Ловец заблудших душ. Первая брачная ночь первый секс Часть двадцать первая

- Белые люди - глупые люди, - сказал старый якут, покуривая трубочку. - Пятерых река забрала, одного отпустила - лишь побила для острастки. Видать, хотели взять то, что не для них предназначено. А ещё крестик на шнурке носят! Или думали, что наши древние Боги слабее их Христа? В соседнее стойбище монах приходил, говорил долго-долго, обещал муки нижнего Мира, ежели народ не станет кланяться и в плечи себя пальцами тыкать. Зато всем, кто крестик, словно ботало на оленью шею, повесит, посулил после смерти котлы, полные вкусной еды, безделье да песни этих, как же, как же...

Внучка, красивая кареглазая девушка, подсказала:

- Ангелы, дедушка.

- Да, верно, - обрадовался старик. - Ангулы!!!!! Будто каждого обихаживают, словно гостя дорогого. Разве, что жены своей не предлагают!

Девушка хихикнула и прикрылась ладошкой:

- У них жён-то нет!

- Вот-те раз! - удивился Карунгир. - У всякого, даже распоследнего, жена должна быть. А ежели её нет, то и мужчина не мужчина, а так - кусок медвежьего дерьма.

Спасённый ими человек, лежащий на шкурах возле огня, заворочался, пошарил вокруг себя руками и открыл глаза.

- Где я? - прошептал он.

- У меня, - спокойно ответил дед. - А я - шаман Карунгир. Это внучка моя - Оллейя. А ты кто будешь?

- Геолог. Из Санкт-Петербурга.

- Имечко своё назови, непутёвый!

- Геннадий Востриков, - выдохнул геолог, чувствуя, как всё плывёт вокруг него.

- К нам зачем пожаловал? - не унимался старик. - Небось, золото понадобилось? До тебя столько дураков его искали, да земля их рядом с самородками спать укладывала и потом не будила.

- Нет, не золото, - ответил Геннадий. - Алмазы. По всему выходит, что должны они здесь водиться.

- Решил монисто земли разодрать на бусины да купцам толстопузым продать? - возмущённо сказал шаман. - Есть у тебя совесть или нет?

- Есть совесть, отец! Понимаешь, смысл жизни моей - искать руды, которые сокрыты, чтобы потом их использовали для блага многих. Вот смотри: уголь нашли и не нужно леса изводить; торф в низинных болотах добыли - электростанции свет в дома дали; золото намыли - страна богаче стала; малахит вырубили - из него красоту создали на века; железо и другие руды переработали, изготовили потом инструменты и оружие, рельсы и пролёты для мостов, машины умные и вилки-ложки. Да и с камушками драгоценными не всё просто. Это для мастеров-ювелиров - вдохновение, упорный труд и приложение таланта к крошечному рубину или изумруду, чтобы дать им новую жизнь. Это радость для людей, пусть даже немногих, которые передадут украшение потомкам. А уж для нас, геологов, - это вся жизнь, тяжёлая, опасная, неустоявшаяся и притом полная надежды на открытие. Случайность, опирающаяся на знание о земле, удачу и ещё на встречу с интересным, душевным человеком.

- Ладно гуторишь! - согласился Карунгир. - Смотрю я в тебя и зла там не вижу. Оставайся, пока не оздоровеешь. Решать наперёд не буду, день придёт и Боги подскажут, по какой дороге тебя вести. Оллейя, ставь на огонь котелок. Да трав из мешочков достань. Сама знаешь, какие сгодятся.

Девушка сбегала к ручью за водой, бросила в котелок несколько горстей измельчённых трав и уселась на корточки, следя, чтобы отвар не бурлил, не плевался и не терял целебности.

Незаметно миновали две недели. Геолог быстро поправлялся, опекаемый ласковой целительницей. Оллейя, используя голос, меняла вибрации тела своего подопечного, помогая его организму освобождаться от скованности, присущей белым, от боли и последствий травмы. Звучание напоминало варган, но было более мощным по воздействию.

- Как ты это делаешь, Оленька? - заинтересовался Геннадий. - Я реально чувствую, как твой голос проникает в меня: тормошит или, наоборот, оглаживает, смягчает или делает жёстче, разгоняет или вводит в состояние покоя. Если бы я попал в больницу, то лежал бы там долго, мучительно предаваясь всяким печальным мыслям. А при твоём "диком" лечении, скоро побегу вперёд оленьей упряжки, которая возит твоего деда.

- Рада, что твои ноги становятся крепче оленьих, - улыбнулась юная помощница Карунгира. - Такое умение врождённое. Мне было пять вёсен, когда я впервые так запела. Дедушке приходилось меня сдерживать, чтобы себе не навредила, перегрузив несформировавшуюся, как должно, матку.

Естественность, с которой она говорила о вещах, табуированных в современном обществе, удивила геолога. Он привык, что люди обкручивают любое своё состояние множеством иносказательных слов, лишь бы не назвать первозданным и оттого неприличным именем. Лицемерие пронизало, словно грибница, заставляя каждого прикидываться воспитанным, здравомудрым и соответствующим щепетильной изысканности. Востриков знал, как за "кулисами" этикета грязнятся и коверкаются понятия, обрастая хамскими "усовершенствованиями".

- В потёмках легче верить в свою безнаказанность, - подумал он. - При свете удобнее разоблачать кого-то другого и угодливо плясать под дудку обрядов, оберегающих кондовые извращения. А тут сама правда, которой нет дела до показного смущения; истина, позволяющая пренебрегать чужими тропами и освобождающая разум от двойственности понимания. Эта девушка подобна алмазу самой чистой воды, которому уютно в кемберлитовой трубке, который сохраняет в себе воспоминания о жутком давлении в глубинах земли, о потоках газа, вынесших его на поверхность, о следах росомахи, пометившей первый снег, о волчьем гоне, заставляющем кровь становиться мерилом грядущей жизни.

Миновал ещё месяц. Осень взлохматила вихры сопкам-подмастерьям, и тайга превратилась в огромную красильню, где в чанах отмокали и преображались добротные ткани и случайные лоскутья, подобранные ветром-старьёвщиком.

- Скоро снег ляжет, - сказал как-то Карунгир. - Река встанет, и ты не сможешь вернуться домой по свободной воде. Чего ты ждёшь?

Геолог уже и сам не знал, чего он ждёт. Внучка шамана завладела всеми его помыслами. Но Геннадий понимал, что "цивилизованный" мир не примет дитя иных устоев да и Оллейя никогда не захочет оставить родные места. Как же быть? Профессия геолога позволяла ему проводить полгода в "поле", и тогда он возвращался бы к ней. А потом? Тосковать следующие полгода, перемежая разбор добытых минералов с посещением борделей?

- Тупик, - вслух произнёс Востриков. - Адский тупик!

- Глупые вы, белые люди, - промолвил шаман. - Это ж надо так себя запутать, чтобы не найти места в жизни!

- Помоги, отец! - попросил Геннадий. - Ты мудр, и на многое глаза твои открыты. А я, как видно, сплю и оттого смысл уловить не могу.

- Эх-эх, - прокряхтел старик. - Хитёр ты, будто соболь! Хочешь свою шкурку сохранить неподранной и белку сожрать, украв её из сумки охотника. Так дело не пойдёт. Или сам гоняйся за белкой, или помирай от голода, или становись мехом без души и сердца. Выбирай!

"И кто из нас хитрый? - весело подумал геолог. - Такому деду да в Академию наук! Любого профессора за пояс заткнёт."

На следующее утро их разбудил якут, позвавший Карунгира на помощь. Духи нижнего Мира приставали к его жене, от чего та болтала несвязное, не узнавала мужа и детей, пожирала мясо сырым и испражнялась на одеяла. Шаман обрядился в маску с рогами и в лохматую, сшитую из множества меховых лоскутков, одежду, уселся на белого оленя и убыл. Геннадий решил, что сама фортуна даёт ему шанс. С нетерпением дождался конца длинного, словно у чопорных англичан, чаепития и обратился к девушке:

- Оленька, я хочу быть честным с тобой. Понимаешь, мне нужно, чтобы ты была со мной. Всегда была!

Оллейя отложила в сторону кружку и уверенно сказала:

- Оставайся с нами. Деду осталось жить ещё две зимы. Он мне сам сказал, что его задерёт медведь, ополоумевший от ранней воды. Тогда я заменю его! Будешь со мной жить, на охоту ходить, детей растить. А с тайгой я договорюсь, чтобы тебя признала, заново родила с другим именем.

Геннадий ошеломлённо молчал. Зачем-то стал вертеть в руках деревянную ложку, бросил её, вскочил, выбежал на волю, поглазел на оленей и вернулся обратно.

- Хорошо, я согласен. Но нам нельзя жить в грехе! Нужно, чтобы священник нас обвенчал.

Внучка шамана засмеялась:

- Ох, и глупые вы, белые люди! Сейчас соберу в сумки еды, и мы отправимся в стойбище Тайгаллых.

Сборы отняли совсем немного времени, и вскоре геолог и Оллейя уже ехали на восток. К полудню добрались до стойбища, которое оказалось языческой кумирней. Среди глыб, образующих круг, замерли в вечной пляске Боги и духи Верхнего и нижнего Миров. По центру, подняв кверху шестипалые руки, стоял каменный идол, бесстыдно задравший к небу внушительный член. Земля перед ним была плотно утоптана, как на току.

- Ух, ты! - удивился Востриков. - Вот это личность! Сюда бы археологов или краеведов позвать!

- Сюда чужим нельзя! - строго ответила Оллейя. - В земное стойбище Богов приходят девушки перед тем, как признать мужчину своим.

- Благословения, что ли, у кумиров испрашивают? - усмехнулся геолог.

- Нет. Им не нужно разрешение, чтобы жить с мужчиной. Здесь они дарят свою кровь Верховному и становятся женщинами. Ты можешь остаться и посмотреть. А если твой несчастный Бог тебе запрещает, то можешь отойти и обождать у костра.

- Почему "несчастный"?

- Сильный, счастливый Бог не глядит на людей с такой тоской, - ответила внучка шамана.

Геннадий присел на корточки возле валуна. Оллейя, несмотря на студёный воздух, скинула с себя одежду и обнажённая подошла к кумиру. Поклонилась ему, обняла и насадила себя на каменный член. Застонала, когда кровь брызнула и потекла на траву. Смуглая кожа залоснилась от пота, но Олеййя продолжала извиваться, отдавая девичество и принимая судьбу женщины. Наконец, она слезла с фаллоса и вернулась к Геннадию. Тот, замерев, смотрел на струйки крови, подсыхающие на её ногах.

- Завтра ты увидишь тайгу моими глазами, - спокойно сказала внучка Карунгира и стала натягивать меховые штаны.