Зинка vs covid - 19 ч. 17

Предыдущая часть:

17.

Давай, заедем на заправку, ноги разомнем, да кофе выпьем . Тебе-то легко, ты вертишься на пассажирском кресле как юла, а я свою пятою точку отсидел уже.

– А где мы уже едем?

– К Приозерску подъезжаем, там уже и Кузнечное недалеко, и до Куликово сорок километров, примерно, осталось. Правда, последние пять потруднее будут, чем первые сто шестьдесят. Хотя, погода в июне была сухая, надеюсь, проедем с севера до самых полей. Ну, где судейский городок разворачивается во время скального фестиваля. Ты была когда-нибудь на этих фестивалях?

– Мальчик мой, – расхохоталась она, – я начала ездить на Ястребиное, когда ты еще, пожалуй, и не родился. Впервые в 1977 году.

– Да, точно не родился, даже мои родители к тому времени не поженились.

– Слушая, Шурка, я, кажется веревку дома оставила.   Приготовила же, и забыла.

– Не переживай, я уже забросил в машину две по 50 метров. Думаю, двух нам хватит.

– С лихвой хватит.

В «полях», действительно, оказалось сухо, так что доехали почти до «Клюквенного озера».

–  Дальше не проехать, – сказал я, – только пешком.

Оставив машину рядом с несколькими "сородичами", мы бодро зашагали к стоянке. Сухая утоптанная дорога, серый мох, чахлые болотные сосенки чуть выше человеческого роста вокруг Клюквенного и уже неяркое вечернее солнце захватили нас в свой чарующий плен.

– Если обходить Клюквенное слева, то придешь на Спартак, а нам,   правее, на Университет.

– Да, я помню. Там еще  рядом стоянка Горняка и Светлое озеро. Это сколько же лет я здесь не была? Десять, пожалуй. Последний раз мы с девчонками приезжали на фестиваль году в пятом, кажется.

– Вот видишь, мы с тобой могли и пересечься здесь. Я впервые приехал в 2003, но мы с отцом всегда останавливались на стоянке университета.

– А вот где университетская стоянка  я что-то не припомню.

– Сейчас вспомнишь, – оглядываясь назад, чтобы Зиночка не отставала,   болтал я весело, – если из Куликова ходила на Шторм, то мимо никак не могла пройти. Там еще поле футбольное. Ты не устала еще? А то давай, сделаем привал.

– Не устала, но можно на минутку остановиться, я в кустики сбегаю,   – просто, без всякого смущения выдала Зина и, сбросив рюкзак, убежала в кусты.

Я старался не смотреть в её сторону, но глаза скосил и уши навострил. Она не стала убегать далеко, присела шагах в десяти, спиною ко мне и оттуда послышалось звонкое журчанье. Это простодушное её поведение просто умилило меня.   Как я был благодарен ей за такое доверие. Вот, ведь умеет эта женщина вести себя так просто и естественно. Я вспомнил наше знакомство, когда она сразу же предложила перейти на ты и познакомиться. А ведь я так бы и ходил букой, и не решился на это.

Когда Зина выскочила «из кустиков», я заметил у неё на спине пятна пота: - два на лопаточках, и одно чуть ниже поясницы. Прошагали еще с километр.

– Далеко еще? – поинтересовалась Зина, – Бабушка маленько приустала.

– Нет, дорогая, метров двести ещё, и мы на месте. Но, можем и отдохнуть, если устала.

– Да дойду уж.

Пройдя стоянку Политеха и уже спускаясь вниз, я заметил две палатки на отшибе, но людей поблизости  не было.

– Ушли, наверное, – размышлял я вслух, – тренироваться, куда-нибудь на «Парнас»  или «Телевизор».

Сбросив рюкзаки подальше от «аборигенов»,   мы повалились на траву.   Солнце ненавязчиво пробивалось через качающиеся на легком ветерке ветви вековых берез и елок. Зина смешно щурилась от солнечных лучиков. Я взял её руку, положил себе на грудь и прижал сверху своей пятерней. Она пошевелила пальчиками, а потом озорно стала поднимать мою майку, прихватывая редкие волосы на моей груди.

– Ой, больно, – шутя завизжал я, – Садистка!

Она тотчас прекратила  свои манипуляции, наклонила надо мной испуганное личико!

– Прости, Шурочка!

Вместо ответа я приблизил её испуганную мордочку к своим губам и стал нежно целовать щечки, глазки, носик и добрался, наконец, до розового бантика губ. Она ответила нежным поцелуем, потом стала тереться теплой гладенькой щечкой.

– Хорошо-то как, – чуть не хором прошептали мы и рассмеялись.

– Я тебе одын умный вэщь скажу, только ты не обижайся, – вспомнил я выражение из Мимино, – мы с тобой две пары в сапоге

– Два дурака – пара, – прошептала Зина.

– Не дураки, а дурачки. Я–дурачок и ты – дурачок и умничка. Вот такой парадокс.

Пока устраивались и разбивали палатку, к стоянке подтянулась группа из четырех ребят. Впереди, обвешанные веревками и позвякивая карабинами и жумарами, шли трое парней, а сзади, как усталый гусенок, в измазанном магнезией спортивном костюме плелась девушка.

– Всё, умерла, – громко сказала она и упала на траву у палаток.

– Добрый вечер, молодежь, – обратилась к ребятам Зина и помахала ручкой, – вы не против таких соседей?

– Мы не против, – хором отозвались они, – Места всем хватит. Это во время скальных фестивалей народу собирается много, даже на футбольном поле палатки ставят. Прикольно бывает. Лежишь, отдыхаешь, а к тебе мяч в палатку закатывается.

– Тогда давайте знакомиться. Я– Зина.

– Александр, – намеренно официально представился я.

Ребята тоже назвали свои имена, но я тут же их забыл. Запомнил только, что девушку звали Полина.

– Ну что, побежали купаться, – предложил кто-то из них.

– Я после вас пойду, голышом люблю. А вы натаскали бы сначала, дров для костра, – распорядилась Полина, – и воды принесите из озера на обратном пути.

Ребята разбрелись по окрестностям и через несколько минут притащили кучу валежника и приличное березовое полено.

– Начни с хвороста, а мы потом напилим и наколем дров.

Ребята резво умчались на озеро и вскоре уже были слышны их крики и плеск воды.

– Семилеткин не приезжал? – спросил я у Полины.

Семилетки был главный по «тарелочкам» на этой стоянке, и я своим вопросом хотел показать и Полине и Зиночке, что я здесь не в первый раз.

– В этот раз не видели, а на прошлые выходные приезжал.

– С Зоей.

– Я альпинистов плохо знаю, мы – скалолазы, наша мама –  Нина Тимофеевна.

– Новикова? Она еще приезжает сюда? Сколько же ей лет сейчас? – спросил я и испугался, вдруг Зина обидится.

– В марте семьдесят шесть праздновали.

Ребята вернулись с озера, налили в котелки воду и поставили на разведенный Полиной огонь. Языки пламени лизали их закопченные бока, капли стекали с влажного днища, отрывались и с шипением падали в угли и горячий пепел.

– Ну, я пошла купаться, – заявила Полина, – если без меня вода закипит, бросьте пачку макарон, да перемешать не забудьте, а то слипнутся так, что ножом придется резать.

– Я тоже, пожалуй, искупаюсь, – поднявшись со скамейки, заявила Зина, – Не помешаю?

– Да нет, что вы, пойдемте, только тапочки оденьте, тут по дорожке есть топкое место.

Ребята между тем достали припрятанную в кустах двуручную пилу и стали распиливать березу. Третий, было, растянулся на скамейке, но товарищи быстро его подняли.

– А ты чё,   Лёха, разлегся? Бери топор и руби чурки.

Лёха, недовольно ворча, пошел за топором.

– Вы на каком факультете учитесь? – решил я расспросить молодежь.

– Мы с ним на химфаке, а Полина с Лёхой – с матмеха.

– А скалолазанием давно занимаетесь?

– Год почти. Как поступили в универ, так и начали. У нас объявление висело на факультете, вот мы и пошли.

Пока я разговаривал с парнями, вернулись с озера девчонки, обе с мокрыми волосами и розовыми лицами.

– Ну что, вода закипела? – задала своим рабам вопрос Полина? – бездельники, а дрова в костер подбрасывать кто будет? Нет, с такими помощниками «каши не сваришь! »

– Ты же сказала, что макароны с тушенкой, а я их не нашел – отозвался Лёша, и все дружно рассмеялись. Ребята принялись подбрасывать сучья в огонь.

– Не так много, пусть вначале костер разгорится, потом ещё подбросите.

Вода в котелке всё не закипала.

– Ну, когда же она закипит? – уставившись в котелок, повторяли вслух все по очереди.

– А вы читали Джерома Джерома, «Трое в лодке не считая, собаки»? – спросила Зина.

– Неа, – ответил кто-то робко, – тока фильм смотрел.

– Фильм – это не то. Я почти наизусть помню это место. Единственный способ заставить чайник закипеть, это отвернуться и делать вид, что вы и не собираетесь пить чай. «Ни в коем случае нельзя оглядываться на чайник, и тогда вы скоро услышите, как он фыркает и плюётся, отчаянно желая напоить вас чаем. Если вам очень некогда, то неплохо вдобавок громко переговариваться друг с другом о том, что чай вам совершенно не нужен и что вы не думаете о чаепитии».

– Так что, – предложила Зина, –  давайте займемся своими делами, а кипяток подойдет.

Мы с Зиной пошли к своей палатке и, собрав все продукты, вывалили их на общий стол.

– У нас овощи припасены, давайте я накрошу салатик  – включилась в процесс Зиночка, – а ты, Шурик, пока открой тушенку. Только я не помню, взяли ли мы из дома консервный нож.

– Ну, ты даешь, – удивленно посмотрел я на неё, – Туристка, спортсменка, скалолазка, а заморачиваешься из-за консервного ножа. – С этими словами я вытащил из чехла свой походный нож и быстренько вскрыл банки.

– А я была, когда-то комсомолкой. Тогда была такая дурацкая шутка: когда у  тебя спрашивали нож, отвечали – «не комсомолец»! Почему так говорили, сама не знаю.

– Сейчас погуглю, – откликнулся Лёша и побежал наверх, к стоянке Политеха.

Минут через пять он вернулся понурый.

– Ну что, узнал? – спросила у него Зина.

– Неа, только одну поговорку смешную откопал. «Почему ноги воняют? Потому что из жопы растут».

– Это ты для улучшения аппетита сказал, – насела на него Полина, – Ну, не придурок ли ты, Лёша?

Тем временем вода в котелках закипела. Тот, что предназначался под чай один из «химиков» снял с огня и собрался всыпать заварку.

– Много не сыпь, – предупредила Полина, – любители чифиря пусть заваривают себе отдельно.

– Ну что, – нетерпеливо спросил Лёша, – Макароны уже готовы?

– Щас! – укоризненно посмотрела на него Полина. – Потерпи уж.

– Жрать хочется, – жалобно протянул Лёша.

– Горячее сырым не бывает, – изрекла Зина, – Дай ка я попробую. О, почти сварились. Считай, Лёша, до ста и иди отливать воду. Только с водой макароны не вылей на траву.

– Раз, два, три, четыре… – затараторил Лёша, но Зина тут же его остановила.

– Не так быстро, обычно считай, как секундная стрелка ходит.

– Один, два…, – начал счет Лёша, – девяносто восемь, девяносто девять, сто, снимаю.

– Снимай уж, – дала ему разрешение Полина, – Ребята, помогите ему воду слить, а то точно половину макарон на земле оставит.

– Посуду все приготовили? – Полина обвела всех алчущих взглядом, – Накладываю всем поровну, а что останется, на добавку каждый сам себе.

Ели вначале молча, речевые аппараты были заняты остужением содержимого тарелок. После ужина Полина отправила ребят на озеро мыть котелки. Отблески костра играли на наших лицах. Зина  пила чай со сгущенкой и сушками. Я сходил к палатке и достал из рюкзака бутылку вина.

– Полина, будете пить? – вернувшись, спросил я у девушки, – Мы прихватили грузинское сухое!

– А почему ты у меня не спрашиваешь? – сделав вид, что обиделась, спросила Зина.

– Я знаю, что ты не любишь сухое.

– Как? – громко возмутилась Зина, – Я только сухое и пью. Это ты предпочитаешь виски с содовой.

– Нет, не буду – отозвалась Полина, - у нас пиво есть. Сейчас ребята вернутся с озера и достанут.

Вскоре вернулись и ребята, принесли из палатки несколько фугасов пива и гитару. Спать еще не хотелось, закатное солнце красило воду в озере кроваво-свинцовыми отблесками. Мы с Зиной потягивали вино, ребята – свое пиво.

– Пальцы стер, не могу струны зажимать, – побренчав немного и откладывая в сторону гитару, сказал один из химиков, – Может, кто из вас споет?

– Я – левша, мне нужен специальный инструмент, как у Маккартни, а на гитаре для праворуких я только бренчу.

– Я могу спеть, только вряд ли мой репертуар вам понравится. Я больше бардовские пою, туристские – протянула руку за инструментом Зина.

– Я так и подумал, – подал было голос Лёша, и тут же получил тычок в бок от Полины.

– Пойте, пойте, – извиняющимся голосом, откликнулась она, я очень люблю такие песни, особенно Окуджаву. Мои родители без ума от него.

– Ну, Окуджаву я, конечно, тоже спою, если вы все не разбежитесь по палаткам, а начну с Матвеевой.

Я уже приготовился, что она начнет с песни «Какой большой ветер…», но, приятно ошибся.

Любви моей ты боялся зря –

Не так я страшно люблю.

Мне было довольно видеть тебя,

Встречать улыбку твою.

И если ты уходил к другой,

Иль просто был неизвестно где,

Мне было довольно того, что твой

Плащ висел на гвозде.

Пела она, глядя в потухающие угли костра, пела проникновенно. Всю душу вкладывала в слова. Она словно передавала свои чувства. Думаю, впервые услышала она эту песню Матвеевой, когда вся жизнь была впереди. Она надеялась, наверное, что в её-то жизни все будет по другому, что минует её чаша сия, что будет она любимой.

А сейчас, оставшись у разбитого корыта жизни, она вкладывала в исполнение всю свою душу, надорванную ложью, изменами, одиночеством. Может, это я все сам надумал, но мне почему-то  стало её очень жалко. «Я должен вернуть ей веру в то, что она любима, и пришло время получить от жизни свой кусочек "счастья"!

Когда же, наш мимолетный гость,

Ты умчался, новой судьбы ища,

Мне было довольно того, что гвоздь

Остался после плаща.

Теченье дней, шелестенье лет,

Туман, ветер и дождь.

А в доме события - страшнее нет:

Из стенки вынули гвоздь.

Туман, и ветер, и шум дождя,

Теченье дней, шелестенье лет,

Мне было довольно, что от гвоздя

Остался маленький след.

Когда же и след от гвоздя исчез

Под кистью старого маляра,

Мне было довольно того, что след

Гвоздя был виден вчера.

Любви моей ты боялся зря.

Не так я страшно люблю.

Мне было довольно видеть тебя,

Встречать улыбку твою.

И в теплом ветре ловить опять

То скрипок плач, то литавров медь...

А что я с этого буду иметь,

Того тебе не понять.

Гитара умолкла, Лёша открыл было рот, чтобы произнести очередную глупость, но Полина его опередила:

– Просто здорово. Вы так точно вошли в образ, пели не так, как Матвеева, но это и хорошо. Не нужно копировать ни её голос, ни манеру, всё равно так не получится,   главное – передать чувства. И у вас это хорошо получилось.

– Спасибо, Полиночка, не ожидала, что молодежи это понравится. Тогда еще одна песня Матвеевой, более оптимистичная:

Жил кораблик веселый и стройный:

Над волнами как сокол парил.

Сам себя, говорят, он построил,

Сам себя, говорят, смастерил.

Я даже вздрогнул от неожиданности, когда она начала петь. Это была моя любимая песня у Матвеевой.

Сам смолою себя пропитал,

Сам оделся и в дуб и в металл,

Сам повел себя в рейс – сам свой лоцман,

Сам свой боцман, матрос, капитан.

Шел кораблик, шумел парусами,

Не боялся нигде ничего.

И вулканы седыми бровями

Поводили при виде его.

Шел кораблик по летним морям,

Корчил рожи последним царям,

Все ли страны в цвету, все ль на месте, –

Все записывал, все проверял!

Раз пятнадцать, раз двадцать за сутки

С ним встречались другие суда:

Постоят, посудачат минутку

И опять побегут кто куда...

Шел кораблик, о чем-то мечтал,

Все, что видел, на мачты мотал,

Делал выводы сам, - сам свой лоцман,

Сам свой боцман, матрос, капитан!

Уж не знаю, не понравилось ребятам её исполнение, или, действительно,   утомились на скалах, но, допив пиво, они по очереди потянулись в свои палатки, пожелав нам спокойной ночи. Мы остались втроем.

– Спойте, Зина еще что-нибудь из Матвеевой.

– Не знаю, знакома вам эта  песня, но я её очень люблю, – после небольшой паузы, начала Зина:

Дождь, дождь вечерний сквозь водосточные трубы.

Мокрые стены, зеленая плесень да мох...

Ах, эти трубы! Сделали трубочкой губы,

Чтобы прохожим выболтать тайны домов.

Трубы вы, трубы, – я вашим тайнам не рада.

Ржавые трубы, вы бросьте про тайны трубить!

Я вас не знаю, мне ваших секретов не надо:

Зная секреты, трудно мечтать и любить.

Верю, ах, верю тому, что за этою дверью

И в том окошке измена, обида, обман...

Верю, ах, верю! – но почему-то... не верю.

И улыбаюсь каменным этим домам.

Верю надежде, даже как будто напрасной,

Даже напрасной, совсем невозможной мечте...

Вижу я город, вижу я город прекрасный

В белом тумане, в черном вечернем дожде.

Трубы вы, трубы, – Бедные! - Вы еще стары.

Вся ваша плесень - лишь первый пушок над губой.

Вы еще стары, а мы уже юными стали,

Хоть мы узнали самую старую боль.

... Дождь, дождь вечерний сквозь водосточные трубы;

Мокрые стены, зеленая плесень да мох...

Ах, эти трубы! Сделали трубочкой губы,

Чтобы прохожим выболтать тайны домов.

Полина даже захлопала в ладоши от восторга.

– Я ни разу не слышала эту песню, но как хорошо сказано: «Верю надежде, даже как будто напрасной, даже напрасной, совсем невозможной мечте... ». Спасибо, вам, Зина, но я тоже пойду отдыхать, налазилась сегодня, все мышцы болят. Жалко, что мы завтра уезжаем, так хотелось еще послушать вас. Когда сами спать пойдете, загасите костер. Спокойной ночи!

– И тебе, Полиночка, спокойной, – ответила Зина, – да гитару забери, мы тоже уже пойдем отдыхать.

Продолжение: