Отражение 18плюс

(С разрешения автора).

В издательстве вышла книжка "Отражение"(18+)

Притчи (Отрывки)

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

(А. С. Пушкин. «Если жизнь тебя обманет…»)

De toutes les choses ; ternelles, l; amour dure le plus court. (J. B. Moli; re)

Из всех вечный вещей, любовь длится короче всего. (Ж. Б. Мольер)

Белинский и Орлова, Шмидт и Ризберг, Чайковский и фон Мекк, Толстой и Берс, Чехов и Мизинова, Моруа и «незнакомка», Вишневский и Домагалик, Тургенев и Виардо, она и он… Нет «любви» единой, но есть множество «образов любви» (как икон бога) – столько, сколько людей на Земле. И эти «образы» не вечны, случайны (он мог родиться или жить и работать в другом городе, как и она, могли разминуться в толпе, что происходит сплошь и рядом, т. е. не случиться в одном месте в одно время, могли, например, не встретиться вечером в ресторане) и т. д., непредсказуемы, как окончание новелл (Чехов писал: «Не даются подлые концы. Герой или женись или застрелись, другого выхода нет»). И у Пушкина вместо «мгновенно» должно быть «случайно». Случайность соединения мужского и женского подтверждается тем обстоятельством, что многие после рассоединяются. В притчах нет антагонизма женского и мужского, но имеет место быть единство и борьба противоположностей, пересечение двух параллельных линий.

* * *

Девушка Лотта жила на пятом этаже панельного дома. Она очень рано вышла замуж («выскочила», проиграв себя в шахматы будущему мужу, а теперь он был соседом по квартире. Любопытно, как у них обстояли дела с необходимостью мытья туалетного оборудования (которое так нравилось ей)? Покушался ли «сосед» на прелести бывшей? С логичной долей вероятности можно предположить, что – да. В тоже время, он иногда возил девушку на своей машине). Она писала в связи с известной фотографией раздевшихся (совсем) на пляже девушек, одна из которых была похожа на будущего канцлера Германии:

«А что, Ангела (если это она, а не монтаж) очень даже ничего была. Пропорциональная. Но когда это? Когда мне было 17 лет, я рискнула сфотографироваться в таком же виде. Фотохудожник заставил меня, конечно, неестественно изогнуться, чтобы не быть такой «натуральной», как Ангела, и я угодила на фотовыставку, меня «увеличили» и повесили в витрине, и весь город ходил на меня любоваться, представляете? Даже страшно вспомнить, как мне было «весело», когда ЭТО увидел отец» (который был военным строителем Байконура).

А её дочка предложила себя замуж в объявлении за границу. Из Франции приехал ассимилированный алжирец (мусульманин?), посмотрел, уехал, через два месяца вернулся и забрал. «То, о чём всё время говорили большевики, свершилось» («уж, замуж, невтерпёж»). Возможные последствия события отмечены в «Спиче Мюнхгаузена»).

В течение года неровной переписки она немало успела сделать признаний и обещаний:

«Поеду, как миленькая... Если бы жили близко, давно бы уже всё «попробовали» и разбежались бы, возможно.   Понравились с первого взгляда. Наверное правильнее сказать - Вы - на фотографии. Я же Вас не знала. Вот меня и понесло. Я таю, от слова «голубушка». Вот женщины, и чему нас жизнь учит, «а ничему она не учит». Вы спрашиваете: «Как я – Вам? » Как, как, «с ума схожу иль восхожу к высокой степени безумства». «Любовь -  это болезнь? » - Да, я так думаю, тяжелая болезнь,   иногда хроническая, неизлечимая».

* * *

Футболист и мушкетёры

Глава 1

Наташ. Наташ, ты спишь? Мы там всё обрушили. Вставай и иди.

(Ургант. Реклама банка)

Аппроксимация «образа любви»…

Женщина и мужчина – образ двух параллельных пересекающихся линий.

(Утерянная часть преамбулы неевклидовой геометрии Лобачевского)

Жили-были четыре товарища: трое умных, а четвёртый … футболист. Однако, почему «были»? Они и теперь – слава богу. Апериодически собирались на чашечку коньяку по знаменательным для них датам: 22 декабря, 22 июня (по возможности или около этих дат): Арамис, Атос, Д, Артаньян и примкнувший к ним бывший «лучший футболист пионерского лагеря». В этот декабрь встретиться не получилось – созвонились, поздравляя. Собрались летом следующего года. Как говорил Д, Артаньян: – Очередная пьянка под кодовым названием: «день рожденья». К сожалению, – без Атоса: его прооперировали по поводу кардиостимулятора, да не совсем удачно, пришлось оперироваться повторно, но на этот раз срослось. В результате теперь Атос традиционно шествовал на рынок, как чревоугодник, но уже «без фанатизма». По указанной огорчительной причине собрались «на троих» в ресторане при гостинице, куда бывший футболист прибыл из своего города на несколько дней. Это был неплохой ресторан, где блюли известный порядок: цыплёнка-табака официантка приносила с соусницей в виде лампы Аладдина и пиалу с водой, кофе с коньяком было горячим в белом кофейнике в сопровождении белой чашки на белом же блюдце с ложечкой и брикетиком растворимого сахара, и отдельно – маленькая стопочка коньяку. Знакомая Арамиса администратор проводила ребят за столик в углу в конце зала.

– «Театр уж полон; ложи блещут; Партер и кресла, всё кипит;.. » – продекламировал футболист. Администраторша мельком взглянула на него уважительно, но предупредила:

– Пожалуйста, ведите себя прилично.

Подошла и приняла заказ официантка. Расселись таким образом, что Арамис – спиной к стене и лицом в зал, Д, Артаньян – левым профилем, а футболист – правым (наивно полагая, что справа выглядит лучше). Оркестр уже наигрывал что-то, и, как отметил про себя футболист, уровень аранжировки и исполнения квинтета вполне мог бы соответствовать филармоническому (что впоследствии здесь же подтвердилось). Ребята начали с того, что в небольшом антракте оркестра позвонили Атосу и поздравили его с Новым годом (днём рождения), пожелав всего, что в таких случаях желают и – здоровья, что было обусловлено его послеоперационным периодом – здоровому человеку не принято желать здоровья. Троица слушала живую музыку и романтический баритон пианиста, потягивала коньяк (сначала с тостами, потом с короткими: «прозит»), говорили понемногу обо всём, что в пересказе не имеет смысла, вспоминали былое и себя «в полном расцвете», к месту – анекдоты и – не «к месту», но традиционно в мужской компании – о девушках, однако, поползновений на танцы от тех пока не было. В тоже время, как «реклама – двигатель торговли», так алкоголь провокатор событий. Бывший «лучший футболист пионерского лагеря», сказав собутыльникам «извините, ребята», пошёл через зал к выходу. Арамис и Д, Артаньян с пониманием подумали о технической причине. Однако, это было их политической ошибкой. Футболист дриблингом, не глядя, миновал все столики и подошёл к пианисту, отдыхающему на стуле за своим инструментом, что-то тихо сказал ему, тот кивнул, футболист достал из своего нагрудного кармана купюру 500 рублей и скромно положил на пюпитр. Пианист обернулся к оркестру, и те начали негромко наигрывать известную мелодию, а футболист подошёл к микрофону:

– Добрый вечер, дамы и господа, товарищи и товарищи. Пожалуйста, не волнуйтесь, – песни о зайцах и разбитого зеркала не будет, сейчас об актуальном.

В зале оживились, некоторые же любопытные, сидящие спиной к эстраде, даже оглянулись, а у оставшихся за столиком Арамиса и Д, Артаньяна округлились глаза – предупреждать надо о таких фортелях. Надо сказать, что футболист признавал и ценил только двух эстрадных исполнителей: Градского и того, чьим репертуаром воспользовался.

– Спокойной ночи, господа, спокойной ночи. – Начал он проникновенным речитативом с хрипотцой, опираясь правой рукой на стойку с микрофоном (на всякий случай), и что удивительно, попадая в такт с оркестром.

– Ваш день прошел, а ночь колдует и пророчит. Ночные сказки – отголоски дней минувших…

Взгляд его нечаянно упал на сидящую через несколько столиков от эстрады девушку, точнее – на её алое платье с глубоким вырезом на спине и родинку ниже левого плеча… Наивный футболист был потрясён:

– Мама дорогая – успел он подумать, пока оркестр солировал без него. – Она что же – без лифчика?

Замочка или крючков этого устройства не было и, кроме того, платье должно было бы упасть с открытых плеч, однако, не падало, вопреки закону всемирного тяготения…

– Ну, надо же – не веря своим глазам и спускаясь с микрофоном в зал по направлению к алому платью, чтобы убедиться, продолжал петь почти в тему:

– Окно раскройте – за окном прекрасный вечер. И если некому вас обнимать за плечи, спокойной ночи, может, завтра будут встречи…

Соседки-подружки обладательницы смелого выреза направили свои предупреждающие взгляды не на подходящего, а на неё. Та что-то почувствовала открытой спиной и несколько напряглась. Певец прошёл мимо по направлению к своим, чуть коснувшись бретельки платья – нет, не упало… Арамис вышел из-за столика, оставив Д, Артаньяна контролировать события и пошёл навстречу. Встретились почти на краю зала, недалеко от их столика, оба развернулись к эстраде и продолжили дуэтом, как прежде «в глубокой юности» (они когда-то вместе испытывали терпение слушателей на вечерах и днях голосования).

– И будут ангелы летать над вашим домом, луна рассыплет жемчуга, и за порогом, спокойна будет и тиха ночь-недотрога. Да будет мир вам и покой, усните с богом…

Не только сидящие за столиками, но вся кухня во главе с кустодиевской «русской Венерой» – все в белых халатах, как перед проверяющими, выстроились в дверях служебных помещений – послушать и увидеть красивый финал вечера, а администратор замерла в своём уголке у стены, смежной с вестибюлем. По окончании песни раздались общие аплодисменты, переходящие в пожелания «продолжения банкета». Дуэт церемонно раскланялся, указывая на оркестр, вернул микрофон, пожал руки оркестрантам и вернулся «на круги своя». Время действительно клонилось к закрытию ресторана, и пианист объявил «белый танец». Дуэт и Д, Артаньян, довольные совместным вечером, допивали и доедали, когда к их столику неожиданно подошла та, у которой был умопомрачительный вырез на платье. Ребята растерялись – особенно футболист – т. к. подошедшая, смущаясь и краснея, обратилась именно к нему:

– Позвольте пригласить Вас?..

Хорошо, что он уже успел проглотить очередной «прозит» – иначе бы поперхнулся от неожиданности. Встал, предложил даме руку. По дороге, не доходя до танцующих пар, футболист начал свой «проход по левому краю», с которого иногда забивал мяч в ворота соперника:

– Мадмуазель, признаюсь честно, но откровенно … Моя се ля ви до сих пор не удосужилась обучить меня легальной возможности «под музыку Вивальди» обнять особу противоположного пола… Мне искренне жаль. И Ваших красивых «лодочек» на стройных ногах, чтобы не травмировать… По этой сермяжной правде позвольте и Вы  мне: проводить Вас к Вашим подружкам?..

Они стояли у дверей из зала, и он мягко придерживал запястье её левой руки. Девушка с сожалением спросила:

– Вы что же, совсем не помните меня?

– Только Вы не обижайтесь (если бы футболист был вполне трезвым, он не стал бы это рассказывать)…

Официант принёс олигарху очередное блюдо. Тот спрашивает:

– Где мы с тобой встречались?..

Официант пожимает плечами.

– Постой. На Мальдивах был?..

Официант округляет глаза…

– А на Лазурном?..

Официант поворачивается, чтобы уйти от неадекватного олигарха.

– А-а-а! – Радостно орёт тот. – Стой! Вспомнил, – ты же мне жульен приносил.

Девушка, спросила с укором, не отнимая, однако, свою руку:

– Вы – циник?..

– А Вы знаете – кто это? Это свинья, которая хочет, чтобы все об этом знали… Позвольте представиться … Но, к сожалению, уже с отчеством.

– Не кокетничайте – не настолько Вы старше меня, чтобы так обращаться к Вам. Так Вы меня не помните?..

– Как Вам сказать?.. Однако, Вас ждут подружки …

– Э-хе-хе-хе. Петя – Митин брат, вспомните вечер в нашем учебном заведении по какому-то поводу (я тогда уже была на дипломе), сцена, Вы с трибуны своеобразно начали: – Девочки и мальчики… Многие в зале засмеялись, а Вы спросили:

– Кто знает, какому роману было первоначально дано это название? Зал затих. Только я подняла руку, которую Вы сейчас не отпускаете, и сказала: – «Доктору Живаго». Чем заслужила Вашу милую улыбку. Потом Вы сообщили, что вас – три товарища (не по Ремарку) умных, а четвёртый – футболист, это Вы. Ещё признались, что, когда учились здесь, целовались с девчонками. В конце своего выступления предложили желающим писать на электронную – если что, но адрес не назвали, а из зала некоторые просили…

– Да, да – был случАй, меня пригласила выступить перед вами … Вы её знаете, конечно. Однако, интересно, про Петю, который – это же из моего лексикона … А свою почту и Вы не дадите?..

Она не ответила, но добавила, что знает и тех, других – его умную «троицу».

– Пойдёмте, всё-таки верну Вас Вашим подружкам.

В это же время на эстраде пианист подошёл к микрофону:

– Дорогие гости, оркестр заканчивает свою работу и прощается с вами. Хочу признаться в приятном и грустном: нас пригласили на постоянную работу в филармонию. Здесь теперь будут играть для вас другие музыканты. Но мы хотим надеяться, что не прощаемся навсегда, и будем встречаться всё же иногда и здесь. Спасибо вам. Спасибо администратору ресторана за её благосклонность – нашей дорогой Елене Львовне – вон она спряталась в уголке – пожалуйста, поприветствуем её. Спасибо тем, кто обещал, что «завтра будут встречи» – поприветствуем и их. Всего вам доброго. Оркестр по знаку пианиста исполнил несколько музыкальных фраз марша «Прощание славянки». Зал аплодировал стоя. Вечер закончился, все потянулись к выходу. Футболист вышел на ступени подъезда проводить товарищей. Обнялись. Ребята ушли. Он задержался на ступенях перед входом в гостиницу… И вдруг услышал мелодичный голос, назвавший его имя. Это была она – милая незнакомка.

– Ну, если уж Вы знаете и помните моё имя, логично будет узнать Ваше…

– Ирина.

– Замечательное имя. По-немецки: Ирэн – сумасшедшая. Впрочем, прошу пардону.

Девушка улыбнулась.

Из дверей ресторана вышли подруги.

– Ира!.. – Позвала одна из них.

– Сейчас.

– Поторопись, а то он тебя «запоёт». – Подруги засмеялись.

– Действительно, уже поздно – сказал он, – но, может быть и правда: «завтра будут встречи», при свете дня не покажусь Вам таким уж циником – это ночью все коты серые …

– Хорошо. Завтра. Где и в котором часу?

– Как Вам удобно.

– Напишу Вам на почту.

Он назвал адрес и фамилию.

– Помню и Вас, и Вашу фамилию тоже … Спокойной ночи.

– И Вам – «усните с богом».

Глава 2

Ох, то-то все вы, девки молодые,

Посмотришь, мало толку в вас.

Упрямы вы,..

Уж если друг завидный

Вам в случай подвернулся,

Умейте вы разумным поведеньем

Его тотчас и в руки взять!

Вот, хоть бы ты? Учил тебя я,

Как надобно порой о свадьбе

Обиняком речь заводить,

Сама подумай, ведь не вечно

Вам красотой дано пленять,

И ведь не вечно вас станут баловать.

(А. С. Даргомыжский. «Русалка»)

Легко, по летнему одетые девушки (впрочем, у некоторых через наплечные ремешки сумочек были предусмотрительно перекинуты кофточки) подошли было к стеклянным дверям ресторана. Но увидев за ними швейцара, ощетинившегося «будёновскими» усами, отвернули вправо к дверям гостиницы, чтобы не дразнить гусей и пройти в зал к заказанному столику через холл гостиницы. Всё же миновать бдительного стража дверей питейного заведения не удалось. Но когда ему сказали о заказанном и напомнили о Елене Львовне, швейцар встал по стойке «смирно» и жестом регулировщика пригласил девушек в зал. Они прагматично разделились: трое проследовали в туалетную комнату – почистить пёрышки, а двое решительно вторглись в зал. Нашли взглядом администратора, подняли правые руки в приветствии «рот фронт» и получили взглядом же указание на их столик у колонны с табличкой «заказан». Через некоторое время пришла задержавшаяся троица, зато двое первых отправились по их следам с той же целью. Пришедшие пообщались с подошедшей официанткой. Впрочем, меню девичника уже было обговорено при заказе столика, поэтому к возвращению ушедших стол уже начал заставляться «джентльменским» набором еды и питья, уточнили только спиртное: полусухое красное.

Не успела уйти официантка, как к столику с двух сторон пожаловали кандидаты с приглашением.

– Ребята, дорогие, дайте же нам восстановить потерянные в борьбе со швейцаром силы…

«Ребята» прониклись и кто с извинением, кто молча – удалились.

– Ну-с, сёстры по разуму, за кем первый тост?.. – спросила одна.

– Давайте вспомним – предложила другая – бывших мужей…

– В каком смысле, и наших – тоже? Ор-р-ригинально…

– А что? Каких милых и замечательных созданий они потеряли в нашем лице, доставшихся им практически бесплатно. Хотя за прощание им и пришлось-таки немного раскошелиться…

– Это правда – особенно по поводу «милых и замечательных», и даже больше. В общем, за наше всё…

Они пригубили. Далее последовало традиционное девичье щебетанье: как живёте, с кем живёте и т. д. и т. п.

Но когда в зал вошла троица в сопровождении администратора и разместилась за столиком в пределах досягаемости невооружённой видимости, пятёрка девушек оживилась.

– М-да…

– Да уж…

– А я бы вон тому, небритому отдалась, пожалуй.

– Так их двое – усатых-бородатых. Которому?

– Тому, что посдобнее, лицом к нам сел.

– Тебя всё на десерт тянет…

– Так я и сама сдобненькая.

– А мне больше нравится с подстриженными тёмными кудрями, напротив окна…

– Ир, а тебе?

– Я бы хотела, чтоб меня пригласил тот, что у окна, седеющий шатен с серыми глазами…

– Надо же, рассмотрела.

– Ну, девочки, всех разобрали, знали бы они это… Давайте выпьем и за них, хотя они не наши мужья. Пока… А там, как карты лягут. И за нас – ненаглядных и нецелованных ещё сегодня.

– Девчонки, ну, прямо «уж, замуж, невтерпёж»… Вам прежних мало?

– Да никто и не говорит, что «невтерпёж».

– А хорошо ребята играют… – Переключились они безо всякой последовательности на оркестр.

– Да, но я слышала, что их в полном составе пригласили работать в филармонию. Так что, наслаждайтесь, как в последний раз – может смена будет не под стать.

Теперь выпили за смену «под стать», ещё поболтали. Пока суд да дело, несколько танцев почтили собою, послушали музыку, помолчали, ещё потанцевали, выпили, поели… И вот тут, под занавес вечера свершилось…

– Ну ты подумай – это ж твой «сероглазый», во даёт…

– Но поёт-то вполне ничего себе, хотя и подшофе, но почти комильфо.

– Да уж, всё нам, всё нам…

Ира почувствовала спиной приближающийся взгляд, который как будто жёг её открытую родинку… А потом – ещё лёгкое касание плечика платья, удержанного усилием её воли. Всё, прошёл мимо. Нет, не «всё» – вдруг повернулся, и к нему поспешил другой «небритый». Батюшки, да она ведь знает их, и третьего – тоже, который из знаменитой 10-й группы, как и певший теперь с первым дуэтом, а первый – из 29-й. К первому так она вообще неровно дышала, когда училась и о котором вздыхала, видя его подружек… Он тогда был знаменит: снимал кино, по его сценарию команда впервые за долгое время победила соперников с химического отделения в КВН. Когда был объявлен «белый танец», она вздрогнула…

– Ирка, что с тобой?

Она ответила подружкам и себе:

– «Сейчас отдать я рада

Всю эту ветошь маскарада,

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за дикий сад,

За те места, где в первый раз,

Онегин, встретила я вас…»

Подружки покрутили головами…

А она со страхом случайности, неизбежности и неизвестности пошла приглашать – и будь, что будет…

Милые девчонки, любил бы вас и лето красное, но Пушкин говорит:

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить, да освежить себя —

Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,

И, проводив её блинами и вином,

Поминки ей творим мороженым и льдом.

Однако, и зима – не то, как лист зелёный, под ливнем с громом, весёлою весною…

Глава 3

Не знаю я, увидимся ли мы,

Пути Господни неисповедимы,..

(Сола Монова. «Не знаю я…»)

Проснувшись на следующий день «после вчерашнего», он констатировал про себя:

– Да уж, приложились мы вчера…

Тем не менее, был в вертикальном положении, как всегда рано утром, практически в нормальном состоянии, без головной боли и в предвкушении… Встав, помахал руками и ногами, принял душ и все утренние процедуры, оделся и пошёл завтракать в ресторан (который утром и днём становился кафе) – с трудом («после вчерашнего»), но, как необходимое, проглотил яичницу, кефир и кофе (без коньяка и сахара). Затем отправился на кладбище, где были похоронены его родители. Письма или звонка утром от Ирины не ожидал (даже с учётом того, что она «сумасшедшая» и блондинка), поэтому, когда звонок сотового всё-таки прозвучал из его кармана, ответил:

– Смольный слушает…

С другого края электромагнитного поля хохотнул мужской голос:

– Смольный, и снова – здрасьте…

Он узнал голос своего начальника и внутренне чертыхнулся, не ожидая от того счастья (начальники не дают его даже на час). Тот продолжил:

– Труба зовёт… Возвращайтесь, как можно скорее.

– Да что случилось, шорт по-бе-ри, Юрий Иванович?

– «Надо, Федя, надо»… «Мы могли бы сами, да привыкли с Вами».

Трубка продолжила короткими гудками… Как сказал классик: «плюрализму альтернативы нет». Делать нечего – надо укладываться, а голому собраться – только подпоясаться. А Ирина? Он вернулся в номер и набрал логин Арамиса. Тот с дисплея хрипло ответил, демонстрируя и своё «после вчерашнего»:

– Алле, капитан мушкетёров слушает…

– Не преувеличивай свои заслуги – когда это тебя поставили на место Де Тревиля, минуя звания, полученного Д, Артаньяном?

– А, это ты, мон шер…

– А ты ждал, что администратор ресторана? Кстати, скажи мне честно, но откровенно: мы вчера вечером были в Лувре?

– Ты что – монархистом стал?

– Понятно. А в харчевне «Три пескаря»?

– Вот. Был грех. А что, за нами послали уже гвардейцев кардинала?

– «Хуже, Петька, хуже»: меня отзывают на службу, продолжение банкета отменяется – по крайней мере – сегодня со мной. И у меня к тебе нижайшая просьба: поезжай срочно в гостиницу, найти свою администраторшу и попроси объяснить Ирине, если та позвонит или напишет им, моё вынужденное отсутствие или нет, сейчас сброшу тебе на почту записку…

– А-а-а, так её зовут Ирина? Ваще… Тебя никак нельзя оставлять одного – тем более после принятия внутрь драгоценной влаги – обязательно кто-нибудь женит на себе.

– Нет, как сказал Михаил Самюэлевич: «я старый – меня девушки не любят»…

– Да ладно. Но «мне надо принять ванну, выпить чашечку кофе»…

– «Будет тебе и кофе, и какао с чаем» – с меня причитается. Записку распечатай, положи в конверт и поезжай немедленно – успей до Ирины – иначе приговорю к расстрелянию из рогатки. Понимэ? Да смотри, свои псалмы администраторше не пой – она и без того уже готова на «11 минут»… А если хочешь знать моё мнение, то это милое, домашнее создание, несмотря на должность, не исключаю её профессию в прошлом: преподаватель начальных классов.

– Есть… Да, о Елене Прекрасной ты почти угадал – она работает на кафедре математики нашего института. В ресторане подрабатывает – такова наша се ля ви.

В записке было следующее:

«Ирина, солнце моё сумасшедшее, добрый день.

Не судьба. Вы знаете, что это такое? Армянское радио объясняет так:

– Вы идёте по улице и вам на голову падает кирпич. Судьба.

У радио уточняют:

– А если не падает?..

Армянское радио тяжко вздохнуло:

– Значит, не судьба.

Прошу извинить, – позвонили со службы, срочно надо уезжать. Честное пионерское – не вру (хотя это со мной иногда случается, но не обманываю). Эту записку передаст Вам администратор гостиницы Елена Львовна (ей привезёт известный Вам Арамис) или он сам, – конечно, если Вы помните меня (какой балда, что не спросил вчера Ваш телефон)».

Он вдруг почувствовал такую тоску и такую привязанность к Ирине, что, как сказал громоподобный, но ранимый, одинокий Маяковский: «хоть женись». Но это не было физиологическое чувство. Это было пронизывающее чувство привязанности к женскому в матери или к материнскому в женщине вообще… Возможно, даже наверное, чувство, свойственное всему мужскому роду, возможно, всем людям. Ощущение невозможно было понять, и т. б. – объяснить. Он не был Маяковским, не был громадиной памятника на площади, он был обычным человеком, может быть несколько более впечатлительным (как замечала его мама), чем другие и потому более ощущал свою одинокость, будто памятник на необъятной площади среди снующих машин и людей, которым нет до него дела, которые привыкли к себе подобным, а того, что стоит отдельно от них, вообще не видят, не чувствуют, не понимают в суете повседневности… По силе чувство было такое же, как его мысль о неизбежности смерти, страхе быть похороненным живым, о гробовой тесноте и могильном холоде. И он полагал, что это может быть только у него, другие, нормальные люди подобного не чувствуют. Так ему казалось. Но это не так. Одиноки все люди – в большей или меньшей степени. Семья, товарищи, работа, природа и вообще – окружающая среда, бытие – всё камуфляж, вуаль, флёр … Одиноки были Маяковский, Сталин, Высоцкий, Ницше, Экзюпери… Потому что каждый человек индивидуален, «вещь в себе», и чем в большей степени, тем более одинок – особенно писатели, поэты, композиторы, художники… Пожалуй, первые – значительнее остальных, т. к. сочиняя, переселяются в свои эмпиреи, живут там, бывает – сходят с ума, они болезненнее, чем соль на открытую рану, воспринимают окружающее. Наверное, это было слабостью человеческой сущности. Некоторым усилием воли он подавил в себе эту минутную слабость, однако, как «отголоски дней минувших», как осадок этой слабости, присовокупил в письме фразу о прикреплённой рабочей визитке (чтобы как бы подстраховаться, на всякий случай – а вдруг? а если?), ругая себя за то, что не задал тогда банальный вопрос о телефоне. Оставаясь на волне этого, неожиданного для него – Фомы-неверующего, сторонящегося женского персонала, чувства, он продолжил письмо.

«Ирина, я уверен в Арамисе – письмо будет доставлено по назначению и оперативно, надеюсь на распорядительность администратора, которой Арамис вручит эту записку, и на дежурную, которая ответит Вам на Ваш звонок (если он состоится). Не будучи уверен в Вашей положительной реакции (из-за Вашей девичьей скромности) по телефону или электронной почте, что указанны в визитке, хочу сказать со всей определённостью: приеду на неделе, пусть это будет число 7 (говорят, – счастливое), встретимся днём в 12 (не «в шесть часов вечера после войны») у памятника Льву Толстому на Коммунаров – это недалеко от парка. Кстати, первоначально скульптор задумывал Толстого, идущим босиком среди колосящихся хлебов, но начальство не поняло, и графа обули в сапоги, так он и стоит, заложив правую руку за шнурок пояса. Да, недалеко кафе «Дружба» (многообещающее название), там можно пообедать, а потом погулять в парке (если не будет дождя – этот случай также можно было бы переждать в ресторане, там и посоветовались бы по поводу дальнейшего – «Дружба» всё-таки). Не будем прощаться, по крайней мере, с моей стороны. В тоже время, если «не судьба» и «кирпич» (в моём обличье) не упал на Вашу голову, – это, может быть, не так уж и плохо, по крайней мере, гарантирует от травмы. Пока-пока? »

Утром следующего дня звякнул звонок ноутбука – посмотрел: номер незнакомый. В таких случаях он не всегда отвечал, подразумевая мошенников, но тут отступил от правила. Это была записка от Ирины:

– Здравствуйте. Это я… Получила Вашу записку. Спасибо Арамису и администратору. Приезжайте. Согласна. Буду ждать. Я на работе – нет возможности много говорить. Пока-пока.

– Ирина. Вот «именины сердца»…

Ему показалось, что её «пока-пока» (его традиционное), значило много больше, чем короткий дефис в середине. Вот это «хорошее отношение к лошадям» – «и стоило жить, и работать стоило»… А вечером, просматривая почту, он увидел сообщение о новом письме. Оно оказалось от неё, и почти текстуально повторяло содержание телефонного. Таким образом, Ирина ненавязчиво давала ему свои телефон и почту, учтиво предупреждая его просьбу (при случае ему оставалось уточнить – они рабочие или личные). Чувствовал он себя «на воздусях» и работалось с подъёмом. И в ожидании счастья? Впрочем, «пути господни неисповедимы» (как сказано в Библии) – встретились случайно (как ни говорил Гегель, что «случайность – форма проявления и дополнения необходимости», всё-таки у них она мимолётна: говорили минуты, были «средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты», расстались скоро. Однако, в этой случайности, в «сумасшедшей», в её обаянии, «ауре» что-то есть, коли так отразилось на нём – человеке с тяжёлым характером (как ему некоторые говорили), нетерпимого и нетерпеливого и болезненно самолюбивого). А дальше – «как карты лягут», – подумалось фаталисту…

Придя на службу, он обратился в правый угол кабинета на малюсенькую иконку (не больше спичечного коробка), неизвестно как туда попавшую и что-то пошептал ей. Следствием ли первого события – электронной записки Ирины или его шептания стало решение им за пять минут задачи, над которой «спаённый» коллектив фирмы бился пять дней без убедительного результата. «Вот что делает крест животворящий» – сказал бы Иван Васильевич, который сменил профессию. Но в данном случае логичнее будет сказать: – Вот, что делает чувство влюблённости… Футболист по телефону попросил у начальства разрешения зайти с вариантом решения нерешаемой задачи, на что немедленно получил согласие: «срочно». Когда «начальство» ознакомилось с предлагаемым решением, то было потрясено изяществом и лапидарностью предложения, осуществление которого сулило большую прибыль. Начальство с обожанием взглянуло на автора, топтавшегося у стола, потом – на серость за окном, потом – опять на скромника, переминавшегося с ноги на ногу, и с воодушевлением изрекло:

– Ну, дорогой Вы мой!.. Передо мной – дилемма, из которой два выхода: или уволить Вас за гениальность, или выписать Вам роялти. Т. к. гении тоже могут пригодиться, я просто таки обязан выписать Вам соответствующее, немедленно. Вы не представляет, что даст фирме Ваше решение…

«Дорогой» смущённо кивнул и спросил разрешения удалиться для свершения других трудовых подвигов на благо фирмы и «спаённого» коллектива. На что получил разрешение отбыть домой раньше окончания рабочего дня для заслуженного отдохновения. Конечно, «герой нашего времени» был рад (в т. ч. – дополнительной возможности хорошенько угостить Ирину на полученную премию), не обращая внимания на нахмуренную и плачущую погоду за окном, не соответствующую его настроению, но как бы предупреждавшую своей переменчивостью о происках судьбы. Перед уходом, как человек ответственный, он заглянул на всякий случай в ноутбук. И правда – в ноутбуке нарисовалось ещё письмо: он подумал – от Ирины. Прочитав, футболист помрачнел, как пейзаж за окном. Прочитал второй раз. И впал в трансцендентальное состояние. От кого письмо? А смысл был таков, что Ирина – не что иное, как фикция, фейк! Память ненавязчиво напомнила, что в Японии давно изобрели виртуальных девиц, которые вели переписку с людьми. Этакая техно-любовная революция, чтобы «не было мучительно больно, а было мучительно приятно» (одиночество, человеческая разобщённость – свойство урбанизации и мегаполисов не только в Японии). Значит, это была всего лишь игра?! Профанация чувств?! А как же записки Ирины – тоже неправда? Футболист посерел, как небо за окном его кабинета. Ему виделась ухмылка интернета, так лицемерно и цинично обманувшего его. Накинул плащ и поплёлся под дождь, домой. Ему захотелось спрятаться от людей, никого не видеть. Развязался шнурок на туфле, как у Гагарина на ковровой дорожке аэропорта, он не замечал. Туфли, шлёпающие по лужам, промокли. Давило в затылке. В квартиру он не вошёл – ввалился. В сердце кололо. Его сердцу, как и ему, было невыразимо плохо – фрустрация. Что делать? Чехов – драматург и юморист о подобном случае сказал: – … пойти чаю напиться или застрелиться… Кое-как домучил оставшиеся до назначенной даты рабочие дни и всё-таки решил ехать. По крайней мере, выполнит своё обещание, а там – если что, будет искать Ирину через Арамиса и его пассию – Елену Прекрасную (а может быть – и Премудрую)… Тем временем, несколько успокоившись и придя в себя, он стал рассуждать логически:

– Ну, допустим. Но ресторан-то был, оркестр, пассия Арамиса, ребята, он держал девушку за руку (её левое запястье ладонью своей правой руки – это факт), в конце концов, и коньяк был, но не до такой же степени, будто всё это ему приснилось. А с Арамисом после разве он не говорил о записке для Ирины в связи со своим срочным отъездом? Вопрос был риторическим. Таким образом, футболист подтвердил своё намерение ехать, плюнув (почти буквально) в сторону всемирной паутины (разыгрывала ли она его или предупреждала? – Как Герцен писал из Вятки в новогоднем письме своей кузине и будущей жене Наталье Захарьиной: «Увидимся ли мы вновь, Natali? »)…

Глава 4 (18+)

Гюстав Курбе: «Происхождение  мира».

Орлан: «Происхождение войны».

Агостино Карраччи: «Шестнадцать наслаждений».

Девичья грёза: «Это? Будет? Весной? ».

К Толстому они подошли с разных сторон, но почти одновременно.

На Ирине была короткая (в меру) юбка, лёгкая блузка и изящная сумочка с ремешком через плечо и пиджачок, перекинутый за ремешок – всё пастельно-бежевого тона (светло-светло коричневого). Милое лицо – почти без косметики – немного подведены медово-карие глаза – только теперь футболист немного рассмотрел эту «сумасшедшую».

– И снова – здрасьте. Рад видеть Вас и признать, что точность – вежливость не только королей, но и принцессы – сказал он, и подумал об отсутствие у неё лицемерия, с которым представительницы женского персонала прежде, чем подойти, выглядывают из-за угла: как он там – несчастный, которого они собираются осчастливить собою.

– Спасибо. (Ей пришла в голову приятная мысль: он понимает – она не через дорогу перешла, а приехала за несколько десятков километров). И по-женски подала ему руку: ладонью вниз под небольшим углом.

– Ну-с, с приездом. Опять нет повода не выпить. Отметим это обедом в «Дружбе»?

– Ведите, Сусанин.

(Теперь он отметил её динамику и простоту без жеманства).

– Не боитесь, что заведу в леса, как Иван – поляков? «Когда даёшь себя приручить, случается плакать»…

– Это так, но Вы – не «жизнь за царя», а «в ответе за розу, которую приручили»…

– Да уж – подумал он – палец ей в рот не клади… – И сказал вслух: – Невозможно так скоро «приручить» и «приручиться».

Она промолчала – дверь кафе уже была перед ними. Он пропустил Ирину вперёд и показал, где зал и где «удобства». В зале его встретил официант, показал столик у окна.

– Я не один – предупредил футболист.

Вскоре в дверях показалась Ирина, он встал ей навстречу, подвинул кресло у столика и, наклонившись, спросил тихо:

– Как мне сесть – напротив или рядом?..

– Напротив.

– Будете гипнотизировать меня? А знаете, как лошади кусаются?

– Расскажите.

– Это невозможно – надо показать, вот если бы Вы выбрали рядом…

Подошёл официант с меню, протянул Ирине. Та, не глядя, сделала заказ.

– Вполне себе женский и без выпендрёжа – опять отметил про себя футболист, и также без попросил:

– Борщ, бифштекс с рисом и глазуньей, чай зелёный … Ира, что из спиртного?

– Спасибо, – ничего.

К официанту:

– Ждём-с. Да, пожалуйста, попросите кухню, чтобы они не обожгли меня кипятком борща.

После обеда погуляли в парке у озёр, где плавали утки и люди. Присели на скамейку.

– Так как лошади кусаются?

– Вы уверены, что хотите знать?

– Конечно. А что, это опасно?

– Нет, но…

– Не томите уже…

Футболист вдруг почувствовал всю авантюрность своей идеи с кусанием, но и наивное любопытство Ирины, почти такое же, как у него самого, когда Вовка Кузиков в глубокой юности спросил его о том же и продемонстрировал. Он положил правую ладонь на левое колено Ирины – она замерла – потом двинул выше: к краю юбки… И сотворил тоже, что когда-то Кузиков. Ошарашенная девушка вскрикнула от неожиданности боли и вскочила.

– Всё – успел подумать футболист резонно – сейчас стукнет и уйдёт, или пошлёт, и потом уйдёт, или … в общем «прощай, Мальвина, прощай навсегда».

Но Ирина расхохоталась и ткнула его кулачком в плечо:

– Ладно, один – ноль. Но Вы не задавайтесь – «мне отмщение, и аз воздам»… И знаю теперь, «как лошади кусаются».

– Умница… – с облегчением сказал футболист. – У Толстого это эпиграф к «Анне Карениной»… Кстати, хотите вместе в Ясную Поляну? – Спросил он, чтобы замолить свой грех авантюры.

– Хочу, конечно…

Далее вспомнили, что Толстой убежал «от жены, от детей», как Одиссей и вышли из парка со стороны памятника Вересаеву. Футболист в тему рассказал о Менделееве, ушедшем жить в дупло, и Диогене, который вообще жил в пифосе… Однако, день клонился к вечеру, и футболист сказал:

– Ира, боюсь показаться нескромным, но у Вас есть выбор: проводить ли мне Вас в обратный путь или?.. – Он не успел закончить.

– Лучше – «или», а проводить в гостинцу… Надеюсь, бедную-несчастную «сумасшедшую» разместят на ночлег?

– Мне довелось быть здесь раз-другой в командировке, останавливался в мини-гостиницах или квартирах. Если Вы не будете возражать, «забьём», как говорится, на гостиницу – уже готова для Вас однокомнатная, вполне приличная и недалеко от вокзала. И моя – поблизости – это он сказал не просто так… – Едем?

– Поехали, но где-то надо зайти в магазин – куплю что-то, приготовить ужин и завтрак.

– «Обижаешь, начальник», – «хлеб насущный» имеет место быть на кухне.

– Какой Вы предусмотрительный, однако…

– Да ладно Вам. А мне ещё надо на кладбище – навестить своих, поэтому провожу Вас, вот ключ, и поеду, а уже завтра – в Ясную. Хокей?

– А мне с Вами можно?

– Вы не устали?..

Поехали на троллейбусе, потом пешком через проспект и вдоль старинной ограды кладбища у собора.

– Это главная церковь города – Вы можете зайти внутрь, если хотите, а я – на могилку – посмотрю, что надо сделать, и приду к Вам, потом посмотрим интересное захоронение – это недалеко от собора.

– Я хотела бы с Вами…

Ирина взялась было помогать ему ухаживать за могилкой, но он повторил, что только посмотрим: что и как, потом он ещё приедет, уже зная, что делать. Пошли в собор. Там шла какая-то служба. Людей было немного. Ирина накрыла голову шарфиком, он купил две свечки – одну ей, подошли к иконе Сергия Радонежского… Постояли молча. Она взглянула на футболиста с немым вопросом. Он понял и сказал:

– Да, никогда не демонстрирую и вообще…

Потом нашли могилку, о которой он говорил.

– Прохожий, остановись

И обо мне – грешном помолись.

Я был, как ты,

Ты станешь, как я.

– Печальная эпитафия – заметила она.

– «Были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы» – ответил он. – Поехали по домам.

Заехали на вокзал, где она оставила дорожную сумку, и пешком через полчаса были на месте. Он показал Ирине её временное обиталище и напутствовал:

– Ира, извините за интимную подробность – ванну я помыл дополнительно, но Вы, если воспользуетесь, положите на дно что-нибудь. Да, закройте дверь на ключ и оставьте его в скважине – на всякий случай.

Она покраснела, но была благодарна за такую заботу. Предложила:

– Приглашаю в гости – у меня есть приличный кофе…

Он поблагодарил и смущённо сообщил, что кофе пьёт только утром.

Пожелали взаимно спокойной ночи. Войдя и сбросив туфли – ноги действительно гудели, – она прошла на кухню, – хлеб был: и ржаной, и батон. В холодильнике оказались: баночка красной икры, брикет сливочного масла, бутылка кефира и маленькая – коньяку, на столе – коробка конфет и букет жёлтых хризантем в вазе. Ирина опять благодарно улыбнулась:

– Ну надо же… А ещё говорят, что мужики скряги.

На следующий день поехали в Ясную, побродили по парку, зашли на могилку Толстого, пообедали в местном кафе, и он проводил её на электричку. В привокзальном киоске купил большой пряник в коробке и со словами: «К чаю или кофе. На память, пока не съедите», – вручил. В течение дня она аккуратно всё пыталась как-то возместить ему хотя бы часть расходов, он это воспринял спокойно, но спросил риторически:

– Разве принцесса Диана платила за что-то в гостях?..

Электричка была у перрона и давно объявили посадку. Футболист прошёл с Ириной в вагон, занёс и разместил на полке её дорожную сумку, вышли на перрон, постояли ещё немного у вагона, дежурная по станции, проходя мимо, предложила пройти в вагон – поезд отправлялся. Прощаясь, она поцеловала его в щёку и шепнула:

– Я Вас люблю…

– Тогда мы видимся последний раз – нелогично отреагировал он.

Когда состав тронулся, футболист прошёл за ним немного и помахал рукой, стоящей у окна и смотревшей на него, – кажется, плачущей, «сумасшедшей»…

* * *

Письма (не только по праздничным дням и вечерам, но и по утрам) … Но – дежавю, Экклезиаст прав – всё уже было, «ничто не ново под луной», и повторится снова.

* * *

Ирина жаловалась подружкам: – Он ни разу даже не обнял меня. Значит, я ему не нравлюсь…

– Да, Ирка, судьба – это кирпич… Слушай, а может он, этот, как его – «ЛГБТ» или импотент?

– Да ну вас, девчонки…

* * *

Прошло время, прошёл год…

Лето

«Ах, лето красное, любил бы я тебя…»

Осень

«Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила,

Красою тихою, блистающей смиренно.

В ней много доброго; любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашёл мечтою своенравной»

Зима

«Идёт волшебница-зима,

Блеснул мороз, и рады мы

Проказам матушки-зимы.

На узкой лестнице замедленные встречи;

И дева в сумерки выходит на крыльцо:

Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!

Но бури севера не вредны русской розе.

Как жарко поцелуй пылает на морозе!

Как дева русская свежа в пыли снегов! »

Весна

(В отличие от Пушкина ему нравилась весна – это утро года: начальная весна, когда зелёная листва блестит, ещё не закрашенная пастелью летней пыли или омытая тёплым дождём, и гром, и солнце после, и также – утро, раннее утро – начало нового дня)

и снова лето…

В годовщину знакомства он приехал – не известив – с букетом жёлтых хризантем (ему вообще нравился жёлтый цвет), коробкой ассорти и бутылкой красного вина. Тёплый летний день клонился к закату. Вечерело… Ирина на звонок открыла дверь, не спросив: «Кто?.. ». Ждала. Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его в небритую щёку и повела внутрь квартиры, держа за руку. В гостиной, у стола под бархатной тёмно-вишнёвой, как шаль, скатертью с кистями, повернулась к нему – маленькими лучиками мимических морщинок у глаз – цвета гречишного мёда, как он объяснял, и морщинки тоже нравятся – успокаивал он её. Подойдя близко – так, что услышал её замирающее дыхание – он взял мочку её левого уха своими губами… Лёгкое платье пастельных тонов держалось на её покатых плечах лямками, пошитыми, будто погоны, с двумя пуговицами светло-коричневого цвета со звёздочками. Пуговицы на левой лямке сразу послушались его и легко вышли из обмётанных бежевыми шёлковыми нитками прорезей. Край платья стыдливо приспустился несколькими узкими складками, приоткрыв бретельку и край лифчика – цветом в тон платья… Конструкция на правом плече поддалась не так скоро, как на левом … Платье упало на её босые ступни, открыв золотисто-загорелое тело. Он опустился на колени, скатал на резинке светло-бежевые трусики вокруг сакральных …60х90 – и потянул вниз. Ниже талии бело-розовые округлости задержали движение. Преодолевая их мягкое сопротивление, он невольно посмотрел на небольшой, как у «Светловолосой обнажённой» Модильяни, тёмный треугольник внизу живота, выделяющийся на фоне чуть большего белого – из-за отсутствия загара. Его кисти рук, как и до того – её платье, упали на пол – по инерции из-за усилия, с которым он стаскивал, превратившиеся в упругий ободок, трусики. И тут он замешкался – ему, цинику процесс показался немного смешным: она стояла перед ним будто стреноженная лошадь. Но, неожиданно для него, Ирина сама приподняла ногу и освободилась. Он встал и, полуобняв, потянулся пальцами к застёжкам лифчика, невольно уколов небритостью подбородка её округлое плечо. Теперь она вся была раздета… Он почувствовал дрожь её тела, сдёрнул с дивана плед и укутал её. Она смущённо улыбнулась, взяла с кресла, стоящего рядом с диваном, махровый с чередующимися – белыми и бежевыми продольными полосами халат, набросила на плечи вместо пледа и прошла в ванную. Там она сняла халат, и в приоткрытую дверь футболист увидел её со спины, обнажённую – от головы с завитками волос на шее (как у Анны Карениной, но не чёрных, а тёплых каштановых тонов) до загорелых ног – со всеми классическими четырьмя «окошками»: у тонких щиколоток, у колен, внутри бёдер и верхний… Ирина высыпала в ванну из банки душистую соль лаванды, наклонилась, немного присев, чтобы открыть кран горячей воды, подняла правую ногу, перешагивая через край ванны, потом – левую и встала в ванне. Подождала, пока вода наберётся, и села, вытянув ноги вдоль ванны… Из ванны она вышла, как Афродита – из пены морской. Он был поражён. Как это всё устроено у неё – будто специально для осязания (и созерцания). Бело-розовое, тёплое и все эти впадинки, овражки и мягкая, пушистая треугольная клумбочка над четвёртым «окошком» между обнажённых ног. И опьяняющие женские запахи… В постели просунул свою ладонь ниже талии под «бело-розовую, тёплую» и свежую, как спелый персик, мягкость… Поверхность показалась прохладной. Другую ладонь положил на левый холмик её груди, набухающей от томления желания, и ощутил на вершине будто каплю, как ягода созревающей земляники (или как капля кофе, которая отразившись от налитого в чашку, тут же поднимается вверх, противореча всемирному тяготению). Ласково погладил, опустился по животу к прелестной кудрявой клумбочке – треугольником, указывающим одним из углов в повлажневшую ложбинку. Спустился ладонью по указанному «маршруту», ощутил влагу там и ниже. На дне ложбинки как будто мягкая раковинка. Проскользнул внутрь – первые пухлые створки покорно раздались и вторые за ними – элизиум открылся. Пальцы свободно вошли в этот тёмный, влажный зев, задержались внутри, коснулись набухшей «жемчужины» внутри раковинки, ощутили маленький затвердевший конус и нежно прошлись по нему из стороны в сторону, из стороны в сторону, по окружности и снова…

Круглые колени её вздрогнули и немного раздвинулись, давая свободу движениям. Он обеими ладонями вошёл по повлажневшим внутри бёдрам, чтобы она ещё развела колени и встала ими на простыню кровати, а плечами – на подушку и прогнулась. Сам встал меж её ног и над ней. Обхватив её бёдра, притянул к себе… Входя через четвёртое «окошко» по скользкой фруктово-ягодного плёнке на гладкой коже, проскользнул в раскрытый, ждущий, покорный элизиум и утонул… Ему показалось будто из всего его существа, от пяток (куда уходит душа), сердца, артерий, мозга кровь бросилась вниз, в полигамный от природы орган, насыщая и напрягая его. Струйка протеина выплеснулась с напором…

Это невыразимые ощущения эйфории и счастья (которое не час и даже не «11 минут») – почти до потери сознания. Была ли это уже смерть, обещанная Мантеком Чиа или окончание короткого срока «образа любви», предсказанного Мольером, – он не осознавал.

За этим последовала опустошённость, радость удовлетворённости и сон, сравнимый со смертью. «Хорошо, но мало» – молча сказал он …

Она, лёжа спиной на простыне, видела его боковым зрением у кровати обнажённого и ощутила тёплую ладонь под собой, когда он лёг рядом, невольно сжала колени и замерла в ожидании. Её грудь ощутила тепло его поглаживающей ладони. Дыхание участилось и стало поверхностным. По телу побежали мурашки от его руки, прошедшей по животу. Она почувствовала, что «поплыла», и похожее на жидкий кисель, покрыло тонкой плёнкой место между ног, когда пальцы горячей и шершавой ладони сперва накрыли и мягко сжали «венерин холмик», а потом опустились ниже, дотронулись до губ раскрывшейся вагины, вошли внутрь и теребили затвердевший клитор… Она поняла, повернулась на бок, как избушка – в сказке и прогнулась, давая ему вход… Ноги её согнулись в коленях и немного раздвинулись. Прижалась к нему вплотную и ощутила его в своём четвёртом «окошке» – тоже увлажнённом… Он обе свои ладони поместил между её бёдер, как бы поднимая нижнюю половину её тела. Встречая его желание, она с готовностью встала коленями, больше раздвинутыми, на кровать и предплечьями упёрлась в подушки, повернув голову в сторону. Он осторожно вошёл в неё, вернулся немного, вошёл глубже – сколько была возможность. Она застонала в пароксизме наслаждения. Его движения повторялись. Её тело изгибалось, она и сама задвигалась к нему, от него и из стороны в сторону, сжимая бёдрами, и уже не слыша своих криков восторга… Было чувство полёта куда-то в далёкие и неведомые эмпиреи. Её тело ослабело с последним вскриком и бёдра разошлись. Она легла на бок, лицом к нему. И он опустился рядом. Она перебралась на него наискось и продекламировала шёпотом:

– Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит.

Он ощутил мягкость её груди и капли слёз.

– Вы плачете?..

Она улыбнулась:

– Мне хорошо… – И прошептала: «…только этого мало», – как будто угадала не сказанное им, – но с другим смыслом и интонацией. Он приобнял её, и она заснула, обнажённая, успокоенная. Утром футболист проснулся как всегда, несмотря на «после вчерашнего», но уже другого «после» – кардинально, и перешедшего в сегодня… Он осторожно раздвинул колени спящей «сумасшедшей», также осторожно подсунул обе свои руки под неё и вошёл в неё, лежащую на спине… Неожиданно ему вспомнилась сентенция ослика Иа:

– Входит и выходит, входит и выходит. Замечательно выходит…

Это была такая нечаянная эйфория с утра пораньше, в которой он понял – возможно впервые в жизни – обязательно опоздает на работу, которая по Брюсову: «единое счастье». Может быть поэт не совсем прав?.. Ира крепко спала – у неё вообще был хороший, здоровый сон, совсем не свойственный сумасшедшим. И во сне она видела сон, что и как он это делает… По всему её телу разливалось тепло, и это было так сладко, она будто летела, как булгаковская Маргарита, к своему Мастеру. Почувствовала, как увлажнилось у неё  внизу живота… Она застонала… Потом закричала… Ей показалось, что задыхается и не в силах освободиться… Это он сильно вжался в неё, обнимая и целуя в последний момент. Ирина проснулась и радостно всё поняла – это была явь во сне, и она довольная, умиротворённая вытянулась вдоль постели и потянулась к нему с поцелуем.

Он пошлёпал босой в ванную. По дороге, над входом на кухню увидел в багетовой рамке большой пряник. На прянике была отлита надпись: «Кто с мечом к нам войдёт, от меча и погибнет». Или ему показалось? Подошёл ближе и задрал голову. На фоне герба, по окружности красовалась весёлая, но символическая надпись: «С Новым Старым годом». – Это летом-то? – подумал он и пошлёпал дальше. Включил горячую воду, встал под душ и от удовольствия закрыл глаза. За шумом воды не услышал, но позже почувствовал прикосновения коготков её пальцев:

– Я всё сделаю сама…

Уже выйдя из ванны и вытираясь громадным, как простыня, махровым белым  полотенцем и вытирая «сумасшедшую», он в раздумье сказал:

– Если мы так будем продвигаться, я на работу вообще не попаду…

Она закрыла ему рот своим поцелуем. Потом они пили сваренный ею кофе, и она сидела у него на коленях обнажённая…

– Почти как у Рембранта: «С Саскией на коленях» – резюмировал он. Она порозовела от смущения, прикрыв себя свободной рукой. Прихлёбывая кофе, рассказала, что это тот же кофе, который она привозила тогда, к встрече у Льва Толстого. Он спросил о надписи на прянике.

– Да, это Ваш, прошлого года – ответила она со смехом – только я попросила кондитеров, и они сделали новую надпись. Понимэ?

Глава 5

Невольно к этим грустным берегам меня влечёт неведомая сила…

(А. С. Пушкин. «Русалка»)

В его билете было указано нечётное место в плацкартном купе у окна. Рядом присела девушка с книгою в руке… Поезд тронулся… За окном проносились – ему казалось – времена года: лето, осень, зима, весна и снова лето, «люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, все жизни, все жизни…», мушкетёры, футболист, Ирина, «188 дней и ночей», Всехсвятское кладбище, могила с надписью на надгробным камнем: «Я был, как ты. Ты станешь, как я», в ушах звучало «Болеро» Равеля, как аналог исторической спирали, в исполнении оркестра Ленинградской филармонии под управлением пожилого аскетичного Евгения Мравинского… Можно бесконечно долго смотреть на огонь, воду, работающего человека и в окно… В окна смотрят бездельники и сочинители. Он перевёл взгляд на соседку…

Поезд нёс его с неумолимой скоростью на «очередную пьянку под кодовым названием: «День рожденья», как говорил Д, Артаньян. Арамис – через знакомую администраторшу ресторана – уже заказал на вечер столик: традиционно в конце зала в углу у окна, с традиционным же меню… Симпатичная попутчица назвалась Екатериной («луч света в тёмном царстве»). Она возвращалась в Москву, к мужу, а он – в город детства – по поводу того, о чём сказал Д, Артаньян. Уже скоро… «Поднимем бокалы, содвинем их разом». Пусть будет свобода и здравствует разум.

Когда поезд тронулся, Катя стала было читать взятую в дорогу книгу, но вскоре задремала, уронив её на колени. Он осторожно взял из ослабевших рук девушки книгу и, любопытствуя, посмотрел – что она читала (и на её открытые округлые колени – тоже). Это была книга в зелёном ледериновом переплёте с жёлтой фотографией швейцарского издания 1884 года и барельефом автора на обложке со знакомым названием: «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Да уж, для девушки она стала снотворным. Открыл наугад – попалась 6-я глава: «Род и государство в Риме», на стр. 147 прочёл: «Они были лично свободными людьми, … составляли … плебс». У Сервантеса Дон Кихот формулировал своему верному оруженосцу:

– Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут сравниться никакие сокровища: ни те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком. Говорю же я это, Санчо, вот к чему: ты видел, как за нами ухаживали и каким окружали довольством в том замке, который мы только что покинули, и, однако ж, несмотря на все эти роскошные яства и прохладительные напитки, мне лично казалось, будто я терплю муки голода, ибо я не вкушал их с тем же чувством свободы, как если б всё это было моё, между тем обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, представляют собою путы, стесняющие свободу человеческого духа. Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!

Шарль де Костер – в «Тиле Уленшпигеле»:

– …никогда не лишай свободы ни человека, ни животное – свобода есть величайшее из всех земных благ. Предоставь каждому греться на солнце, когда ему холодно, и сидеть в тени, когда ему жарко.

* * *

Что же это было?

Да: лето, Арамис и Ко, коньяк, дорога туда и обратно – было и вероятно ещё какое-то время будет, как и «образ любви». А всё другое… Что же такое это «другое»? «Дневные грёзы» 1980 года Хельги Тесторф и Эндрю Уайета? Сказка? Недолгая сублимированная виртуальность?

* * *

«Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит... И вы,.. не слышите меня… вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остаётся постоянным и неизменным один лишь дух. Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждёт. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но этот будет, лишь когда мало-помалу, через длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А до тех пор…». «Образ любви», у которого «из всего вечного самый короткий срок»? «Жизнь по преимуществу печальна. А сразу потом умираешь». Однако, жить – хорошо, даже если живёшь временно, и – не в сказке… В это время оркестр Ленинградской филармонии репетировал «Болеро» Равеля с резко падающей в финале амплитудой… А близко и параллельно поезду, где он находился рядом с девушкой, уронившей замечательную книгу на свои, не менее прекрасные колени, мчался другой, такой же поезд, где он, неслышно нажимая на клавиши ноутбука, выводил на дисплее странное название новеллы: «Футболист и мушкетёры». Они смотрели из параллельных поездов в окна – друг на друга. Но «друзьями» не были. Это только такое словосочетание: «друг – на друга»…

Глава 6

Ирина замечательная девушка. И у неё это не предвыборные обещания: «Голова не болит. Готовлю вкусно. Говорю мало». Разумная хозяйка, уважаемая на службе (почти как в «Иронии судьбы…»). Она нравилась не только мужскому населению – фигура и всё женское при ней, и даже классические четыре «окошка»… А мужа не было. Не знаю, были ли те, кто оставался на ночь или дольше, а также утром, днём и вечером. Хотя и кандидаты, и претенденты были и имеют место быть. Но, как сказано поэтом: «Бог судил иное»… Футболист целовал бывало Ирину в местечко на спине, там, где обреталась родинка (однако, и в других, не менее прелестных местах), которую он случайно заметил тогда, в ресторане и которая довела его до того… А Ирина иногда шептала: «Вы бы уже взяли меня замуж что ли?.. » Тоже говорили ему мушкетёры, которые, как в «Пире»: «Сели на лошадей и поехали к своим жёнам, чтобы насладиться ими». Даже Арамис нравоучал футболиста: «Слушай, морда тряпочная, женись же, наконец, а то будешь умирать и последний стакан подать будет некому». На что футболист философски замечал: «Так у меня тогда может и желания не будет»…

Глава 7

Может последняя в притче о мушкетёрах и примкнувшем к ним футболисте?

Случайность – форма проявления и дополнения необходимости.

(Гегель)

Конечно, «Футболист и мушкетёры» – не совсем утопия – это форма, сказал бы Гегель. Не утопия? Да, вот хотя бы мои случайности. Две. Нет, три, – как требует теория ошибок. Без виртуальности и интернета.

Был «подъездный период» (через это прошли многие). Стою как-то летним вечером с «пышкой» у окна. И вижу, она розовеет… Прикасаюсь к её выпуклостям, она стремительно убирает мою руку или отшатывается сама.

Ещё случайность, с крепко засевшим правилом правописания шипящих: уж, замуж, невтерпёж. Это была маленькая изящная девушка, закончившая курс местного медучилища и назвавшая себя при знакомстве: «Лиля» (хотя на самом деле Лида). Молоденькая Молль Флендерс, однако, без той характеристики, что дал Дефо своему персонажу и неизвестно, разбогатевшая ли в более зрелом возрасте (выйдя замуж за председателя колхоза, о чём мечтала). В вопросе: где её поцеловать? отвечала решительно: «Везде». Как-то зимой предложила нарисовать на снегу главное девичье в разрезе … Но этот откровенный демарш был отклонён. Процессы с Лилей-Лидой проходили в логичном направлении. Как об этом у Дефо вспоминала сама Флендерс: «…было уже десять часов вечера, когда он велел карете остановиться у одного дома, где, по видимому, его знали и проводили прямо наверх, в комнату с кроватью. Сначала я не хотела подниматься, но после нескольких просьб снова уступила, любопытствуя узнать, чем всё это кончится,.. Что касается кровати и т. д., то на этот счёт я мало беспокоилась. Тут мой спутник, .. начал позволять себе кое какие вольности; я мало помалу уступала, позволив ему в конце концов делать с собой всё, что он хотел; нет нужды пускаться в подробности». Почему ещё вспомнилась эта милая маленькая случайность? Как-то, возвращаясь поздним вечером после продуктивного свидания с ней, шёл по улице (центральная в городе, разделённая посадками деревьев на два параллельных шоссе) и проходил мимо сквера, густо засаженного кустами сирени, с памятником Ленину посередине, напротив Дворца химиков (бывшем до того Дворцом шахтёров). Нечаянно повернув голову в сторону сирени (кстати, Лиля-Лида как-то предложила посмотреть на профиль памятника со стороны Дворца, и получила за это «дура», ответив, потупившись с улыбкой, что её научили ребята и она тут ни при чём). Повернув голову, явственно увидел в кустах цветущей сирени две пары ног: женских и мужских (как ребята сумели забраться в этот сиреневый рай?), мерно качающиеся навстречу друг другу и обратно. Сомнений не было… Не стал досматривать эротический спектакль – сам возвращался с аналогичного: у дерева в школьном дворе, рядом с забором около дома Лили… Тогда шёл домой без печали и раздумий. Теперь с грустью вспоминаю о сиреневой случайности: «Как упоительны в России вечера».

Третья случайность была ровесницей, учились в одной школе, а потом в среднем учебном заведении. С ней было всё тоже, и конечно она тоже помнила правило школьной грамматики. «Но бог судил иное». На одном из вечеров с танцами она подошла с приглашением. Однако, ещё дома была подготовлена записка, которую протянул приглашающей стороне: «Это было бы политической ошибкой». Эта случайность рано умерла. Печально. И искренне жаль.

* * *

Свою книгу, написанную дуэтом, феминистка заключила сакральной фразой:

«Надеюсь, наши читатели простят нам то, что о некоторых вещах мы не сказали прямо, потому что они и так умеют и любят читать между строк».

Ничего после встречи в ресторане не было «между строк», как и в её повести «о невозможной любви между тюленихой и полярным медведем». Однако, это тоже один из множества «образов любви»…

* * *

Послесловие.

Вчера закончил «Июнь»… Впечатление, что там все или многие евреи – есть и с русскими фамилиями. А ещё из трёх частей две первые сосредоточены на «сексе» (как она писала) – такое впечатление.

Бабушка в поликлинике жалуется доктору:

- У меня всё болит, и сама я себя плохо чувствую… (Анекдот).

Сегодня ночью в 02:24 вдруг проснулся. Не потому, что надо было. Плохо стало, хуже, чем в анекдоте. Т. е. ничего не болело – против анекдота – но состояние было плохое. Голова казалась круглой абсолютно и тяжёлой, над левым ухом выпадали волосы. Сил почти не осталось. На полусогнутых попёрся за градусником. Измерил: средняя по больнице. Прицепил тонометр: тоже нормально. Сильно стонал, дышал тяжело, выдох был таким, что несколько задерживал – думал, умрёт после… Выпил чашку горячего чаю с колдрексом. С трудом пропихнул в себя куски яйца и ржаного хлеба с маслом – всё холестерин. Вернулся на диван. Лёг. Нет, так плохо, умирает. Сел, завернувшись в простыню и одеяло. Так лучше. Стонал тише. Кажется немного уснул… Нет, она опять неправа. «Секс» (как она пишет) и в терапевтическом склонении требуется. Проснулся в шестом часу. Голова не была идеально круглой и волосы были на своём месте, в т. ч. и около левого уха. Умылся. Сварил кофе. Выпил чашку с сахаром вприкуску и пол ложки мёду. Опять боли не было, но немного шмыгал носом. Начал читать «Авиатора»…

Кто-то считает, что т. н. «sex» императивен, т. е. является целью и составляющей полигамии. В глубокой юности он об этом не задумывался.   Теперь же полагал, что это вишенка на торте. А сам «торт» - это психология и «мягкое, женское», осязаемое, обоняемое… То, что имеешь (и потому пока не плачешь), что прижимается к тебе и невыразимо … Например, как на картине Джорджоне - «Спящая Венера», на которой «Венера» (жена художника) закрыла ладошкой прелестную пушистую клумбочку над вожделенным элизием и изображена на фоне природы на смятых покровах… Многообразие «тортов» и «вишенок» – это те «образы любви», которые несут в себе люди на Земле - приблизительно 4,7 млрд. взрослых (если не учитывать 2,3 млрд. детей, хотя акушеры говорят о бывающих новорождённых с эрегированным органом). К слову, многие девушки возмущаются, что у мужского населения «только одно на уме», но когда те перестают об этом думать, девушки возмущаются… Психологи представляют «образы любви» из четырёх фаз: «libido (влечение, вожделение), eros, как стремление к высшей форме эротической близости, philia (или дружба), и в конце аdаgе (или соединение во взаимном безусловном желании добра друг для друга». И «перепрыгивать» через эти «фазы» или отказываться неправильно. В связи с этим и из-за скоротечности человеческой жизни автор книг «188 дней и ночей» и «Между строк» напоминает, что «из всего вечного, самый короткий срок у любви». Пленительно и совершенно, о чём провозгласил Мюнхгаузен свой спич…