5. 1 Как с другим додружу 1-4

1.

К семнадцати с половиной годам я был уже вполне созревшим фруктом. С женщинами я уже знакомился очень легко – впрочем, в подавляющем большинстве это были девчонки моего возраста, ну, или на год-два постарше. Часто они сами шли мне навстречу, или ждали от меня одного толчка, чтобы совершить первый шаг.

Я был достаточно физически развит, чтобы они принимали меня, по крайней мере, за ровесника, да и в разговорах я вел себя уверенно, чтобы легко заинтересовать своих избранниц. Я зарабатывал достаточно, и чтобы приодеться по моде, и чтобы доставить им определенный комфорт в общении.

И мне только было немного удивительно, что я, меньше, чем за год, смог превратиться из несколько нескладного, мешковато одетого парня в уверенного в себе, вызывающего живой интерес у таких девушек, о которых год назад мог только мечтать, кавалера.

Но в оправдание сразу подчиняющихся мне партнерш я могу отметить тот быстро набираемый опыт, который я уже умел использовать, как оружие, для перевода вначале внешне дружеских, ни к чему, казалось бы, не обязывающих встреч, в бурно развивающиеся любовные истории. Со многими из них я начинал целоваться и давать волю рукам уже в первую же встречу, и если дело сразу не доходило до постельных сцен, то только из-за того не было подходящих условий, да еще я не сбрасывал со счетов свои опаски, внушенные отцом, о возможности получить неприличную болезнь или подарить по неопытности случайной подруге вовсе не желаемого обоими ребенка.

Я упоминал, что испытывать живой интерес к противоположному полу я начал рано. И у меня появились истории, которые можно по всем признакам отнести к  трогательно описываемой классиками первой любви. Так вот, это произошло у меня раньше, чем у Бунина, чем у Набокова или Толстого…

Моя первая любовь, которую звали Яна, появилась в детском пионерском лагере на берегу Азовского моря. Она было на год старше меня, мне  не было тогда еще семи лет и я отвечал школьникам, с которыми там отдыхал, на вопрос, в какой класс я перешел, что – в первый.

Яна была одной из сестер-тройняшек, которые проводили летний месяц в этом лагере. Вот еще одна загадка, с которой я встречался и потом – сестры были настолько похожи, что все различали их только по крупным родинкам на щеке, около уха. У одной их было целое соцветие – сразу три. У второй на одну меньше. И у моей Яночки лишь одна, которая ее совершенно не портила. Но я ее отличал, узнавал, даже когда подходил к ней со стороны щеки, свободной от родинок. Такая вот магия любви…

И у меня, действительно, были переживания, свойственные настоящей, взрослой любви. Я, как говорил, узнавал ее издали, отличал сразу, пусть она была рядом с сестрами, терял дар речи, когда она подходила и не делился своими переживаниями ни с кем…кроме старшего брата, который проводил этот месяц со мной в том же лагере. И который меня сразу же выдал под скороговорку «Тили-тили тесто! »

Я готов был тогда провалиться под землю от стыда, но Яна щедро разделила со мной этим чувством, которое ей явно польстило. И мы даже как-то сблизились до конца смены, поиграли, на потеху остальным, во влюбленную парочку, хотя, я повторяю, чувства у меня к ней были самые серьезные…

2.

Следующая, уже школьная любовь, у меня была к одноклассницу. С Валей Левченко мы начали учиться в первом классе. Это была удивительно светлая блондиночка без примеси какой-либо татарской, турецкой или еврейской крови. (Занятно, я ее видел на портретике своей жены, изображенной в том же возрасте.)

И к ней я переживал те же чувства, как и к предыдущей, реально самой первой любви. Я путался в словах при общении, меня бросало то в жар, то в холод при ее приближении, я старался прятать свои взгляды в ее сторону, я заранее сгорал от стыда, боясь, что кто-то поймет, что я к ней испытываю…

Целую четверть я не осмеливался перекинуться с ней хотя бы словом, пока к этому не вынудили обстоятельства в лице моего соседа по парте. Этот нахальный постреленок приноровился втыкать перьевую ручку, которыми мы тогда пользовались, мне в ягодицу. Особенно нравилось ему это делать, когда меня вызывала учительница и у меня ослабевало внимание в отношении ожидаемой от него опасности…

Я терпеливо сносил эти экзекуции и потому, что я старался следовать родительским требованиям о неукоснительной дисциплине в школе и больше всего боялся нарушить ее во время урока, а на перемене он молниеносно сбегал от меня, чтобы пакостить другим одноклассникам. И потому, что я уже уяснил, что ябедничать – нехорошо…

Продолжалось это до одной из суббот, когда мать устраивала мне еженедельную помывку в ванной. Разглядев целую россыпь следов от уколов на моей заднице, она, после строжайшего допроса, выяснила причину этой «сыпи» и с началом новой недели пошла со мной в школу разоблачать юного садиста.

Когда учительница основательно всыпала этому перьевому террористу (словесно, естественно) и отсадила его от меня, поинтересовавшись, кто в классе может заменить его на моей парте, первой откликнулась моя «прекрасная дама». Она тут же заняла место моего врага, погрозив по ходу ему пальчиком: «Пусть кто-нибудь попробует еще обижать моего соседа! »

Но даже эта возникшая близость между нами ничуть не изменила наши отношения, и я, как и прежде, старался не привлекать ее внимания…А после Нового года мы навсегда расстались, отец перевез нашу семью в другой город.

3.

Придя в новую школу, я, уже по привычке, стал подбирать себе новую «прекрасную даму». Свято место пусто не бывает, но здесь мне выпал обильный урожай. Мое внимание даже не раздвоилось, «разшестерилось» - моему глазу приятны в новом классе стали сразу шестеро…Но сейчас никого из них вспомнить не могу, кроме одной, по странному совпадению, с фамилией Шестак.

Да и то, из поля моего зрения ее вытеснила одноклассница моего брата Инна Залесская – белокурая польская красавица, старше меня на два года. В этом возрасте разница в летах слишком много значит и я, быстро поняв бесперспективность своего увлечения, переместил свое внимание на ровесницу - соседку по двору с именем Дина.

Она жила в соседнем доме и печальную значимость этого я понял, когда многочисленная детвора, населявшая наш квартал, начала враждовать между собой. Собственно, вражды, как таковой, казалось бы и не было, в обычных детских играх мы вполне мирно общались, но когда объявляли игру в войну, накал боевых действий заставлял забыть о прежнем мирном сосуществовании.

Я быстро ощутил это на своем носу…или на губе…короче, на физиономии, когда Дина на мирных переговорах между нашими дворовыми армиями, вдруг предательски прервала их, запустив мне в лицо горсть щебенки, которую прятала в подоле своего фартучка. Боль в рассеченных этим залпом губах сразу вытеснила нежные чувства, которые у меня начали к ней зарождаться…

А в конце третьего класса отец меня увез в Казахстан к месту своей новой работы…

4.

Курорт-Боровое - это была советская Швейцария, практически на западе Сибири. Горы, сопки, таежные леса, чистые озера с прохладной водой… Поселок, куда я пошел учиться уже в третью школу, подарил мне встречу с очередной красавицей. Тут и выбирать не надо было – настолько эта Наденька всех превосходила. Русые волосы, в косы сплетенные, дерзкие широко раскрытые глаза, точеная фигурка…

Она, как и все, проявила первоначальный интерес ко мне, как к новичку, который быстро угас, потому что я, из врожденной робости, не нашел способов его поддерживать. Впрочем, у меня чувство к ней только разгоралось день ото дня, этому способствовали и эротические россказни о ней, которые обрушил на меня ее двоюродный брат, сидевший со мной на одной парте…Впрочем и сам я получил весомое тому подтверждение, подслушав, как ее уговаривал сосед-старшеклассник, из чего я понял, что между ними было нечто стыдное, чему тот верзила ждет продолжения.

Но меня эти сведения вовсе не отпугнули, а наоборот, добавили пикантности, конкретизировали неосознанные прежде желания…Я не придумал ничего лучшего, чем начать писать ей объяснения в любви и подкладывать эти записочки в карман ее пальто на вешалке, к которому я старался быстрее всех подбежать в конце занятий.

Наденьку, очевидно, озадачивали эти послания и в то же время нравились, так как она не выбрасывала их, а клала обратно в карман, но…не более того. Впрочем, она довольно быстро расшифровала меня, когда я, выходя последним из класса, застал ее рассматривавшую свою бурно формировавшуюся грудь в зеркальном трюмо между этажами. Не торопясь застегнуть пуговки на своей блузке, она догадливо произнесла: «Теперь понятно, почему ты последним из класса выходишь. Так это ты мне записочки подкладываешь? »

Мое красноречивое молчание утвердило ее в своих догадках…

- «Так что же с тобой делать? – продолжила она. – Я теперь дружу с одним мальчиком…Ладно, как додружу, с тобой начнем! »

Я не дождался обещанного финала, отец опять сменил не только место, но и город, где он нашел новую работу. Вечером перед отъездом я сочинил для Нади новую записку, которую хотел передать ей перед началом занятий, куда мне идти уже не полагалось. Но ночью эта записочка выскользнула из под моей маечки и попала в руки отца с бабкой, которые всласть поиздевались надо мной на разные лады смакуя единственную фразу: «Надя, я тебя никогда не забуду! »

Впрочем, я, действительно, не забыл ее до сих пор, как и четырех предыдущих. Хотя что у меня иного могло быть в пору первой детской любви, которая может быть только такой, платонической…Какой она может быть до 10 лет.