Ненаписанная новелла боккаччо

НЕНАПИСАННАЯ НОВЕЛЛА БОККАЧЧО

или НОВЫЙ ДЕКАМЕРОН

/из рассказов угольщика Манчини /

Дабы не преувеличивали личное участие публикато¬ра в этой истории, сошлюсь на авторитет Карло Манчини, прозванного Угольщиком, не потому, что он каким-то боком способствовал согреву односельчан в холодные зимние времена, для этого предназначены другие, а потому, что его жена, черная, как цыганка, и днем не могущая сойти за красавицу, в темноте выгляде¬ла, словно тень, отбрасываемая лунным светом в огоро¬де, что вызывало у людей, верящих в нечистую силу, состоя¬ние близкое  к истерике. Конечно, не у всех, но ведь так уж повелось на белом свете, что о единомыслии среди божьих тварей можно только мечтать.

Этот самый Манчини, пока его жена ублажала в темноте очередного клиента, днем, наверняка, не обратившего на нее внимания, посиживал в трактире  «Рог изобилия», где рог о рог с такими же, как сам, мужьями, за бутылкой кьянти, рассказывал истории, напоминавшие его собственную, с некоторыми, впрочем, отклонениями, неизбежными, когда имеешь дело со слушателями, у которых на кончике языка скопилось не меньше побасенок. И они ждут, не дождутся, что и им представится возможность проявить свое красноречие.

Но рассказам Угольщика было присуще нечто такое, чего недоставало другим: умением вести интригу, даже неправдоподобную с видом полного доверия к собственным словам, с чем многим нетерпеливцам приходилось смиряться, ибо интерес к услышанному в значительной степени смягчал их разочарование. Похоже, что и у нас с вами нет иного выхода, как поддаться общему гипнозу.

Итак, все внимание на рассказчика, к сожалению, не доведшего свою историю до финала.

;

ЕСЛИ ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО УМНО,

ЭТО ТОЖЕ ГЛУПО

Когда двое любят друг друга, что, казалось бы, до них третьему. Но поскольку «третьи» никуда не деваются и нагло тычутся свиным рылом в чужое корыто, то правильно говорят, что нет худа без добра, ибо без «третьего» не было бы и нашей правдивой истории.

В Венеции, а может и не в Венеции, ибо, как известно, это обстоятельство не имеет большого значения для любви, беззаботно жили два друга. Одного звали Сильвано, другого — Андреоло.   Им вместе едва перевалило за тридцать, а в таком, как известно, возрасте науки, как бы ни были они захватывающи и полезны, не особенно лезут в голову. Единственная наука, находящая в ней приют, наука любви, и оба юноши были исключительно заняты ею. Но пока только на теоретическом уровне, ибо обоим мешали некоторые обстоятельства. Красавец Сильвано был сыном бедного человека, звавшемся Маттео Бергони, и добывающего пропитание своей многочисленной семье работой таксиста. Его допотопный «Феррари» некогда, безусловно, представлял определенную ценность, но время не щадит не только людей. По всем признакам драндулету самое время отправиться на свалку, но среди многочисленных туристов,   особенно богатых американцев, находилось немало таких, кто готов был рискнуть жизнью, испытывая незабываемое чувство расставания с нею, когда, летящий со скоростью сто миль в час над пропастью во ржи, автомобиль оказывался без руля и ветрил, поскольку именно в этот момент беспечный Маттео оборачивался к ним,   дыбы обратить внимание на мелькающие перед их глазами красоты. Так что, возвращаясь целыми и невредимыми, они, дрожащими от счастья руками, выкладывали суммы, которые обеспечивали семье вполне комфортабельное прозябание в  длинном, как зимняя ночь, межсезонье.

Именно из-за своей бедности Маттео не смог дать Сильвано, старшему из пяти сыновей, настоящего образования, ограничившись начальным. Но, как уже было сказано, Сильвано это обстоятельство не очень-то печалило. У молодости свои заботы, ничего общего не имеющие с будущим, поскольку полностью сосредоточены на настоящем. Он был влюблен и любим самой красивой, по общему мнению, девушкой в городе Агнесс Бульоне, отец которой известный адвокат готовил для дочери блестящую будущность, вовсе не имея при этом в виду бедняка Сильвано.

Но именно его избрало сердце Агнесс. Возможно, не будь строгих отцовских запретов, девушку, в конце концов, удалось бы убедить в том, что было очевидно всякому здравомыслящему человеку. Но гордость, столкнувшись с гордостью, высекала искры, из которых разгорелся пожар. И не просто пожар, а пожар любви.

Встречи тайком, с оглядкой, отнюдь не способствовали огнетушению. Они любили друг друга впопыхах, и тот, кто испытал, что это такое, поймет меня  без слов, а не испытавшим никакие слова не покажутся убедительными. И потому все, что будет рассказано дальше, не для их ушей.

Однажды вечером, дабы избежать бдительного ока отца и знакомых девушки, влюбленные наняли гондолу, якобы для того, чтобы полюбоваться ночной Венецией. В описанное нами время это было в порядке вещей, и у гондольера  не  могло возникнуть никаких подозрений. У одного из мостов они попросили его остановиться и обождать, пока прогуляются. Найдя, как им показалось, укромное местечко, они, по обыкновению, торопливо отдались друг другу,   а когда приступ страсти прошел, девушке вдруг показалось, что на сей раз ее любезник превысил свои полномочия, щедро отпущенные возлюбленной, оказавшись не столь осторожным, как обычно и как они о том договаривались. И тогда Сильвано твердо пообещал, что найдет такое место, которое будет служить их любви надежным пристанищем и, значит, позволит избегать последствий, кажущихся для некоторых мнительных особ роковыми.    

Он сам верил сказанному, но когда дошло до выполнения обещанного, понял, что сдержать слово мужчины будет не так легко. Ведь он не мог пригласить любимую даже в гости. Переполненный отчаянием, он, не найдя ничего лучшего, решился поделиться с Андреоло, мучавшими его сомнениями. Друг, если не поможет, то хотя бы посочувствует.

Андреоло представлял собой полную противоположность Сильвано. Не только потому, что, будучи сыном коммерсанта, имел такое же представление о бедности, как бедность о богатстве. Он был некрасив, и  порядочные девушки не особенно  его жаловали. Если они шли ему навстречу, то не потому, что видели в нем любовника, а только будущего мужа. Несмотря на его неполных шестнадцать лет, отец уже дважды откупал сына от настойчивых притязаний совращенных им девиц,   относясь к этому, не сказать благосклонно, но с пониманием. «Я был не лучше», – объяснял он свою терпимость. Сильвано и Андреоло сблизило то, что оба  ловеласа были к тому же отчаянными лентяями.

Сначала Андреоло хитро посоветовал Сильвано каким-то образом переговорить с отцом девушки, авось тот смягчиться, тем паче, что речь о женитьбе пока не шла, и при удаче вполне можно было ( так, по крайней мере, объяснял Андреоло свой совет ) рассчитывать на то, что молодым людям будет дозволено хотя бы встречаться.

–  Убеди своего отца, – наставлял друга Андреоло, – пусть тот пойдет к отцу Агнесс с бутылкой самого  лучшего вина.   Чем черт не шутит, пока бог спит.

Но адвокат Клаудио Бульоне, хотя и любил всякого рода подношения, не подался столь дешевому соблазну.

– Ишь, о чем возмечтался!   – кричал адвокат вслед стремительно уносящему ноги таксисту. – Узрели лакомый кусочек в лице моей дорогой, в полном смысле слова, дочурки и решили его обглодать. Хитро задумано, но на дурака рассчитано. Да я ее на базаре житейской суеты продам с тысячекратной выгодой, тогда, как этот старый сводник и его сопливый красавчик-сын, ничего, кроме ржавого корыта, именуемого такси, предложить не может.

И расстроенный Сильвано, раз за разом, возвращался к душеспасительным беседам с коварным советчиком, со слезами на глазах повествуя, смеющемуся над ним в душе, Андреоло, о своих неудачах. Таким, скажем прямо, несколько подловатым образом, Андреоло  смягчал мучавшую его зависть.

– Не представляю, чем бы я мог тебе помочь. – притворяясь озабоченным , говорил Андреоло. – Может, на первых порах, пока созреет какая-нибудь стоящая идея, вы могли бы встречаться в гостинице, разумеется, не в самом городе, где каждая собака вас знает, а где-нибудь поблизости?

Но Сильвано напрочь отверг такое предположение, заявив, что Агнесс — девушка честная и предлагать ей подобное, значило бы оскорбить в самых лучших чувствах. Скажу больше, добавил Сильвано, если бы такая мысль исходила от Агнесс, что невозможно, и я это высказываю как предположение, я бы сам от нее отказался.

И тогда Андреоло, преподнес другу, совсем было отчаявшемуся, сюрприз.

С ТАКИМ БЫ СЧАСТЬЕМ ДА ПО ГРИБЫ ХОДИТЬ.

– Можете встречаться у меня, – предложил Андреоло ошеломленному Сильвано. – В конце концов, разве не Господь учит нас любви к ближнему?   Возможно, меня это несколько стеснит, но я не могу допустить, чтобы столь малая причина влияла на счастье моих друзей. Ибо с тех пор, как тебя полюбила Агнесс, я тоже числю ее в  своих друзьях.

– А как же твоя семья? – робко воспротивился Сильвано.

– Я все обдумал, – успокоил его Андреоло. – Отец, занятый коммерцией, месяцами не бывает дома. Его легче застать в Лигурии или где-нибудь за границей, чем дома. Моя почтенная матушка не выходит из домашней молельни в надежде уговорить Бога не наказывать отца за его грехи. А прислуга так вышколена, что не посмеет совать свой нос в дела, ее не касающиеся. В моей комнате, имеющей к тому же отдельный вход, вам будет полное раздолье.

– Чем я расплачусь с тобой за твою доброту?! – со слезами на глазах воскликнул Сильвано.

– Ты уже расплатился со мной верной дружбой.

И хотя Сильвано мог бы многое возразить на сей счет благородному другу, пожертвовавшему столь многим, не взяв ничего взамен, решил отложить свое намерение на более подходящее время. Получив желаемое, он тут же превратился в эгоиста.

Между тем, злокозненный добряк отнюдь не дремал, а тайно установил в комнате записывающую аппаратуру высокого класса и, после ухода любящих, жадно наслаждался увиденным. Несчастный Андреоло только слюнки пускал и горечь оттого, что везение Сильвано было столь полным, превращало и, без того злые, мысли, в злобные. И все, чего он жаждал, оказаться на месте Сильвано. Теперь образ обнаженной и радостно отдающейся Агнесс не покидал его ни на мгновение. Особенно поразили Андреоло, смелость и предприимчивость, проявленные девушкой в любовных играх. По молодости лет Андреоло не подозревал, что может позволить себе ошалевшая от страсти женщина, и узнанное произвело на него ошеломляющее впечатление. Образ, пребывающей в чувственном экстазе Агнесс, преследовал его как наваждение. И смятая после ночных бдений постель, могла бы послужить лучшим доказательством сказанному.

Но Агнесс, понимал он, была для него недостижима. Попытки же искать утешение в объятиях проституток, очень похожих на те, что дарила Агнесс, Сильвано, казались всего лишь плохой копией оригинала. Униженный, и я бы даже сказал, уничтоженный Андреоло, снова и снова запирался у себя в комнате, из которой еще не успевал выветриться дух, пропахших эротическим потом тел, ломая в отчаянии руки, пристально вглядывался в мелькающие перед глазами кадры, знакомые до мельчайших подробностей.

ДОВЛЕЕТ ДНЕВИ ЗЛОБА ЕГО

Мучаясь бесплодной страстью, Андреоло в поисках выхода из далеко заведшего страдательного воображения, несолоно хлебавши, возвращался в реальность, приводившей его на край готовой поглотить бездны. Каким-то чудом удавалось ему избегать решительного шага, означавшим преступление, но, избавившись от одного наваждения, возвращался к менее опасным, но не менее мучительным мечтаниям, им овладевавшими, пока, наконец, отчаяние не подвигло его на действия, прежде казавшиеся невозможными. Как-то днем, когда Сильвано был на работе, подменяя отца за рулем дребезжащего «Феррари», Андреоло подстерег возвращающуюся из колледжа  Агнесс, и, пользуясь доверием девушки, вызванном оказанной ей и ее любимому услуги, сообщил, что у него припасена для нее новость, узнать которую ей будет полезно и приятно, но сможет удовлетворить свое любопытство только у него дома. Разумеется, такого рода известие мало кого могло оставить равнодушным, но остаться наедине с Андреоло она не решалась. Не потому, что у нее возникли какие-то подозрения по поводу его намерений, а в силу приличий, внушенных ей обществом. Правда, что отношение с Сильвано были бы для общества, проведавшего о них, столь же неприемлемыми, но любовь не рассуждает, тогда как с Андреоло, кроме благодарности, ничего не связывало.

Всячески умоляя Андреоло сообщить, в чем заключается его новость, она не заметила сама, как оказалась у дома соблазнителя. Но если несколько минут назад любопытство и опасения на равных боролись друг с другом, то теперь, когда она была столь близка к мучавшей ее тайне, что возьмет верх, уже не вызывало сомнений.

Видя колебание девушки, Андреоло изобразил полное равнодушие, сказав лишь, что она может поступать, как ей будет угодно, но свой секрет раскроет лишь на условиях, им поставленных. А на требование поклясться, что с его стороны не будет никакого подвоха, сделал это с таким чистосердечием, что ее сомнения, если даже и были, испарились. Оглядевшись по сторонам, она, вслед за Андреоло, быстро вошла в дом.

Оказавшись в знакомой обстановке, на сей раз с Андреоло, она вдруг устыдилась самое себя, сделавшись совершенно пунцовой, что позволило наглецу, догадавшемуся о мыслях девушки, обнаглеть еще больше. Сев в удобное кресло, на котором обычно сидел Сильвано, наблюдая за тем, как она раздевалась, а после отдавалась, устроившись на его коленях, Андреоло включил телевизор, а когда на экране замелькали первые кадры, не сразу сообразила, что беснующаяся на экране девица — она. Она и никто другой.

– Боже мой! – только и произнесла Агнесс, увидев собственное изображение. – Какой ужас! Ведь это я.

– Ты, – охотно согласился торжествующий Андреоло. – И держишься молодцом. – Не думаю, что хоть одна из тех, с кем приходилось иметь дело мне, могла бы с тобой сравниться. Что и говорить, Сильвано здорово повезло.

– Но ведь это… – У Агнесс перехватило дыхание. Мысль тревожно билась в лихорадочных поисках оправдания, которое нужно было ей, но не тому, кто загнал ее в ловушку, так ловко подстроенную, что она провалились в нее, как в яму такой необозримой глубины, из которой самой не выбраться.

– Но ведь это… – снова начала она.

– Ты хотела сказать, подлость? Не бойся, называй вещи своими именами. А разве не подлость, что ты достаешься какому-то Сильвано, только потому, что он смазливее меня.

– Он твой друг, – напомнила Агнесс, ища любую зацепку, могущую ей, если не помочь, то хотя бы отдалить то, что должно было произойти.

– Не отрицаю.   И я доказал это, обеспечив вас надежным убежищем. А он, если, конечно,   его дружба не вымысел,   обязан поделиться со мной. Но поскольку до этого не додумался, мне пришлось действовать самостоятельно.

– И что теперь?

– Именно то, о чем ты подумала.

– И ты не пожалеешь меня?

– Почему я должен  тебя жалеть? Ведь ни ты, ни Сильвано, забавляясь, не думали обо мне. Тогда, как я, думал постоянно и, наверняка, сошел бы с ума, если бы Господь не надоумил меня, за что я буду всю жизнь ему благодарен.

– И что ты намерен со всем этим делать?

– Пока не решил, но все зависит от тебя. В конце концов, я ничуть не рад тому, что придется выставлять тебя на позорище. Но я хочу тебя, и никакая мера не покажется мне крайней.

– Чего же ты требуешь?

– Пройтись…

– Пройтись?

– Ну, да! Что в этом удивительного? – Он встал и обошел, все еще стоящую перед светящимся экраном, Агнесс. – Моя мечта пройтись по незнакомой дороге, заглядывая во все закоулки, которые встретятся на моем пути: рытвины, ухабы и, конечно, гроты, увитые чудными цветами. Гроты особенно, хотя и другие прелестные места не обойду своим вниманием. Но, как всякий путешественник, понимаю, что свои радости обязан оплачивать отнюдь не мелкой монетой, но по самой высокой цене.

– Ах, – сказала Агнесс жалобно, но в душе радуясь, что Андреоло не сразу набросился на нее, не готовую к сопротивлению. – Не думала, что ты способен на такое.

–  И я не думал, что ты способна, – он кивнул на экран, где как раз в этот момент девушка исполняла, казалось бы, неисполнимую просьбу любимого. Мы оба не думали, а потому следует подумать, как сделать так, чтобы всем было хорошо.

– Но ведь всем хорошо быть не может.

– Отчего же не может. Ведь тебе со мной будет не хуже, чем с Сильвано. Да и ему тоже немало перепадет, если учесть, что если все обойдется тихо и мирно, он останется при своих, то есть, при тебе.

– Не знаю, что и сказать.

– А то и скажи, что согласна.

– Я понимаю, выхода у меня нет, – тихо сказала Агнесс, притворившись, что не заметила победную улыбку Андреоло. – Но есть просьба, без исполнения которой мы с тобой ни о чем не договоримся.

– Вот как? Интересно!

– Ты должен дать мне время  для размышлений.

– О чем размышлять? Выхода у тебя нет.

– Собственно, даже не размышления, а желание подготовить себя к тому, что неизбежно. И можешь вполне мне довериться, ведь я в твоих руках, как ни прискорбно это осознавать. И еще. Если это случиться, то не здесь. Ни при каких обстоятельствах я на это не соглашусь. После Сильвано такое невозможно. Я буду видеть перед собой не тебя, а его. Думаю, что понимание этого будет для тебя неприятно. И, кроме того, не хочу попасть в еще одну ловушку. От наших  с тобой встреч не должно остаться никаких следов.

– А ты предусмотрительная, – ухмыльнулся Андреоло.

– На ошибках учусь, – спокойно ответила Агнесс.

– И сколько времени тебе понадобиться на размышление?

– Не больше недели.

Еще какое- то время они пререкались, но в этой перепалке Агнесс вышла, пускай и не победительницей, но все же с преимуществом, добиться коего она не чаяла. Пускай на время, но ей удалось избежать самого страшного: отдаться нелюбимому, к тому, же на позорных условиях. Случись это сейчас, и она становилась его вечной рабой или, по крайней мере, до тех пор, пока не надоест новоиспеченному султану.

С ТАКИМ БЫ СЧАСТЬЕМ ДА ПО ГРИБЫ — 2

Уговаривать его на разовую встречу не имело смысла. Андреоло не из тех, кто выпускает из рук добычу, не выпив всей крови капля по капле. Да и получив желаемое в качестве залога, не стал бы дожидаться окончательного расчета. Рассуждая таким образом, она вдруг поняла, что не очень-то сердится на него, хотя всеми силами старалась разубедить себя в этом. Он безусловный подонок и даже подлец, но вот закавыка, решился-то сподличать из-за нее, Агнесс. Это не могло послужить оправданием, но в какой-то мере извиняло. Мысль эта пробилась сквозь толщу ее возмущения, и, будучи невинной во всем, кроме страсти,   ее сердечко смягчалось помимо ее воли. Во всяком случае, будь она судья его поступкам, в приговоре, безусловно, учла в качестве смягчающего вину обстоятельства.

И все же, несмотря ни на что, головы не теряла. Умное понимание ситуации не позволяло сентиментальному раздолбайству взять верх над трезвым расчетом и размягчить ее решительность. И потому план спасения, поначалу достаточно расплывчатый и даже сумбурный, постепенно обрастал деталями, из которых мало-помалу складывалось целое. Решающим в нем было одно: девушка, которую надо, во-первых, найти, а во-вторых, подбросить ее Андреоло вместо себя.

С тех пор жизнь ее превратилась в сплошное мучение. Не говоря уже о том, что Андреоло стал ее тенью. Куда и когда бы она ни шла, тот появлялся на ее пути. Он не останавливал ее, но, проходя мимо, обязательно напоминал, сколько времени осталось до решающего с ним свидания.

А разве меньше хлопот было у нее с Сильвано? Ее отказ встречаться с ним в том месте, которое, казалось бы, идеально подходило для любовных утех, вызвало в нем сначала недоумение, а после ярость. Уверенный, что Агнесс разлюбила его и только ждет повода сказать ему об этом, он терзал девушку упреками и намекнул, что покончит с собой, если его подозрения справедливы. Он даже стал требовать имя счастливца, сумевшего отбить у него любовницу, и не верил в искренность ее уверений, что такового не существует в природе.

– Пойми же, – убеждала его Агнесс, – никого другого у меня нет и, наверное, никогда не будет. Но сейчас у меня много проблем, решение которых для меня очень важно, помочь не сможешь, а помешать вполне. Сделай божескую милость, оставь свои подозрения и позволь самой разобраться во всем.

– И как же наша любовь?

– Она никуда не делась.

– Может, мне подыскать другое место, где мы могли бы встречаться?

– Именно так и случится. Но, повторяю,   не сейчас.

– А когда же, черт побери?

– Разве я непонятно тебе объяснила?

А искомая девушка все не находилась. Агнесс мысленно перебрала своих одноклассниц и одношкольниц, но ни одна, по ее мнению, не подходила на роль, приуготовленную  разгоряченным воображением. И сложность была не в том, что числила их в паиньках, коими они не были по определению, а в ее собственной скрытности. Не делясь ни с кем своими любовными переживаниями, не могла рассчитывать и на встречный отклик.  

А что же ее поклонники? Оба были недовольны и нервничали из-за неуступчивости Агнесс. Один, получивший все, о чем только можно было мечтать, и другой, желавший того же и сгоравший от нетерпения, по-прежнему были болтливы, но свои секреты держали при себе. Андреоло деланно удивлялся, что Сильвано и Агнесс перестали посещать его «гнездышко», а Сильвано, бормоча что-то невнятное, по поводу глупых девичьих фантазий, тем не менее, не уставали хвастаться своими сексуальными успехами. Андреоло исходил злостью и злобой, слушая друга, а тот завидовал легкости, с которой Андреоло менял девиц, ложившихся под него, как скошенная трава под острый серп. Особенно заинтересовала Сильвано история с некоей Ренатой, которая, если верить Андреоло, не дает ему прохода, от острого желания оказаться под ним. Она служила официанткой в баре «Морские бродяги», где кроме официально объявленной должности выступала как певичка. Голос у нее был несильный, но приятный, а сама не красавица, но с отличной фигурой и легкая, как лань, в движениях. Казалось, она не ходит, а летает по бару. Каждый посетитель считал своим долгом прикоснуться к ней, но поскольку никто не держал над ней свечку, никаких доказательств ее легкомыслия не могли бы предъявить самые строгие блюстители чистоты женских помыслов.

– Она тебе не нравится?

– Нравится, но не настолько, чтобы жениться.

– Так не женись.

– Если она заберется ко мне в постель, дело кончится или женитьбой, или откупными. А я и так недешево обхожусь своему родителю.

К концу договорной недели Андреас стал нетерпимо настойчивый. Теперь он не подстерегал Агнесс на улице, но ее сотовый телефон, казалось, раскалился от его звонков. Его нетерпение прорывалось с такой отчетливостью, что Агнесс опасалась неминуемого взрыва. Он отказывался ждать ни минуты дольше обусловленного и хотя покарать ее не обещал, но было ясно, что любая попытка оттянуть время закончится для нее катастрофой.

А разве с Сильвано было легче? Чтобы как-то утихомирить его, она отдалась ему в городском парке, где и прежде, еще до «гнездышка» Андреоло, им доводилось отводить душу. Но тогда, за неимением лучшего, это доставляло им шальную радость, а теперь выглядело как насмешка, унизительная для обоих, но, в первую очередь, для Агнесс.

– Боже, до чего я опустилась, – сказала она, приводя себя в порядок. – Я чувствую себя проституткой.

– Не глупи, – не веря собственным словам, успокаивал ее Сильвано. – Кто спорит, это не то, что было. Но ты сама нарушила наш покой.

– Хорош покой! – не сдержалась Агнесс и у нее вырвалось: – А что если Андреоло проболтается?

– Не глупи, – рассмеялся Сильвано. – Он ведь мой друг.

– Но не мой. Иногда он глядит на меня так, словно спрашивает, не возьму ли я его в нашу компанию.

– Ерунда. Ему хорошо и без нас. Он не только имеет кого захочет и сколько захочет, но и отказывается от предлагаемых услуг.

– Даже так? Вот уж никогда бы не подумала.

– Именно так. Ты Ренату из «Морских бродяг» знаешь? Ну-ну, не пузырись. Понятно, что она тебе не компания, но это не мешает ей нравиться мужчинам, а ребята от нее просто балдеют. И вот она готова на все, чтобы оказаться под Андреоло. Уверен ли? Глупый вопрос: нисколько не сомневаюсь.

И, придя домой, Агнесс позвонила в бар и сквозь шум и грохот, сотрясающий трубку, договорилась с удивленной донельзя официанткой о встрече.    

Рената пришла в точно условленное время, обслуга ее ждала, к тому же, сгорая от нетерпения, Агнесс сама выбежала ей навстречу. Обняв смущенную девушку  за плечи, она провела ее в свою комнату, и Ренате показалось, будто попала в рай. Оббегая взглядом увиденное, не скрывая своего восторга, так искренне, по-детски воспринимала каждую деталь интерьера, каждую вещь, не имевшую никакого отношения к тому миру, где она жила, что Рената едва не разрыдалась, как рыдают обычно дети, понимающие, что им недоступны радости других, но сдержалась немалым усилием. Когда же она обратила свой взор на Агнесс и увидела на ней белое, совершенно прозрачное платье из виссона, в котором ее божественное тело, не знавшее ни малейшего изъяна, обещало так много, что казалось ни одному мужчине в мире не исчерпать колодца любви, в который ему повезет заглянуть.

– Ах, Агнесс, ты — сказка.

– Тебе понравилось мое платье?

– Невероятно. Ничего лучшего я не видела и, наверно, больше не увижу.

– Напрасно. Надо быть оптимисткой, – сказала, обнимая и целуя ее, Агнесс. – Она тут же сняла с себя платье и набросила ее на плечо Ренате. – Носи и радуйся.

– Я только его примерю и сразу же верну.

– Ах, бог мой, какая ты непонятливая. Я тебе его подарила.

– Нет, нет, не надо.

– Но почему?

– Я боюсь… боюсь, что захотите его забрать.

– Рената, послушай меня внимательно. Во-первых, с чего это мы перешли на «вы»? А во-вторых, мы такие смешные голые друг перед другом. Замечательно! Не знаю, как ты, но я в полной мере ощущаю себя женщиной, когда совершенно обнажена. А ты?

– Я тоже. Но еще лучше, когда на меня смотрит мужчина.

– Само собой. Но еще приятнее, когда он раздевает тебя глазами.

И, громко смеясь, они обнялись, поцеловались и повалились на тахту, драпированную шкурой леопарда. Им, обнаженным, было легко и весело болтать о том, что больше всего их занимало.

– У тебя было много мужчин? – спросила Агнесс.

– Я не считала. А у тебя?

– Один.

– Завидую. Ведь это по любви.

– А ты разве нет?

– Бывало и по любви.

– А какая разница?

– Какая, – спрашиваешь, – а такая, что сказать тебе вслух не скажу. А на ушко, отчего бы не сказать. – Рената прижалась  плечу Агнесс, при этом руки ее оббегали тело слушательницы, словно пальцы пианиста по клавишам рояля. Видимо, Агнесс до такой степени была поражена, что не обратила внимания на то, что, при других обстоятельствах и в другой обстановке, наверняка отреагировала, хотя трудно предсказать, каким образом.

Услышанное до такой степени показалось ей невероятным, так возбудило и даже перевозбудило ее, что никаких других ощущений, кроме сильнейшего сердцебиения, да и то потому, что не хватало воздуха, как если бы ее посадили в раскаленную печь, не ощутила. И,   оттолкнув Ренату,   откинулась на спинку дивана.

– Хватит, – едва слышно произнесла она. – Хватит или я умру.

– Не умрешь, – рассмеялась Рената. – Умирали без «этого». А «с этим» живут, да так, что без «этого» жить не могут. – И после паузы: А ты бы хотела испытать?

– Не знаю. Страшно даже подумать.

– Поначалу и мне было страшно.

– Не знаю, – повторила Агнесс. – Ничего я не знаю.

И она вправду не знала. Но то, что она ощущала с Сильвано, показалось вдруг мелким, незначительным. У нее даже возникла уверенность, прежде ее не посещавшая, будто с ним было не так хорошо, как могло показаться. Чтобы разобраться в нахлынувших на нее чувствах, ей мешало присутствие Ренаты, срамно разбросавшейся так, как если бы предлагала себя всему миру. И Агнесс, отнюдь не страдавшая избытком скромности в своем первом любовном опыте, вдруг подумала, что вряд ли решилась так щедро открыться, то ли забыв, что уже прошла через искушение, то ли то посчитав, что есть и другая, высшая степень эротизма, ей до сих пор недоступная.

Она даже забыла, зачем позвала Ренату и опомнилась не сразу после ее ухода. «Господи, в моем распоряжении два дня, а веду себя так, как если бы располагала вечностью». И тут же улыбнулась, припомнив нашептывания неожиданной подруги. «В сексе, подумала она, много — не так плохо, как может показаться, если, конечно, не увлекаться… чересчур. Чур меня, чур». И потянулась к телефону.

Узнав, что Агнесс требует нового свидания, Рената испугалась. Неужели дарительница передумала и намерена вернуть даренное?

– Я приду, но только после работы, – пообещала она.– Но это совсем поздно. Может перенесем на утро? – и когда услышала категорическое «нет», спросила: – И платье принести?

– Зачем?

– Может, передумала.

– Глупышка. Я не поговорила с тобой о том, ради чего пригласила. Это так важно для меня.

– А для меня?

– Ты решишь сама.

– А кто мне откроет?

– Я тебя встречу.

НЕТ БУНТА, НО И НАСТОЯЩЕЙ ПОКОРНОСТИ ТОЖЕ

Они не вошли в дом, а пошли в сторону моста Вздохов. Вечер был свеж. Лодки тесно прижимались друг  другу, слегка покачивающимися бортами, и обе девушки очень их напоминали, хотя не замечали этого. Они отошли достаточно далеко, но Агнесс не произносила ни слова. Рената, искоса наблюдая за ней, понимала, что Агнесс чем-то серьезно озабоченна, хотя, казалось, к тому не было и не могло быть никаких оснований. Ведь они расстались всего несколько часов назад и за такой короткий срок… Хотя любая неприятность, коль скоро она случилась, бывает не к сроку. И Рената не выдержала:

– Агнесс, милая. Я устала и хочу спать. Неужели наш разговор нельзя отложить до завтра?

– Поверь, – прервала, наконец, молчание Агнесс, – если бы это было возможно, я бы тебя не потревожи¬ла. Но я сама виновата. Мне так было хорошо и интересно с тобой, что я забыла о главном. Ради чего и пригласила тебя. Но сейчас я думаю, что это к лучшему. Если бы наш разговор состоялся сразу. Я не была бы с тобой так честна и искренна, как сейчас. Пришлось бы лгать, изворачиваться, недоговаривать. А сейчас я буду  откровенна, как на исповеди. И если ты мне поможешь, стократно отплачу тебе добром. Я умею быть благодарной. Ты меня поняла?

– Пока еще нет. Но ближе к телу, как говорит мне друг, когда мы остаемся наедине.

– А этот друг, случайно не Андреоло?  

Рената остановилась, резко повернула к себе подругу и строго, так, во всяком случае, показалось Агнесс, спросила:

– При чем здесь он?

– Прошу тебя, – взмолилась Агнесс, – будь со мной откровенна. Поверь, у меня никаких задних мыслей. Я все, все объясню. Но пока отвечай на мои вопросы.

– Нет, не он.

– Ты все еще настороже. И у меня нет иного выхода, как открыться тебе первой.

И она рассказала о том, о чем читателю уже известно. Рената слушала ее, не проронив ни слова. А когда Агнесс умолкла, спросила:

– Когда истекает срок ?

– Послезавтра утром.

– Значит, завтра у нас еще  есть. Тогда и поговорим. Иди спать.

– Может,   пойдем ко мне?

– Я бы с радостью. Но ты не дашь выспаться. А чтобы помочь тебе, я должна быть в форме. Да и тебе  не помешала бы таблетка снотворного. До завтра.

Агнессе спала, но все виделось так ясно, что испугалась этой ясности. Ей снился Андреоло, добравшийся, наконец, до нее и бравший ее раз за разом с таким остервенением, как если бы она была, если и не последней женщиной на земле, то, во всяком случае, в его жизни. А рядом сидел Сильвано, ничуть не удивленный происходящим, и даже взявший на себя роль советчика, открывающий Андреоло такие тайны, которые, она была в том уверена, навсегда останутся между ними.

Потом оба исчезли, а их заменила толпа мужчин, с такой жадностью на нее глядящих, что догадаться об их намерениях не представляло труда даже замутненному сознанию Агнесс. Но брали они ее не «нахалом», а вежливо испрашивая разрешения всякий раз, когда  переступали ее один другому. Она даже не пыталась кокетничать, корча из себя недотрогу, так как все они были, словно на подбор, красавцы, но не сладкие, как Сильвано, а мужественные и крепкие, и она купалась в удовольствии, ими доставляемом, как в душистой ванне. А на жалкие потуги Сильвано, обратить на себя внимание, отвечала откровенным презрением.

Она полностью осознавала свое участие в оргии, и в то же время ощущала себя наблюдателем со стороны. Это ей что-то напоминало, но что не умела сообразить, и только напрягшись, поняла, что снова видит себя на большом-пребольшом экране, как тогда, в комнате Андреоло.

Потом наступила тьма кромешная, вихри, замирающие, будто тающие на солнце, мелодии Россини. Кто-то, она не смогла разобрать, кто именно, играли ею, как мячом, перебрасывали друг другу, и если ее что-то смущало, то вовсе не происходящее, а его анонимность. Они превратили ее в игрушку, а ей хотелось быть активной участницей, заглянуть каждому в глаза и улыбнуться…

– Оставьте меня в покое! – закричала она, отбиваясь от тени, клонившейся над ней. – Подите, прочь!

– Пойду, госпожа, пойду, только прежде проснитесь, а то опоздаете в колледж. Я ведь делаю то, что мне приказано.

– Ах, извини, милая Янина, – с трудом раскрыла глаза Агнесс, но, поглядев на часы, вскочила.

ПО НАКЛОННОСТИ СОБСТВЕННЫХ МЫСЛЕЙ

Она опоздала почти на полчаса. Учительница по зарубежной литературе, прозванная Абракадаброй, неприязненно покосилась, но промолчала, зато соседка по парте Эльвира прошептала запыхавшейся Агнесс:

– Зачем ты пришла? Абракадабра способна уморить даже мертвеца, а ведь мы с тобой пока еще живы. – И на перемене, когда они вышли во двор, продолжала бубнить: – Господи, это дура еще нудней, чем ее любимые писатели.

Элеонора была разбитная, неплохо сколоченная девица, родители которой выбились из нищеты собственными силами, но с материальным достатком так и не обрели светский лоск, и даже возникни у них такое желание, вряд ли сумели бы привить его дочери.   Не удалось обтесать девушку и колледжу. Учителя, иначе как хулиганкой, ее не называли и любую другую выперли бы за милую душу, но отец, сделавший состояние на биржевых спекуляциях, так щедро оплачивал их терпение, что сама мысль, что рано или поздно его дочь покинет образовательную обитель, приводила их в ужас.

Разумеется, Элеонора использовала свои возможности, как сама говорила, на полную катушку. Скабрезные истории, почерпнутые в интернете и в бульварной прессе, водопадом низвергались из ее уст. Но укрепившаяся репутация скромницы, не позволяла Агнесс проявлять к ней откровенный интерес, а потому их общение сводилось к пустой формальности, что было замечено учителями, одобрено ими, но попытки поменять соседку ни к чему не приводили. Считалось, что сдерживающее влияние Агнесс, заставляет Элеонору держаться в границах разумного, по крайней мере, во время занятий.

Во дворе колледжа они, не сговариваясь, выбрали тенистый уголок. Достали из полиэтиленовых мешочков бутерброды и, не спеша, продолжили девичью беседу, нежданно для самих себя почувствовав друг к другу интерес и любопытство.

– Так чем тебе не угодила Абракадабра? – смеясь и почти забыв собственные неурядицы, поинтересовалась Агнесс. – Неужели опять о высокоморальных отношениях между мужчиной и женщиной?

– А о чем другом может вещать старая дева? На сей раз вытащила из своего потайного местечка, нетронутого развратом, историю какого-то русского графа, кажется, писателя, влюбившегося в какую-то девицу, то ли она влюбилась в него, но так или иначе вознамеривался на ней жениться, но узнал, что она, незадолго до того была в сношениях с неким музыкантом, возмутился, стал забрасывать письмами с моральными проповедями и так довел бедняжку, что она то ли с горя, то ли от злости,   вышла на улицу и отдалась первому, кто попался ей навстречу.

– А как бы поступила ты? – хитро поглядела на нее Агнесс.

– Не знаю… Право, не знаю… – И, помолчав, добавила: – А знать бы хотелось. Ужасно хотелось бы знать.

– Но когда у тебя «это» случилось…

– У меня «это» еще не случалось, – перебила она Агнесс. – И если не сойду с ума…  – Она замолчала и, не глядя на Агнесс, пробормотала: – Я, кажется, разболталась. Надеюсь, ты не воспользуешься…

– Нет, конечно. Но я была уверена…

– Не только ты. Именно их уверенность поддерживает меня на плаву. Но, боюсь, надолго меня не хватит.

– Бедняжка, – только и сумела сказать Агнесс.

– А ты, надо полагать, вовсе не бедствуешь. /выждав /. Угадала? И давно? Врать не хочешь, а признаться не можешь. Ладно, я буду спрашивать, а ты можешь не отвечать. Я и так пойму. Кто из вас кого уговорил? Ну, не молчи же, ответь, наконец. Я ведь перед тобой распахнула тело. Ты ведь знаешь, как для меня важно услышать именно от тебя…

– Почему именно от меня?

– Да потому, ты считаешься паинькой, никому и в голову не придет заподозрить тебя, особенно, когда сравнивают со мной… Это же надо так суметь! А может тебя изнасиловали? Ты сопротивлялась?

– Кончай ерничать! Никто меня не насиловал.

– Сама?

– Да.

– Расскажи.

– Не сейчас.

– Когда-нибудь меня не устраивает.

– Придется потерпеть.

– Ответь, только честно. Ты сама подошла и сказала?

– Я согласилась.

– Я тоже соглашусь. Первый, кто появится в этом дворе, получит меня когда захочет и как захочет. Как ужасно быть целкой. Чувствуешь себя, словно завернутой в целлофан. –  она небрежно отбросил в сторону использованный пакетик. – Ты что-то подобное испытывала?

– Не успела.

– Счастливая.

– Как раз в этом я не уверена.

– Богатые тоже плачут?

– В этом, кажется, их единственное сходство с бедными.

– Мне нравится, что ты не прибедняешься. Я хочу стать твоей подругой. Хочу научиться у тебя радостно плакать и горько смеяться. Научи меня стать женщиной, похожей на тебя. Ему ты улыбаешься? Я сморозила какую-то глупость?

– Вовсе нет.

– Только не криви душой. Я сама запуталась в этой блевотине лести, и не хочу запутываться еще больше, тем более с твоей помощью.

– Успокойся, я в этом тебе не помощница. Просто, услышанное от тебя, сама намеревалась сказать другой женщине, по-настоящему настоящей. А ты, похоже, за таковую принимаешь меня. Ошибочно.

Они спохватились, что урок уже давно начался, но вместо того, чтобы ринуться, в класс, весело рассмеялись и, взявшись за руки, покинули осточертевший колледж и его пределы.

– Зайдем в кафе? Я не хочу с тобой расставаться.

– И ты мне нравишься все больше и больше. Но расстаться придется. Я жду звонка, который разлучит нас, надеюсь ненадолго.

– Но пока не разлучил, не будем терять времени.

Они вошли в кафе, в это предобеденное время, не заполненное даже наполовину, устроились  за дальним столиком и спустя несколько минут перед ними дымилось кофе и скромно, как девушка впервые попавшая на бал, блюдце с пирожными. Это сравнение принадлежит не угольщику Манчини, который до него бы попросту не додумался, а одной из подруг, но кому именно, догадывайтесь сами.

Вдруг глаза Элеоноры округлились, в них заметались искорки удивления и беспокойства, но, видимо справившись с первым волнением, прикрыла глаза ресницами.

– Не оборачивайся, – быстрым шепотом произнесла она, заметив вопросительный взгляд Агнесс, и повторила, почти приказала: – Не оборачивайся!

– Что случилось? – в тон ей спросила Агнесс.

– Если бы ты видела, какие красавцы вошли в кафе. Такие встречаются только в сказках или в снах. Они осматриваются в поисках места, и хотя их сколько угодно, но, кажется, им приглянулись те, что у нашего столика.

– Сколько их?

– Сама посчитаешь, потому, что идут к нам.

РАЗВРАТНЫЙ ПОДВИГ

Их было трое, легких в движениях, что при сильном теле, действует на почуявших запах спермы и без того слабый пол, разлагающе. Им было лет по двадцать, но опыт совращений, ими полученный, позволял брать добычу, не особенно утруждаясь. Штамп, не ими выработанный, но ими отшлифованный до мелочей, действовал безотказно, как спусковой крючок снайперской винтовки. К столику девушек они шли кучно, но, подойдя, рассредоточились, как бы окружив его, и захоти девушки убежать / а у них и в мыслях этого не было /, не смогли бы. Один из них взял на себя роль тамады и, с деликатностью опытного ловеласа, сочетающей пряную лесть с многообещающей недоговоренностью, дал понять, что красота девушек произвела на него столь неотразимое впечатление, что решил познакомить с ними своих друзей. Того, кто стоял за стулом Элеоноры, представил как Рональдо, прикрывающего с тыла Агнесс, Лоренцо, а себя — Джузеппе. И попросил смущенно молчавших девушек назвать себя. И только после этого, они примостились у столика, а для себя — пятого — Джузеппе приволок недостающий стул.

И тотчас захлопотала  приметливая официантка, перемигнувшаяся с Джузеппе. Бутылка кьянти появилась так неожиданно, как если бы она вытащила ее из-под платья. Между нею и говорливым заказчиком не было произнесено ни одного слова, и если бы девушки уделяли бы меньше внимания неожиданным кавалерам, а больше происходящему у них на глазах, многое могло бы их насторожить, но случись такое, не было бы и нашей повести, надеюсь, еще не надоевшую читателям. Вскоре стол был уставлен таким количеством сладостей, словно в намерение компании вовсе не входило скорое расставание. В благодарность за усердие Джузеппе похлопал официантку по заднице, что не осталось незамеченным, как не осталось незамеченным, что она прильнула к плечу Джузеппе и подняла на него благодарный взгляд. Но обе виновницы торжества были тут же отвлечены, и если у них, по поводу увиденного, и возникли какие то мысли, то они не удосужились обратить на них внимание.

Джузеппе болтал без умолку. Он сыпал любезностями и остротами, ужимками и кривлянием смешил девушек, и внимательно следил за сменой их настроений, чутко реагируя на любое их движение, и когда они, пошептавшись, стали осматриваться, в поисках чего-то, не подлежащего оглашению, как тут же по знаку Джузеппе, возникла официантка и увела, взявши обеих под руки.

Постепенно кафе начало наполняться посетителями, мест не хватало, и расторопный Джузеппе предложил выйти на воздух, и первым направился к выходу. За ним последовали девушки, поддерживаемые молчаливыми спутниками. Девушек пошатывало, кружились головы, но это, хоть и непривычное ощущение ничуть их не угнетало. Им хотелось сесть на скамейку, отдышаться. Разумеется, они не обратили внимания на неслышно подъехавшее такси, и блаженно растянулись на его заднем сиденье. Но пришлось потесниться: с обеих сторон втиснулись спутники Джузеппе. Сам он, сидя рядом с водителем, обернувшись,   спросил:

– Довольны?

– Оч-чень, –ответила Элеонора за себя и Агнесс.

РИСКНУТЬ ВСЕМ РАДИ ВСЕГО

или редька, варенная в меду

Ах, какой это был гулеж и картеж… Какие ставки! Молодые, крепкие девичьи тела, не тронутые тленью забвения, не замороченные моральными догмами, придуманными теми, у кого все желания, если таковые были, исчерпаны, а потому возможности для них лишний груз, отброшенный за ненадобностью. Для одних они означали выигрыш, для других — проигрыш, но для всех — желанная цель, и понимание этого пьянило девушек пуще всех опьяняющих напитков, придавало им в собственных глазах ту возвышающую самооценку, которой до сих пор недоставало. Они радовались, видя, как мужчины, будто остервеневшие пауки, пьют их молодость и не могут насытиться. А когда выяснилось, что одна из них девочка, это превратилось в событие, и тот, кому повезло, чувствовал себя именинником.

Агнесс, пока дожидалась очередного победителя, а это был третий или четвертый по счету, ничего, кроме тумана в голове и приятной усталости тела теперь не ощущала. Другое дело, в начале, когда Джузеппе привел их комнату, завешенную шторами, спустя несколько мгновения появились и два дружка, и осыпанные их ласками, девушки покорились неизбежному, оказав чисто символическое сопротивление, и замороченные, уставшие, переходя из рук в руки, исполняли все, что им было велено, и Агнесс, глядя на происходящее как бы со стороны, думала не о том, что будет с нею, когда выберется из этой ловушки, в которую загнала себя по неосторожности и глупости, а привыкала к новому ощущению, похожему на то, когда впервые отдалась Сильвано, но с привкусом чего-то нового, немного пугающего, зато придающего пряный привкус запретности, а, значит, интриги, что для романтически настроенной особы было едва ли не главным в происходящем.

Когда, наконец, Агнесс и Джулия остались одни, некоторое время молча переживали и осмысливали случившееся, потом одновременно повернули головы друг к другу, и Джулия сказала то, что могла бы сказать и Агнесс:

– Вот мы и получили,   что хотели. И при этом остались живы.

Агнесс улыбнулась и только собралась что-то ответить ей в этом же роде, как дверь раскрылась и вошла Рената, неся два подноса, от которых исходил одуряющий аромат выставленных на них блюд.

– А вот и я, девочки, – сказала Рената, деловито ставя подносы на стол и присаживаясь, возле лежащей Агнесс. – После такой работы не мудрено и проголодаться. Мальчики так уминают мясные салаты, что челюсти скрипят.

Девушки охотно последовали их примеру. Фрукты, конфеты, пирожки и пирожные, кофе, аромат которого придал бы бодрости и мертвецу. Но особенно налегли на сэндвичи, такие белые, словно пушистые, исчезающие с космической быстротой. Рената с улыбкой наблюдала за ними. В ней было столько спокойствия и, значит, уверенности, что ничего необычного не произошло. Нельзя сказать, что девушек это возмутило, но чувство, что Рената их подставила ради, возможно, каких-то своих, только ей ведомых причин, смутило Агнесс. Теперь она поняла, что происшедшее не только результат ее легкомыслия, а заговора, организованного поистине виртуозно. Но прежде, чем заниматься выяснением случившегося, Агнесс попыталась прояснить главное:

– Ты не забыла, что сегодня истек срок ультиматума, и я теперь в руках шантажиста?

– Теперь ты в своих собственных руках. Все, что связано с Андреоло, можешь забыть, как дурной сон.

– И что заставило его согласиться?

– Зачем тебе эти подробности именно сейчас? Могу только сказать, что компрометирующую тебя кассету  получишь, когда будешь уходить.

– Я могу уйти сейчас?

– Можешь, но не надо.

– Объясни?

– Ты и твоя подруга должны остаться здесь на ночь.

– С ума сошла. Родители подымут на ноги полицию.

– Неужели так трудно позвонить им и сказать, что по какой-то причине остаешься ночевать у подруги. А придумать причину, уверена, вам обеим не составит труда.

– Но куда-то исчезли наши телефоны.

– Успокойся, никуда они не делись.

– В таком случае, скажи, неужели наши кавалеры еще не насытились?

– Узнаешь, не торопись. Все, что вы делаете, будет по достоинству оценено. А сейчас вставайте. Вас ждут сауна, коктейль, приятное общество умных, трезвых, богатых мужчин,   для молодых женщин неоценимое. Девочки, вы еще будете благодарны мне, хотя, возможно, в чем-то и сомневаетесь.

Увидев, что Агнесс хочет ей возразить, Рената заторопилась к выходу, сославшись на неотложные дела и пообещав скоро вернуться. Оставшись одни, Агнесс и Элеонора переглянулись, не зная, что сказать , хотя еще недавно были предельно откровенны друг перед другом. Элеонора первая нарушила молчание, ставшее для обеих тягостным.

– Кажется, Агнесс, я получила то, о чем мечтала, – сказала она.

– И каково впечатление?

– Удивительное. Я понимаю, все произошло так, как не должно, с точки зрения моей мамы, но я устала притворяться моральной и, сняв с себя эту обузу, надеюсь, не прогадала. Ведь никто из нас не может знать, как, когда и где такое случится.

– И как тебе показался Джузеппе?

– Но ведь он был не один.

– Но спрашиваю тебя именно о нем.

– Значит, и ты его выделила? Скажу откровенно, мне понравилась вся троица, но будь у меня была возможность выбора, предпочла бы его. А у тебя разве по-другому?

– Нет, – после некоторого раздумья призналась Агнесс. – Мы с тобой думаем одинаково.

– А что за таинственная перемолвка с Ренатой? Я так поняла,   что…

– Ничего ты не поняла и понимать тебе пока нечего. Скажу только, я здесь потому, что имела неосторожность довериться Ренате.

– Но ведь и я тоже.

– Ты случайно. А я закономерно. И если ты о чем-то жалеешь, то из-за меня.

– Ни о чем я не жалею. И если узнают в колледже, нам не поздоровится. Но, тем не менее, я испытываю облегчение. Девственность тяжкий груз, и не каждой под силу его нести. Мне стыдно и радостно. Стыдно, что это не первая брачная ночь. Стыдно, что стадно. Но радостно от столкновения яростных мужских тел, во мне и ради меня. Возможно, и даже наверняка, они признают меня шлюхой, но я бы не простила себе, если бы не прошла через это. И не простила бы тебя, если бы ты мне не помогла. Хочу этого сейчас, хотела вчера, и буду хотеть завтра. Боже, как я разболталась. Почему ты молчишь?

– Просто потому, что никогда еще  женщина, а ведь теперь ты женщина, не произносила прекраснее и поэтичнее монолога о сексе. Ты пропела гимн. Я поздравляю тебя. В конце концов, мы сами должны придумать себе оправдания. Никто не сделает этого за нас.

Они встали, оделись, но после сауны, приятно размягченные, снова повалились каждая на свой диван, и Эстер бойко произнесла, восхищаясь собственной смелостью:

– Чего они ждут, мы уже готовы…

И вдруг спохватилась:

– Ничего, что я размечталась за двоих?

– Однако, теперь мне нечему тебя учить, – рассмеялась Агнесс. – Ты из ведомой превратилась в ведущую. – Она вскочила, перебежала на диван Эстер, и они, визжа, заключили друг друга в объятия.

С ТАКИМ БЫ СЧАСТЬЕМ

ДА ПО ГРИБЫ ХОДИТЬ

С родителями уладилось легко. Со стороны родителей такая легкость тем более удивительна, что им не стоило большого труда воспомнить собственную молодость, не столь уж далекую. Но инстинктивно оберегая свое спокойствие, легко уверывают в иллюзию, выражающуюся в кратком афоризме: наш ребенок не может быть плохим. Даже, когда однажды выяснилось, что соученицу Агнесс и Эстер, некую Эмилию, несколько месяцев каждодневно насиловали пятнадцатилетние одногодки, мать девушки, во всем признавшейся, не только не поверила, как она выразилась «навету», но даже угрожала привлечь к ответу за клевету.

И вправду, обе девочки не так уж и плохи. А то, что голос пола заглушает все другие мысли, будь это не так, причина для беспокойства не заставила бы себя ждать. Но, как мы уже сказали, главное занятие нынешних родителей избегать проблем, способных нарушить незыблемый порядок вещей. А «детки», сами того не осознавая, умело пользуются их слабостью с беспечностью настоящих прожигателей жизни.

Чем сладостней грех, тем проще кажется его искупление. Обещанное Ренатой не оказалось пустой похвальбой. Она самолично ввела их в зал, где музыка света и свет музыки слились воедино, и каждая их жилочка затрепетала от предвкушения чего-то необычного, и если в души их прокрадывалась легкая тревога, то в один миг от нее не осталось и следа.

Они вошли, и глаза мужчин /их было, кажется, пятеро / устремились на них, а сами мужчины — к ним. Их неподдельный восторг и преклонение исключали самую возможность чего-то предосудительного, а то, что среди них не было никого из прежних /даже Джузеппе / , послужило лучшим тому доказательством. Они почувствовали себя царицами бала, и мгновение спустя легкую ревность по отношению к соперницам, как только начинало казаться, что им, а не ей, отдает предпочтение толпа поклонников.

Несколько столиков с яствами. Среди которых красовались такие же гордые, как гостьи, шампанские бутылки, с каруселью вокруг из более мелких по виду, но не менее значительных по содержанию, собратьев по стекольному заводу, и совсем уж незаметные, но милые букетики сирени с еще нераскрывшимися чашечками, как будто ждущими той минуты, когда смогут обратить на себя внимание почтеннейшей публики.

Зал этот был как бы главной сценой, откуда расходились комнаты-лучи в закулисье, а посредине одной из них стоял ломберный столики с несколькими неразорванными карточными батареями, глядевшими своими яркими боками не столько на хозяев, сколько на гостей.

Сначала дамы танцевали, но не каждая с одним и тем же партнером, а с несколькими сразу. Они подходили к разгоряченной паре, хлопали в ладоши и кавалер безропотно уступал даму подошедшему, а тот, в свою очередь, поступал так же.

Обещанного Ренатой разговора с умными мужчинами не получалось. Ведущие жадно смотрели на ведомых, словно раздевая их глазами, и, кажется, ничто другое их не занимало, как только бы поскорее превратить воображаемое в действительное. Когда же, оттанцевав положенное, мужчины подводили дам к столикам, предлагая полакомиться, а открыв шампанское и пригубив бокалы, уходили к столикам для карт, стало понятно, что происходящее не просто способ повеселиться и покуражничать, а несет в себе какой-то тайный смысл, уяснить который невозможно без объяснений. Их-то и потребовала Агнесс у Ренаты.

– Изволь, – сказала Рената, видя, что нет возможности уклониться от настойчивых требований. –Так или иначе, вы бы поняли это и без меня. Но раз не терпится, отчего же не объяснить. Эти господа, орудующие картами, играют столь увлеченно, потому что ставкой в их игре являемся мы.

– Мы? – не сговариваясь, вопросили Агнесс и Эстер. – То есть как?

– Обыкновенно. Игра идет на кого-то из нас. И победитель, кого-то из нас получит. Тоже с остальными. А тот, у кого случится большее число побед, получит нас скопом. И какое-то время будет распоряжаться нами, как рабынями.

– Но это же возмутительно! – снова в один голос заявили Агнесс и Эстер.

– Удивляюсь вам, девочки, – не без иронии произнесла Рената. – Вам устроили испытание. Вы его выдержали. Стало быть, никаких причин разыгрывать целомудрие у вас нет. Да и плата за страх стоит тех принципов, которые вы предадите забвению. Вопросы будут?

– А где Джузеппе? – спросила Агнесс.

– Не беспокойтесь, никуда он не делся. Думаю, ему будет приятно, что вы им интересуетесь.

– Никакого особого интереса к нему у нас нет. Яспросила просто так.

– Значит, ему ничего не передвать?

– Как хочешь.

Хотя девушки отнюдь не бедствовали, имея таких родителей, но сумма ими полученная, была для них внове. Одно дело знать, что живешь в семье богачей, и совсем другое — чувствовать себя лично богатой. Это кружило юные головы. Одна мысль, что можешь многое себе позволить, слаще самой дорогой покупки. Да и покупать им ничего не приходилось.   За право держать в своих объятиях, мужчины готовы были платить самую высокую цену, и рабыни в постели, вне ее превращались в классических вымогательниц, бесцеремонно повышающих плату за страсть, ими внушаемую. Казалось бы, можно ни о чем не беспокоиться, но, в отличие от плавающей в блаженстве Эстер, дорвавшейся, наконец, до желаемой цели, Агнесс не покидало беспокойство, поскольку, якобы забранные у Андреоло свидетельства ее аморальности, вопреки обещанному, к ней так и не попали.

– Эта обеспокоенность давала ей повод думать об Джузеппе.. Потом об Андреа. Эта связка почему-то беспокоила ее. Неисключено, они что-то задумали. Понимая, что разгадка невозможна, решила сосредоточиться на том, что. как ей казалось, более доступно ее пониманию. Странное поведение Джузеппе утекало в запасники памяти, из которых выплывали сцены вполне объяснимые. Склоненный над ней  все тот же Джузеппе, неохотно уступающий свое место другому, Вспомнился взгляд Эстер, повернутый в ее сторону, словно соизмеряя то, что происходило с Агнесс, с тем, что происходило с ней. Глаза Эстер горели бешенным огнем удовлетворения. Это было непередаваемое ощущение новизны, оставшееся для Агнесс в прошлом. В последнюю очередь она подумала о Сильвано.

О нем она думала как-то странно. Когда Андреа предложил ей выкупить своим телом свидетельство ее любовных игр с Сильвано, ей вдруг захотелось… Нет, вовсе не захотелось… Такая определенность не была свойственна ей в тот момент. Но она бы не возражала, если бы он принудил ее к этому. Говорило ли в ней желание? Если да, то желание сравнить, как сравнивают две купюры одного и того же достоинства, но разной ценности. Она неосознанно ощущала, что выбрать одного из всех, можно только одним способом, как бы ни был он неприемлем с точки зрения морали.

Чувства ее были новы и необычны. Что из того, что каждый, узнавший о ее похождениях, назвал бы ее проституткой. Ведь она знала, что это не так. И даже деньги, ею полученные, не делали ее торговкой любовью, а, скорее, ее жрицей. Да, она не жрица, хотя стать ею не отказалась бы, но это в руках тех, кто склонялся над нею, и хотя все они были достойны ее, только Джузеппе она вручила бы ключи от ларчика своих надежд. А что касается Андреа, он сам виноват, что остался в стороне. Если уж сделал гнусность, то будь гнусным до конца, а не строй из себя того, кем никогда не был и не будешь. Теперь кусай локотки и моли бога, чтобы сподобил меня, утишить твои душевные раны.

Возвратившись, наконец, домой, она столкнуласт в дверях с отцом, уходившим по своим делам. Похоже, ему даже в голову не пришло поинтересоваться, где провела ночь. Чмокнув ее в щеку, он устремился к выходу, но, что-то вспомнив, вернулся.

– Котеночек, – сказал он, – я нашел тебе жениха.

– А я-то думала, что займусь этим сама. Кто же он?

– Об этом после. Всю оставшуюся жизнь будешь меня благодарить.

Мать поглядела на нее вопросительно, но ничего не сказала. Хотя выбор отца ей был известен наверняка.

НЕ ПРОСТО ХОРОШО, А ПРОСТО ХОРОШО

А что же наши, оставшиеся с «носом», друзья — Сильвано и Андреа?   Терялись в догадках, хотя догадки каждого из них были разного свойства. Мы вскользь уже упомянули о том, что доказательства против Агнесс то ли выкупил, то ли взял силой у Андреа, Джузеппе. Попытка выяснять такого рода подробности, была бы излишней в нашем сюжете, для продолжения которого важно лишь, что Андреа был устранен, и его влияние на Агнесс свелось практически к нулю. Что вовсе не означает, будто его к ней интерес тоже оказался нулевым. Скажем больше, возрос необычайно. Такая добыча выскользнула из его сетей! Впору осатанеть от злости. Но несовпадение желаемого и достижимого вразумили его, принудив к осторожности, свойственной тем, кто способен достичь цели, идя окольным путем.

Но и в этом он был ограничен, поскольку Сильвано, с неосознанной помощью которого надеялся снова добраться до Агнесс, знал и того меньше. Телефон Агнесс был отключен, а попытки перехватить ее у дома или в колледже ни к чему не привели. Агнесс провалилась, будто сквозь землю. Мысли о ней не оставляли Сильвано ни на мгновение, что привело к неприятности, последствия которой должны были еще сказаться. Заменяя отца за рулем, столкнулся с автофургоном, перевозившем мясные продукты. И хотя доказать вину Сильвано было не так просто, водитель фургона, каким-то образом сумел найти подход к автоинспектору, и тот, хотя не принял окончательного решения, но симпатии его были явно не на стороне Сильвано. С этой вестью он и явился к родителям.

Узнав о случившемся, отец сказал: «Добил ты нас, сынок»! А «сынок» подумал: «Это всех нас добила Агнесс. Точнее, добила меня, а, заодно, и вас».

Вынужденное отвлечение Сильвано, оставило Андреа один на один с мыслями об Агнесс. Самое печальное в его положении было то, что мысли эти, сумбурные и разрозненные, не рождали идеи, могущие указать направления, по которому следовало бы двигаться, а плодили новые мысли, мысли-детеныши, такие же некудышние, как их родители. Он горько сожалел, об  упущенной возможности, которая может больше не представиться, но ругал не себя, а Агнесс, не догадываясь, по счастью, что настойчивость, им не проявленная, могла привести к очевидному успеху. Так мы проходим мимо того, что лежит под ногами, пожирая глазами даль, в тумане которой различаем не то, что там есть, а то, что хотели бы увидеть.

А, между тем, намек отца не оставил Агнесс, до сих пор не помышлявшей о замужестве, равнодушной. Она думала о мужчинах вообще. Уступив Сильвано, стала думать о них конкретно, но эта конкретика опиралась не на логику / откуда ей, логике то есть, взяться? /, а исходила из возникшей ситуации, заключающейся в том, что, не зная никого, кроме Сильвано, решила, он и есть тот единственный, без которого ей не обойтись, а все остальные, более-менее, на него похожие, но не такие, как он, и такими никогда не станут.

Однако втянутая волею судеб, или случая, в небезопасную, но крайне привлекательную игру страстей, она, с наивным изумлением новичка на стадионе, вдруг обнаружила, что свет клином не сошелся на одном, пускай и горячо любимом, и вскоре пришла к выводу, что с этими двумя эпитетами следует обращаться с осторожностью, ибо они, хотя и очень важны, но, в той же мере, весьма изменчивы, и могут быть легко перенаправлены с одного на других.

Джузеппе, со товарищи, более других способствовал смене ее сексуального мировоззрения. Школа Сильвано, мало пригодного в качестве преподавателя, физически познакомила ее с азами уже известного ей понаслышке,   не понадобилось много времени дабы понять, что он сам нуждается в учительнице. И ею, в конце концов, стала для него, правда, сама того не осознавая.

Джузеппе стал для нее откровением. Те, кому он отдал ее, не прошли мимо ее тела, но не коснулись сознания. Когда Джузеппе, не без смущения, что было для него в диковинку, ибо такое он проделывал не первые, но впервые с девушками из хороших семей, вошел в комнату, еще дымящуюся страстью, словно камин с догорающим углем, он ждал их реакции, как приговора, но сразу же приободрился, увидев обращенные на него глаза, ослепленные радостью, прежде им недоступной. Да, он не ошибся. Женщина остается женщиной и разница между ними не в воспитании или общественном положении, а в силе страсти и в возможности ее проявления. Так называемые бесстрастные, фригидные, женщины, из числа невезучих. Они оказались не в том месте, не в то время и не с теми, кто был бы им полезен.

Трудно сказать, что предопределяет чувственные влечения женщины. Разумеется, влечения эти заложен в человеке Создателем, но существует и немало других факторов, предопределяющих ее силу и, если так можно сказать, качество. Во многом дети повторяют своих родителей. Те, у кого есть время и возможность углубляться в этот предмет, я адресую к Фрейду, но, с точки зрения чисто житейской, попытаемся разобраться и сами.

Только Роберто и Анна Бульоне могли бы с достоверностью сказать, счастливы они в семейной жизни или нет. Брак их выглядел полюбовным, по крайней мере, со стороны, и на людях они утверждали, что Агнесс — дитя любви. Но муж был старше супруги почти на двадцать лет, жена, будучи почти девочкой, проявила свойственное юности нетерпеливое любопытство, позволила совершенно незнакомому парню, во время одного из карнавалов, показать ей то, чего «еще никогда не видела». Увиденное настолько ошеломило ее, что она позволила ловкому кавалеру распорядиться ее телом по собственному усмотрению.

Когда вернулась домой, опытный взгляд матери тотчас разглядел признаки неблагополучия, и после яростного, но недолгого сопротивления, дочь «раскололась», так что эту ночь родители провели без сна, прикидывая. Каким образом можно спасти дочь от позора, совершенно, видимо, забыв, что и мать выходила замуж не девственницей. Поэтому обвинять их в отсутствии оригинальности не приходится. Несмотря на молодость дочери, они не придумали ничего лучшего, как, возможно скорее, выдать ее замуж.

Сделать это было и легко и трудно. Легко потому, что, будучи дочерью главы солидной адвокатской конторы, Анна считалась выгодной «партией» и желающих лечь с ней в супружескую постель было хоть отбавляй. Но то, что это были дети тоже из солидных фамилий, пусть не покажется странным, и составляло главную трудность. Ведь с будущими свойственниками придется как-то объясняться, и тогда сохранить случившееся в тайне не представлялось возможным. Тем паче, что врач установил беременность Анны. Ее увезли в деревеньку недалеко от Рима и поручили опеке солидной пожилой женщине, щедро оплатив ее усердие.

Но черти соблазна не ограничиваются заповедными территориями, поскольку жертвы их разбросаны по всей земной юдоли. Опекающей Анну женщине не были известны подробности вынужденной изоляции девушки. Ей наплели с три короба историй, столь же выдуманных, сколь сентиментальных, и она поняла лишь то, что должна была понять: дать подопечной хорошо отдохнуть. И она честно исполняла свой долг, в полном соответствии с предложенной ей платой.

Анна заскучала на третий или четвертый день, и сеньора Клариче, так звали женщину, не нашла ничего лучшего, как предложить ей прогуляться на рынок, где, по ее словам, она увидит много интересного. И сеньора Клариче не обманула. Никогда прежде не бывавшая в таком бойком месте, Анна была поражена. Чего здесь только не было! И всего горы: от фруктов и овощей, до всех  видов продуктов и товаров. Глазея и удивляясь, она дошла до рыбных рядов и остановилась пораженная увиденным и услышанным. Продавцы, стараясь перекричать друг друга, усиленно зазывали покупателей, и без того полностью заполнивших огромное, так, во всяком случае, показалось Анне, огромное пространство. Толкаемая со всех сторон, обтекающей ее толпой, она, наконец, остановилась перед грудой рыбной снеди в садках. плетенных корзинах, на разделочном столе, за которым орудовали несколько молодцов, сверкающих ножами и улыбками. Один из них и обратил внимание на зазевавшуюся девушку. Что-то сказав своим напарникам и получив, видимо, их согласие, он, вытирая руки о покрытый чешуей фартук, подошел к ней.

– Тебя как зовут?

– Анна.

– А меня Джино. Ты здесь впервые?

– Да.

– Вижу, понравилось.

– Очень.

– Хочешь, подарю тебе рыбу?

– Не знаю.

– Я тебе все назову, а ты выбирай. Пойдем со мной.

Он взял ее за руку, не обращая внимание на легкое сопротивление, повел за собой. Прокладывая своим крепким упругим телом дорогу в гуще покупателей.

– Вот это камбала. Тунцы. А вот омары. Угри. На вертеле жарятся раки. Креветки. А эти господа с острыми, как у бритвы створками, моллюски… Всего не перечислить. Послушай, Анна. А парень у тебя есть?

– Какой?

– С которым встречаешься?

– Нет.

– А был?

– Да.

– А ты ему давала?

– Что?

– Все, что у тебя просил.

– Да, – после некоторого колебания, ответила Анна.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Здесь неподалеку, – и снова взял ее за руку. На сей раз без видимости сопротивления с ее стороны.

Он не врал, идти действительно оказалось недолго. Небольшая комната, в которой они оказались, служила, по-видимому, лежбищем для продавцов рыбы, о чем свидетельствовали четыре неубранные кровати, на одну из которых сел Джино, а ее поставил перед собой и долго глядел ей в глаза, и так же, не отрывая взгляда, словно опасаясь, что Анна может опомнится и убежать, принялся ее раздевать. Когда вернулись остальные приятели Джино, он молча указал на лежащую Анну, ничего объяснять не стал, да они в объяснениях не нуждались.

Наконец, возник вопрос, что делать с девушкой дальше? Была уже глубокая ночь, и другой возможности, кроме как, отвести ее поближе к дому, где поселили ее родители, они не видели. Была идея дождаться утра, но это значило бы, накликать на себя беду, поскольку наверняка девушку ищут, а столкнуться лоб в лоб с полицией было бы последним, чего бы они хотели. Размышляя подобным образом, каждый из них в очередь возвращался к все еще лежащей Анне, единственной из всех, не выказывающей ни малейшей обеспокоенности.

Пока родители, вызванные всполошенной присматривающей, вкупе с полицейским комиссаром, строили планы поиска, явилась Анна, подброшенная «похитителями», и, наученная ими, на все вопросы отвечала однозначно: «не помню, не знаю, гуляла, заблудилась»… Родители переглянулись друг с другом, потом с полицейским комиссаром, предварили расторжение договора с опростоволосившейся надсмотрщицей, угрозой взыскания за несоблюдение договора, отчего та расстроилась куда больше, чем при обнаружении пропажи, и убыли вместе с дочерью туда, откуда приехали, в твердой уверенности, что замужество — единственная возможность дать дочери то, чего она хочет, законно оформив ее желания для общесемейного блага.

Расторопный папаша уже высмотрел жениха и вел подспудную его осаду, но обстоятельства требовали, чтобы «взятие» зятя / приносим извинение за каламбур, неуместность которого в данной ситуации очевидна /, не затянулось.   Несколько облегчало решение вопроса то, что намеченный зять служил в адвокатской конторе отца, и его успехи на этом поприще целиком зависели от работодателя. Это был ловкий, к тому же не без способностей, молодой человек, но легкомысленный до такой степени, что его носило по жизни, как щепку в бурю. Относительно независимый финансово, благодаря родителю-купцу, решившему однажды, что выгоднее иметь собственного адвоката, чем тратится на посторонних, сынок получил высшее образование, но жизненные аппетиты его были столь сильны, что угроза иметь дело с посторонними адвокатами далеко не была снята. Достаточно сказать, что у пройдохи сынка было двое детей от разных женщин, и они щедро пили кровь с отца, всеми силами старающегося избегать скандалов.

Поэтому, когда Риккардо Баттиста, в контору которого Сильвио Бульони удалось, не без трудностей, пристроить своего «малыша» Робертино, заговорил с ним о предполагаемом родстве, тот с жаром ухватился за эту идею, строго предупредив сына, что снимет с себя всякую за него ответственность,   в случае, если тот упустит возможность, которая никогда не приходит к человеку без покровительства свыше.

Мысль, что сладкая холостяцкая жизнь остается позади, была для Робертино непереносима, но угрозы отца, впервые показавшиеся ему серьезными, надежды на карьеру и, значит, на богатство, а там и возвращение к тому, что было, но с возможностями о которых не приходилось и мечтать, все это, взятое вместе и по отдельности, примиряло с временными неудобствами человека, привыкшего к свободе, но только не к свободе от денег.

Что же касается будущего отцовства, вещь сама по себе, конечно, не из приятных, но ведь за все надо платить, при том, что и с ним будут расплачиваться. И будущая жена / прежде, служа у отца ее, видел мельком и не обращал внимания / была миловидна, казалось скромницей / интересно, как ее угораздило? /, но ведь и сам порядочно наследил, и, к тому же, только женщине известно наверняка, кто отец ее ребенка.

В первую брачную ночь у них состоялся разговор, во многом определивший их совместную жизнь. Говорил он, она только слушала. Ей нечего было сказать. Обо всем сказали уже за нее. Но ей нравилось, как говорил, пока еще незнакомый, но красивый молодой человек, ставший ее мужем, с которым она ляжет в постель, и от того, что будет в постели, у нее кружилась голова и радостно стучало сердце.

Ему показалось, что она слушает его невнимательно, и было не понятно, участвует она в разговоре или думает о чем-то, не имеющему касательства к происходящему. Мы уже знаем, он ошибался, но не сразу об этом сообразил. Разозлившись, он вышел их спальни, прикрыв за собой дверь. В салоне включил телевизор и долго глядел на экран, не воспринимая увиденного. Очнулся, когда дверь спальни приотворилась, и в нее просунулась голова Анны.

– В чем дело? – поинтересовался он.

– Я жду, –  ответила Анна.

/ Продолжение должно быть /

Борис Иоселевич