый, переглянувшись с карликом, преподнёс мне новость, судя по их довольным физиономиям, долженствующую меня обрадовать.

– Видишь ли, дорогуша, – от волнения чернявый едва подбирал слова, – мы тут со Стёпкой подумали, не сговариваясь, одно и то же, решив тебя пожалеть. /Я слушала и не понимала, а он продолжал /. Ты нам доставила удовольствие, которого от других не дождёшься. Такое не забывается, а потому нуждается в поощрении. И чтобы хоть как-то тебя отблагодарить, оставим нетронутой. Пойми нас правильно. До сих пор нам не везло на стОящих женщин. Может потому и набросились на тебе, хотя не насильники. Это не наша профессия. Так получилось. На самом деле, мы простые и скромные ребята, не желающие никому зла, даже тем, кого грабим. А о тебе и говорить нечего. Кто знает, как будущий муж отнесётся к тому, что кто-то его опередил. Нам-то что, кончил дело — вытри тело. А тебе отвечать и оправдываться. Случись такое, мы бы себе не простили. И потому уходим. А ты извини нас за все, что было и чего не было.

– Но раз вы всё моё оставляете при мне, оставьте и доллары.  

Пока чернявый всё это выкладывал, карлик, в знак согласия, довольно помахивал головой. Трудно передать всю глубину моего разочарования. Мысленно, я самолично кастрировала этих гадов, наслаждаясь их страхом и ужасом. Но, в виду ограниченности моих карательных возможностей, пришлось довольствоваться хорошей миной при плохой игре. Притворяясь весёлой и беспечной, выпроводила моих званных-незванных гостей, а когда на пороге чернявый обернулся и спросил:

– Как тебя зовут, дорогуша? Мы ведь даже с тобой не познакомились.

– С незнакомыми не знакомлюсь, – зло ответила я.

И едва закрыв дверь, тут же устремилась к телефону. И только нелепые попытки соединить разрезанный шнур вернули меня к реальности. Набросив на себя что-то из одежды,   даже не замечая что, выбежала на ещё спящую улицу к телефону-автомату, потому что сотовый постигла судьбы долларов. А спустя несколько минут услыхала глухой, не похожий на обычный, голос Валентина.

– Что случилось? – испуганно спросил он.

– Разве я звоню, когда что-то случается? У меня, и хотелось бы думать, и у тебя тоже, радость. Поздравляю нас с Валентиновым днём.

–  В июле?

– Не вижу разницы. Главное, что твой... наш день... настал. Приходи, я жду тебя.

– Ах, да-да, – произнёс он как бы мимоходом. – припоминаю. Что-то из обещанного, в которое не очень верилось. К сожалению, не смогу.

– Почему?

– Потому что не вовремя.

Услышать такое было столь неожиданно, на какие-то мгновения я онемела.

– Сегодня или вообще? – спросила я, ещё не понимая, что совершаю глупость.

– Сегодня точно, а вообще, как получится. Вчера, когда я вернулся домой, на меня в подъезде напали две амазонки. Сопротивляться не имело смысла, да и желания такого не было. Мы провели всю ночь, скажу честно, незабываемую. От тебя такого подарка не дождаться. И хотя они ушли, я не уверен, что у меня хватит сил на третью, если даже эта третья — ты.

Борис Иоселевич